иканским загаром, не указывает на меня грязным  пальцем и
не говорит: "Я беру тебя в  свою команду". Никто не  кричит: "Леланд, ты нам
нужен, ты умеешь делать сильный захват!"
     "Но,  ребята,  --  упрашиваю  я,  бубня в вихревое ухо  дождя,  --  так
нечестно. Так нечестно!"
     Но даже перед лицом этой проверенной временем истины фантомы продолжают
отступать: может, это и нечестно  -- они не станут спорить, но что  касается
игрока первой базы, а также второй и третьей, то  им нужен парень с холодной
головой  и  отважной  душой, а не паршивый придурок, который всякий раз, как
мяч летит  в его  направлении,  выбрасывает вперед  кулак, чтобы спасти свои
очки.
     "Но, ребята..."
     Не  какой-нибудь  вонючий хлюпик, который  дрожит, дергается и  наконец
теряет  сознание,  приходя в себя через пять  минут  со спущенными штанами и
флакончиком нашатыря под носом, --  а все оттого, что сестра  вколола  ему в
задницу немножко пенициллина.
     "Постойте, ребята, это был не простой укол. Игла была вот такой длины".
     Хлюпик говорит: "Такой длины! вот такой! Вы только послушайте его!"
     "Это правда! Пожалуйста, ребята... может, в дом?"
     "Дом! Нет, вы послушайте этого маменькиного сынка!"
     Они  скрылись  в  прошлом,  а я тронулся дальше мимо поля,  на  котором
свистел  ветер и шипел  дождь,  сквозь стенку  юнцов и основной команды,  не
подпускавших никаких чужаков. Я повернул к городу, прочь от школы, где я был
первым  по  всем  предметам, за  исключением  больших  перемен.  Конечно,  в
какой-то мере мой страх был  усмирен видом этого образовательного учреждения
--  по  крайней мере,  я перестал  бояться,  что на меня вот-вот  набросится
доктор, как жирный вампир, потому  что  школа, так же как и церковь, служила
мне защитой от  этих бесов, -- но  теперь  на месте этих бесов  образовалась
ужасающая пустота, огромная зловещая яма. Ни бесов, ни товарищей по команде.
     Хэнк терпеливо курит, слушая, как к ним приближаются разрозненные звуки
маленького  транзистора Джо Бена. (Старик  стоит  прислонившись  к стволу  и
задумчиво  шамкает  челюстью; седые  волосы прилипли к  костистому черепу  и
висят на нем как мокрая паутина. "Там  склон круче, --  продолжает бормотать
он.  --  Гм. Да. Вон там  лучше. Там  мы  можем нарубить половину всего, что
нужно. Ага. Могу поспорить..."
     Я с некоторым благоговением взираю на перемену,  происшедшую  со старым
енотом: такое ощущение, что под снятым гипсом оказался  более юный и в то же
время более  зрелый  человек.  Я смотрю,  как Генри  оценивающе разглядывает
участок, отмечает деревья,  которые мы должны  спилить, объясняет, как  и  в
какой последовательности и так далее... и мне  кажется, что  я  встретился с
когда-то знакомым, но давно забытым человеком. Это совсем не тот болтливый и
дурашливый  тип,  который в течение последнего полугода с  шумом  и грохотом
носился по дому и всем местным барам. Это и не признанный шут и забияка, как
бывало раньше. Нет. До меня постепенно доходит,  что это тот  самый лесоруб,
за которым  я  следовал двадцать  лет  тому  назад,  --  спокойный, упрямый,
уверенный  в себе, кремень, а не человек, -- который научил меня привязывать
трос и  крепить оснастку  одной рукой,  устанавливать  шкив  и подрубку так,
чтобы дерево рухнуло точно туда, куда надо, с точностью до дюйма.
     Я, не шевелясь, смотрю на  старика. Словно боюсь, что могу спугнуть его
и  фантом  исчезнет. И по  мере того как Генри говорит -- запинаясь и тем не
менее  уверенно  и  решительно, --  я чувствую,  что  начинаю успокаиваться.
