вьев.
     По мере приближения родов  она перестала ходить  на  холм, хотя врач  и
сказал,  что прогулки ей  на пользу.  Она  не знала,  почему перестала  туда
ходить;  сначала ей  казалось,  что  ей  были  слишком  интересны  движения,
происходившие у  нее внутри, но потом она осознала, что дело было не в этом,
иначе она возобновила бы свои прогулки, когда движения  прекратились  и  она
поняла, что существо внутри ее умерло. Несколько месяцев спустя, когда следы
операции зажили и ей сказали, что она может возвратиться к нормальной жизни,
она  снова  отправилась  к  хижине. Но  шел моросящий  дождь,  единственными
птицами, которых ей довелось увидеть, была стая летящих к югу гусей, которые
смеялись непонятным ей смехом,  и она  вернулась  к  книгам.  С тех пор  она
бывала там всего несколько раз, и уже много лет  не ходила той тропинкой, по
которой они  шли теперь,  и все же  она  помнила ее удивительно  ясно. Более
того, она бы хотела  идти впереди, чтобы  двигаться не таким  быстрым шагом.
Генри же надо было показать им, что он такой же здоровый человек, как и все,
-- в гипсе у него нога или нет. Дело не в том, что она не могла угнаться, --
она вовсе не поэтому хотела идти медленнее,  -- Ли  с непривычки было тяжело
ориентироваться в темноте. Она слышала, как он борется с кустами и ягодником
где-то позади, то и дело сбиваясь  с тропинки  на обочину. Она уже собралась
предложить  взять  его  за руку, но  потом передумала, так же как передумала
просить старика идти помедленнее или пропустить ее вперед.
     Постепенно они  все  больше и больше отдалялись  друг  от  друга. Генри
рвался вперед, Ли отставал, и в конце концов она осталась в темноте одна.
     Глядя по сторонам, она стала узнавать знакомые  контуры  и  забавлялась
тем, что отгадывала, что за ними таится.  Вдоль ограды сада тянулись заросли
фундука,  там -- кизил,  на фоне фиолетового неба  чернеет одинокий бук. Она
чувствует, как к  коленкам  своими мокрыми  пальцами прикасается папоротник,
слышит сухое дребезжание горошка в маленьких  изогнутых стручках. Из долины,
где деревья множат эхо радостного  собачьего лая, поднимается густой  аромат
ариземы, или скунсовой капусты, как  ее называет Хэнк, и кисло-сладкий запах
перезревшей  ежевики.   И  над  всем  этим,  как   образец  высшей   ступени
растительной  жизни,  стоит  ель  --  заслоняя  небо  башней  своей вершины,
пропитывая темные ветры своим терпким зеленым благоуханием.
     Чем   больше  увеличивалось  расстояние  между  ней  и  мужчинами,  тем
спокойнее  начинала  чувствовать  себя  Вив,  пока не  ощутила,  что заросли
обступили  ее, обхватывая  за плечи и  сжимая легкие. Она высвободила локти,
глубоко  вздохнула  и   раздвинула  руки.  В   орешнике  закричал  крапивник
"тиу-тиу", и Вив подняла руки выше, представив,  что  это  крылья. Она стала
махать ими, пытаясь взлететь, но это не вызвало у нее того ощущения, которое
она  испытывала  в  детстве;  все  из-за этих сапог!  Каждый тянул на  сотню
фунтов. "Если бы не сапоги, я бы взлетела!"
     Когда они шли на охоту, Хэнк всегда запихивал ее в сапоги, для него лес
был ареной боевых  действий, куда ты должен выходить в полном вооружении  --
каскетка  на  голове,  кожаные  рукавицы,  шипованные  сапоги  против  армии
колючек. И в таком виде он продирался вперед. Вив предпочла бы летать не так
высоко, как ястреб, но скользить в нескольких дюймах над землей, перебираясь
с камня на куст, с куста на дерево, как  крапивник в орешнике. Но для полета
нужны крылья, а не шипы, тенниски, а не стофунтовые вездеходы.
