стоять деревья,  пока  усталость и  холод
окончательно не сломили  их.  Они  сделали все  согласно требованиям  Лесной
Охраны:  на вырубке не  осталось  ничего.  Джо знал:  расчистка  вырубки  не
слишком подходящая работа для шофера, но он также хорошо понимал, что только
все  вместе  они могут с  этим  справиться.  Они  стояли  рядом  с  Хэнком у
рангоута,  оглядывая  вырубленные   ими   склоны.  Уже  темнело  --  сумерки
опускались  вместе с дождем. Джон  обошел грузовик, проверяя груз, и залез в
кабину. Джо смотрел, как, глубоко затягиваясь, курит Хэнк.
     -- Большую часть завтрашнего  дня придется потратить на то, чтобы сжечь
мусор, -- проговорил Хэнк, прищурив один глаз от едкого сигаретного дыма. --
Лишние бы руки, и мы бы управились за сегодня. А это означает, что мы теряем
день, и, возможно, придется работать в выходные.
     Джо оглянулся.
     -- Энди, ты как насчет выходных? -- спросил Хэнк, не поворачивая головы
и  не отрывая  взгляда от  склона.  --  Я  знаю, что для тебя это будет  уже
двенадцать дней без продыха, так что скажешь?
     Энди  стоял  прислонившись к  грязному борту лесовоза  и ковырял  землю
носком сапога. Он пожал плечами и, тоже не оборачиваясь, ответил:
     -- Могу.
     --  Отлично. -- Хэнк повернулся к  машине, где в кабине, уставившись на
щелкающие "дворники"  на ветровом  стекле,  сидел Джон.  Дым  от его  сигары
вываливался из открытого окна и смешивался с дрожащими выхлопными газами. Он
ждал, чтобы Хэнк повторил свой вопрос. Когда же Хэнк перевел на него взгляд,
он начал крутить заглушку и вдруг взорвался:
     --  Послушай, Хэнк,  я  ведь  не нужен  вам  здесь завтра. А мне бы  не
хотелось лишний раз ездить по этой дороге, когда здесь все так размыло.
     Мотор  заглох, наступила дремотная и  покойная тишина,  с  груды мусора
поднимался дым, мешаясь с  дождем и опускающимися сумерками. Хэнк не спускал
с Джона внимательного взгляда, пока тот не продолжил:
     -- Черт... а в парке, как я понимаю, вы,будете валить прямо в реку, так
что машина вам  будет ни  к чему. -- Он облизнул  губы.  -- Так  что, я  так
понимаю... День Благодарения и вообще...
     Хэнк подождал, пока его голос не затих.
     --  О'кей, Джон, --  тогда  спокойно ответил он.  -- Думаю, перебьемся.
Валяй.
     На мгновение Джон замер, потом кивнул и потянулся к ручке газа. Джо Бен
залез  в машину и завел мотор,  недоумевая,  почему Хэнк  с таким  смирением
принял бегство  Джона. Почему  он  не нажал на него?  Им  были  нужны  любые
рабочие  руки, и Хэнк мог нажать  на  него гораздо сильнее... Почему  же  он
этого не  сделал?  По  дороге  назад  Джо  несколько раз открывал рот, чтобы
как-нибудь  спросить  об этом, как-нибудь смешно,  чтобы разогнать уныние, и
всякий раз останавливался, чувствуя, что не может придумать ничего смешного.
     После ужина Вив хотела позвонить Орланду и его семье, узнать,  как  они
себя чувствуют.
     -- Лучше не надо,  -- из-за газеты заметил Хэнк. --  Думаю, со временем
мы все узнаем.
     -- Но я думала, лучше сейчас узнать, Хэнк, если...
     -- А  я  думаю, не лучше. Этот азиатский  грипп  чертовски заразный, не
хотелось бы подцепить его от Орланда по телефону.
     Он издал  короткий смешок и снова углубился в газету. Но  Вив так легко
не сдалась.
