наклонилась девушка и  принялась что-то ему шептать.  Он  взглянул на
меня,  побледнел, и его  маниакальная  ухмылка сменилась благодарной улыбкой
ребенка.
     --  О... а...  знаете,  мистер... если  вы не  будете  пить пива... там
впереди... в смысле, куда вас подбросить? Туда? Сюда? Везде вода.
     -- Туда! -- Я указал на колею, отходившую от шоссе  в  зеленые заросли.
--  Вон  там! (Мальчик лег  в канаву и лежал там, пока не успокоился; потом,
резко  вскочив, перебежал частную  дорогу, обсаженную с обеих  сторон густым
кустарником.) -- Меня  снова  охватило желание  поскорей  избавиться от моих
новых друзей. -- Вот здесь, прекрасно. Спасибо...
     --  Здесь?  Ну  вы даете! Тут  ничего нет, кроме  песчаных  дюн.  -- Он
сбросил скорость.
     -- Ничего, благодарю...
     --  Эй, вы! Они  говорят, вы -- брат Хэнка Стампера.  А? Эй!  Ладно, вы
сами хотели тут выйти.
     Водитель небрежно махнул мне рукой и ухмыльнулся с таким видом, который
говорил,  что, по  абсолютно  неизвестным  мне  причинам, не  то мне страшно
повезло, что я брат Хэнка Стампера, не то наоборот.
     -- Хвост пираньи! -- со значением прокричал он.
     -- До свиданья.
     Машина дернулась  и,  отрыгнув на меня гравий, выбралась на  шоссе, а я
поспешно  нырнул  в кусты, пока меня не  подобрала еще какая-нибудь машина с
добрыми самаритянами.
     Освободившись  от  хищной компании, Ли снова пытается успокоиться: "Что
за  спешка? У  меня, по  крайней  мере,  еще час  до  встречи с ней...  куча
времени. (Мальчик идет в обступившем его мраке и впервые задает себе  вопрос
о причинах собственного бегства; он знал,  что бежал не от дома, да  и брата
он на самом деле не боялся -- Хэнк  его никогда не  обидит, никогда не  даст
его  в  обиду, -- так от  чего  же он бежал? Он идет дальше,  сосредоточенно
пытаясь понять...) Ну ладно, серьезно, что за паника?"
     Если я и надеялся найти отдохновение в зеленых объятиях Матери-Природы,
то  был  сильно  разочарован.  Через  несколько  минут  дорога  окончательно
скрылась из виду, и, миновав последние человеческие жилища -- серые хижины с
геранью в кофейных банках, --  я вошел  в непроходимые  джунгли, покрывающие
все  Орегонское  побережье, где песчаные  дюны, возвышающиеся  над  океаном,
достаточно  пропитались  органическими веществами, чтобы поддерживать жизнь.
Ширина этой полосы джунглей не превышала 30-40 ярдов, но и проход сквозь нее
занял у меня столько же минут. Переплетения гибких кленовых ветвей и бледные
опавшие листья, отмытые дождями и выгоревшие на  солнце,  казались такими же
неестественными, как и лабораторные выродки, доставившие меня сюда.
     Ну так без шуток, что за спешка? Ты не опаздываешь.  Но тогда... почему
у меня трясется подбородок? Не так уж холодно. (Почему я побежал? Я не боюсь
этих шведов. И Хэнка я не боюсь. Единственное, чего я боялся, так это  того,
что он увидит, как я подпрыгну, закричу или что-нибудь такое сделаю...)
     Хотя времени было еще мало,  уже начинало смеркаться. Тучи придвинулись
ко  мне,  закрыв  солнце.  Спотыкаясь,  я  брел  на  штопку  мутного  света,
сочившегося сквозь ветви. Пробираясь сквозь заросли рододендронов и ежевики,
я наткнулся на серо-черную лоснящуюся трясину, отблескивавшую, как стекло, и
покрывавшую  близлежащее  мелководье плотной  пленкой  гниения.  Тут  и  там
виднелись листья  лилий, на  самой  большой торфяной  кочке  сидела  жаба  и
оглашала  окрестности пронзительным  криком: "Са-уомп, са-уомп!" --  с таким
отчаянием, как кричат: "Убили!" или "Горим!".
