зженная пластинка; и я  представляю
себе, что такие сцены  повторяются у них каждое  утро.  Старик изо  всех сил
старается не обращать на них внимания. И все же я вижу, как довольная улыбка
начинает смягчать его суровые черты.
     -- Он  и  есть, ты только посмотри.  -- Голос Хэнка полон  насмешливого
благоговения  и восхищения. -- Ты только  взгляни,  как у  него  расчесаны и
напомажены брови. Будто он их специально смазывал...
     -- Щенки! --  рычит Генри. -- Сукины дети!  Для вас нет ничего святого!
-- Он бросается  к сараю  за веслом, но Хэнк вовремя отчаливает, оставляя на
берегу мечущуюся фигуру, столь разъяренную и в  то же время столь безусловно
довольную  этими  насмешками,  что  я  вместе с Хэнком  и Джо  Беном не могу
удержаться от хохота. Смеясь, они плывут по реке. После комедии, разыгранной
на причале, напряжение, не отпускавшее Ли во время  утренней лекции, наконец
спадает, и  Хэнк чувствует,  что его  тревога  из-за Вив  ослабевает по мере
того, как удаляются огни дома. (На причале мы, как всегда, пощипали старика,
и я заметил,  как  рассмеялся  Ли,  -- значит, немного успокоился. Я  думаю,
самое время сделать шаг и попробовать  поговорить  с ним. Черт побери, самое
время наладить отношения.)  И  чем  больше светлеет  небо, тем  чаще  братья
бросают друг на друга взгляды и снова отводят глаза, выжидая...
     Поначалу я  боялся,  что Хэнк и мой  кузен-гном начнут меня втягивать в
какие-нибудь  разговоры,  но,  похоже,  как  и  за  завтраком, оба  не имели
никакого  намерения беседовать.  Было  холодно. Мотор ритмично толкал  лодку
вперед,  и   все  были  погружены  в  свои   мысли.  Иссиня-ледяной  рассвет
только-только начинал высвечивать силуэты гор. Я запихал подбородок поглубже
в овечий  воротник  куртки Джо  Бена  и отвернулся  в сторону, чтобы колючий
туман  не  разъедал  глаза.  Нос лодки, бух-бух-бухтя,  разрезал поверхность
воды; мотор пел  на  высокой, резкой  ноте, к которой примешивалось утробное
бульканье воды под днищем. Хэнк вел лодку вверх по течению, чутко и послушно
следуя указаниям Джо Бена, который  сидел  на носу и предупреждал о  плывших
навстречу случайных бревнах. "Бревно. Налево. О'кей".  Убаюканный движением,
качкой...  певучим   шипением   воды,  скользящей   под  алюминиевым  днищем
неподвижной лодки, я согрелся, и меня начало клонить в сон.
     (Всю  дорогу вверх  по  реке  я  сидел  как на  ножах  --  ни малейшего
представления,  как с ним  говорить и о  чем. По-моему,  единственное, что я
сказал за все это время, -- "какое прекрасное утро"...)
     Этот  рассвет  напоминал  мне  какое-то  мерзкое  вещество,  постепенно
заполнявшее  все  пространство,  за  исключением  гор  и  деревьев,  которые
продолжали  зиять черными дырами.  Грязный  глянец  покрыл воду.  Бензиновая
пленка  -- стоит чиркнуть спичкой  и шарахнет так,  что до  самого горизонта
понесется огненная река.
     (Знаешь,  трудно говорить  с  человеком, которого  давно не видел, но и
молчать с ним  нелегко. Особенно трудно, когда у  тебя  есть  много чего ему
сказать и ты не имеешь ни малейшего представления, как это сделать.)