     -- Хэнк, милый, должны же мы знать. У нас дети, Джанис. У Ли вчера была
температура, и сегодня ему пришлось лечь сразу после ужина,  так что, боюсь,
он не слишком хорошо себя чувствует...
     --  Ли еще плохо себя чувствует? Вместе с Орландом? Большим и Маленьким
Лу и остальными? Что за пес, похоже на эпидемию.
     Она пропустила его сарказм мимо ушей.
     -- И я думаю, надо узнать у Оливии, какие симптомы.
     Сидя на диване, Джо помогал Джэн запихивать детей в пижамы.
     Он увидел, как Хэнк опустил газету.
     -- Ты хочешь знать симптомы? Черт возьми, я могу тебе сказать: симптомы
кристально  ясные.  Во-первых,  дождь. Затем  --  холодает. Кроме  того,  на
склонах  грязно и передвигаться  становится тяжело. И наконец, однажды утром
приходит в голову, насколько приятнее остаться в постели и проваляться целый
день,  ковыряя  в  носу, вместо того  чтобы  вкалывать  в  лесу!  Такие  вот
симптомы, если хочешь знать. В случае Орланда возможны некоторые осложнения,
связанные с проживанием по соседству с  Флойдом Ивенрайтом.  Но что касается
общих симптомов, я тебе их перечислил.
     -- А как насчет температуры?  Ты не думаешь, что лихорадка может что-то
означать?
     Он рассмеялся и снова взялся за газету.
     -- Что я думаю, не имеет к  этому никакого отношения, так что не будем.
Я хочу сказать, что могу много о чем думать: например, во флоте я думал, что
парни, вызывающие врача, просто натирают градусник о брючину, хотя кто может
сказать с уверенностью? Так что  давай забудем о том, что я думаю, и я скажу
тебе, что я  знаю.  Я  знаю, что мы  не будем  звонить  Орланду; я знаю, что
собираюсь пойти в спальню и  дочитать газету, если ты, конечно, не считаешь,
что меня может просквозить в коридоре; и еще я знаю -- черт, ну не важно. --
Хэнк  скатал  газету  и  направился  к  двери;  у  лестницы  он остановился,
повернулся и указал  на стол.  -- И еще я знаю, что закончу  последний плот,
даже если мне это будет стоить всех инфекций  мира. Так что, если Орланд или
Лу позвонят,  можешь  сообщить  им  это! -- Он похлопал  газетой  по ноге  и
повернулся к лестнице.
     Джо слышал, как  над  головой протопали его ноги в мокасинах, ничуть не
легче, чем  Генри  со своим гипсом.  Да  и  говорил он только что не слишком
нежно, отдавая поручения, что сказать Орланду. Совсем не нежно.
     Но точно так же, как Джо знал, что топот этот производится не обутыми в
сапоги ногами, он ощущал,  что  в  грубости Хэнка есть  что-то беззащитное и
обнаженное, что-то ранимое в его голосе... Джо нахмурился, пытаясь понять; и
тут сверху  раздался легкий кашель, который помог ему.  Нет, не  ранимое, --
старался он  умерить  свою тревогу,  --  а больное! Больное горло. Это из-за
простуды. Болен. Да. Надо проследить, чтобы он занялся своим горлом...
     Наверху Хэнк  пытается  успокоиться,  но ему это  не  слишком  удается.
Во-первых, спортивные страницы газеты он забыл внизу. (Малыш остался внизу.)
