я здесь сотру
в порошок, ты у  меня тут дух  испустишь!) ..Должен признаться, больше всего
меня поразило то, что, смахнув слезы и нарастающую волну ужаса, я обнаружил,
что дерусь!  Имбецил!  Не делай  этого...  "Ли! Хэнк! Нет!.."  Инстинктивно,
словно зверек,  прыгающий  за  летящим  насекомым,  рука  Ли подскакивает  и
выбрасывается  вперед;  из-за  тяжести  куртки  он  промахивается  и  вместо
подбородка попадает Хэнку в кадык ИМБЕЦИЛ! ЧТО ТЫ ДЕЛАЕШЬ? РАДИ  ГОСПОДА, НЕ
ОТВЕЧАЙ!  (И  тут  я  понимаю, что  до Малыша,  кажется,  дошло:  если он не
предпримет  чего-нибудь,  я забью  его до  смерти.  Потому  что  наконец  он
начинает сопротивляться. Может, он почувствовал,  что я собираюсь убить его.
Но теперь уже слишком поздно. "Ты слишком  долго ждал, -- решаю я, -- теперь
я  точно  тебя  убью".)  Однако  мое  изумление  переросло  вообще  в  нечто
непостижимое, когда я увидел, как отпрянул брат, как полезли у него глаза на
лоб  и как он  замер, ловя ртом воздух. Хэнк падает на  колено, хрипя, будто
проглотил язык,  а на его  лице появляется выражение  полного  остолбенения.
"Что это? -- изумляется он. -- Кто это тут попал в меня? ("Я понял, что убью
тебя", --  говорю  я  себе.) Что  это за котяра там стоит в штанах  и куртке
маленького Леланда?" (Потому  что теперь  меня ничто не удерживает от  того,
чтобы убить тебя.) Когда изумление и  гордость собой отступили, я принимаюсь
проклинать  себя за то, что потерял бдительность. "Имбецил, зачем ты встал и
ударил?  БЕРЕГИСЬ! Бот  ты сбил его с  ног,  и  теперь надо ждать, когда  он
встанет  и  снова  вмажет  тебе;  ты  что,  думаешь,  Вив  бросится  на  шею
победителю? Ну вмажь ему еще, но не горячись".
     -- Теперь мне  надо... --  голос мой  патетически дрожит  от мрачного и
головокружительного ужаса, когда  я  пытаюсь  еще  раз  подколоть  Хэнка, --
теперь мне надо вернуться в свой угол?
     Позорно стоя на коленях, Хэнк улыбается моей попытке пошутить -- но это
не обычная полуприкрытая насмешка, а холодная, кровожадная ухмылка рептилии,
от  которой  мои мокрые  волосы  встают  дыбом,  а  слюна во рту пересыхает.
БЕРЕГИСЬ! -- предупреждает внутренний голос, а Хэнк замечает:
     -- Лучше  погдо... подго... по-по... --  Я пытаюсь забыть о том  факте,
что в данную минуту ему гораздо  тяжелее говорить, чем мне, -- ведь я вполне
прилично въехал ему по  горлу. -- ...лучше, черт возьми, подготовься к более
далекому путешествию... -- договаривает он, а голос в моем черепе продолжает
вопить:  БЕРЕГИСЬ!  БЕРЕГИСЬ!  БЕРЕГИСЬ!  --  Потому  что я  собираюсь  тебя
убить...
     И когда я вижу, как Хэнк поднимается с коленей и направляется ко мне со
своей окостеневшей улыбкой ящера, -- БЕГИ! ПОКА НЕ ПОЗДНО! -- я понимаю, что
мой удар  по горлу не столько отрезвил  его, сколько разъярил. Может,  разум
Хэнка и был потрясен этой неожиданностью, но вид его теперь свидетельствовал
о  бесплодной  ярости  загнанного зверя.  Этот единственный  удар  лишил его
рассудка! Он озверел! --  говорю я себе.  ТЫ  ДОИГРАЛСЯ  -- ТЕПЕРЬ ОН  УБЬЕТ
ТЕБЯ. БЕГИ! СПАСАЙ СВОЮ НЕСЧАСТНУЮ ШКУРУ!