     Сдавленный крик, раздавшийся  в нескольких  ярдах позади, остановил ее.
Свернув  с  тропинки, Ли запутался в папоротниках. Когда  она  взяла  его за
руку, рука его дрожала.
     Что-то налетело на меня, и я  споткнулся, -- шепотом объяснил он скорее
себе,  чем Вив.  --  Наверное,  мотылек...  -- И,  вздрогнув,  замолчал,  --
произнесенное в  темноте слово затрепетало у щеки Вив, -- Я знаю, -- шепотом
ответила она. -- В это время года много бражников. Я их до смерти  боюсь. --
Она вела  его по тропинке за руку.  --  Все из-за того,  что  они  белые, --
продолжила она. -- Это-то и приводит меня в ужас. Понимаешь, я знаю, что они
белые. А на ощупь черные.
     -- Точно, -- откликнулся Ли. -- Именно так.
     --  Хэнк смеется надо мной, но иногда я просто теряю  голову.  Бррр.  И
знаешь еще? Ты когда-нибудь рассматривал их вблизи?  У них на спине рисунок,
-- я не шучу, правда, -- череп! Поэтому их еще называют мертвая голова.
     Теперь они оба вздрогнули, как дети.
     Тропинка  резко  пошла  вверх, и  до  них донеслось тяжелое  дыхание  и
проклятия старика, пытавшегося нащупать опору резиновым набалдашником своего
костыля.
     -- Пойдем поможем ему? -- спросил Ли.
     -- Не надо. Он справится сам.
     -- Ты уверена? Почему бы нам не помочь ему? Похоже, ему не легко...
     -- Ты же видел, как он вел себя с  Хэнком  и курткой. Пусть  забирается
сам. Для этого он и пошел.
     -- Для чего?
     -- Чтобы справиться с тем, с чем, он считает, он должен справиться. Без
посторонней помощи. Как ты с лодкой.
     Ли был поражен.
     --  Мадам,  --  промолвил  он   не  дыша,  --   не  стану  говорить  за
средневозрастную группу,  но что касается  потребностей старых  инвалидов  и
маленьких перепуганных мальчиков, вы к ним чрезвычайно чутки и восприимчивы.
     -- Ты всегда воспринимаешь себя как обузу или как маленького мальчика?
     -- Нет. Я был обузой сначала.  Теперь я  себя так не чувствую. Но я все
еще маленький мальчик. Как и ты все еще маленькая девочка.
     Издали донесся лай гончих.
     -- Я уже  давно  не  маленькая девочка,  --  просто ответила Вив,  и Ли
пожалел, что не придержал своего юмора.
     На вершине холма перед бревенчатой хижиной ярко потрескивал костерок. С
сучка свисал рюкзак, распространяя восхитительный запах сандвичей с тунцом и
яйцами, а перед рюкзаком на задних лапках стоял енот и пытался дотянуться до
мешка своими черными ручками.  Его тень лениво  колебалась на стене  домика.
Когда в  свете костра появилась  фигура  Генри,  зверек издал жалобный звук,
словно  интересуясь, что это привело  сюда непрошеных гостей, и опустился на
четыре лапы.
     --  Ну  и  тип,  --  вымолвил  Генри.  Енот  взирал  на  него  с  явным
негодованием.  -- Ты, что, не  знаешь,  что ты должен  быть внизу, в долине,
чтобы дать собакам след, а не здесь воровать наше добро, не знаешь?
     Енот  ничего не  слышал о таких  распоряжениях. Он принялся  копаться в
грязи, будто охотясь за несуществующим жуком.
     -- Ха.  Ребята,  вы  взгляните на  него, он  и  ухом  не  ведет.  Хочет
показать, что это мы суемся в его дела.