Словно после пары  кварт  пива. Дыхание становится свободным и глубоким, все
тело расслабляется, как во сне.  Хорошо. До  меня доходит, что  я впервые за
много-много лет  -- если  не считать  прошлой ночи,  когда Вив растирала мне
спину,  -- чувствую  себя  спокойно. Черт побери: вернулся старый Генри, дай
Бог, чтобы он побыл таким, пока я передохну.
     Поэтому, пока не подходит Джоби,  я предпочитаю молчать. Еще  некоторое
время я  позволяю ему давать советы, после  чего  напоминаю, что  мы с Джоби
работаем именно на том склоне, который он указал нам утром.
     -- Помнишь? -- улыбаюсь я ему. -- Ты сказал, прямо под этой губой.
     --  Верно, верно, -- ничуть не смутившись, отвечает он и продолжает: --
Но я сказал  это лишь потому, что здесь безопаснее всего. К тому же это было
утром. А  теперь  у  нас нет  времени,  сейчас больше нет.  Она  там, внизу,
своевольничает, но половину  этих  разбойников  мы  успеем  повалить. Ну,  в
общем, я  тебе  объясню, когда Джо  подойдет.  А  сейчас помолчи  и  дай мне
подумать.
     Поэтому я умолкаю  и  даю ему подумать, пытаясь  вспомнить,  когда  это
последний раз я был таким послушным...)
     Покинув  школу  и  спортивную  площадку, остаток  утра  я  провожу  над
отвратительным  кофе,  который  мне  подает  непреклонный  Гриссом, вероятно
считающий меня единственным виновником того, что у него плохо идут дела. Все
это  время я  развиваю  и совершенствую  свою теорию  о  бесах-товарищах  по
команде, оттачивая  символику, углубляя смысл и расширяя ее настолько, чтобы
она  могла  включить в  себя всех мыслимых врагов...  Я  могу  раздвинуть ее
далеко  за  пределы  начальной  школы.  Всю начальную  школу  я  избегал эту
площадку,  в   колледже  я  предпочитал  оставаться  в  классе,  огражденным
бастионами  книг,  и никогда  не  играл в бейсбол. Ни на первой  базе, ни на
второй, ни  на третьей.  И, уж  само  собой,  дома.  Надежно защищенный,  но
бездомный. Бездомный  даже  в родном  городе,  лишенный  бейсбола,  лишенный
теплых, ласковых рук в этом мокром  мире, лишенный  уютного кресла у горящей
печки. А  теперь, в довершение всего,  я был брошен,  оставлен  в  больнице,
кинут  под  безжалостные  копыта  галопирующей  пневмонии  моим  собственным
безжалостным отцом. О папа, папа, где ты?..
     --  Вымок насквозь, -- сообщаю я Хэнку.  -- При такой погодке надо было
взять  одежку получше. --  Я снова прислоняю загипсованное бедро  к  стволу,
чтобы снять с  него нагрузку, и достаю из кармана маленькую вязаную шапочку.
Она, конечно, не спасет мою голову от дождя,  но, по крайней мере, будет его
впитывать, чтобы он не тек  мне в глаза. Джо Бен карабкается по склону почти
на четвереньках, напоминая какого-то зверя, выгнанного из-под земли.  "В чем
дело? В чем дело?" Он переводит взгляд  с Хэнка на меня, потом опускается на
поваленное дерево и  смотрит вниз,  куда глядим мы. Он весь прямо сгорает от
нетерпения  услышать, что происходит,  но он знает, что я скажу, когда  буду
готов, и поэтому не решается спрашивать снова.
