Америке, потом, меня  совершенно  не волновали
черные, а что касается фанатиков  --  я тоже  плохо себе это  представлял...
зато Вив здорово с  ним  сцепилась на тему всяких там расовых дискриминаций.
Помню... постой, дай-ка вспомню, чем все это кончилось...)
     -- О'кей, теперь смотри.
     Ли  стоит, засунув руки в карманы, Хэнк объясняет не спеша и терпеливо,
показывая  своим  видом, что  дважды он  повторять  не будет,  поэтому лучше
усвоить сразу. Он показывает, как  надеть петлю  на  поваленное  и окоренное
дерево,  как  зацепить  ее за  трос, натянутый  от  ворота  до  перекладины,
закрепленной  на макушке дерева. "Врубаешься?" Я  киваю, и  Хэнк  продолжает
объяснять мне мои обязанности на  день. "О'кей". Хэнк дергает трос, проверяя
его прочность, и ведет Ли вверх по склону  к  высокому пню,  от  которого  к
пыхтящей  и лязгающей  в семидесяти  пяти ярдах лебедке серебристой  змейкой
сбегает  более тонкий трос. "Дернешь  один раз --  значит  „тащи"". Он
дергает тросик. Резкий писк свистка на лебедке приводит в движение крохотную
фигурку Джо Бена.  Трос натягивается как струна. Лебедка начинает дрожать от
напряжения; разъяренный рев; и бревно, подпрыгивая, начинает двигаться вверх
по склону к  складу. Когда  оно  достигает вершины, Джо  Бен  соскакивает на
землю и, перевалившись через гору бревен, отцепляет дроссель. Один  из ребят
Орланда  со  скрипом  разворачивает  стрелу подъемника,  похожую  на  скелет
какой-то  доисторической  рептилии;  Джо  Бен устанавливает  разинутую пасть
ковша по бокам бревна, отбегает в сторону и делает отмашку. И снова огромное
бревно  подпрыгивает  и  взмывает  в воздух,  а Джо  Бен  уже  во всю  прыть
возвращается к своей  лебедке. "Джо  Бену несладко приходится. Но ничего  не
поделаешь". К тому моменту, когда подъемник, развернувшись,  опускает бревно
в кузов грузовика, Джо Бен уже нажимает рычаг лебедки, и трос снова начинает
разматываться. Вырывая куски  дерна,  он змеится  по  кустам  к тому  самому
месту, где в ожидании замерли Хэнк и Ли... Я надеялся, что Хэнк объяснит еще
что-нибудь, и ругал его про себя на чем  свет стоит за молчание -- вероятно,
он считал, что  сказанного  довольно. Последняя  минута перед  началом моего
Первого Дня...
     (Дело в том, что  все свободное время Вив читает и знает довольно много
разных вещей -- тут-то и коренилась загвоздка, потому что ничто так не бесит
Генри,  как люди, особенно  женщины, которые знают что-то о вещах, по поводу
которых у  него уже  есть свое мнение...  В общем,  как бы там  ни было, они
сцепились  по поводу  того,  что  сказано  в  Библии относительно  всех этих
расовых вопросов...)
     Они смотрят,  как трос подползает к ним все  ближе и ближе.  "А теперь,
когда тебе нужно,  чтобы он остановился, дерни  два  раза  ".  Компрессорный
свисток  издает два  жалобных  писка. Трос  останавливается. "О'кей,  теперь
смотри -- показываю еще раз".
     (Старик утверждал, будто в  Библии сказано, что все  черные должны быть
рабами, потому что ровь у них  черная, как у Сатаны. Вив немного поспорила с
ним,  потом встала и пошла к ящику  с ружьями,  в  котором  у  нас  хранится
семейная Библия с записанными днями рождения. Генри  начал кипятиться, а она
спокойно себе листала страницы...)
     Хэнк, повторив всю  процедуру сначала,  поворачивается  к Ли... "Теперь
понял?"  Я решительно киваю,  продолжая испытывать некоторые  сомнения. Брат
Хэнк достает из кармана наручные часы, заводит  их и снова пихает  в карман.
