ее теплую и нежную щеку,
которой она  прижалась  к моей руке, ее волосы падают ко мне  на колени.  "Я
уверена, что там все в порядке, родной", -- говорит она. "Где?" -- спрашиваю
я. "Там, с фундаментом", -- отвечает она...)
     Оглядываясь  назад,  можно  даже  сказать,  что то,  что  произошло  на
следующий день на работе, было результатом этого сна и размышлений о болване
Эгглстоне,  ну и, конечно,  непосильной работы и недосыпа, который накопился
за  неделю... Оглядываясь  назад, можно  вообще увидеть в  этом единственную
причину...
     (  "Не  знаю, --  качаю  я головой.  --  Я  чувствую,  что  надо  пойти
проверить,  пробежаться фонариком  по ватерлинии и посмотреть,  как  обстоят
дела...  О Господи, до  чего  же  не  хочется натягивать  холодные сапоги  и
чавкать по этому супу...")
     Оглядываясь назад,  к этому можно добавить и грипп,  поваливший всех  в
округе...
     (Я снимаю брюки со спинки стула. "Если еще учесть, как разыгрались  мои
почки", -- говорю я. "Почки?" -- переспрашивает она. "Да, помнишь, как они у
меня болели  сразу после  нашей свадьбы? Лейтон  тогда сказал,  что  это  от
долгой  езды  на  мотоцикле,  --  плавающая почка или  что-то  в этом  роде.
Последние годы они  никак не давали  о  себе знать. До  сегодняшнего дня.  А
сегодня я  поскользнулся, здорово  шмякнулся  задницей  и ушиб  спину..." --
"Больно?  -- спрашивает  она. -- Дай я посмотрю".  Она зажигает ночник. "Все
о'кей", -- говорю ей я. "Конечно, у тебя всегда все о'кей. -- Она берет меня
за шиворот и пытается уложить. -- Перевернись на живот, дай я посмотрю".)
     Да, быть  крепким задним  умом несложно,  всегда  можно найти причины и
сказать: <<Ну, в общем, понятно, почему я оказался таким медлительным,
несообразительным  и  беззаботным на  следующий день в  парке,  учитывая все
неприятности, свалившиеся на меня, в общем, понятно..."
     (Она задирает мне рубаху.  "Милый!.. Тут же все разодрано". --  "Да, --
говорю я, уткнувшись  носом в  одеяло, -- но ничего страшного. С разодранной
задницей все равно ничего не сделаешь -- покровит пару дней и заживет. А вот
знаешь,  что  я тебе скажу:  может,  ты попробуешь размассировать мне плечи,
пока я так лежу... лады?")
     Но сколько бы  причин человек ни припоминал и  сколько бы ни выстраивал
их по порядку,  особой радости это ему все равно не приносит. Особенно если,
оглядываясь  назад, он понимает, как  мог предотвратить  случившееся -- нет,
даже  не  мог,  обязан  был  предотвратить.  Какие  бы кучи  доводов  он  ни
громоздил,  существует  чувство вины,  которое невозможно урезонить никакими
причинами. Наверное, человеку и не надо его урезонивать...
     (Она встает и идет за  чем-то к туалетному столику,  по  дороге включая
обогреватель.  На  ней  ночная  рубашка  с  оборванной лямкой. По  запаху  я
чувствую, что она открыла  обезболивающее.  "Послушай,  все  в  порядке,  --
говорю я. --  Я и не думал,  что там столько  кровищи". Она что-то  напевает
себе под нос в унисон с  жужжанием обогревателя, и наконец до меня  долетают
слова, которые  она произносит тихим-тихим шепотом: "На платане  горихвостка
песни  распевала. Тут змея  вползла  по ветке и  ее достала". -- "Хорошо, --
говорю я. -- Чертовски приятно..."  Она  кругами массирует  мне плечи, и это
так приятно, так приятно...)
