сосиски. Я  принимаюсь  за
еду. На кухне жарко, и все окна запотели. Джо Бен  включает свой транзистор.
Хорошо бы остаться дома, почитать газету... приятно.
     Ли вошел, когда я уже вставал из-за стола.
     -- Пошевеливайся, Малыш, -- сказал я.
     Он ответил "о'кей",  и  я  пошел  надевать  сапоги.  Что-то происходит,
только  я  не могу понять что,  вернее, что-то должно произойти, и никто еще
точно не знает что...)
     --  Да,  сэр!  --  говорит Джоби  и  пару  раз щелкает затвором  своего
12-зарядного  "Хиггинса".  --  Знаешь, как я понял, что это мой день? Потому
что  сегодня я  бросил  пить  кофе  -- давно уже  собирался. -- Брат  Уолкер
говорит, что это грех. Так что я завязал и готов подстрелить своего гуся.
     На  этот  раз Джоби оказался почти прав: все шло к тому, чтобы он добыл
своего  гуся. Все было тип-топ,  как он и говорил. Пока Ли  ел, я отправился
заводить  лодку и понял, почему так ясно. Холод и дождь словно сбили дымку с
неба.  Туман  опустился  на реку  и  стоял густой,  как снег, фута четыре  в
вышину.  Я даже  не мог различить лодку, а когда я в нее залез, мне пришлось
заводить  мотор на  ощупь.  Из  дома  вышли  Ли  и  Джо, и  мы  отправились,
продираясь сквозь туман,  -- казалось, лодка идет под водой, а  наши  головы
торчали, как перископы. Джо без умолку болтал, какая  толстая жизнь ждет его
впереди, и дело  даже не  в гусе, которого он собирается подстрелить, -- что
касается  гуся, то можно было считать, что он уже в духовке, решенное  дело,
теперь он стремился к новым победам.
     -- Впереди толстые времена, -- повторял он. -- Да. Не так  уж много нам
осталось  ездить  в этой лодке.  Ты как  считаешь,  Хэнк? День-другой, потом
уборка  -- и кончены наши поездки в холоде и темноте, чувствуете, парни? Еще
пара  дней,  и мы  распрощаемся с этими  джунглями.  Через  пару дней  будем
разгуливать по  парку,  как по проспекту, и спиливать легкие толстые стволы,
словно мы туристы, собирающие чернику.
     -- Я посмотрю, какая это черника после десяти часов вращания ворота, --
заметил я. --  Со всеми  этими чертовыми запретами, которые они  налагают на
нас, работать в этом парке будет все равно что вернуться на сотню лет назад.
     --  Это да, но зато,  --  он  поднял палец и  подмигнул,  -- уж  там по
крайней мере не придется бороться с лебедкой; согласись, уже одно то, что не
будет лебедки, должно нас радовать.
     -- Не  буду я ни с чем соглашаться, пока не попробую. Ты как  считаешь,
Малыш?
     Ли поворачивается ко мне и слегка улыбается:
     --  Если единственное преимущество заключается в отсутствии современной
техники... Что-то меня это не слишком радует...
     --  Современной  техники?  --  взвивается  Джо.  --  Ты  бы  попробовал
поработать с  этим  чудовищем, которое  ты называешь "современной техникой",
Ли.  Эта  зараза  сносилась и  устарела  еще  тогда, когда  старый Генри был
мальчиком! Вы не хотите видеть положительную сторону. Запомните:  "У меня не
было обуви, и я жаловался, покуда не увидал безногого".
     Ли качает головой:
     -- Джо, если у меня нет обуви и  я попадаю на баскетбол, это все  равно
не решает мою проблему...
     -- Нет,  не  решает... --  На мгновение он задумывается  и  вдруг  весь
заливается радостью. -- Но, согласись, баскетбольная встреча может ненадолго
отвлечь тебя от твоих проблем!
     Ли смеется, уступая:
     -- Джо, ты неподражаем, просто неподражаем...
     Джо говорит "спасибо" и приходит в такой восторг от похвалы, что молчит
всю дорогу, пока мы не добираемся до лесопилки.