     Покачиваясь, мы двигались вперед, минуя призрачные сваи, проплывавшие в
дымке. За миткалевыми деревьями в окнах  домов  мелькали  керосиновые лампы,
создавая впечатление театральной декорации, на страже которой стояли фантомы
собак. Мимо мускусных крыс, оставлявших за собой серебристые пузырьки, когда
они  ныряли,  унося  что-то в свои  подземные норы.  Мимо  испуганных  птиц,
взлетевших разбрызгивая воду.
     (И я действительно жутко обрадовался, когда мы причалили и  взяли Энди,
потому что  от присутствия нового человека  атмосфера заметно  разрядилась и
мне уже не надо было мучиться и думать, о чем с ним говорить.)
     Причалив к рискованно качающемуся пирсу, который нависал над рекой, как
продолжение тропинки, выходившей из зарослей берега, мы приобрели еще одного
пассажира  -- сутулого увальня  с опущенными глазами  и уголками рта, раза в
два больше  и почти раза в два младше меня.  Пока Хэнк не познакомил нас, он
топтался  в лодке так, что чуть не перевернул ее. "Вот тут --  садись, Энди.
Это твой  двоюродный брат Леланд Стэнфорд. Да садись же,  черт побери..." Он
был  как медведь, пораженный всеми традиционными  бедами юности,  --  прыщи,
адамово яблоко и  такая всепоглощающая робость, что при любом моем случайном
взгляде  с ним начиналась чуть ли не агония.  Он сел,  вжавшись между  двумя
остриями собственных коленок, шурша бумажным  коричневым мешком,  в  котором
как минимум находилась индейка, а то и две. Я  был так тронут его смущением,
что рискнул спросить: "Я  так понял, Энди, что ты один из членов предприятия
Стамперов?"
     И  на  удивление,  Энди  тут  же  расслабился.  "Еще  бы!  --  радостно
воскликнул он. -- Само собой". Он настолько успокоился, что тут же заснул на
брезенте.
     Через несколько минут мы  снова  остановились,  чтобы взять  еще одного
пассажира  --  мужчину лет сорока в  традиционной каскетке  лесорубов и двух
грязных  комбинезонах. "Один  из  наших соседей, -- объяснил  Хэнк, пока  мы
подплывали.  -- Зовут  Лес  Гиббонс.  Пильщик  в  "Ваконда  Пасифик",  из-за
забастовки остался без работы... Как дела, Лес? "
     Лес  был  старше,  грязнее,  волосатее  и  чуть  ниже   нашего  первого
пассажира,  но  он был настолько  же говорлив, насколько Энди  молчалив.  Он
молотил языком не переставая, пережевывая жвачку и поддерживая диалог такого
местного  колорита,  что было трудно  отделаться  от впечатления, что это не
персонаж   из   романов  Эрскина  Колдуэлла,  а  реальный  человек,  который
произносит естественный для себя текст.
     -- Ни к черту, Хэнк, -- отвечает Лес. -- Ни к черту. Да ну к бесу, и я,
и баба, и дети сожрали последнюю гнилую фасолину и обглодали последнюю кость
от  солонины -- не знаю, чего они  ждут. Если эти умники не поторопятся,  мы
просто протянем ноги.
     Хэнк с явной симпатией качает головой:
     - Я  думаю, сейчас всем приходится туго,  Лес. -- Но не так херово.  --
Лес перегибается через
     борт,  чтобы  сплюнуть табачную  жвачку.  -- Но если  ты  думаешь --  я
сдался, так напрасно.  Фига. Поеду сегодня  в город -- говорят, там нанимают
на  дорожные работы.  Копать. Что ж... -- он философски пожимает плечами, --
нищие не выбирают,  так я, например, думаю.  А вы,  ребята,  вы, я  полагаю,
вовсю  сейчас  загребаете,  а?  А?  Очень  рад. Разъедыть  твою  мать, очень
приятно. Вы, Стамперы, хорошие ребята. Правда, рад за вас. Но как я ненавижу
эти дорожные работы! Вот те крест. Никогда не работал лопатой, а, Хэнк? Ну я
тебе доложу, это не для белого человека...