     (Понимаешь, у меня не  осталось причин оставлять  тебя в живых.  Ты сам
себя обвел вокруг пальца, слишком затянув петлю...)
     БЕГИ! -- кричит  голос. БЕГИ! Но за спиной  у меня река, а голос ничего
не  говорит  о плавании.  Так  что  мне  просто  некуда  бежать.  Мне некуда
отступать.  Несмотря  на  все истерические  призывы к бегству, я могу только
наступать. И вот под вопли: ИМБЕЦИЛ! ИДИОТ! -- под звон в ушах, бессловесное
ерзанье Энди и крики Вив, несущиеся над рекой, мы с  братом наконец истово и
самозабвенно  сцепляемся  в нашем первом и  последнем,  столь  долгожданном,
танце Ненависти, Боли и  Любви. Наконец мы прекращаем терять время попусту и
начинаем драться -- Энди  ногой отсчитывает время,  отчего  происходящее еще
больше напоминает  мне танец. Сцепившись в пароксизме перезрелой страсти, мы
совершаем  фантастические  круги  под  аккомпанемент  мелодичных  скрипичных
стонов дождя в еловых лапах и ускоряющегося  ритма топочущих ног по дощатому
причалу,  подбадриваемые  взвивающимися  визгами адреналина, которые  всегда
сопровождают такие  танцы...  (Теперь  мне  придется тебя убить.  Ты слишком
долго  напрашивался...)  И  несмотря на  то что  мы никогда  раньше  этим не
занимались, у нас отлично получается, если так можно выразиться...
     Вив  в ужасе смотрит  на  них обоих, -- Энди  прыгает так близко,  что,
кажется, он исполняет роль рефери. Она уже перестала кричать и  лишь шепчет:
"Не надо. Пожалуйста, не надо..."
     (Мне  ничего не остается, как идти до конца и убить тебя, потому что ты
слишком  далеко  зашел...)   Надо   сказать,  что,  преодолев   естественное
отвращение   и  колебания  после  первых  шагов,  человек,  как  выяснилось,
улавливает, так сказать, дух этого примитивного  гавота и  обнаруживает, что
он не так уж неприятен, как  ему  казалось. Вовсе  нет.  Может, по форме  он
несколько сложнее,  чем фокстрот в  "Уолдорфе" или  мамбо в "Копе", но  зато
гораздо менее болезненный. Может, затрещина по уху и вызывает звон в  голове
и  заставляет ухо гореть как в аду на сковородке в течение всего  танца,  но
кто не испытывал еще более жестоких атак на тот же орган во время спокойного
и уютного  тустепа?  Звон прекратится,  и ухо  перестанет  гореть, а  каковы
страдания,  вызываемые  двумя-тремя  вовремя  сказанными  словами  в  нежных
объятиях под звуки  гостиничного оркестра? Словами, обладающими способностью
не только звенеть в мозгу на протяжении  нескольких  лет,  но и дотла выжечь
его?  В этом кулачном  танце  сбой  шага в лучшем  случае  вызовет быстрый и
крепкий удар в поддых, мгновенно провоцирующий тошноту,  -- парочку раз  мне
досталось,  --  но эта тошнота быстро  проходит, а пересилить боль  помогает
призыв "Держись!". В то время как такая же ошибка в куда как более спокойных
танцах влечет за собой, казалось бы, незначительный удар ниже пояса, боль от
которого напоминает о себе постоянно, усугубляясь от сознания того,  что она
не пройдет никогда.
     (Да,  ему не стоило так далеко заходить.  Но.  Теперь он сам знает, что
мне ничего не остается, как убить его. Махать красными тряпками перед быком,
пока... Но если все это только ради Вив?)
     Прыгая и кружась, мы сходим с причала на гравий берега и теперь в ритме
рок-н-ролла  двигаемся  по наносам  придорожного мусора.  С неизменным  Энди
поблизости, молчащим и не  подбадривающим ни того,  ни  другого. С неизменно
струящимся  из серой  мглы голосом Вив, умоляющей  Хэнка  остановиться.  И с
неумолчно звучащим куда как более мощным голосом -- ИМБЕЦИЛ, -- требующим от
меня того же: ПРЕКРАТИ ДРАТЬСЯ! СПАСАЙСЯ! ОН УБЬЕТ ТЕБЯ!