     Туман вокруг лесопилки стоит такой же густой, как и вокруг дома. Однако
света стало уже больше и видимость лучше, отчего туман становится еще больше
похожим на снег. Я направляю лодку туда, где, по моим предположениям, должен
находиться причал,  надеясь, что с тех пор, как я был здесь в последний раз,
с ним не произошло никаких изменений. На причале в одиночестве стоит Энди --
вид у  него  усталый.  После ночи,  когда Ивенрайт пытался развязать бревна,
Энди  регулярно сторожит лесопилку.  Это  была его идея.  Я дал ему спальный
мешок, фонарь и  старую  восьмикалиберную пушку,  которую  Генри  заказал  в
Мексике  еще  в те  времена,  когда оружие менее  десяти  калибров считалось
незаконным.  Дьявольское  оружие --  патрон чуть  ли не  с пивную  банку,  а
приклад  надо было пропускать под мышку и упирать в дерево или камень, чтобы
отдачей  не сломало плечо. Я сказал Энди, что даю ему  это страшилище вместо
чего-нибудь более  удобного не потому, что  думаю, что ему придется  убивать
кого-нибудь, защищая свое место, а лишь для того,  чтобы  в случае нападения
он  палил в воздух, и на помощь соберутся все. Не удивлюсь, если явится весь
Пентагон со своими ракетами.
     Энди ловит канат, который ему бросает Джо, и подтягивает нас к причалу.
Сначала я  решаю, что у него  такой опущенный вид, потому что он плохо спал,
но потом понимаю, что дело не в этом. Он один как перст.
     --  Эй! -- кричу я,  поднимаясь в  лодке. -- В  чем дело? Где Орланд со
своими парнями? Греют жопы на лесопилке, пока ты тут мокнешь?
     -- Нет, -- отвечает он.
     -- А что? Решили ехать с Джоном на грузовике?
     -- Ни  Орланд, ни остальные не  выйдут сегодня на работу, -- произносит
Энди. Он стоит, держась за канат, уходящий  в туман  к  лодке,  как  большой
застенчивый ребенок, схвативший в руки что-то непонятное. -- Еду  только  я.
И...
     -- И? -- Я хочу, чтобы он договорил.
     -- Орланд  звонил и  сказал,  что у него и  парней азиатский  грипп. Он
сказал: в городе очень многие больны -- Флойд Ивенрайт, Хави Эванс и...
     -- Плевать я хотел на Флойда Ивенрайта и Хави Эванса, -- сообщаю ему я.
-- А наша команда? Маленький Лу?  Он звонил? А Большой Лу? Гори этот  Орланд
синим  пламенем, что ты  окаменел?  А как  насчет  Джона? У  него,  наверно,
любовная горячка и он тоже не сможет вести грузовик?
     -- Не знаю,  -- отвечает Энди. -- Я только снимал трубку и  выслушивал.
Орланд сказал...
     -- А Боб? У него, я полагаю, вросший ноготь или что-нибудь еще...
     --  Я не  знаю, что у  него. Я сказал  ему, что по этому  контракту  мы
должны сделать еще массу  бревен, а Орланд ответил --  не считаем же мы, что
больные люди...
     -- Ладно, плевать. Многовато их,  а? Сначала Большой Лу, потом Коллинз,
потом  этот  чертов зять Орланда, который все равно ни  к  черту не годился.
Теперь Орланд со своими парнями. Черт побери, никогда бы не подумал, что они
так быстро увянут от дождичка и работы.
     --  Таны бегут от нас, --  произносит  Ли и еще какую-то чушь в  том же
роде.
     --  Дело  тут  не только в  дожде  и работе, Хэнк, --  говорит Энди. --
Понимаешь, в городе очень многим не нравится...
     --  Плевать  я хотел,  что им нравится, а  что нет! --  обрываю  я  его
несколько  громче, чем  хотел.  --  А если они  считают, что  таким  образом
заставят меня не выполнить контракт, то, верно,  думают, что я совсем дурак.
А если еще  кто-нибудь  позвонит сообщить,  как  он  болен, скажи,  что  все
отлично,  просто  прекрасно,   потому   что  дядя   Хэнк  обсчитался  и   мы
прекрасненько управимся вчетвером или впятером.
     --  Не  понимаю,  --  поднимает голову  Энди.  -- Нам  надо  этот  плот
закончить и еще два связать.
     -- Один, -- подмигивает Джо Бен Энди. -- Нас голыми руками не возьмешь.
Мы с Хэнком уже давным-давно таскаем бревна из трясины, которая за домом, --
по паре штук цепляем к моторке. Так что им придется еще здо-о-рово попотеть,
чтобы прижать нас.