     Зверек покопался еще, но, видя,  что три  пришельца не  намерены понять
его  намек,  распушил  шерсть,  выгнул  спину  и  бросился  к  Генри.  Генри
расхохотался и кинул ему в мордочку пепел. Енот раздраженно зафыркал.
     -- Может, ты сумасшедший, а?  В чем дело? Мы не уйдем и не оставим тебе
добычу,  можешь не надеяться.  -- Генри  снова рассмеялся  и еще раз  поддал
ногой пепел.
     Для благородного  енота  это было уж слишком. Одним  прыжком  он достиг
старика  и,  обвив  его  гипсовую ногу всеми своими четырьмя  лапами,  начал
крушить ее;  Генри взвыл и принялся  лупить зверька своей шляпой.  Енот  еще
пару раз вонзил в гипс свои зубы, сдался и бросился во мрак, возмущенно шипя
и чихая.
     -- Ну и ну, -- склонился Генри, чтобы рассмотреть царапины на гипсе. --
Вы только  подумайте! Ну, теперь  этому черномазому будет чем поделиться  со
своими дружками,  он  им расскажет,  из  чего сделан  человек. Ну что  ж, --
скованно кивнул он Ли, -- я думаю, Ли, надо подбросить в костер дровишек.
     -- Для предотвращения нового нападения? -- поинтересовался Ли.
     -- Точно.  Он  до того разозлился, что не удивлюсь, если он  вернется и
приведет  на  нашу  голову целую армию  своих сородичей.  Над  нами  нависла
серьезная опасность.
     Вив взяла его за руку:
     --  Знаешь, папа, такое  ощущение, что на  твою ногу все  время  кто-то
пытается напасть -- то один зверь, то другой.
     --   Ну  ладно.  Вам,  курносым,  конечно,  не   терпится  приключений.
Посмотрим, на что вы годитесь.
     Вив нашла воду  в  десятигаллоновом  бидоне из-под  молока  и принялась
готовить кофе, а  Генри с  Ли  тем временем вытащили из избушки два мешка  с
резиновыми манками  и  разложили их у огня. Установив на  углях котелок, она
нашла свой пластикатовый мешок и, расстелив его на земле, села рядом с Ли. В
течение всего  этого времени никто не проронил ни слова; Генри заложил  себе
за щеку  табак,  почесался,  наклонился  вперед, прислушиваясь  к собакам, и
прочистил горло, как спортивный комментатор перед игрой.
     -- Нормально, слышите?
     Свет костра  выхватывал  из  темноты  его  словно  из  красного  дерева
вырезанное  лицо, которое казалось то выпуклым, то вогнутым. Он взволнованно
провел рукой по своим длинным седым волосам.
     -- Я бы не стал их всех пускать  оттуда,  а  вот так...  Слышите?.. Это
старушка Молли говорит. Слышите?
     Вив  поудобнее  откидывается  на  пружинящий  мешок,   устраиваясь  для
грядущей  беседы, которая, как  она знает, непременно последует. А когда она
кончает ерзать, то обнаруживает,  что у нее под волосами, чуть обнимая ее за
шею, лежит рука.
     -- ...Ой-ойо-й-ой, послушайте! Она говорит -- не  лиса,  она говорит --
не енот...  Не скажу за остальных  говноедов, но, помяните мои слова,  Молли
никогда так не лает  на  лисицу или енота; и не олень, она никогда не пойдет
за  оленем.  А-а!..  а! Черт побери!  --  И вдруг  Генри в восторге  шлепает
ладонью по гипсу. -- Она говорит -- медведь! Черт побери! Медведь!
     Он  наклоняется вперед, зеленые глаза внимательно  следят за  пляшущими
искрами костра.  Под  ними,  вниз  по реке, движется  остальная  свора;  а с
противоположной  стороны, где высятся  горные  отроги,  доносится  чистый  и
размеренный лай,  начинающийся с низкой  ноты и  взвивающийся пронзительно и
ясно, словно звук серебряного рожка.