     Хэнк  глубоко дышит,  уткнувшись влажными губами в  свою руку. Руки Вив
скользят  по его спине, как теплое ароматное масло. Рядом  с  кроватью уютно
мурлыкает обогреватель, освещая комнату густым оранжевым светом. Вив поет:

     Сойка пашет поле плутом:
     "Воробей, не будешь другом?
     Помоги мне". -- "Что ты, милый!
     Мне такое не под силу".

     Он перекатывается на  спину. В густом и теплом масле. И,  протянув свою
искалеченную руку, берет ее за оборвавшуюся бретельку и устало притягивает к
себе...

     Пролетают мимо гуси,
     Режа воздух голубой, --
     Мимо -- к солнцу, мимо -- к югу...
     Почему не мы с тобой?..

     В окно стучится дождь, пережидает  и снова стучится. Ветер тренькает на
четырех  изолированных  проводах, тянущихся через  реку  к дому, и весь  дом
откликается  низким  гулом. Хэнк  засыпает, в комнате все еще горит  свет  и
мурлыкает  обогреватель,  нежные,  влажные  руки  снова  ласково  гладят его
спину...
     Порою, после бесплодных ночей, когда письменный  стол кажется выжженной
пустыней, а  глаза  будто забиты  песком...  мне надо  выйти  на  рассвете и
увидеть:  ручей  по-прежнему  шепчется с луной... тянущиеся к  нему сосны  и
козодои все так же празднуют приход солнца.
     Обычно это  помогает, и  мир  нисходит на  мою душу, но  иногда...  мне
удается  увидеть лишь  ночь,  и  ничего  более. И  о  таких  днях  лучше  не
вспоминать.
     На следующее утро Ли категорически отказался вставать; на новом участке
не  будет  грузовика, в  котором  можно  прокемарить  весь  день, и будь  он
проклят,  если  согласится  покинуть  дом лишь  для того, чтобы  сидеть  как
индейский истукан, дрожа от холода под резиновым пончо, и глядеть на то, как
дождь смывает остатки его жизни по склону в реку. Он твердо решил остаться в
кровати; на сей раз никакие доводы Джо Бена не могли его убедить.
     -- Ли, мальчик, ты только  подумай, -- многозначительно поднимает палец
Джо.  -- Сегодня тебе даже не придется  мокнуть в лодке. Мы до самого  места
едем в пикапе. -- Настойчиво и  неумолимо палец утыкается  в  Ли. --  Давай.
Прыг-скок, вставай...
     -- Что?  --  Этот  холодный  угол реальности  разгоняет все  мои теплые
победные сны. -- Что? Вставать? Ты не шутишь, Джо?
     -- Конечно нет,  -- сообщает он  с очень серьезным видом и приступает к
следующему витку кампании.
     Сквозь  поволоку  сна я  вижу поблескивающие  фанатичным  огнем зеленые
глаза  Джо  Бена.  Счастливый  Калибан.  Он  предлагает  мне  увеселительную
прогулку  в пикапе.  Я  слушаю  его вполуха  и протягиваю руку  за очередной
порцией аспирина.  Я  ел его  всю ночь,  как  соленый  арахис, чтобы пресечь
малейшую попытку термометра выявить, насколько я действительно болен.
     -- Джозефус, -- прерываю его  я, -- поездка  в пикапе ни в коей мере не
может  сравниться  с тем  улетным состоянием, в котором я  сейчас  пребываю.
Хочешь  аспиринчику?  От  него  так ведет. -- Я падаю  обратно и  с  головой
накрываюсь одеялом,  напоминая  себе,  что сегодняшний день выбран  мною для
окончательного штурма -- завершающего шага в моем плане.  Остаться дома.  От
этого  воспоминания  меня охватывает  такое  возбуждение,  что  мне с трудом
удается  продолжать  говорить  слабым и  сдавленным голосом... --  Нет, Джо.