     Энди наконец улыбается, и я  велю ему залезать в лодку.  Я вижу, как он
рад,  что у  нас есть  припрятанный  плот и что нам  таки удастся  выполнить
контракт. Искренне рад. И это наводит меня на  мысль  о  том, скольких людей
это  известие  разочарует.  Чертовски  много.  И,  прикинув,  сколько  людей
действительно хотят сорвать этот  контракт, я вдруг развеселился. С минуту я
просто спокойно смотрел на швартовы и дальше, за лесопилку, где были свалены
плоты. И  вдруг меня охватило идиотское  желание --  не знаю почему,  но мне
позарез потребовалось снова увидеть эти плоты, хоть убей -- мне надо было их
видеть!  До  крепивших  их  свай  было  двести  --  двести пятьдесят  ярдов,
укутанных  туманом, словно  огромным  одеялом  грязного снега.  И  под  этим
одеялом   лежали   бревна,  плоды  четырех   месяцев   кровавой   работы   с
неразгибающейся  спиной,  миллионы  кубических  футов  леса,  тысячи бревен,
скрытых  от  глаз, поскрипывающих, царапающихся  и трущихся  друг  о  друга,
подталкиваемых  бегущим под ними течением, так что  их жалобное  бормотание,
похожее на гул большой людской толпы, примешивалось к звуку мотора и мерному
шуршанию дождя.
     Никакой  необходимости  проверять  их  не  было. Так  я себе и  сказал.
Несмотря  на  туман, я знал их наперечет.  Я  видел их  еще деревьями, когда
впервые приехал в лес, чтобы прикинуть размер сделки. Они стояли пушистые  и
зеленые, словно  огромный кусок  шерстяной материи,  сотканной "в елочку". Я
видел, как они подпирали небо. Я валил их, чокеровал,  складывал и грузил. Я
слушал,  как, издавая деревянный звук,  стучал молоток, когда я приколачивал
изогнутое "S" к спилу каждого из них; я слышал,  как они  грохотали, падая с
грузовика в  реку... И все же, прислушиваясь к  ним теперь и не видя  их,  я
усомнился  в своем  знании.  Мне  хотелось  схватить этот туман  за  край  и
сдернуть его на  мгновение, как сдергивают ковер, чтобы  рассмотреть рисунок
на паркете. Мне надо было  взглянуть на них. На одну секунду увидеть. Словно
я нуждался в  поддержке, в подтверждении -- нет, не того, что они на  месте,
но  того,  что они...  что?  Все такие  же  большие?  Может быть.  Может,  я
действительно хотел убедиться, что они не стали меньше от постоянного трения
и стачивания.
     Энди устроился в лодке. Я передернулся, пытаясь  стряхнуть это дурацкое
наваждение, и повернулся к мотору.  Но только я начал его заводить, как  Джо
Бен зашипел как змея и, схватив меня за рукав, указал вверх.
     -- Вон, Хэнк, вон, -- зашептал он. -- Что я тебе говорил?
     Я взглянул. Как и предсказывал Джо, прямо  на нас летел одинокий  гусь,
отбившийся  от  стаи.  Все  замерли.  Мы  смотрели,   как  он  приближается,
поворачивая  свою   длинную   черную  шею  из  стороны   в  сторону,  словно
оглядываясь,  и выкрикивает  один  и тот  же вопрос: "Гу-люк?"  -- помолчит,
прислушается и  снова: "Гу-люк?"... не  то  чтобы испуганно,  нет, совсем не
так, как кричат потерявшиеся  гуси.  Иначе. Почти по-человечески: "Гу-люк?..
Гу-люк?.." Этот звук был  похож...  я вспомнил... так  кричала Пискля, дочка
Джо, --  бежала от  амбара  и кричала, что ее  кот лежит  на  дне  молочного
бидона,  утонул и "где все?". Она не плакала и не сердилась, просто кричала:
"Мой кот утонул, где все?" И она не успокоилась,  пока не обежала весь дом и
не сообщила об этом  всем и  каждому.  То же  самое послышалось мне  в крике
потерявшегося гуся: он не столько спрашивал, где стая, сколько хотел понять,
где река, где берег и все остальное, с чем  связана его  жизнь. Где мой мир?
--  вот что он хочет знать. -- И где я, черт  побери, если я не вижу его? Он
потерялся и теперь изо  всех сил пытался обрести себя. Ему нужно было быстро
сориентироваться и  все расставить по  местам, как Пискле,  потерявшей кота,
как  мне, горящему желанием  снова взглянуть на бревна. Только, что касается
меня, я  не мог сказать, что я  потерял: по крайней  мере, не кота и вряд ли
стаю... и уж точно не дорогу. И все же мне было знакомо это чувство...
     Мои  размышления  были  прерваны  шепотом Джо: "Мясо в  латке"  --  и я
увидел, как  он крадется к ружью. (Из тумана возникает черный ствол. Гусь не
видит нас. Он продолжает лететь.) Я вижу, как палец Джоби скользит  по дулу,
проверяя,   не   налипла  ли  грязь,  --  автоматическая  привычка,  которая
вырабатывается за долгие годы охоты на уток вслепую. Он перестает  дышать...