     Лодка достигла противоположного берега, и, плюнув прямо на сиденье, наш
пассажир встал и картинно высадился.
     --  Оченно  вам благодарен,  ребята. -- Он кивнул  мне. -- Приятно было
познакомиться, молодой человек. Спасибочки. Мне  бы не  хотелось  затруднять
вас, парни, но пока я не забрал свой ялик у Тедди...
     Хэнк делает великодушный жест:
     -- О чем ты говоришь, Лес!
     -- Все равно, Хэнк. -- Его рука извлекает бумажник, который, как мы все
понимаем, он  не  собирается  открывать.  -- Не  люблю быть в долгу. Так что
позволь...
     --- Перестань  ты,  Лес. Всегда рад помочь. Они обмениваются  улыбками:
Хэнк -- широкой
     и  искренней, у  Леса лицо кривится, как разбитая  глиняная тарелка, --
после чего, бормоча благодарности, оборванный и смиренный -- сама нищета, --
он ковыляет к дороге, где залезает в новенький "форд".
     -- Хэнк, подожди  минутку!  --  кричит он. --  Утра-то все холоднее, и,
бывает, эта старая развалина плохо заводится.
     Хэнк  весело кивает, а  Джо Бен принимается  поносить Леса  на чем свет
стоит себе под нос. "Старая ты перечница, мы-то что можем? К  лодке, что ли,
твою машину привязать?" Хэнк посмеивается. Лодка покачивается у берега, пока
Лесу  не  удается  добиться  от  своей машины  реакции;  и  тогда  мы  снова
отправляемся в путь. Уже  прилично  рассвело, и мне видно, как кривится лицо
Джо Бена, -- вероятно, он хмурится.
     -- Я как-нибудь проберусь сюда ночью и скачу его машину в реку.
     -- Лес хороший парень, Джо,  и мы, уж точно,  не  желаем  никакого  зла
из-за того...
     -- Лестер  Гиббонс  подлец и всегда им был! Не помнишь,  как он  бросил
жену и слинял  на целый сезон, собирать  картошку в Уотервилле? Его  следует
ощипать и бросить в кипящую смолу...
     Хэнк подмигивает мне:
     --  Как, Малыш, ты  считаешь,  это  по-христиански? Джоби, что  ты  так
набросился на бедного Леса, совсем на тебя не похоже! Что он тебе сделал?
     -- Что он мне сделал?! Да он перережет тебе горло при первом же удобном
случае, и ты сам прекрасно это знаешь. Знаешь, Хэнк, мне иногда кажется, что
ты слепой. Да любому же видно, что он замышляет. А ты только веселишься -- с
тебя как с гуся вода.
     -- Джо  всегда был сводником,  Ли. Мне уж и  не  припомнить, в скольких
переделках я из-за него побывал.
     -- Неправда! Неправда! Просто иногда я пытаюсь заставить тебя взглянуть
реальности  в  лицо.  Я  еще не  встречал человека, Ли, который бы так любил
откладывать  все  на  завтра. Вот,  например,  вся  эта  история  с  Флойдом
Ивенрайтом: если бы ты вовремя все рассказал Вив, она бы теперь не сердилась
на тебя.
     --  О'кей,  -- тихо произнес  Хэнк странно  изменившимся голосом. -- Не
будем об этом.
     -- Если бы она не узнала все сама, не было бы никакого шума.
     -- Джо...
     -- Я таких людей еще не видел,  Ли. Особенно если дело касается женщин,
которых он...
     -- Джоби, я сказал, заткнись!
     Это было  сказано с такой силой,  что мы втроем изумленно уставились на
Хэнка.  Он  был мрачен,  его  колотило.  Все  промолчали,  не  решаясь  даже
обменяться  взглядами.  И  в третий  раз  я  ощутил  радость  борца, который
замечает  изъян  в   своем  давнем  противнике,   крошечный,  но  совершенно
определенный недостаток.