     -- И  она одна, Молли. Остальные  собаки,  верно,  со Старым  Дядюшкой.
Раньше  все они бежали за  Молли,  но не теперь, когда придется иметь дело с
медведем. И Дядюшка тоже не станет связываться с медведем, в прошлом году он
поднял одного и потерял глаз, так что он предоставил Молли справляться с ним
в  одиночку!  -- Генри смеется  и  снова  хлопает  по  гипсу. -- Но слышишь,
мальчик, в  низине... --  Он  толкает Ли в бок  костылем. --  Слышишь,  куда
движется лай этой банды? Кого они дурачат? Ии-хи-хи. Они-то знают, ой знают.
И  не уверяй меня, что не знают. Они  с Дядюшкой -- верно,  за  лисой, -- но
послушай, что они чувствуют. Послушай, как они гонят эту лисицу, когда Молли
одна с медведем...
     Все прислушиваются. И вправду, в их высоком  истеричном лае безошибочно
слышалась нота стыда.
     -- А где Хэнк и Джо  Бен? -- спрашивает Ли,  и Вив чувствует, как кисть
продвигается чуть дальше.
     -- Откуда я  знаю! Я думал, они будут  ждать  здесь. А  теперь... -- Он
нахмурился, почесывая  кончик носа. -- Да-а... похоже, Молли повела свору на
медведя,  -- ох-хо-хо,  слышишь?  Лиса поворачивает... а Дядюшка, как только
видит это, говорит: "Пошли,  ребята. Оставьте эту дурочку Молли с  медведем,
если  ей  так  нравится. А мы поохотимся за  лисичкой". Да  -- это когда они
первый  раз завелись, у дерева,  где лежал медведь.  Так что я думаю, Хэнк и
Джо пошли  туда -- слушай! -- к дереву, но когда свора откололась, Молли  же
не может одна справиться с медведем... так что, верно, Хэнк и Джо с ней...
     Бормоча, кивая, то открывая, то закрывая рот, с полуприкрытыми глазами,
которые лишь изредка вспыхивали в темноте зеленым светом, он  читал  события
охоты. Лай смешивался с  тенями,  и  Вив видела, как они трепещут, с черными
плюмажами и клювами,  у  самого ее лица.  До нее доносился  их  возбужденный
шепот. И она  чувствует,  как рука  окольными  путями движется все  дальше и
дальше,  пока  кончики пальцев  не  замирают у  нее  на горле.  Она сидит не
шевелясь.
     -- А что теперь делается? -- небрежно спрашивает Ли.
     --  А? Ну,  лиса  -- я думаю, это все-таки лиса, судя по тому, как  они
двигаются, -- она прорывается то  вперед, то назад, чтобы они  не зажали  ее
между рекой и горловиной  низины. Если ее запрут там, ей придется либо лезть
на  дерево, либо плыть --  приличных нор там нет, и одному Господу известно,
как она не  любит  лезть в  воду. Если бы это был  енот, он давно  бы рванул
через низину, но лисы  очень не любят мочить хвост. А там Молли... гм... она
обогнула низину и уходит в горы. Гм. Это не очень-то хорошо. Послушай...
     Все  ее  внимание тоже сосредоточено на звуках,  и  слышит  она гораздо
больше, чем  старик.  Она слышит хлюпанье низины, сирену на буйках и колокол
на маяке,  она слышит, как умирают последние цветы на ветру -- падает роса с
дипентры, шипит ужовник. Вдали лихорадочные  всполохи зарниц словно  снимают
со вспышкой пик  Марии.  Она прислушивается, но грома  не слышно.  Из темных
елей вдруг  вырывается  странный  порыв ветра, колеблет  пламя  и сдувает ее
волосы с  руки  Ли. Он  даже умудряется задуть ей в полуоткрытый рот,  и она
задумчиво  пробует его на  вкус. Ее  мокрые сапоги начинают дымиться, и  она
отодвигает ноги подальше от  костра  и обхватывает колени  руками.  Холодные
пальцы на ее шее шевелятся, согреваясь.