Потом,  горячей воды после мытья  посуды осталось мало, и душ как следует не
принять.  Кроме  того,  эти  чертовы гуси  опять летят такими  толпами и так
горланят,  что  я начинаю  жалеть  не  только,  что Джо Бен  не прибил  того
одинокого, но и  не перестрелял и всех последующих! И тут в довершение всего
опять начинает  звонить телефон. Это еще хуже  гусей. Гуси, по крайней мере,
не заставляют тебя вылезать из кровати и пилить вниз только для того,  чтобы
сказать "алле". Я попытался уговорить Ли отвечать  на  звонки, тем более что
он все равно спустился вниз, но он сказал, что у него не получится (он лежит
на  диване, посасывая  этот чертов термометр);  Джо  выразил гораздо большую
готовность помочь мне,  но я сказал,  что,  как ни печально, он не  обладает
даром  для таких  бесед.  (Спустившись  в  третий раз, я  спросил Малыша, не
уступит ли  он мне свое место на диване, чтобы я был поближе к телефону.  Он
говорит "да" и поднимается наверх.) Джо не терпится понять, что это за даром
мы обладаем,  которого он лишен; Ли останавливается и говорит ему, что  этот
дар заключается в способности с улыбкой перерезать человеку горло.
     -- Ты  один из немногих,  Джо,  кому это не дано, --  объясняет Ли.  --
Можешь гордиться этим. И не старайся  уничтожить свою редкостную  невинность
раньше времени.
     -- Что? -- спрашивает Джо, глядя поверх меня.
     -- Он  говорит, что ты не умеешь врать, Джоби, -- объясняю я. -- Таких,
как ты, осталось немного. Это почти так же хорошо, как быть "неподражаемым".
     -- А, -- говорит он, и еще раз: -- А! Ну тогда, -- он выпячивает ГРУДЬ,
-- тогда я могу гордиться.
     -- А если уж не гордиться,  то,  по  крайней мере, быть благодарным, --
замечает Ли и исчезает на лестнице (из кухни, вытирая руки, выходит Вив. Она
спрашивает, куда делся Ли с градусником... Я говорю ей, что  наверх... и она
идет за ним), оставляя Джоби сиять как медный таз.
     Ко времени, когда телефон кончил трезвонить, все, кроме меня и старика,
уже  легли (Вив не спускалась.  Они  там, наверху, вместе... Я слышу, как Ли
читает  эти дурацкие стихи...);  старик спит в  кресле у плиты и при  каждом
телефонном звонке подскакивает, словно его  щиплют.  (Она кричит сверху, что
ложится. Я говорю: "О'кей, а как Малыш? " Она говорит -- уже лег и чувствует
себя  довольно  хреново. Я  говорю: "О'кей,  скоро приду".)  Наконец телефон
доконал и  Генри,  и он потащился к себе, оставив меня развлекаться со всеми
звонящими, которым не терпелось сообщить мне, какой я негодяй и какой пример
я подаю  молодому  поколению, ну и  прочее. Постепенно телефон  стал звонить
реже,  гусиные  крики поутихли, и я задремал. Я  спал где-то час; следующее,
что  я помню, я стою у телефона в  каком-то  ступорозном  состоянии,  словно
выпил бутылку или вроде того. Единственное, что я  чувствую, -- я весь взмок
оттого,  что  заснул  у плиты,  глаза  горят, в  голове  звон,  и  я вырываю
телефонный шнур из стены.
     Я  не  мог  точно  сказать,  что  меня  разбудило.  Когда  засыпаешь  в
непривычном  месте,  сразу  трудно  сориентироваться.   Особенно   если   ты
распарился.  Но  кажется, дело  было не только в этом. Как будто меня кто-то
позвал. Что-то  действительно очень странное.  И только на следующий вечер я
понял, что это было.
     Я снова  передвинул телефон к  дивану, сел и закрыл глаза  (наверху все
еще  горит свет),  пытаясь  вспомнить -- действительно ли был звонок, и если
был,  то  что сказали  (который час?), но  слова  разлетались в голове,  как
обрывки бумаги. (Похоже, свет в комнате Вив.) Точно я ничего не мог сказать:
я был слишком выжат, чтобы соображать.