Нет-нет-нет, я  болен, болен,  болен. -- Одновременно я приправляю свою речь
злорадным  весельем,  чтобы  намекнуть Джо на свои намерения. Я предполагал,
что он  послан ко  мне  братом Хэнком,  так как я был уверен,  что  тот тоже
осознает всю важность сегодняшнего  дня. Все шло  к  тому. Этого нельзя было
отрицать.  Наконец он столкнулся  с  неизбежностью того, что я проведу  день
дома... один... не считая старика, который спит все утро, а иногда и большую
часть дня, если  только не отправляется в город...  с  Вив.  Мысль о тревоге
брата придает новое измерение  моему затаенному волнению. -- Брось, Джо.  Не
надо. Я не поеду. -- И я закапываюсь еще глубже.
     -- Но, Ли, ты же можешь понадобиться!
     --  Джо,  перестань,  ты  застудишь  мне  задницу.  К  тому  же,  --  я
приподнимаю край простыни  и  бросаю на него многозначительный  взгляд, -- с
чего это вдруг мое общество оказалось таким необходимым? Понадоблюсь? Что-то
я не припоминаю, что раньше  был кому-нибудь нужен. Что же  такое стряслось,
Джо? Отчего это бедняжка Хэнк теперь  все время хочет держать меня  на виду?
Он  что,  боится  оставить меня  одного?  Может,  он  думает,  что  со  мной
что-нибудь случится?
     --  При чем тут бедняжка  Хэнк?  -- взвивается Джо от  моего намека. --
Хэнк не имеет  никакого отношения к моему приходу, ты что, не в  себе? Хэнку
вообще наплевать, поедешь ты или нет. Нет уж, сэр! Я пришел к тебе, полагая,
что тебе  будет интересно  как ученому,  интересно  посмотреть,  как  валили
деревья в  старину.  История, парень, история прямо перед глазами! Поехали с
нами, а?
     Я смеюсь и делаю все возможное, чтобы не уступить Джо.
     -- Джо, передай Хэнку,  что  касается истории, то я как  ученый плевать
хотел,  увижу  я ее  или нет. Спокойной ночи. -- Я снова  запихиваю голову в
густой мрак и делаю вид, что сплю...
     Джо Бен  удаляется  из  комнаты, почесывая  нос  сломанным  гвоздем.  В
коридоре  он видит, как Вив выходит из  комнаты  старого  Генри. Просияв, он
берет ее за руку.
     --  Вив,  голубка,  я...  нам всем  надо, чтобы  ты сделала  одолжение!
Действительно  очень  надо.  Старик  встал?  Конечно, он  должен сказать нам
последнее  напутственное слово. Так  вот.  Да.  Понимаешь, нам  надо,  чтобы
кто-нибудь подбросил  нас  на пикапе до  места, а потом вернулся  в  город к
открытию магазинов и купил нам болтов с чекой. Страшно нужны нам, девочка. А
ты в таких отношениях  с  Леландом  и вообще...  К тому  же! Парень  мог  бы
заглянуть к доктору Лейтону. Что-то мне не нравится его горло.
     Вив улыбается.
     -- Ну ты, конечно, специалист. Ты послушай лучше себя.
     Джо говорит таким голосом, что и медведь бы испугался.
     -- А что со мной? А-а, так дело  в том --  я разве тебе не рассказывал?
-- когда я родился,  доктор забыл вытряхнуть из меня  слизь.  Так что это не
болезнь. Я слишком любим, для того чтобы болеть. А вот что ты думаешь о Ли?
     -- Не знаю, Джо, -- отвечает Вив.
     Он  продолжает  разглагольствовать  --  она молча слушает  его, пытаясь
понять,  к чему  он клонит.  Вив  прекрасно  чувствовала, когда  Джо начинал
подлаживать действительность к  своим целям,  да  и все это чувствовали,  за
исключением  самого   Джо.   Но  даже   когда   его   доводы  были  довольно
сомнительными,  обычно никто не перечил ему, потому что в  конечном итоге он
всегда  преследовал  бескорыстные  цели.  Так что,  когда он  закончил  свою
возбужденную тираду,  Вив  кивнула  и  согласилась  поговорить  с  Ли,  хотя
намерения Джо так и остались для  нее  в полном тумане. Нахмурив свои тонкие
брови, она подошла к комнате Ли и постучала.