     -- А... а что будет,  если она,  если  лиса поплывет?  -- спрашивает Ли
отца.
     -- Если она будет  переплывать устье низины, все будет о'кей, но обычно
они этого не делают. Чаще всего они бросаются в реку; а от этого ни собакам,
ни лисе добра не будет.
     -- Неужели они не могут ее переплыть? -- спрашивает Вив.
     --  Конечно, могут,  милая.  Не такая  уж  она широкая.  Но  когда  они
попадают в воду... там  темно...  и вместо того чтобы переплывать реку,  они
начинают  плыть  по течению, плывут, плывут  и  никак не  могут добраться до
другого берега. Слышите... она пытается прорваться, срезает назад, к северу.
Это  значит, что они выгнали  ее из низины и  гонят к реке. Возьмут, если не
бросится в реку.
     Лай своры достиг высшей  точки  и совершенно не соотносился с  размером
зверька, на которого  они охотились,  особенно  если сравнить  с  неустанным
гоном, который вела одинокая сука за куда более крупным зверем.
     -- И куда же потом? -- спрашивает Ли.
     -- В океан, -- отвечает Генри, --  в море. Эх! Слышите, как эти шалопаи
обходят бедную лисичку? Говноеды!
     Она понимает,  что нужно отодвинуться от этой руки -- заняться кофе или
еще чем-нибудь,  -- и не двигается. Генри прислушивается к гону и недовольно
хмурится --  нет, ему не нравится, как работают собаки. Слишком  много  шуму
из-за какой-то лисы. Наклонившись вперед, он сплевывает на угли свою жвачку,
словно она внезапно стала горькой, и смотрит, как та шипит и раздувается.
     --  Случается,  -- говорит он, не отводя взгляда от углей, -- лососевые
трейлеры подбирают животных далеко  в  море,  за  много миль  от берега,  --
оленей, медведей, рысей и тьму лисиц, -- плывут себе просто и плывут.  -- Он
берет палку и  задумчиво ворошит угли, словно позабыв об охоте. -- Когда-то,
лет тридцать назад -- да уж, не меньше тридцати, -- я подрабатывал на судне,
ловившем крабов.  Вставал  в  три и  шел  помогать старому шведу вытаскивать
сетки. -- Он протянул руку к огню. -- Вот шрамы у меня на мизинце. Это укусы
крабов, когда эти сукины дети доставали  меня. Только не рассказывайте  мне,
что крабы не щиплются... Как бы там ни было,  нам всегда попадались плывущие
звери. В основном лисы, но иногда и олени. Обычно швед говорил: "Оставь  их,
оставь, нет времени  валять  дурака, говорят  тебе, нет времени". Но однажды
нам попался огромный самец, настоящий красавец, рога в восемь-девять ветвей.
Швед и говорит: "Достань этого парня". Заарканили мы его и затащили на борт.
Он  уже  был совсем без сил и  просто лежал. Дышит тяжело, глаза закатились,
как  это бывает у  оленей, если их напугать до смерти. Но не знаю -- это был
какой-то  не такой  испуг. То есть  не  то, что  он перепугался, что чуть не
утонул или что его  затащили в лодку  к людям. Нет, это был какой-то чистый,
незамутненный страх.
     Он ворошит костер,  посылая  вверх целый сноп искр. Вив и Ли смотрят на
него в ожидании продолжения, чувствуя те же искры в своей груди.