     Я попробовал обойти трясину, загибая по краю  налево, к тому месту, где
орала  жаба,  и обнаружил перед собой заросли странных растений  со  сладким
запахом. Они росли группами, по шесть  -- восемь штук, как маленькие зеленые
семейки, -- старейшее достигало в высоту футов трех, самые молоденькие -- не
больше детского мизинца. Вне зависимости от размера, все они были совершенно
одинаковыми  по  форме, не считая  несчастных калек с переломанным  стеблем:
начинаясь  от  совсем  узкого  основания,  они  расширялись,  как  труба,  к
середине, а самая верхушка склонялась  к земле.  Представьте себе удлиненную
запятую, аккуратную, зеленую  и  высаженную  в  багровую жижу. Могу  сказать
только,  что они были похожи на  какое-то  художественное  представление  об
инопланетных  хлорофилловых созданиях -- стилизованные фигуры,  полусмешные,
полузловещие, идеально подходящие для Хэллоуина.
     (Так что единственное, чего я боялся  на задних дворах  Шведского Ряда,
так это  того, что Хэнк увидит меня испуганным. Ну не смешно  ли? Конечно...
Почувствовав  свой  страх  таким  смешным,  мальчик  смеется,  но  неуклонно
продолжает идти прочь из города; он знает,  что его  поступок навсегда лишил
его дома, он знал, чтб  старый Генри и все  они думали  о  трусливых кошках,
даже  если те испытывали страх лишь от  того, что  для них была непереносима
мысль о собственной трусости.)
     Я  вытащил  одно из  растений,  вырвав его из семьи,  чтобы рассмотреть
получше,  и  выяснил,  что  под  петлей  запятой  виднелась  круглая  дырка,
напоминающая  рот, а  на  дне  сходящейся  конусом  трубки оказалась  вязкая
жидкость, в которой завязли трупы двух мух и пчелы. И тут до меня дошло, что
эти  странные  болотные  растения  --  взнос  Орегона  в  собрание  курьезов
необычных жизненных форм -- дарлингтония. Не растение, не животное, выросшее
на ничейной  земле  вместе  с шагающим  хмелем  и  парамецией,  благоухающий
живоглот,  с одинаковым удовольствием питающийся солнечным светом  и мухами,
минеральными  веществами и мясом. Я смотрел на растение в своей руке, и  оно
отвечало мне таким же тупым взглядом.
     -- Привет, -- вежливо произнес я, глядя в овальный, пахнущий медом рот.
-- Как жизнь?
     -- Са-уомп! -- проквакала лягушка. Я, словно обжегшись, уронил растение
и снова двинулся на запад.
     Достигнув гребня  дюн,  Ли замирает  от  восторга:  в нескольких сотнях
ярдов  лежит океан,  серый и спокойный,  с  кружевной  каймой, откинутой  от
берега, как постель, приготовленная к ночи. (Луна вела  мальчика через дюны.
Слабая лучина луны, слегка освещавшая манящий прибой.)
     Наконец   я   добрался  до  подножия   крутого  песчаного  холма  и  на
четвереньках  полез  вверх  по  нему,  забивая  песком  карманы  и  ботинки.
Орегонские  дюны состоят  из  мельчайшего и чистейшего  песка, какой  только
можно  найти во всей Америке: постоянно движущиеся -- пододвигаемые  летними
ветрами и смываемые зимними дождями, -- раскинувшиеся в некоторых  местах на
целые  мили без  единого деревца, кустика  или цветочка, слишком правильные,
чтобы быть  результатом трудов небрежной  природы,  слишком  огромные, чтобы
быть  плодами  рук человека. Даже случайному человеку они кажутся ирреальным
миром.  Я же, со своим предубежденным взглядом, достигнув вершины, увидел  в
высшей степени угрожающую местность.
     Он идет  к  вышитому покрывалу  этой огромной постели  в  полном трансе
(мальчик исчезает  на абсолютно пустом, ползущем песчаном  поле, не дойдя до
моря...) и  испытывает разочарование, когда  добирается до края дюн: "Л чего
я, собственно,  ждал? Что здесь может произойти  при ярком дневном свете, на
абсолютно невыразительном песчаном  поле? "  (...исчезает в полной  тьме  на
черной и безлунной земле!)
     У самого подножия дюн,  где начинался  пляж, разделяя  владения моря от
суши,  словно  абсурдная  стена,  громоздилась  гора  посеребренных  солнцем
бревен. Я перелез через нее, думая, чем  бы себя занять, чтобы провести час,
остававшийся до  свидания с Вив... Дойдя до пляжа,  он  надеется, что  ужас,
вселенный 6 него дюнами, отступит, но он никуда не девается и следует за ним
по  пятам,  как  рваные черные тучи, потрескивающие  и  шипящие 6 нескольких
футах над  его головой. "Наркотическое  похмелье, --  настаивает  он.  --  И
ничего  более.  Просто  надо  отвлечься на  что-нибудь. Ну  же,  парень,  ты
спокойно можешь  не обращать на него внимания..." Чтобы скоротать  время,  я
принялся кидать камешками в перевозчиков, которые неподвижно стояли у кромки
воды,  повернув  клювы  по  ветру,  как  маленькие  флюгера.  Потом  откопал
несколько  песчаных крабов  в  розовых панцирях и  кинул  их парящим чайкам.