     -- Ли? -- Тук-тук-тук.
     --  Кто  там? --  пробормотал я  из-под  одеяла. -- Уходите. "Наверное,
теперь, после провала Джо, Хэнк попытается сам, -- подумал я, --  и,  может,
даже так разозлится  на мою симуляцию, что потеряет самообладание". Тук-тук!
Дверь  распахнулась, и  я  окаменел. БЕРЕГИСЬ. Час  икс.  Если  он  потеряет
самообладание, то  игра будет  за  мной. Он  медленно  приближался;  западня
раскинулась в полной готовности. Нужно только, чтобы он немножко разозлился,
лишь настолько, чтобы спустить курок  (я надеялся,  что удар придется  мне в
нос,  -- пожалуйста, в нос,  только не в мои красивые  зубки, особенно после
стольких  мучительных лет  ношения пластинок  и после того,  как мне наконец
удалось их выровнять). Я буду визжать. Мне на помощь примчится  Вив, защитит
меня от хулигана и остановит кровь из разбитого носа, а он будет лишь кипеть
от ярости... и игра будет за мной, останется только забрать Вив с собой.
     А  теперь представьте мое удивление, когда  вместо Хэнка я  увидел Вив,
приподнимавшую мое одеяло.
     "Доброе утро",  --  пропела  она.  "Нет", --  застонал я. Но  она  была
настойчива:  "Доброе  утро, Ли, подъем, подъем, подъем".  -- "Я не могу", --
простонал я снова, но она заявила, что я обязан встать. И ехать в город. Она
сказала,  что,  если  я  не покажусь  доктору  со своим горлом и  распухшими
железами,  она  будет  волноваться.  "Поэтому  вставай, Ли:  никаких  "нет",
никаких  "не  могу".  Одевайся  потеплее, а  я  пока скажу Хэнку,  чтобы  он
подождал". И прежде чем я успеваю что-нибудь возразить, она исчезает.
     В полном недоумении я вытащил себя из теплой постели и поволок вниз, на
очередной  мрачный завтрак в жарко натопленной кухне. Слабое пение радио Джо
только подчеркивало  общее  молчание. Мучимый  любопытством,  я ел медленно,
пытаясь отгадать, что означает ее внезапная забота о моем  здоровье. Неужели
она  тоже  не  одобряла  то,  что  я могу остаться  дома?  Неужели  ее могла
тревожить  перспектива  остаться  наедине  с  таким,  совершенно   очевидно,
безобидным существом? Не  может  быть.  Я  не спеша  жевал овсянку,  коварно
готовясь  к  внесению изменений  в  свои планы: может,  Вив  могла  бы  меня
подвезти -- лихорадка, знаете ли, легкое головокружение, -- как  вдруг новое
непредвиденное  обстоятельство  еще  больше  осложнило   положение.  Издавая
ужасающие трубные  звуки свежим  утренним горлом,  облаченный  в свой лучший
городской костюм и тяжелую парку из овчины, вниз спустился Генри... "А вот и
мы, молодцы, вот и мы". Я вздохнул. Денек обещал быть еще тем...
     -- Гип-гип, вот и мы. Сегодня врежем, парни! Гм. Вы только взгляните на
этот дождь. Отличная погодка. Черт, похоже, вы собирались слинять без меня.
     Оторвавшись от еды, все уставились на  старика, пытавшегося натянуть на
себя парку; и когда он развернулся, все увидели, что он снял с руки гипс...
     -- Генри, --  говорит Вив, повернувшись ко  мне.  --  О, Генри!  -- Она
стоит у стола, собираясь класть Леланду  сосиски, и вилкой указывает  на мое
запястье. -- Ну и ну! -- говорит она. -- Что ты сделал?