     -- Да,  сэр. -- Я  натягиваю шапочку  и  сплевываю. --  Мы  должны  все
завершить, -- говорю я им, -- и завершить сегодня же. -- Вот так. Хэнк и Джо
Бен  закуривают  в ожидании моих объяснений. Я  говорю:  --  Дело  плохо  --
полнолуние.  Могу  поспорить, сегодня на отливе вода должна  была  спасть на
полтора, а то и на два пункта. Здорово понизиться. Когда мы утром уезжали из
дома,  она  должна  была  опуститься  настолько,  чтобы на  сваях  показался
ракушечник. При таком отливе.  А? И что,  видели  мы ракушечник?  Кто-нибудь
смотрел?.. -- Я гляжу  прямо на  Хэнка. --  Ты  утром дома сверял  маркер со
схемой  отливов?  --  Он  качает  головой.  Я  сплевываю  и  бросаю на  него
презрительный взгляд. Джо спрашивает:  "А что это значит?" --  А значит это,
-- отвечаю я ему, -- что игра окончена,  чик-трак, джокер-покер, и  выиграют
Ивенрайт, Дрэгер и вся эта банда чертовых социалистов -- вот что это значит!
Если  только  мы не  поторопимся.  Это значит...  что  где-то  в горах  идут
проливные  дожди; так что вода  прибывает  с такой скоростью, как никто и не
ожидал. Похоже, нас ждет сукин потоп! Возможно, еще не сегодня, нет, вряд ли
сегодня. Если,  конечно, она не разбушуется. Но завтра или послезавтра никто
уже  не сможет сплавлять плоты -- ни мы, ни "ВП". Так  что все надо  успеть,
пока она не вздыбилась.  Так. Скажем, сейчас  около  половины одиннадцатого.
Значит, одиннадцать, двенадцать, час, два... скажем, мы сносим за час по два
сукина сына, сталкиваем два этих... --  Я бросаю взгляд на  соседнюю елку --
хороша  стерва.  Как в старое время. -- Семнадцать квадратных футов умножить
на два, умножить  -- сколько я сказал? -- на пять  часов работы? -- умножить
на  пять  часов,  ну,  скажем, шесть  часов; Энди можем  попросить  всю ночь
подежурить с прожектором на лесопилке, чтобы повылавливать отставшие...  да,
сделаем. Значит, так. Полных шесть часов хорошей работы,  и если  ничего  не
помешает, мы... дай-ка подумать... гм...
     Старик говорит и говорит -- временами высовывая коричневый кончик языка
и  облизываясь, иногда умолкая, чтобы сплюнуть, -- и говорит скорее для себя
самого, чем для  других. Хэнк докуривает сигарету и  прикуривает  следующую,
кивая время  от времени (намеренный  предоставить старику руководить  делом.
Именно так, если уж начистоту.
     Генри прыгает с одной мысли на другую. Сообщив мне и Джо обо всех своих
сомнениях  и  подстерегающих  нас   опасностях,  он   завершает,  как  я   и
предполагал:
     --  Да, сэр, сделаем. И  даже  про  запас,  если  будем держать  хвосты
пистолетом. Тогда завтра наймем буксир  и отгоним плоты к "Ваконде Пасифик",
и чем быстрей, тем лучше.  Нечего ждать Дня  Благодарения. Сбыть с рук, пока
не растеряли. Ну... дело круто, но мы сдюжим.
     --  Само  собой! -- говорит  Джо. -- О да! -- Такие дела вполне  в духе
Джо.
     -- Ну?.. -- спрашивает старик, глядя прямо перед собой. -- Что скажете?
     Я чувствую, что он ждет моего ответа.
     -- Круто, -- говорю я. -- Я имею в виду отогнать плоты по такой высокой
воде... Учитывая, что Орланд, Лейтон и прочие откололись.
     -- Я знаю, что будет круто, черт побери! Я не об этом спрашивал...
     -- Эй! --  щелкает пальцами Джо. -- Я знаю: можно  будет  договориться,
чтобы  "Ваконда Пасифик" прислала нам немного  своих рабочих! -- Он  страшно
возбужден. -- Понимаете, они должны будут нам  помочь, понимаете? Не захотят
же они терять  всю свою зимнюю  работу на лесопилке.  Буксир  мамы  Ольсон и
несколько из "Ваконда Пасифик"  --  и мы, будьте любезны, снова у Христа  за
пазухой, в тепленьких его ладошках.