     Я поднялся и взглянул  на  телефон. "Ну,  по крайней  мере одно  я знаю
точно, -- сказал я себе,  закручивая  провод вокруг аппарата и ставя его  на
телевизор по пути к лестнице, -- если теперь раздадутся какие-нибудь звонки,
можно будет  не сомневаться,  что они -- результат бессонных ночей и гусиных
криков, а уж телефон к этому не будет иметь никакого отношения".
     (Она легла, но оставила  свет у себя  в комнате.  Я вхожу. Обогреватель
тоже работает.  Я  выключаю  обогреватель и собираюсь  гасить свет.  Замечаю
градусник -- он лежит рядом с книгой стихов, которую она читает. На чехле от
швейной  машинки.  На  самом краю. Я поддаю чехол,  и градусник скатывается.
Упав на  пол, он разлетается  на сверкающие осколки, как сосулька, рухнувшая
на скалу.  Я  загоняю  ногой  осколки  под  кушетку,  выключаю  свет  и  иду
ложиться.)
     "Я видел, Питере, видел кое-что..."
     ...Продолжает Ли, склонившись над бухгалтерской книгой:
     "И, несмотря на то что я лишь вскользь видел пятна ржавчины на железном
человеке, ты бы  и сам счел их  вполне  убедительными. Например, грандиозное
значение,  которое  было  придано акту сознательного уничтожения безобидного
маленького градусника..."
     Я снова останавливаюсь, столкнувшись с полной невозможностью изобразить
столь  насыщенную  подробностями  сцену  таким коротким  карандашом. Слишком
много как видимых, так  и скрытых  нюансов определяло эту ситуацию, чтобы ее
можно было описать в письме.
     Наблюдая в щель за Хэнком, разбивающим этот термометр, я почти вплотную
приблизился  к  окончательному  решению.  Но на  следующее утро, когда  меня
разбудило топанье старика по коридору, я снова начал колебаться. Все замерло
в  ожидании моего поступка. Сцена с  термометром  доказывала это. Я выжал из
себя несколько  пробных  покашливаний, проверяя, хватит ли у меня сил, чтобы
симулировать  болезнь,  но в это  время  мимо промчался Джо  Бен,  ободряюще
пообещав мне легкий день.
     -- Сегодня  только  выжигаем, Леланд, --  провозгласил он,  --  никакой
рубки,  никакой  чокеровки,  никакой трелевки. Зажжем несколько костров -- и
все! Вставай...
     Я застонал и закрыл глаза, чтобы  не видеть своего мучителя, но Джо был
не из тех, кто легко уступает.
     -- Женская работа, Ли, чисто женская  работа! --  И он  запрыгал вокруг
кровати  в  своих  толстых  шерстяных   носках  и  брезентовых  штанах.   --
Ерундистика!  Ты  увидишь,   это   даже  интересно.  Послушай!  Все  остатки
сгребаются в одну кучу. Все поливается дегтем. И  поджигается. А  мы садимся
вокруг -- болтаем и жарим алтей. Что может быть проще?
     Я с сомнением открыл один глаз.
     -- Если все так просто,  то два таких героя, как вы,  шутя справитесь с
этим.  И  оставь меня,  Джо, пожалуйста.  Я  умираю.  Я  изрешечен вирусами.
Смотри, -- и я показываю Джо Бену язык, -- может ли меня интересовать алтей?
     Джо  Бен осторожно  взял  мой язык  большим  и указательным пальцами  и
склонился поближе.
     -- Ой,  вы только посмотрите на язык  этого животного, -- поразился он.
-- Похоже, оно  ело мел. Гм, ну  и ну..,  -- Джо Бен повернулся  к двери.  В
дверях бесшумно появился  Хэнк. --  Как ты думаешь, Хэнкус? Ли  говорит, что
ему очень плохо,
     и спрашивает: не выжжем ли мы  все без него? Я  думаю, справимся -- ты,
да  я, да  Энди.  Нам же только расчистить надо  -- и  все. Мы все равно  не
успеем начать валить лес в верховьях. Могли бы оставить мальчика дома, чтобы
он восстановил силы для... могли бы...