     -- Если хочешь знать, эта чертова хреновина сломалась, пока я  спал, --
отвечаю я.  --  Так  что, услышав  ваш  разговор,  я подумал:  Генри,  а  не
прокатиться ли тебе к врачу вместе с Леландом, чтобы снять гипс и с ноги? --
Я стучу по ноге костяшками пальцев, чтобы они послушали,  какой у нее гулкий
звук.  -- Слышите?  Не удивлюсь, если моя  чертова нога  там вообще  начисто
сгнила. Так что я с вами, если никто не возражает.
     -- О'кей, -- говорит Хэнк. --  Пусть  так. Все равно  мы будем работать
только до темноты.
     Джо Бен едет на заднем сиденье с инструментами. Хэнк ведет пикап. Рядом
с Хэнком Леланд  -- глаза  у него  закрыты и  он клюет носом, я  -- у  самой
дверцы, ерзаю себе, пытаясь найти удобное  положение для этой чертовой ноги.
По  дороге к новой  вырубке  я  пытаюсь рассказать мальчикам, чего им ждать.
Объясняю,  что  такое валить  лес  вручную, толкую о том  о  сем: о том, что
приходится работать  при зверском  дожде и ветре, но  как  только  начинаешь
пахать, тебе  уже плевать на них с высокой колокольни  -- глядишь себе,  как
качаются макушки, словно там летают невидимые гигантские птицы... но главное
-- смотреть, а  то они тебя и прикончить могутно главное -- не спускать глаз
с  этой  гадюки, когда ты рубишь, потому что ей не всегда хватает вежливости
подождать, пока ты отойдешь в сторону... и внимательней всего надо осмотреть
склон, по которому она пойдет, -- вот тут нельзя дать маху!
     -- Без опыта никуда, а?
     -- Да, сэр! Работа не для сопляков!
     Мой ископаемый папаша вбил себе в голову, что ему надо ехать с  нами  в
город, и свернуть его с этого пути было невозможно. Пока мы ехали, он болтал
без  умолку, раскачиваясь взад и вперед и прижимая левую руку  к груди. Рука
была иссиня-бледной и худой, напоминавшей  скорее конечность  преждевременно
родившегося  младенца, а не восьмидесятилетнего  старца. Напевно воркуя,  он
укачивал ее всю дорогу до самого парка. И лишь когда он переходил к особенно
волнующим аспектам лесорубного  дела, рука  его  беспокойно подергивалась. Я
следил за ее  эмбриональными движениями и  размышлял,  что бы  такое сказать
врачу в больнице...
     --   Каждую  секунду  надо  быть  начеку,  человеку...  Мощеная  дорога
кончилась.  Хэнк достал квадратную карту, чтобы  проверить, соответствует ли
она маркеру, прибитому  к дереву. "Здесь..."  (Решив, что  лучше лишний  раз
убедиться до того,  как мы начали работать: потом навалится  усталость, да и
голова будет не такой ясной...) "Что  там написано, Джо?" (Не хватало только
вырубить склон, а потом выяснить, что это не  тот лес. Джо кричит мне номер,
и  он  совпадает: это  наша лесосека. "Лучше бы тебе  оглядеться,  Малыш, --
толкаю я Ли. --  Просыпайся и следи за поворотами, а то не сможешь вернуться
на шоссе, я уж не говорю о том, чтоб забрать нас отсюда вечером". Он смотрит
на меня. Не знаю. Я просто устал.
     Пикап ныряет и подпрыгивает, продвигаясь в крутой  котловине по залитым
водой колеям. Потом  мы взбираемся на вершину,  и, прежде чем я останавливаю
машину на  выступающей губе, мы некоторое время  едем  по ровной поверхности
вдоль  гребня. Я открываю дверцу  и  бросаю  взгляд вниз:  там,  у  подножия
отвесного  склона,  между  шершавыми  стволами  елей  видна  река. Я  ставлю
аварийный тормоз.