     (Это  все  равно что приставать к  вооруженному человеку, пока он... Но
зачем он продолжает?)
     ТЫ ЖЕ  ЗНАЕШЬ --  ТЕБЕ НЕ ОСИЛИТЬ ЕГО. ЕСЛИ БУДЕШЬ ПРОДОЛЖАТЬ, ОН УБЬЕТ
ТЕБЯ. ЛЯГ! ОСТАНОВИСЬ!
     (Все  равно  что тыкать в медведя палкой,  пока он...  Но  если  он это
понимает, зачем же он?..)
     ОН  УБЬЕТ  ТЕБЯ!  --  визжит  Старый  Верняга.  --  ЛОЖИСЬ!  Но  что-то
случилось.  В  кулачном бою есть грань -- когда  уже разбита скула и  сломан
нос,  от  чего в  черепе булькает,  словно в грязь  шлепаются  электрические
лампочки,  когда  понимаешь,  что худшее позади.  НЕ  ВСТАВАЙ! -- настаивает
голос из зеленых зарослей ягодника, куда я влетаю  от мощного  удара в  глаз
хуком справа. ОСТАВАЙСЯ ЛЕЖАТЬ ЗДЕСЬ. ЕСЛИ ВСТАНЕШЬ, ОН УБЬЕТ ТЕБЯ!
     И впервые за  все время своего безраздельного властвования в моей  душе
этот голос  наталкивается  на  сопротивление.  "Нет,  --  что-то  незнакомое
отвечает во мне. -- Вовсе нет".
     ДА. ЭТО ТАК. ЛЕЖИ ТИХО. ЕСЛИ ВСТАНЕШЬ, ОН УБЬЕТ ТЕБЯ.
     "Вовсе  нет, -- спокойно  возражает  голос.  -- Нет,  он не может  тебя
убить. Худшее он уже сделал. Ты это выдержал".
     НЕ СЛУШАЙ! СПАСАЙСЯ! ОН ЗАБЬЕТ ТЕБЯ  ДО ПОТЕРИ СОЗНАНИЯ И  ПРИДУШИТ  НА
МЕСТЕ. РАДИ ГОСПОДА, НЕ ВСТАВАЙ!
     "Слушай меня.  Он не  убьет тебя. Если бы он хотел тебя убить, он давно
бы  проткнул тебя багром,  который стоит у стенки  гаража. Или  перерезал бы
тебе  горло своим  ножом.  Или  просто  прыгнул  бы  тебе  на голову  своими
сапожищами,  пока ты  искал свой зуб в  куче гравия.  Он  не старается  тебя
убить".
     ДА  НУ? --  прекратив  свои визги,  с  коварной надменностью  вопрошает
первый голос.  --  ТАК  ДЛЯ ЧЕГО ЖЕ...  МЫ  ТАК СТАРАЕМСЯ ВЫБРАТЬСЯ  ИЗ ЭТИХ
ЗАРОСЛЕЙ? ДЛЯ  ТОГО ЧТОБЫ  СНОВА РУХНУТЬ НА ГРАВИЙ И ПОТЕРЯТЬ  ЕЩЕ ОДИН ЗУБ?
ЕСЛИ...  ОН НЕ  СКЛОНЕН К УБИЙСТВУ, КАКИЕ ЛОГИЧЕСКИЕ ПРИЧИНЫ  ТОЛКАЮТ НАС НА
ТО, ЧТОБЫ ВСТАВАТЬ И ЗАЩИЩАТЬСЯ?
     Огорошенный этим  новым поворотом, я на мгновение  прекращаю  борьбу  с
колючками. Да, а  кстати  говоря, для  чего? Я размышляю  над этим вопросом,
чувствуя, как мироздание в моем левом  глазу  быстро и часто прорезают синие
полосы.  Действительно,  для чего? И тогда Хэнк, приняв мои сомнения за знак
поражения, подходит  ближе и  протягивает  мне  руку.  Я принимаю  ее,  и он
вытаскивает меня из зарослей...
     (Потому  что, если он понимает, что я могу, что мог убить его -- мог бы
убить  его... убил бы! Точно убил бы, если бы  он просто продолжал стоять на
виду у Вив... как он стоял тогда на пляже в Хэллоуин... но на этот раз он не
просто стоит, к моему неописуемому удивлению, Малыш  дерется, пусть и  после
того, как она уже видела все, что было надо...)