     Джо Бен вдруг  резко умолкает, словно увидев что-то недоступное нашему,
менее  острому,  зрению. Он  принимается быстро моргать глазами, бросает еще
один взгляд  на Хэнка, который, прислонившись к косяку, с безразличным видом
обрезает ногти  перочинным ножом, и снова смотрит на  меня.  И вдруг, словно
придя к какому-то решению, он хватает одеяла и сдергивает их с меня.
     -- Но с другой стороны, не можем же мы оставить тебя страдать  здесь на
целый день. Это тебя  совсем доконает. Ты же умрешь тут с тоски. Знаешь что,
Леланд? Ты поедешь с нами, хотя бы для моральной поддержки, и  будешь просто
сидеть  и  смотреть:  ну,  что  скажешь? Для  того  чтобы  просто  смотреть,
необязательно иметь здоровый  язык. Так  что  вставай! Вставай! Мы не  можем
тебе позволить зачахнуть здесь. "Радуйся в дни молодости  своей, и  да будет
душа  твоя бодра в юные дни твои" --  или  что-то в этом роде. -- Он бросает
мне одежду.  -- Пошли. А мы  нагреем  для тебя лодку. Хэнк, скажи Вив, чтобы
она  сделала  ему  бутербродов.  Все  тип-топ.  Ага.  Мы  все  у  Христа  за
здоровенной пазухой.
     Пока я  кончаю завтракать, Хэнк молча стоит у кухонного окошка и глядит
в  дырку, которую  он протер на запотевшем  стекле;  проступившая на  стекле
влага  медленно  сбегает  вниз, словно  пародируя страстные струи  дождя  по
другую сторону стекла. В кухне жарко и тихо, если не считать  шума дождя: он
монотонно  барабанит   по  крыльцу,   срывается  потоком   по  водостоку   в
раздолбанную канаву,  спускающуюся  к реке, неустанно бросается  пригоршнями
водяных брызг в стекло... в общем, все эти  звуки  располагают к тому, чтобы
погрузиться  в состояние  сонной зачарованности,  которую орегонцы  называют
"покоем", а Джо Бен характеризует более графически -- "стоять и пялиться". Я
кончил есть, но продолжал сидеть, Хэнк тоже не шелохнулся. Он был  настолько
погружен в свои мысли, что мог бы так простоять еще минут двадцать, если  бы
не  сияющее  резиновое  явление  старого  Генри,  двигающегося с фонарем  от
амбара. Хэнк отошел от окна и зевнул.
     -- Лады, --  промолвил он,  --  поехали. -- Широкими  шагами он вышел в
коридор и крикнул в темную лестницу: -- Прихвати сегодня и мое ружье, Джоби!
--  Он снял  с  гвоздя пончо. -- И заверни их в полиэтиленовый  мешок или во
что-нибудь такое. -- Он вернулся на кухню, взял сапоги,  стоявшие у стула, и
допил  холодные  остатки кофе. Потом, не глядя на  меня, снова направился  в
коридор. -- Пошевеливайся, Малыш. Пора.
     -- Дай ему доесть, -- весело заметила Вив. -- У него растущий организм.
     --  Если бы он вовремя вставал,  он бы  успевал съесть три завтрака. --
Хэнк  прихватил  мешок  с  ленчем  и,  выйдя  в  коридор,  сел  на  скамейку
зашнуровывать сапоги.