     -- Об этом будем думать, когда придет время. -- Старик отталкивается от
ствола. -- Сейчас главное, сможем ли мы все сегодня сделать? Мы -- втроем?
     -- Конечно! Конечно сможем, ничего особенного...
     -- Я тебя спрашивал, Хэнк...
     Я знаю, что меня. Сощурившись,  я смотрю сквозь голубую струйку дыма на
папоротники, гаультерию и  ежевику,  мимо толстых, черных  стройных  стволов
этих деревьев на реку и спрашиваю себя: "Можем или не можем?" Но  я не знаю,
я просто  не знаю.  Он сказал: втроем. То  есть  вдвоем и  один старик.  Два
вымотанных мужика и один  старый  калека. "Безумие",  -- говорю я  себе, и я
знаю, что должен ответить ему: "Нет, слишком опасно, к черту, забудем..."
     Но в этот  момент он почему-то перестает казаться мне старым калекой. И
я стою  рядом уже не с  замшелым и одичавшим безумцем, а  с  молодым и  ярым
парнем,  только-только  вышедшим из прошлого, готовым поплевать на ладони  и
начать сызнова. Я  смотрю на него и жду. Что  я могу ему  ответить? Если  он
говорит "сдюжим",  -- ладно, может, ему  виднее,  пусть  руководит.  "Я тебя
спрашиваю, мальчик..." Потому  что  если я что  и понимаю,  так это то,  что
удержать  этого  старого рубаку  можно только  дубиной и тросом,  поэтому  я
говорю -- "ладно". "Ладно, Генри, давай  попробуем". Ты, вероятно,  знаешь о
лесоповале  больше, чем я  и Джо, вместе взятые. Так что ладно, давай валяй.
Направляй.  Я у  стал  от ответственности. Мне есть о чем подумать. Бери  на
себя. А я...  я буду только подчиняться. Вот  это мне нравится. Я устал,  но
буду  работать.  Если ты  берешь на  себя. Если  ты будешь  мне указывать  и
направлять, -- отлично, тогда все тип-топ...)
     После того как Гриссом осмеливается  попросить меня уплатить за журнал,
на который я разлил кофе, я решаю пойти хандрить в другое место. Я пересекаю
улицу и  вхожу  в кафе  "Морской бриз"  -- апофеоз  порционной  Америки: две
официантки в обвисших  форменных платьях болтают  у кассы;  следы  помады на
кофейных  чашках;  пластиковые  миски  с пончиками;  на стене,  над рекламой
кока-колы, календарь...  идеальное место для человека, намеренного созерцать
собственную природу.
     Я  вскарабкался на обитую  кожей  табуретку,  заказал кофе и  взялся за
бесплатные пончики. Одна из официанток, та,  что пониже, принесла мой заказ,
взяла деньги, дала сдачи и  вернулась  к  кассе, скрасить  одиночество своей
скучающей  товарке... так  по-настоящему и не  обратив на  меня  внимания. Я
поедал пончики и  орошал  свои тревоги свежим  кофе, пытаясь  не  загадывать
наперед и не задавать  себе  вопроса: "Чего я  жду?" Тем более что последний
тут  же  порождал  бессмысленную  погребальную  песнь.  Древний  холодильник
возносил свои жалобы в битком набитой кухне, а порционное  блюдо отсчитывало
время в прохладных секундах и черствых минутах...
     Дождь на склонах холма усилился. Мужчины принялись за работу. Хэнк рвал
стартер пилы, недоумевая, почему по сравнению  с  весом его собственных  рук
она   кажется  легкой  как  перышко.  Генри  мерил  шагами  стволы,  выбирая
направление, в  котором их  надо  валить,  и проклинал себя  за  то,  что не
захватил   пластикатовый   мешок   или   что-нибудь  еще,   чтобы   обмотать
загипсованную  ногу -- она  вся  пропиталась водой и  весила уже  неизвестно
сколько.