Перевернул  кучу  ламинарии   и  понаблюдал  за   взрывом  активности  жизни
насекомых,  вызванным  моими  действиями. Пробежал,  сколько  выдержали  мои
просмоленные легкие, вдоль пенистого прибоя, покричал, соревнуясь с чайками;
закатав штанины и привязав ботинки к ремню, побрызгался в набегавших волнах,
пока у меня не опухли и не  занемели  колени... Но каждое пропетое им слово,
каждый  жест, прыжок кажутся каким-то ритуалом,  заклинающим свирепого врага
выйти из-под земли, ритуалом, который он не может остановить, так как каждое
действие, рассчитанное на обеспечение успеха, также входит в подсознательную
церемонию, необходимую для этой победы. По  мере  того как он приближается к
кульминации  своего океанического священнодействия, ему приходит  в  голову,
что вся  эта  дикая  куролесица  не  более чем  узаконивание  детской  игры:
"Неудивительно, что я  страдаю нервным расстройством, как  же, черт  возьми,
иначе? Я же все время бегу назад. Еще немного,  и я  окажусь во чреве. Вот и
все.  Вместе со  своим  похмельем. Вот и  все". (Постепенно  шок  от падения
проходит, и  мальчик  пытается  пошевелиться.  Он поднимает  голову и сквозь
круглое отверстие  видит  над  собой звезды, которые гонит  ветер,  дующий с
каменистых  скал  на  север,  он  слышит,  как  сердито бьет  лапами  океан,
негодующий за то, что какая-то дырка 6 земле лишила его законного трофея.) И
единственное, что  мне надо  для преодоления этого, -- найти другую мелодию.
Он испуганно оглядывает беззвучный пляж... И  тут мой взгляд случайно падает
на первосортное  развлечение: машина,  застрявшая в песке в четверти мили  к
югу  от меня,  почти у самого  волнореза, где я должен встретиться с  Вив. И
общий  вид  этой машины был мне чем-то очень знаком, действительно знаком --
отличный способ времяпрепровождения, если я  не ошибаюсь.  (Мальчик лежит на
дне  огромной трубы. Трубы, уходящей 6 землю. "Одна из труб  Преисподней! --
думает  мальчик, вспоминая  предупреждения  старого  Генри о  печных  трубах
дьявола, расставленных в дюнах, куда могут упасть беспечные гуляки. -- Прямо
в Ад!" -- вспоминает мальчик и разражается слезами.)
     Я опускаю  штанины,  надеваю ботинки и поспешно пускаюсь  в  путь. Я не
ошибся,  это  была  машина  самаритян. Мой  старый дружок  водитель спокойно
курил, не обращая никакого внимания  на  молящий и укоризненный взгляд своей
завязшей машины, которая беспомощно стояла в  ловушке волн. При виде меня он
вздохнул.  Пачка  сигарет  торчала  из-за  рукава  его  пуловера, руки  были
засунуты в задние карманы джинсов. Петляющие следы вдоль берега красноречиво
свидетельствовали  о происшедшем: взбодренные пивом и готовые  к решительным
действиям,  они  миновали пост береговой охраны  и спустились  к пляжу.  Они
подбирались ближе и ближе, насмехаясь  над приливом,  дразня  волны и швыряя
песок   в  белоснежную   пасть   океана,  словно  он  был  девяностофунтовым
недоноском. И  были пойманы. Дощечки и ветки  свидетельствовали о яростных и
бесплодных попытках вытащить колеса.  Но песок держал крепко. Теперь начался
прилив, и  настала очередь  океана дразнить:  с сокрушительным  терпением  и
неторопливостью он подбирался  все ближе  и ближе.  Следы ног  вели прочь от
машины,  указывая,  что они побежали за помощью,  но если  она не  поспеет в
ближайшие несколько минут, то будет поздно. Через пять минут  пена уже будет
причмокивать у коробки передач. Через десять  -- давиться  смехом  у дверец.