     -- Это  наш склон. Государственная парковая комиссия  хочет,  чтобы эти
деревья  были  срублены и туристы могли  любоваться  рекой. Полагаю, с такой
вершины они и океан увидят. Найдешь дорогу назад, Малыш?
     -- Я поеду с ним, -- опережает Ли  Генри, -- а уж сюда я вернусь даже с
завязанными глазами. -- Старик действительно успокоился.  Никакого ухарского
ребячества, свойственного ему в последнее время. А когда он  оглядел стволы,
огромные угрожающие махины, которые только  в государственных парках и можно
найти,  лицо его помрачнело,  а беззубая челюсть опустилась. -- Я укажу  ему
путь  даже  в кромешной  тьме  и в жерле  урагана,  --  говорит он  и слегка
подталкивает Малыша локтем...)
     --  Что?  --  Меня  снова  резко  будят. Как  и предсказывал  Хэнк,  мы
добрались до места к рассвету. Генри щиплет  меня, чтобы я взглянул  на вид.
Через окно  я вижу,  как  ели  перебирают бесконечные четки дождевых капель.
Генри, что-то говоря и  указывая на лес,  вылезает из машины.  Хэнк  обходит
машину и встает  рядом с ним,  оставив  меня сидеть в бормочущем пикапе. Джо
Бен весь продрог от езды на заднем сиденье  и ждет не дождется, когда старик
закончит свою болтовню и можно  будет взяться за работу, чтобы согреться. Но
брат Хэнк вдруг почему-то начинает  проявлять к Генри невероятное  внимание,
чуть  ли  не уважение.  Сквозь  шум печки до  меня  долетают лишь обрывки их
разговора...
     ("Истинный Бог, много я таких склонов пообтесал лет сорок тому назад".
     "Жуткое местечко".
     "Видал я и пострашнее", -- сообщает мне старик.
     "Послушать тебя, так можно подумать, тут вся земля вместе с гейзерами и
землетрясениями стояла  дыбом  под восемьдесят  градусов", -- поддразниваю я
Генри. Он хмурится и чешет свою старую голову.
     "Гейзеров   я   что-то  не   припоминаю,  --  говорит  он.  --  А   вот
землетрясения, должен  признать,  нас порядком  потрепали".  Мы  оба смеемся
легко и  без напряга,  пока Ли приходит в себя, -- почему он никак  не может
проснуться? -- а Джо вытаскивает из машины инструменты...)
     Джо Бен разгружал машину: пилы и газовые баллоны уже стояли у капота, а
он вытаскивал древние деревянные, еще ручной работы, домкраты и устанавливал
их рядом с гладкими и блестящими  пилами -- скорее, скорее, покончить с этим
и взяться  за дело,  чтобы показать  старине  Хэнку,  что  нас двоих  вполне
достаточно и мы с ним отлично справимся! Так что я мечу эти инструменты, как
тигр. Хэнк разговаривает с Генри. Малыш  вылезает из машины, но помощи своей
не  предлагает. Просто стоит и смотрит, время от времени покашливая в кулак,
словно  собирается умереть прямо  сейчас на месте. Там, на обочине,  рядом с
Хэнком стоит  старик  --  его больная  рука висит  совсем безжизненно,  и он
поддерживает ее другой волосатой лапой, глядя вниз, -- дождь клубится вокруг
деревьев,  а  ручьи,  изрезавшие склон, шумят  так,  словно  рядом  проходит
оживленное шоссе, --  ну мы с Хэнком  им  покажем.  Старик поднимает  руку и
указывает на заросшую мхом скалу.
     -- Начинайте там, -- говорит он Хэнку. -- Беритесь за то, что поближе к
реке, а  потом  продвигайтесь  вверх. Ну  и здоровые  же эти разбойники. Для
завершения контракта нам пот