(Гусь все приближается. Я немного поворачиваю голову под резиновым капюшоном
проверить, смотрит ли Малыш. Он  даже не оборачивается к гусю. Он  глядит на
меня. И улыбается...)  и  когда  гусь оказывается  на расстоянии выстрела, я
говорю: "Не надо". -- "Что?" --  спрашивает Джоби. Челюсть у  него  отвисает
чуть ли не на  фут. "Не надо", -- говорю я  как можно небрежнее  и направляю
лодку на  середину реки. Гусь резко поворачивает  прямо у нас над головой --
он  так близко,  что  слышен  даже свист крыльев. Бедный Джо  так  и сидит с
отвисшей челюстью. Я чувствую, что  он страшно расстроен:  за  год в Орегоне
убивают больше оленей, чем гусей, потому что гусей  не поймаешь на приманку,
а если  ты отправляешься  за стаей в поля, то приходится три  дня  ползти за
ними на  брюхе по грязи, потому что они все время отходят так, чтоб хоть  на
палец, но  быть за пределами выстрела... поэтому единственная возможность --
случайно встретить отбившегося от стаи.  Так что  у Джоби были все основания
расстраиваться.  А  кто  бы  не  расстроился, если  бы  его  лишили,  может,
единственной возможности пристрелить гуся.
     Он смотрел, как огромная  перламутровая птица медленно удаляется прочь,
пока  она окончательно не исчезла  из  вида. Потом  повернулся и взглянул на
меня.
     -- Какой смысл? -- Я отвернулся от его взгляда и смотрел, как нос лодки
рассекает воду. --  Нам  все равно  не удалось  бы его найти в этом чертовом
тумане, даже если бы ты его и подстрелил.
     Но он так и остался сидеть с раскрытым ртом.
     -- Ну, Господи Иисусе! -- промолвил я. -- Если б я  знал, что ты просто
хочешь укокошить гуся, то  не стал бы тебя  останавливать!  Мне казалось, ты
хотел  его  съесть. А  если  тебе не  терпится пострелять,  можешь  пойти  в
выходные на пирс и поохотиться  на чаек.  О'кей?  Или  повзрывать лосося  на
заводях.
     Это достало его. Динамитом пользовался Лес  Гиббонс в глубоких  заводях
выше по  течению,  а  потом собирал рыбу  в лодку. Как-то мы с Джо нырнули в
реку после одного из таких взрывов  и обнаружили на дне сотни мертвых рыбин,
из которых  всплывала только каждая пятидесятая. Так что, когда я упомянул о
глушении рыбы,  он  по-настоящему взвился. Рот у него закрылся,  а  на  лице
появилось апатичное выражение.
     --  Сомневаюсь,  Хэнкус, -- ответил он.  -- Я просто забыл, как  ты  не
любишь, когда  дичь  подстрелена и потеряна.  -- Я  ничего не ответил,  и он
добавил: -- Учитывая твои чувства к племени канадских гусей. Просто я  сразу
не понял. Я так обрадовался, что не подумал. Теперь я понимаю.
     Я не стал продолжать, предоставив  ему считать,  что он понимает, чем я
был движим, хотя я и сам не мог это объяснить.  Как я мог ему объяснить, что
мои чувства к  гусиному племени медленно,  но верно изменялись -- после того
как ночь за ночью эскадроны этих разбойников лишали меня сна -- и что мне не
хотелось  видеть убитым  именно  этого потерявшегося  гуся,  потому  что  он
спрашивал:  "Где  все?  Где  все?..."  Как  можно  было  ожидать  от бедного
бестолкового Джоби, что он поймет это?
     Появление в городе азиатского гриппа еще сильнее сплотило горожан в  их
кампании:  "Еще один крест, но если мы сплотимся в борьбе, то сможем вынести
все". Чихая и кашляя, они продолжали сплачиваться. С  жалостными взорами и с
согбенными  от тяжести крестов спинами они являлись к  Стамперам, живущим  в
городе,  и   просили  жен  передать  своим  мужьям,  чтобы  те  поставили  в
известность  Хэнка, что думают люди о его пренебрежении к друзьям, соседям и
к родному  городу. "Человек --  это не  остров,  милочка", -- напоминали они
женщинам, а те  передавали своим мужьям: "Ни одна женщина  не потерпит такой
несправедливости, а от своей рождественской премии можешь отказаться". Мужья
же  названивали  в дом на  другом  берегу сообщить,  что азиатский  грипп не
позволяет им выйти на работу.