     -- В общем, он выглядел таким  изможденным, что мы  даже  не стали  его
связывать. Лежал он окаменев, и казалось, он ни на что не способен. Так он и
лежал, пока  мы не  приблизились  к берегу. И тогда,  кто бы  мог  подумать,
вскочил -- только копыта мелькнули  в  воздухе -- и через  борт.  Я  сначала
решил, что подлец просто  выжидал,  когда мы подойдем поближе к  берегу.  Но
нет, оказалось, нет.  Он развернулся прямо навстречу приливу и поплыл назад,
в океан, -- и  в глазах все тот же страх. Знаете, это меня доконало! Я часто
слышал, что олени и всякие там звери бросаются  в прибой, чтобы вывести вшей
и  клещей соленой водой, но после этого рогатого я понял другое. Дело тут не
просто в насекомых, тут больше.
     -- Чего больше? -- искренне спросил Ли. -- Почему? Ты думаешь...
     -- Черт возьми,  мальчик, я не знаю почему! -- Он бросил палку в огонь.
-- Ты у  нас образованный, а я тупожопый лесоруб.  Я только знаю, что понял,
-- ни один олень, или медведь, или, скажем, лиса, которая совсем не дурочка,
не  станут  топиться  ради  того, чтобы избавиться  от  пары десятков  вшей.
Слишком уж дорогая  плата за удовольствие. -- Он встал и отошел на несколько
шагов от костра, отряхивая штаны. -- О! о! слышите? -- отрезали сукина сына.
Теперь возьмут, если не поплывет.
     -- Ты что думаешь, Вив?
     Пальцы снова начинают чуть давить ей на горло.
     -- О чем? -- Она продолжает задумчиво смотреть на огонь, словно все еще
находится под впечатлением рассказа старика.
     -- Об этом инстинкте  у  некоторых  животных. Зачем  это лисе  пытаться
утопиться?
     -- Я  не говорил,  что  они  хотели  утопиться,  --  заметил  Генри, не
оборачиваясь. Он стоял лицом к звуку гона.  -- Если бы  им надо  было просто
утопиться, им хватило  бы любой лужи, любой дырки.  Они не  просто топились,
они плыли.
     -- Плыли навстречу верной смерти, -- напомнил ему Ли.
     -- Может быть. Но не просто топиться.
     -- А как же иначе? Даже человеку хватает ума понять, что, если он будет
плыть  все  дальше и  дальше от  берега, он неизбеж... -- Он оборвал себя на
полуслове.  Вив  чувствует,  как  рука  на  ее  шее  замерла  и  похолодела;
вздрогнув, она поворачивается,  чтобы взглянуть ему  в лицо.  Оно ничего  не
выражает. На мгновение Ли заливает бледность,  словно он погрузился  куда-то
глубоко внутрь себя,  забыв  и  о  ней, и старике, и  о костре,  в бездонную
пропасть собственной души (однако, выяснилось, все к  лучшему -- мне удалось
получить  целую  пачку  ценных   сведений,   которые  оказались  чрезвычайно
полезными в свете грядущих событий...), пока Генри не напоминает ему:
     -- Что он что?
     -- Что? Что  он  неизбежно погибнет... (Первая часть  сведений касалась
лично меня...)  Так что, кто бы это ни  был  -- лиса, олень  или  несчастный
алкоголик, -- если они так поступают, значит, они явно намерены утопиться.
     -- Может быть, с алкоголиком ты и прав, но  послушай:  с чего бы старой
лисе так отчаиваться, чтобы желать покончить с собой?
     --  Да потому же! потому  же!  (Безмозглая бездна, в  которую я впервые
позволил себе погрузиться с тех пор, как простился с Востоком...) Неужели ты
считаешь,  что  бедный  бессловесный  зверь  не в  состоянии  ощутить ту  же
жестокость мира,  что и  алкаш? Неужели  ты думаешь, что  этой лисе внизу не
приходится бороться с  таким же количеством страхов, как любому  пьянице? Ты
лучше послушай, как она боится...
     Генри недоуменно взглянул на своего сына.
     -- Это