Через  полчаса волны с победным  рокотом захлестнут мотор,  покрывая провода
солевой коррозией, вспарывая полосатую обивку сидений, разбивая окна.  А еще
через час они будут перекатывать машину, как резиновую  игрушку в ванной. Ли
тронут пассивной  покорностью машины. Стоическая мудрость металла. Хотел  бы
он  быть  таким  же  спокойным там,  на  дюнах  (дюны  охватывает  ветер.  С
несмолкаемым воем  он дует  над  трубой,  словно играет на невидимой дудке в
сопровождении  ритмических  ударов прибоя, доносящегося откуда-то из другого
мира.  Мальчик  перестает  плакать: он решает, что это не может быть  печной
трубой дьявола, -- в ней слишком холодно, чтобы  она могла иметь отношение к
геенне  огненной...), таким же  спокойным  и покорным: застряв в  разверстой
могиле, да еще к тому же и в полнолуние... Он направляется прямо к машине.
     Шофер молча наблюдает за тем, как я приближаюсь.
     -- Эй,  парень, -- кричу я, -- что за шутки? -- "Скажи -- „дудки"
-- молит  Ли  почти с  такой же  безысходностью, как обреченная  машина,  --
пожалуйста,  скажи  что-нибудь дружелюбное". Я  останавливаюсь.  Его  дружки
стоят в десяти ярдах от нас посреди коллекции содержимого машины -- домкрат,
шины, одеяла, клюшки для  гольфа -- и  медленно переводят взгляды  с меня на
своего лидера.
     -- Мистер  Стампер, -- мурлыкает  он, когда рев  океана слегка стихает,
давая ему возможность вклиниться, -- вы появились просто как герой. Говорят,
что все вы, Стамперы, герои. Вы  захватили  с собой лопаты? Может, цепь? Или
вы вызвали  нам тягач? Вы,  случайно, не вызвали нам тягач, мистер  Стампер?
Или подмога уже спешит?
     -- Не-а. Просто шел мимо, наслаждаясь видом в одиночестве.
     Встревоженный его сладко-ядовитым тоном,  я быстро  сообразил, что  эта
сцена может оказаться гораздо большим, чем  просто развлечение, на которое я
надеялся.
     -- Ну, пока, -- бодро говорю я, намереваясь тронуться дальше.
     Ли  стоит,  глядя  поверх плеча  подростка на буек  с сиреной, заунывно
воющей на  темной воде. (Время от времени до мальчика долетает вой буйков из
устья залива и шум  дизелей,  проходящих  по шоссе... но постепенно  все его
внимание сосредоточивается на усыпанной  звездами монетке неба  у  него  над
головой: похоже, с одного края она начинает  светлеть.)  Но, когда я прохожу
мимо  него,  он,  слегка  отвернувшись, протягивает  свою веснушчатую руку и
останавливает  меня; блестящие  стигматы прыщей украшают его щеку. Я замечаю
разительную  разницу  в его  отношении ко  мне по  сравнению с нашей  первой
встречей.  Тогда  в нем  была просто  жестокость,  которая  теперь  каким-то
образом превратилась в ненависть.
     -- Эй, мистер  Стампер!  Куда  же  вы?  Разве мы  не оказали вам помощь
совсем недавно? Вам не кажется, что и вы теперь могли бы нам помочь?
     -- Конечно... -- бодро  и радостно. -- Конечно,  чем могу быть полезен?
Позвонить вызвать тягач? Я как раз направляюсь обратно к цивилизации... -- Я
сделал неопределенный жест в сторону города. -- Кого-нибудь пришлю.
     -- Ну что  вы,  не надо,  -- пропел он. -- К  телефону  мы уже кое-кого
послали. Не можете ли вы помочь  нам  как-нибудь иначе?  Будучи Стампером  и
вообще? -- Его пальцы нежно теребят лацкан моего пиджака.
     -- Конечно! -- восклицаю я.  -- Конечно, сделаю все  что в моих  силах,
но... --  На  этот раз  слишком  бодро,  слишком радостно.  Я  издаю нервный
смешок, и его пальцы сжимаются на моей руке.
     --  Вы явно  чему-то  очень рады,  мистер  Стампер.  А  чему это вы так
радуетесь?
     Я  пожимаю плечами, прекрасно понимая: что бы  я ни  ответил, все будет
неверно...  Стайка  песчанок  проносится  над  головой  Ли,  словно  листья,
подхваченные  ветром;  с  легким  интересом  он  наблюдает,  как  они  резко
сворачивают  и опускаются все вместе  у кромки волн, в  нескольких  ярдах от
машины. ( "Да! -- восклицает мальчик. -- Свет!" Теперь он абсолютно уверен в
этом... наверху, в конце трубы, с одного края видимого ему лоскутка неба  --
свет! Небесный свет! застящий его надел звезд... Он приближался и должен был
остановиться прямо над ним, специально для него! "Отче, о Божественный Отче,
Господи, помоги мне! Ты можешь. Я знаю, Ты можешь. Помоги мне...") Поэтому я
предпочел  помолчать,  однако  из  меня  непроизвольно  снова вырвалось  это
нервное хихиканье.