     А после того  как все жены Стамперов  выразили свое  единодушие,  а все
мужчины заболели гриппом, горожане  решили передвинуть поле битвы  прямо под
нос  неприятелю. Они  круглосуточно  обрывали  телефон,  извещая  Хэнка, что
"Человек -- не остров, сэр, и ты  ничем не отличаешься от  других!" Днем Вив
перестала  подходить  к телефону  (она уже  перестала  ездить  в  Ваконду  в
магазины, но, даже появляясь во Флоренсе, ощущала на себе холодные взгляды).
Наконец  она  спросила  Хэнка,  нельзя  ли отключить  телефон.  Хэнк  только
улыбнулся  и  ответил:  "Зачем? Чтобы все мои друзья и соседи могли сказать:
"Стампер  отключил  телефон; значит, мы  его  достали"? Котенок,  зачем  нам
лишний  раз нервировать  наших добрых друзей и соседей?" Он вообще относился
ко всему с такой беспечностью и  таким весельем, что  Вив оставалось  только
удивляться,  искренне ли это было. Казалось, его ничто не волнует. Словно он
вовсе утратил какую-либо восприимчивость, даже к этим  гриппозным  бациллам:
он  периодически  чихал  и  сопел   (но  Хэнк  всегда   сопел  из-за  своего
переломанного  носа), иногда  возвращался домой охрипшим (но, как он шутливо
ей объяснял,  это из-за того,  что  слишком  много орет  на  еще  оставшихся
больных лодырей),  но  в  отличие от прочих домочадцев  он так  и не заболел
по-настоящему.  Все остальные  в  доме,  от  младенца  до  старика, мучились
расстроенными  желудками  и   заложенными  легкими.  В  общем,  тоже  ничего
серьезного --  Ли становилось то лучше,  то хуже; Джо Бен, когда его начинал
мучить  синусит, принимал по  три  аспиринины  зараз,  но,  как только  боль
отпускала,  тут  же  проклинал  искусственные  медикаментозные   средства  и
вспоминал церковную доктрину об излечении верой; Джэн по ночам блевала через
окно на собравшихся внизу  собак... в общем, ничего серьезного,  но, так или
иначе, вирус таки достал всех. За исключением Хэнка. День за днем Хэнк пахал
без каких-либо  видимых признаков слабости. Как автомат. Иногда ей казалось,
что он состоит не из  крови, плоти  и костей, как остальные,  а из  дубленой
кожи, дизельного топлива и мерилендского дуба, вымоченного в креозоте.
     Вив  поражалась сверхъестественной силе  Хэнка; старик  хвастался ею  в
городе при каждом удобном случае;  даже Ли сомневался в возможности нащупать
в нем слабое место, наличие которого ему предстояло доказать себе и брату:
     "Еще одна из возможных причин моей  медлительности, Питере, заключается
в  том, что, боюсь, Хэнка  ничто не в состоянии вывести из равновесия.  Пока
моя  уверенность  в  его  уязвимости  покоилась  лишь  на  нескольких пятнах
ржавчины, замеченных  мною  на этом  железном человеке.  Что,  если  вся его
уязвимость ими и исчерпывается?  Что, если я ошибся в своих  прогнозах и  он
окажется  неуязвимым?  Это  будет   все   равно  что  годами   разрабатывать
совершенное  оружие,  а  потом  выяснить,  что цель осталась невредимой. При
такой перспективе есть о чем задуматься, как ты считаешь?"

     На самом деле эти первые пятна  ржавчины заметил  в Хэнке Джо Бен, вера
которого в неуязвимость Хэнка уже давно стала притчей во языцех. Он различал
их в том, как, ссутулившись, Хэнк склонялся над своей чашкой кофе, как резко
он разговаривал с Вив и детьми, и еще в дюжине всяких  мелочей.  Джо отводил
глаза и пытался скрывать свои опасения за взрывами энтузиазма, но именно эти
взрывы  и заставили Хэнка обратить  внимание на  те  самые опасения, которые
подавлялись Джо.
     Все они  устали и стали раздражительными от переутомления. К концу этой
недели  их  осталось  всего  лишь пятеро:  Хэнк, Джо,  Энди,  Ли  и,  как ни
удивительно,  Джон.  Среди  всех родственников  Джон  оказался  единственным
аутсайдером (Энди всегда воспринимался как свой; и хотя он был очень дальним
родственником, его невыход  на  работу вызвал бы  такое  же  удивление,  как
невыход Джо Бена), впрочем, Джо чувствовал, что и у Джона сдают нервы  и что
скоро он присоединится к остальным. Они  упорно трудились весь день,  валя и
чокеруя  немногие  оставшиеся еще