     (Черт бы побрал эту поездку! Сидеть как болван, пытаться уцепиться хоть
за  что-нибудь, чтобы завязать разговор, выдумывая, как  бы ему сказать все,
что я хочу сказать, и спросить все,  что мне нужно спросить. И так ничего  и
не  удается. Подобрав  Джона на  берегу, я знакомлю его с Ли,  и даже  Джону
удается поговорить с ним гораздо  больше, чем мне. Похоже, они оба не промах
насчет  "Семи корон".  Джон  предлагает ему глоток из термоса, с которым  не
расстается, и они принимаются обсуждать достоинства смеси виски  с небольшим
количеством кофе. Они явно находят общий язык. Даже все трое сыновей Орланда
умудряются общаться с  ним  лучше, чем я. Когда мы  причаливаем, они спят  в
кузове развалюхи грузовика, я их знакомлю с Ли, и, прежде чем снова заснуть,
они засыпают его вопросами о Нью-Йорке и тамошней жизни. Даже эти балбесы.)
     Мы немного  опаздываем из-за того,  что Малыш  задержался с  завтраком.
Сквозь  деревья  уже  видно  солнце.  Мы  сворачиваем   к  северному  отрогу
Свернишеи, там, где у нас вырубка, и  после получаса  беспрерывной тряски  в
полной тишине наконец добираемся до  места. Кучи  спиленных вчера  веток еще
дымятся, из-за вершин  поднимается солнце,  обещая  чертовски жаркий день. Я
спрыгиваю вниз, открываю  дверцу и жду,  потягиваясь  и почесывая пузо, пока
все  вылезут, как  бы и не глядя на него. "Ну что скажешь? --  обращаюсь я к
Джо Бену. -- Неплохой денек встречает старину Леланда Стэн-форда на родине в
лесах?" Джо, словно для того чтобы удостовериться, прищурившись оглядывается
и  с видом  великого синоптика произносит:  "Пожалуй! Может,  до  захода  мы
успеем слегка  поджариться, но в целом  все указывает прямо-таки  на золотой
день. Как на твой взгляд, Леланд?"
     После речного холода парня  все еще трясет. Он нахмурившись  смотрит на
Джо Бена, словно  прикидывая,  разыгрывают  его  или  нет,  потом  губы  его
раздвигаются  в улыбке,  и он  говорит: "Мне не довелось  слушать  курсов по
астрологии, Джо; так что  мне  придется довериться тебе". Это приводит Джо в
неописуемый восторг. Джо обожает звучные слова, особенно когда они  обращены
к нему. Хихикая  и сплевывая, он принимается извлекать все заготовленные  на
день  мелочи -- карты, каскетки -- "Только не забудь  надеть  рукавицы!"  --
леденцы, табакерки, перочинные  ножи и, естественно, маленький транзистор, с
которым  он не  расстается  целый  день, --  раскладывая все  вокруг, словно
заправский вояка, который готовит оружие к генеральному сражению. Он вручает
Ли каскетку и,  склонив голову, начинает носиться  вокруг него, поправляя ее
то так, то этак: "Так...  да...  а если так... постой-ка...  вот так", валяя
дурака,  пока  не  насаживает  каскетку  так,  как  ему нравится.  Потом  он
принимается наставлять Ли, чего можно ожидать, работая в лесу, что случается
и чего надо остерегаться.
     -- Самое главное, _  произносит Джо, _ да, самая наиглавнейшая  вещь --
это когда ты падаешь. Падай  по направлению к стволу. И поджимай конечности.