     -- Гляньте, у мистера Стампера  проснулось  отличное чувство  юмора при
виде нашей машины  в такой переделке! -- И  я чувствую, что  он сжимает  мою
руку еще крепче... Почти позабыв  о своей  руке,  Ли наблюдает за крохотными
птичками,  копошащимися в  ручейках,  оставляемых набегающими  волнами:  как
предопределены   их   несчастные   жизни...  навсегда  настроенные  на  ритм
безжалостного океана, безмолвно подогнанные к размеренному отзвуку  волн. --
И знаете, ребята, что я думаю: такой парень, как мистер Стампер, сохраняющий
такое  чувство юмора в неприятностях, он должен помочь нам выкарабкаться, я,
например, вот так это понимаю.
     Я  понимал это несколько  иначе, но не  стал  вступать  в пререкания. Я
полуобернулся, чтобы прикинуть расстояние до мола, но не прекращавшие жевать
приспешники водителя перехватили мой  взгляд  и слегка переместились,  чтобы
отрезать любую возможность  к  внезапному  побегу.  Я  почувствовал  себя  в
ловушке  (от  долгого неморгающего  взгляда  вверх  глаза мальчика  начинают
гореть.  Занемевшие  ноги  подгибаются,  помятая маска  свисает  с шеи,  как
амулет. Он забывает о своих застывших до боли пальцах, глядя па то, как свет
подступает  все  ближе  к  границе его  видения.  "Я  готов,  Отче Небесный.
Пожалуйста. Бери меня. Я не хочу умирать в  этой несчастной дыре,  Я не хочу
докой. Возьми меня к себе, Господи..."), и впервые  мне по-настоящему  стало
страшно: мне доводилось слышать об этих пляжных хулиганах и их представлении
о развлечениях... Ли сбрасывает руку шофера и делает несколько шагов к воде.
На него наваливается усталость, чуть ли не сонливость.  Он ищет луну, но  ее
закрыли тучи.  Он  оглядывается на  птичек, деловито  работающих  в  опасной
близости от прибоя: их лихорадочное клевание вызывает в нем еще  одну  волну
усталости...
     -- Ну, я  хочу сказать,  вы же Стампер, мистер Стампер, а Стампер может
помочь  нам выбраться... -- Ему кажется, что птицы -- рабы, рабы  набегающих
волн.  -- Ну, скажем, например, Хэнк Стампер. Могу поспорить, он бы поднажал
своим здоровенным плечом и  в один присест  вытащил бы кашу машину. -- Рабы,
прикованные к волнам. Бегом бегом бегом  за откатывающейся  волной клев клев
клев  --  назад  назад  назад,  пока набегающая  волна не  обрушила на  тебя
смерть... и  снова и снова и снова. (Мальчик лихорадочно молится в удушающей
тьме,  а над его головой поет  свои гимны ветер, и свет, становясь ярче, все
приближается...) -- А если Хэнк может это сделать, могу поспорить, это и вам
по плечу, а? Так что давайте-ка поднажмите. Ну?!
     Я  понял,  что  ничего не  остается,  как  развлекать моих  мучителей в
надежде на то, что им скоро надоест эта игра, --  я закатал штанины и обошел
машину со  стороны моря.  Вода  прорезала  ноги холодными ножами. Я упираюсь
плечом в крыло  автомобиля и делаю вид, что  толкаю... Рабы  волн;  вот одна
замешкалась, выковыривая какой-то деликатес  из песка, и -- БЕРЕГИСЬ! -- все
бегут назад назад назад, кроме одной беззаботной  птички, и когда набежавшая
волна   откатывается,  в  ней  отчаянно  бъется  серый  комочек,  пытающийся
высвободить  крылья из  песка, пока  не  накатит  новая  волна,  и снова  не
отступит,  и  опять  не  накатит  (  "О,  Отче  Небесный,  я  чувствую  твое
приближение, я жду тебя, жду!") беги беги беги...
     -- Нет, мистер Стампер, вы способны  на большее; Хэнку Стамперу было бы
дьявольски стыдно за вас. Вы так копаетесь, а прилив-то все подступает...
     Одна из птичек натыкается на захлебнувшийся комок перьев и замирает над
ним  на  мгновение,  прежде чем  продолжить свой бег  в  бесконечной игре  с
волнами: нельзя останавливаться] Нет времени для скорби] бег или смерть! Нет
времени, нет времени! (Свет  становится ярче. Мальчику  кажется, что с небес
на него указывает чей-то сияющий палец!)