"Когда смогу,  забегу  взглянуть,  как ты  справляешься. А  сейчас  мне надо
передвинуть такелаж вон на тот утес,  потому  что сегодня днем, попозже, или
завтра нам надо будет перенести туда подъемник. Ты уверен, что все понял?"
     Ли снова кивает,  плотно  сжав губы. "Ну,  лады",  -- замечает Хэнк  и,
круша  ягодные заросли, направляется к грузовику. Через  несколько ярдов  он
останавливается и оборачивается: "Эй! Ты, конечно, не захватил рукавицы? Так
я  и  знал.  Держи.  Возьми мои ".  Ли ловит брошенные рукавицы  и бормочет:
"Спасибо,  спасибо  большое".  Но  Хэнк  уже  продирается  сквозь  кустарник
дальше...
     (Вив  находит  нужное  ей  место  и  зачитывает:  "Кровь у  всех  людей
одинаковая",  после чего закрывает  Библию.  Это  доводит  старика  до такой
ярости,  что  я  подумал  --  он  вообще  больше  никогда  не  будет  с  ней
разговаривать, не скажет ей ни слова... Помогли только завтраки, которые она
нам готовила с собой...)
     Ли держит  в  каждой  руке по рукавице,  кипя  от сдерживаемой  ярости.
"Козел ты,  самодовольный  козел!  -- беззвучно твердит  он вслед брату.  --
"Возьми мои!" --можно подумать, он  мне свою  правую руку предлагает.  Да  я
прозаложу все  деньги, к  которым  мне суждено  прикоснуться, что  у  него в
грузовике таких еще, по меньшей мере, дюжина!"
     Хэнк закончил свои  наставления и удалился. Я  посмотрел, как он крушит
кусты и колючки, потом перевел глаза на  трос, который он мне оставил, потом
на  ближайшее  бревно и,  внезапно  ощутив  прилив  энтузиазма, который  уже
посещал меня ранее, натянул рукавицы и взялся за дело...
     Как только  Хэнк исчезает, Ли, размахивая рукавицей,  снова разражается
потоком ругательств -- стилизованная пародия на  гнев в  будуаре,  --  но он
мгновенно утрачивает всякий стиль,  когда извлекает из  второй рукавицы  два
грязных, пропитанных потом ватных катышка,  при помощи которых Хэнк защищает
нежную кожу своих культей...
     Дело оказалось достаточно простым, простым и тяжелым физическим трудом.
Но если чему полезному и учили в  колледже, так  это тому, что самое главное
-- начать: сдай  хорошо первый экзамен  и оставшийся семестр можешь валяться
на  пляже. Поэтому в этот  первый день я бойко взялся  за дело, надеясь, что
скоро мне удастся осадить брата Хэнка, поквитаться с ним и покончить со всей
этой дурацкой затеей раньше, чем я переломаю себе здесь хребет.
     Первое  бревно,  которое  он  выбирает,  лежит  на  небольшом  бугорке,
заросшем  иван-чаем.  Он направляется  к нему,  и  маленькие алые цветочки с
желтыми тычинками  словно  раздвигаются, уступая ему дорогу. Он  набрасывает
петлю  на  приподнятый  над  землей  конец  бревна  там, где  пригорок резко
обрывается  к  каньону, и закрепляет  крюк,  затем  в  некотором  недоумении
отступает:  "И что в этом такого трудного?.." Он дергает за провод --  пищит
свисток на лебедке, -- бревно поднимается и едет вверх. "Ничего сложного..."
Он  оглядывается,  проверяя, видел ли  Хэнк,  и  замечает,  что тот как  раз
скрывается  за гребнем,  откуда  тянется второй трос. "Куда  это  он?  "  Ли
оглядывается,  поспешно  выбирая  следующее  бревно. (Да,  именно  завтраки,
которые  нам готовила Вив...) Проходя  мимо сына Орланда,  Хэнк советует ему
поспешить: "Ли уже одно  отправил -- и  направляется дальше, в глубь леса...
(Потому что ленч  в лесу гораздо важнее, чем дома, так  как к полудню всегда
охватывает  такой  нестерпимый голод...  К  тому же старик и  без  того  был
любитель  поесть, так что  ленчи всегда превращались в значительное событие.