-- По ходу он демонстрирует  ему пару "нырков". -- Вообще, лесоповал -- дело
простое, если ты в него вошел. Все сводится к  тому, чтобы дерево превратить
в  бревно,  а  бревно в доску. Когда оно  стоит  вертикально, это -- дерево,
когда оно  лежит -- это поваленное дерево. Потом мы распиливаем его на куски
-- тридцать два  фута  каждый, -- и  это уже  бревна. Потом  мы тащим  их  к
грузовику, поднимаем в кузов,  грузовик везет их к  мосту в Шведском ущелье,
там их  взвешивают, обжуливая нас, после  чего мы переправляем их к  себе на
лесопилку  и  сбрасываем в  воду. Когда их  накапливается достаточно,  мы их
вытаскиваем,   распиливаем   и   получаем   доски,   пиломатериалы.   --  Он
останавливается,  вертя  настройку  транзистора  и  пытаясь  поймать одну из
радиостанций Юджина. -- А иногда мы их сразу продаем, даже не распиливая. --
Я  бросаю  на него  взгляд:  что  это  он имеет  в виду? --  но он полностью
поглощен  радио.  -- А? Вот, пробивается. Слушай, Ли, ты когда-нибудь слышал
это?  Послушай. -- Джо качает головой в такт  музыке и увеличивает громкость
до максимума.  Медный грохот пронизывает лес.  -- Делает день радостнее,  --
расплывается он в такой широкой улыбке, что, кажется,  сейчас треснет; такая
мелочь, а помогает ему сносить тысячи неприятностей.
     Ты разбил мне сердце, солгав невзначай, Ты ушел, меня бросил, не сказав
прощай; О твои холодные глаза...
     Мы останавливаемся рядом с Энди, который пытается завести  электропилу.
Пила  кашляет,  лает и  снова  затихает,  потом  вновь огрызается  визгливым
голосом.  Энди ухмыляется  нам  и вопит: "Пошла!"  --  примериваясь  к  боку
огромной  ели. Фонтан белых опилок взрывается в солнечных  лучах. Мы стоим и
смотрим, как он  делает подрубку. Энди  скашивает под слишком большим углом,
потом обходит дерево с другой стороны и снова вгрызается в него пилой. Когда
дерево начинает трещать,  качаться  и наконец  обрушивается  вниз,  я бросаю
взгляд на  парня  и  вижу, что это зрелище  произвело  на него  впечатление.
Настроение  у меня от этого несколько улучшается. А  то я уже  начал думать,
что мне  вообще не удастся найти с ним общий язык; что двенадцать лет  учебы
сделали  его  настоящим  иностранцем, который  хоть и пользуется  некоторыми
словами из нашего языка, но их явно недостаточно для того, чтобы сблизиться,
чтобы суметь разговаривать друг с другом. Но когда я вижу, как он смотрит на
низвергающееся дерево, я  говорю  себе:  "Ага,  вот оно;  ему тоже  нравится
смотреть, как падает дерево. Клянусь Господом, так оно и есть".
     -- Ну  мы здесь только солнце заслоняем, -- говорю я. -- Пошли. -- И мы
трогаемся дальше.
     Джоби уходит заводить лебедку. Ли идет за  мной через вырубку туда, где
начинается стена леса. Там, где громоздятся кучи обрубленных веток и дремлет
колючий  ягодник, просека  заканчивается, и  до самого неба тянутся  макушки
деревьев. Это место  я люблю больше всего -- граница,  за которой начинается
лес. Оно мне всегда напоминает границу поля, где остановился жнец.
     Я слышу, как  у нас за спиной начинает хрипеть и захлебываться лебедка.
Джо сидит между  рычагами, тросами и проводами, как пойманная в силки птица,
и дергает  за дроссель.  Транзистор болтается у него на груди, и его выкрики
то доносятся до  нас, то заглушаются шумом. Из выхлопной трубы вылетает клуб
синего  дыма, и в какое-то мгновение  мне  кажется, что  вся  машина вот-вот
разорвется от напряжения. "Эту чертову хреновину  надо было  заменить вместе
со стариком",  -- говорю я.  Малыш ничего  не отвечает. Мы трогаемся дальше.