     Доски на заднем крыльце заскрипели, и через  стеклянную  дверь кухни  я
увидел   старика   в  мокром   резиновом  одеянии,   похожего   на  персонаж
какого-нибудь фантастического фильма. Неуклюже двигаясь, он из последних сил
пытался  втащить  в  дом  грязный  нейлоновый  парашют.  Я наблюдал за  этой
схваткой с интересом и некоторым любопытством,  хотя и без сочувствия: зачем
одному из обитателей этого логова потребовался парашют -- меня не  касалось,
и  зачем его надо втягивать в дом -- я тоже не понимал,  так что я не ощутил
никакого  позыва встать  и  помочь старику в  его  борьбе. Я  и  пальцем  не
пошевелил.   Я   действительно   чувствовал   себя  слишком  больным,  чтобы
шевелиться.
     Но, услышав за спиной грохот сапог и очередной призыв "пошевеливаться",
я  был вынужден  сдвинуться  с  места:  несмотря на  то  что я не чувствовал
никаких обязательств ни перед борьбой на крыльце, ни перед  вырубкой в лесу,
я  не  мог  продолжать  сохранять  верность  своему  мрачному  неучастию.  В
сложившихся  обстоятельствах  надо  было  выглядеть  менее  больным,  чем  я
чувствовал  себя на  самом  деле. Необходимость  симуляции  ставила  меня  в
довольно смешное  положение. Потому что все  считали,  что я прикидываюсь  и
обманываю и  болезнь моя точно такой же спектакль, как  и таинственный вирус
остальных  родственников,  звонивших  нам  ежевечерне после собрания,  чтобы
поставить в известность,  что  они не смогут помочь  нам,  так как валятся с
ног, как мухи. Я же действительно чувствовал себя так паршиво, что не только
не  мог двинуться,  но и  симулировать. Так  что оставалось лишь наигрывать.
Поэтому в ответ на призыв Хэнка я жалобно застонал, одной рукой потирая нос,
а другой -- спину.
     -- Ну, еще один день, -- вздохнул я.
     -- Тебе не лучше? -- спросила Вив.
     -- У меня такое ощущение, что у меня весь позвоночник залит водой. -- Я
медленно  поднялся  и покачал  головой  из стороны  в  сторону. --  Слышишь?
Бульк-бульк-бульк.
     Она подошла ко мне, не спуская глаз с двери.
     -- Я сказала ему,  --  прошептала  она, -- что он совершенно  обезумел,
если тащит  тебя туда сегодня. У тебя вчера температура была повышена на три
градуса -- сто один и четыре.  Надо было бы  смерить и сегодня, но градусник
куда-то пропал.
     -- Сто два... Всего лишь? -- улыбнулся я. -- Пустяки. Сегодня, будь что
будет, я возьму отметку "сто три". Взгляни в окно: по-моему, подходящий день
для  установления  рекорда.  Так что  приготовь градусник.  --  Одновременно
заметив  про себя, что в будущем  надо будет внимательнее смотреть на ртуть.
Три градуса -- это высоковато для достоверной симуляции. Я не мог допустить,
чтобы она поняла,  что  я действительно в хилом  физическом состоянии. Такие
состояния  физической  природы лечатся таблетками --  пенициллином и другими
химическими  препаратами,  --  в  то  время  как  ответственные  за  них  не
материальные сферы реагируют лишь на бальзам любви.
     -- Пошли, -- раздался голос Хэнка из коридора.
     Я  выбрался  из кухни  --  каждая  клеточка моего  организма кричала  и
сопротивлялась  предстоявшим  испытаниям.  "Скоро  все  будет  кончено",  --
успокаивал  я  себя; если  мне  удастся  протянуть  еще  пару  дней, с  этим
мучительным кошмаром будет покончено навсегда...
     Несмотря  на  все  усилия  Джо,  поездка  прошла  в еще  более гробовом
молчании, чем накануне. У лесопилки опять стоял один  Энди; на этот раз Хэнк
ничего  не спросил об  остальных,  и Энди, кажется, был рад, что избавлен от
необходимости  отвечать.  Когда они  добрались до  места, никто и  словом не
обмолвился, чтобы Ли помог. Он остался в машине у самого рангоута и, похоже,
тут  же  заснул, сложив руки  и закутавшись в свой