     Джо Бен поскакал вниз, к  своему  бревну, с которым он возился до того,
как его отвлек свист  Хэнка. Грязь, облепившая его  ботинки,  с каждым шагом
отваливалась,  и  ему казалось,  что  он чуть  ли  не  взлетает.  Он  вообще
чувствовал  себя живее  и  бодрее,  чем  обычно.  Все  шло  отлично.  Что-то
тревожило  его утром -- он  даже не мог вспомнить, что именно,  -- но теперь
все  шло так,  как  ему хотелось:  драматическое  появление  старины  Генри,
сообщение о поднимающемся уровне воды,  лаконичное обсуждение ситуации и это
чувство,  словно слушаешь духовой оркестр, --  оно  забрезжило  еще во время
разговора:  разобьемся в  лепешку, но мы должны это сделать, мы должны, черт
побери! Да, парень! Трубный глас университетского идеализма и  решительности
-- то, что он любил больше всего на  свете: разобьемся в лепешку, но должны,
должны,  должны!  --  снова  и  снова  повторялось  у него  в  голове,  пока
постепенно слова  не  изменили  свое  звучание и не превратились в "сделаем,
сделаем, сделаем!"  -- и  когда я оперся о бревно,  чтобы перепрыгнуть через
него,  то  почувствовал,  что  сейчас  просто  улечу, если  не  схвачусь  за
что-нибудь, -- ведь оно уже было готово, совсем готово, когда свистнул Хэнк,
-- только  толкнуть  пару  раз,  чтобы  оно  перевалило через  валун. Сейчас
поглядим...
     Джо  обошел  дерево  и  взглянул  на  рычаг.  Домкрат  был   поднят  на
максимальную высоту,  с одной  стороны  упираясь  в валун, с  другой стороны
глубоко войдя в  кору дерева. Если начать его  опускать,  бревно подастся на
несколько дюймов, пока он не укрепит домкрат  за другой валун. "К черту!" --
произнес он, рассмеявшись вслух, и добавил про  себя: "Не уступлю ни дюйма!"
Он  взгромоздил свое  аккуратное  тельце поверх  рычага, упершись плечами  в
валун, а ногами в дерево. "Сейчас я т-т-тебя,  да будешь ты смыто а-а-а-а! в
море! да!" Бревно  перевалило через валун,  набирая  скорость,  наскочило на
пень, снесло его и стрелой  скользнуло с холма, приземлившись в полуярде  от
реки.  Отличная  работа! "Эге-гей! -- закричал  Джо  Хэнку и  Генри, которые
наблюдали за ним  сверху. -- Видали?  Без проблем. Может,  ребята, помочь  и
ваше столкнуть?"
     Взяв  домкрат под мышку  и  посмеиваясь, он  заскользил вниз. Маленький
транзистор, потрескивая, подпрыгивал у него на груди:
     Знаю о твоей любви,  Будем счастливы  мы, Нам никто не нужен, Только мы
одни...
     Все  тип-топ  --  сейчас я  подведу рычаг  под  бревно,  а  потом начну
вывинчивать его плечо.
     Винт  рычага медленно впивается в сочную  кору дерева, которая трещит и
шипит, по мере того как он уходит в нее все глубже и глубже. Наконец  бревно
сдвигается на несколько футов, замирает, а затем, сметая заросли папоротника
и ежевики,  несется к реке.  "Да, сэр,  видите, все  отлично!"  Он поднимает
домкрат, перекидывает его через  плечо и, фыркая и смеясь,  на  четвереньках
ползет в  гору, как паук, спасающийся от наводнения. Когда он  добирается до
дерева Хэнка, лицо его красно и  покрыто царапинами. "Хэнкус, ты что, до сих
пор не спилил эту хреновину? Генри, похоже, после  того как  мы сделаем свою
долю, нам придется помогать этому бездельнику!"