Издали слышны удары топора -- это Джон обрубает ветви и сучья. Гулкий, как у
деревянного  колокола,  звук  заглушается   только  транзисторными  трелями,
которые то приносит, то уносит ветерок. Все это -- начало дня,  эти  звуки и
то, как  Ли  уставился на падающее дерево, --  все это заметно  улучшает мое
настроение. И я даже начинаю думать, что, может, все не  так уж скверно, как
я решил сначала.
     Я указываю Ли на ряд деревьев:
     --  Вот  твое  место сражения, Малыш. Надо посмотреть,  на сколько тебя
хватит. -- Я  специально хочу поддеть его.  -- Само собой, я не надеюсь, что
ты долго продержишься, но не  волнуйся -- если отбросишь  копыта, у нас  тут
есть  носилки. --  Я  подмигиваю  ему.  --  Парень Орланда  идет  по  другой
стороне... он поможет, когда ты отстанешь.
     Вид у Ли такой,  словно он только  что  получил  приказ отправиться  на
передовую, -- весь внимание, челюсти сжаты. Я собирался всего лишь пошутить,
но чувствую,  что  вышло это,  прямо как у  старого  Генри, когда  он  несет
какую-нибудь  отменную  околесицу. Я прекрасно понимаю, что худшего  способа
общаться  с  Ли  и выдумать  трудно, но, черт бы  меня побрал,  меня несет и
несет.
     -- Сначала тебе, конечно, придется несладко. Может даже показаться, что
я пихнул тебя в самое  грязное  дело. (И это будет недалеко  от истины.)  Но
делать  нечего. Самая простая работа -- с механизмами, но учить тебя слишком
долго, к тому же это дело опасное даже для знающего человека.  А кроме того,
у нас времени в обрез...
     (А может,  потому что  я знал,  как тяжело  будет  ставить  дроссельную
заслонку  новичку, мне  и не  удавалось говорить  с  ним  нормально.  Честно
говоря, я сердился на себя  за то, что поручаю ему такое дело. Со мной такое
бывает...)
     --  Но  уж тут  ты точно  станешь мужчиной. (Не знаю.  Сначала я как-то
успокоился на его
     счет, а потом снова начал дергаться, как накануне с Вив, когда объяснял
ей  нашу сделку с "Ваконда Пасифик". У  меня это происходит со  всеми, кроме
Джо Бена, нам с ним вообще нет нужды разговаривать...)
     -- Если тебе удастся продержаться пару первых дней, считай, ты победил;
если нет -- ну что ж, на нет и суда нет. Куча черномазых не может заниматься
этим делом, и ничего.
     (Мне всегда тяжело разговаривать  с людьми,  если  надо  держать себя в
руках. Ну,  скажем,  с Вив я каждый раз начинаю, прямо  как Чарльз Бойер или
еще кто-нибудь такой, а заканчиваю в духе старика, когда он объясняет шерифу
Лейтону, как в этой стране нужно обращаться с красной заразой  и управляться
с коммуняками! А уж, можете мне поверить, свирепее этого я не слышал ничего.
Когда  старина  Генри  обрушивается  на  красных,  страшнее этого ничего  не
придумаешь...)
     -- Единственное, о чем я тебя прошу, -- не халтурь.
     (Потому что Генри был глубоко убежден, что хуже красных только евреи, а
хуже евреев  могут  быть только  высокопоставленные  черномазые, но хуже  их
всех,  вместе взятых, были проклятые южные фанатики, о которых  он регулярно
читал.  "Вместо  того  чтобы  подкармливать  их нашими  северными  налогами,
отравить бы их всех там...")
     -- Значит, берешь вот этот конец троса и тянешь его сюда. Сейчас я тебе
покажу. Давай отвали. Нагнись и следи за тем, что я делаю...
     (Что касается меня, я не спорил со  стариком, во-первых, потому,  что я
не  видел никаких  красных в