     -- Ну? -- спрашивает Хэнк. -- Довольно? Я благодарен ему.
     -- По-моему, да.
     -- Чертовски не слабо. Пошли помоемся. (И на этот раз  он дрался, зная,
что  его  никто  не спасет, зная,  что  его  могут убить... и  никто  его не
вытащит, кроме него самого.)
     Мы  возвращаемся к причалу, садимся  на корточки и  плещем воду себе на
лица. Я лезу  в лодку за альбомом с фотографией  Вив и  снова возвращаюсь на
берег.  Энди молча предлагает свой носовой платок, и мы, не говоря ни слова,
по очереди вытираемся. Никто не кричит: ни с того  берега, ни внутри головы,
никто не топает, никто ничего не говорит... тишина.
     (И  когда я  понял это,  я  отказался от  своего намерения убивать его.
Во-первых, потому что я уже порядком поостыл, сообразив, что отдает себе  Ли
в  этом  отчет или  нет,  но спровоцированная  им  драка  вызвана не  только
присутствием Вив... а во-вторых, как бы  ты  ни  был разъярен,  человека  не
так-то легко прикончить, если этот человек намерен оказывать сопротивление.
     Покончив  с  этим, мы  моемся и  идем к гаражу. У Малыша  вид несколько
ошарашенный от того, чем он занимался, да и у старины Энди тоже;  впрочем, я
думаю, и у меня не  лучше; никто из нас и не подозревал, что Леланд -- такой
ловкий парень.
     --  Можешь взять  джип, если  хочешь,  -- говорю  я ему.  -- Я останусь
потолковать с Энди о пожаре на лесопилке...
     -- А как  ты его  получишь  назад из города? -- спрашивает Ли и тут  же
добавляет: -- Я могу и пешком... У меня уже есть такой опыт.
     -- Не, -- я похлопываю джип по капоту, --  он еще не остыл. -- Забирай.
Я пошлю... кого-нибудь потом с Энди забрать его.
     На это Ли ничего не отвечает -- он довольно мрачно смотрит на окошко. И
меня охватывает желание поерничать.
     -- Об одном тебя прошу -- заботься о нем. Иногда он так капризничает.
     --  Кто?  -- Мне нравится так его  доводить, всегда нравилось. -- Ты  о
ком?
     -- О джипе. Береги его.
     -- Изо всех сил. -- Ли смотрит на причал.
     -- Может, его  накачать придется. -- Я достаю  бумажник. --  Дать  тебе
денег?
     -- Нет. Все нормально. С моей зарплатой и полисом.
     -- Ты уверен? Напишешь, если тебе будут нужны деньги? Черкнешь?
     -- Обещаю.
     -- Энди, старик, ты не возражаешь,  если мы прокатимся на другой берег,
домой,  -- поможешь мне  отмыться от крови Ли и  обсудим ухмыляющихся черных
котов,  а?..  за бутылочкой  "Джонни  Уокера", что скажешь? Ну лады,  Малыш;
пока. Может, еще увидимся.
     И мы оставляем его заводить джип, а сами возвращаемся к лодке. И я себя
нормально  чувствую; может, не совсем как у Христа за пазухой, потому что не
так-то  просто  потерять жену, но  явно  лучше даже  по  сравнению со  своим
обычным хорошим настроением...)
     Вив закрывает  окно  на чердаке. Несмотря на  то  что открыто оно  было
совсем   недолго,  рама  так   вымокла   и  разбухла,  что  захлопнуть  его,
оказывается,  не так-то  просто. Когда ей наконец  удается это сделать, джип
уже катится по дороге, а Хэнк и Энди возвращаются на лодке к дому. Когда Вив
встречает их внизу, вид у Хэнка  очень жизнерадостный. Она ничего не говорит
о  драке и не может  понять, знает он, что она  смотрела, или  нет. Он бодро
обсуждает с Энди пожар на лесопилке.
     -- Сильно горело? -- спрашивает она Энди.