     Он перескакивает через дерево с такой легкостью, словно грязь, налипшая
на  его  ботинки,  обратилась в  крылья: можете  сомневаться в глубине  души
сколько угодно, но он сделает, черт побери, он добьется своего!..

     Индеанка Дженни  что-то  бормочет  про  себя, сидя в  своей лачуге  над
астрологической картой,  покрытой таинственными пересекающимися кольцами. Ли
потягивает кофе в "Морском бризе>>. Дома Вив заканчивает мыть посуду и
прикидывает, чем  бы  заняться  дальше.  С тех  пор  как Джэн  с ребятишками
перебралась  в новый дом, дел стало совсем мало. Хорошо жить самому по себе.
С Джэн и ребятами было весело,  и теперь я буду  скучать по ним, но все-таки
лучше жить одной. Господи, о Господи, до чего же здесь тихо...
     Остановиться  в  середине  большой  гостиной  и  смотреть  на  реку  --
краснеть, смущаться,  волноваться...  словно что-то  должно  произойти.  Как
будто  вот-вот кто-нибудь из детей должен заплакать. Я  знаю,  как прийти  в
себя, -- пойти нырнуть в горячую ванну. Боже, как здесь покойно и тихо.
     Хэнк  вытирает  нос мокрым обшлагом свитера, выбившегося  из-под пончо,
хватает пилу  и снова вонзает  в ствол дерева --  работа, простой физический
труд  несет  ему  облегчение,  словно  теплая влага  омывая  все его тело...
(Похоже  на  сон, что-то вроде этого. Даже лучше.  Мне всегда  нравилось так
работать. Я  готов так пахать  вею свою жизнь с восьми до пяти, только чтобы
мне  говорили,  что делать  и  где.  Ну если  это,  конечно, будут  разумные
указания.  Да,  я  мог бы...) Все шло хорошо.  Деревья  падали удачно, ветер
стих. Генри помогал, как мог: подсчитывал бревна, выбирал деревья, полагаясь
на свой опыт, а не  на физическую силу, которой, как он и сам знал, осталось
немного... Даже если в человеке ничего не осталось, кроме сноровки, он может
протянуть на соплях, даже если у него подгибаются ноги и трясутся руки, если
у  него  ничего не осталось,  кроме навыка работы, он  еще человек! Джо  Бен
спустился  шагов  на  двадцать  пять  вниз по  склону и вгрызся в  следующее
бревно:  пила визжала  и  вибрировала,  дрожь  передавалась рукам  и, словно
электроэнергия, аккумулировалась в мышцах спины... Еще, да, еще немного, и я
попросту переломлю его о колено! Спорим?!

     На  стойке  кафе "Морской  бриз" стояла подборка пластинок с молодежной
музыкой. Чтобы  убить время (а я решил про себя, что дожидаюсь здесь  своего
отца), я пока решил изучить, что нынче  поет молодая Америка. Поглядим-ка...
Так, Терри Келлер "Наступит  вместе с  летом"  (очень мило), "Незнакомец  на
берегу"  (это кто? Мистер  Аккер Билк). Эрл Грант "Слегка  покачиваясь"; Сэм
Кук "Пережить ночь"; трио из Кингстона "Джейн, Джейн"...  "Четыре  брата"...
"Разбойники  с  большой дороги" (поют  балладу "Птицелов  из Алькатраза"  по
мотивам  фильма,  снятого по книге, основанной на биографии приговоренного к
пожизненному заключению, который наверняка никогда не слышал о разбойниках с
большой дороги...) "Лайнеры"... Джой Ди и "Звездный свет"... Пит  Хэнли поет
"Дарданеллы" (это как сюда  затесалось?), Клайд  Мак кого-то просит:  "Давай
забудем  о  прошлом..."  и наконец, ном