     -- Вполне достаточно, цыпка,  вполне  достаточно, --  отвечает  Хэнк за
Энди. -- Знаешь, что я собираюсь сделать?.. Я так думаю: раз уж я  все равно
пропустил  футбол, делать нечего --  танцевать  не  могу, пахать  -- слишком
сыро, -- скатаемся-ка мы с Энди туда.
     -- Хэнк! -- Она обо  всем догадывается, ей  даже не надо спрашивать. --
Ты собираешься сплавлять бревна "Ваконда Пасифик"? -- Она почувствовала  это
сразу, как только увидела его после драки. -- О, Хэнк, один?
     --  Хватит этих "О-Хэнк-ты-один"! Ты не догадываешься, что Энди тоже не
будет сидеть сложа руки?
     -- Но направлять-то будешь ты один. Родной,  ты же не можешь в одиночку
справиться со всеми бревнами.
     Она смотрит, как Хэнк раскачивает полувыбитый зуб указательным пальцем.
     -- Всю жизнь человек не перестает себе удивляться, в  одиночку осваивая
очередное дело. В общем,  я  бы хотел, чтобы ты... понимаешь,  Ли взял джип,
так что съезди за ним вместе с Энди. Зайди взглянуть на Ли в гостиницу и...
     --  Ли? -- Она пытается поймать его  взгляд, но  он слишком занят своим
зубом.
     -- Да... И скажи ему, что я послал тебя к...
     -- Но Ли?..
     --  Ты  хочешь ехать или нет? А?  Ну  ладно. А  пока  тебя нет, Энди, я
подготовлю нам  хороший  запас цепей и  багров, сварю яиц... и налью большой
термос кофе, потому что, я полагаю, время у нас будет горячее. Сможешь взять
лодку у мамы Ольсон?  Вряд ли она  будет  гореть желанием отдать ее  на День
Благодарения, особенно если пронюхает для чего...
     -- Ага, будет лодка...
     -- Молодец. Приведешь ее сам?
     -- Буду здесь. Учитывая скорость прилива, я буду здесь через час.
     -- Молодец. Ну так... -- Хэнк похлопывает по животу -- от неожиданности
этого гулкого звука Вив вздрагивает. -- Думаю, пора пошевеливаться.
     -- Хэнк, -- она дотрагивается до его  руки, -- я  останусь и сделаю вам
завтрак, если ты...
     --  Нет,  поезжай. Несколько  яиц я и  сам  могу сварить.  Вот... -- Он
вынимает бумажник и  достает деньги, деля  их между Энди и  Вив. -- Это маме
Ольсон,  а  это...  на  случай,  если  с  джипом  что-нибудь  случится.  Ну,
разбежались. Слышите? Это еще что?
     До них слабо доносятся четыре размеренные ноты музыкального  автогудка.
Энди подходит к окну.
     --  Автолавка  из  центрального магазина  Стоукса, -- замечает  он.  --
Помнишь, Ли сказал, что они будут? Поднять флажок или как?
     --  Старый  хрен,  я бы ему  солью  всыпал. Нет, постой, Энди;  подожди
минутку.  Я  думаю, я...  Собирайтесь оба, я разберусь. -- Он  ухмыляется  и
направляется к кухне. -- Цыпка, где отцовская рука?
     -- В морозилке, куда ты ее положил. А что?
     -- Может, поджарю ее себе на завтрак. А теперь чтобы  духу вашего здесь
не было, а я займусь делами.  Мне надо  дело делать: рысек  стрелять, яйцами
бренчать,  деревья валить,  землю  сверлить.  Увидимся  через  час, Энди. До
свидания,  Вив, цыпка.  Увидимся, когда  увидимся.  А теперь,  Христа  ради,
шевелитесь! Неужто я один должен все волочь на своем хребте?
     Индеанка Дженни  бросает свои ракушки все  медленнее  и  медленнее. Биг
Ньютон  громогласно  рыгает в  своей  постели и,  не просыпаясь,  еще глубже
погружается в сон. Ивенрайт ждет у телефона, надеясь, что и это предсказание
Дрэгера сбудется,  как и предыдущие. Вив в прихожей снова влезает в огромное
пончо, а сверху спускается Хэнк, неся залатанную на локтях куртку Ли.
     -- Похоже, Малыш  забыл свою куртку. Отвези  ему; в  Нью-Йорке в старом
макинтоше  Джоби ему будет не очень-то удобно. И закутайся  как следует, там
начинает задувать.
     Надев  галоши на  свои  тенниски,  Вив  сворачивает  куртку в узелок  и
запихивает под пончо. Взявшись за дверную ручку, она замирает, чувствуя, как
дрожит  дверь под напором проливного  дождя. Энди  безмолвно ждет рядом. Вив
стоит, надеясь, что Хэнк что-нибудь скажет.
     -- Хэнк... -- начинает она.
     -- Пошевеливайся,  копуша,  --  доносится  из  кухни вместе с  шипением
жарящихся сосисок.
     Она  толкает дверь и выходит; она хотела  поговорить с ним,  но горькое
веселье,  сквозящее в голосе  Хэнка, избавляет от необходимости даже  видеть
его.  Даже не  оборачиваясь, она прекрасно  представляет себе, как он сейчас
выглядит.
     Горы и обнаженные камни железнодорожной  насыпи на другом берегу смутно
виднеются  в  дымке,  представляясь  почти  плоскими,  двухмерными,  как  на
фотографии.  Сначала ей это кажется очень  странным,  хотя  она  и не  может
понять почему. Потом  она  понимает: полосы  дождя  пересекают  картинку  из
верхнего  правого угла в левый нижний, вместо того чтобы быть  направленными
слева направо, как обычно. Ветер дует с востока. Восточный  Ветер. Оползни в
верховьях,  непрерывные столкновения  туч  и злобные дожди  пробудили старый
Восточный Ветер, дремавший в своем уединенном лежбище высоко в ущельях.
     Вив поднимает капюшон и торопливо спускается за Энди к лодке. Перед тем
как  залезть в лодку,  она  пытается до  конца застегнуть молнию,  чтобы  не
вымочить голову, но в застежку  попадают длинные пряди ее волос.  Минуту она
пытается выдернуть запутавшиеся пряди своими коченеющими пальцами, сдается и
залезает  в лодку,  оставив все как есть. "Он уже  видел  меня, -- с грустью
вспоминает она, -- со спутанными волосами..."
     В "Пеньке"  --  Ли, он  уже  купил  себе билет. В ожидании  автобуса он
потягивает пиво и копается в обувной коробке с  полисами.  Их целая куча  --
надо  будет оставить Тедди те, что его не касаются. Он находит  полис, где в
качестве наследника  значится его имя,  и  вкладывает в альбом, нащупав  там
выкранную на чердаке фотографию. Совсем забыл о ней...
     Альбом, хоть  и  был во  время драки в лодке,  весь  забрызган грязью и
кровью, но фотография ничуть не  пострадала и так же  хороша,  как  была, ей
даже удалось каким-то образом открепиться от остальных бумаг --  то, чего не
удалось сделать мне. Я начинаю запихивать все  бумаги  в  коробку к полисам,
когда вдруг  почерк  на  одном  из  конвертов задерживает мое  внимание.  На
мгновение Ли словно выпадает из  времени, прошлое и настоящее скрещиваются в
его сознании, как сверкающие в утреннем тумане мечи на поединке. Это  письма
моей матери со дня нашего отъезда до момента ее смерти. Шурша, письма дрожат
в  его руках;  фотография незаметно  выскальзывает  и  опускается  на пол. В
тусклом свете я почти ничего не различаю. Он склоняется над первым письмом и
восстанавливает слова -- "Любимый Хэнк"  -- губами, когда  подносит к глазам
бледные благоухающие  листочки... Будь он проклят, он не  имеет права, он не
имеет никакого  права. Тем  не менее, мне удается разобрать просьбы прислать
денег, пересказы разных случаев, сентиментальности... но что меня приводит в
полное бешенство -- духи? -- это  подборка моих стихов  -- "Белая Лилия"? --
которую, по ее словам, она забыла в  автомате на Сорок второй  улице. Стихи,
написанные и тщательно выведенные моей рукой к дню ее рождения, слабый запах
духов,  белая лилия  сейчас,  здесь,  на этих дрожащих  страницах, за тысячи
миль, словно сморщенные  лепестки доброй старой  Сорок  второй, опадающие  с
увядшей лилии... и все это в корреспонденции м