Поэтому, когда Вив заменила Джэн  на  посту собирания  завтраков из-за того,
что та ждала ребенка, -- так,  по крайней мере, утверждала  Вив, но я всегда
подозревал, что  сделано это  было с  целью  вернуть расположение  Генри, --
Генри как-то перестал вспоминать и о Библии, и о черной крови. И дело совсем
не  в  том, что  Джэн собирала  плохие завтраки,  наоборот, это были  вполне
нормальные  завтраки,  но  и  только. Вив же  устраивала  нечто невероятное,
иногда превращая их  в  настоящие пиры. И дело не только  в том,  что всегда
всего  было много,  в них  еще  оказывалось  что-нибудь особенное...) Второе
бревно пошло  не  сложнее  первого. И пока  его  отцепляли,  Ли  смотрит  на
гребень,  где у якорного пня -- ярдах  в ста от него -- заканчивается второй
трос.  Оттуда еще не было  слышно  ни одного свистка. Зато из зарослей ольхи
появилась фигура  с  тросом на плече.  И хотя на человеке был  свитер совсем
другого цвета, Ли вдруг совершенно ясно понимает, что это Хэнк: "Проверяет у
того парня". Трос над головой начинает звенеть, и с нарастающим возбуждением
Ли видит, что его второе  бревно уже отцеплено и трос ползет к нему обратно.
Он хватает петлю еще до того, как она  останавливается, и изо всех сил тащит
ее к следующему бревну, даже  не удосуживаясь  удостовериться, брат  там или
нет...  (Было  что-то  особенное в  ее  завтраках --  не просто  бутерброды,
печенье  и  яблоко,  а  что-нибудь  такое,  чем каждый  мог  похвастаться  и
посмаковать,  сидя в  компании  работяг,  и  главное, что этих завтраков Вив
начинали  ждать с самого утра,  а потом еще и вспоминали весь  день...) Трос
цепляется за  корягу. Ли  освобождает  его,  но  тут же  сам запутывается  в
ягоднике и падает  на колени, ухмыляясь  при воспоминании о совете Джо Бена.
Однако ему удается добраться  до следующего бревна, и он дергает  свисток за
несколько секунд до  того, как из-за другого гребня  тоже раздается  сигнал.
Издалека видно, как удивленно поворачивается Джо Бен, -- он уже приготовился
нажимать на  рычаг,  регулирующий подачу  с южного гребня, и не ожидал от Ли
такой скорости. "Ну парень орудует!" Джо переключает рычаги.  Ли задерживает
дыхание, видит, как напрягается трос у него над головой и бревно выскакивает
из зарослей  ягодника:  он  на  целое  бревно опережает  того  парня, а если
считать  первое,  то и  на  два! Ну и как тебе  это, Хэнк? (Именно  завтраки
заставили старика изменить мнение о ней...) На целых два бревна опережает!
     Следующее  лежало на чистом,  почти ровном участке, так что Ли не нужно
было продираться  сквозь  заросли кустарника. Он  легко  добрался до него, с
радостью заметив при  этом, что опять обгоняет того, другого,  который снова
сражался  с ольховником. Но теперь вся загвоздка была в абсолютной  ровности
поверхности, на  которой лежало бревно, -- как  подпихнуть  под  него  трос?
Согнувшись пополам, Ли быстро движется вдоль громадины до самого пня,  потом
разворачивается  и, отдуваясь, возвращается обратно, заглядывая под  ствол и
разгребая горы  сучьев,  спиленных Энди...  но  не  может  найти  ни  единой
ложбины: дерево упало совершенно ровно,  на несколько дюймов утонув в почве.
Ли  выбирает   наиболее  удобное  место,  встает  на  колени  и  принимается
подкапывать землю  -- со стороны  он очень  напоминает собаку, охотящуюся за
сусликом.  С  противоположного  гребня  до  него   доносится  сигнал,  и  он
удесятеряет свои усилия, принимаясь копать как сумасшедший. "Вся беда в том,
что я собирался показать им, на что способен в первый же день, даже если мне
это  будет стоить сломанной хребтины: ну так я ее почти и сломал..." Наконец
он прорывает ход, закрепляет трос  и дергает свисток... "Причем  мне на  это
хватило  половины   дня".  Задыхаясь,  он  с  бешеной  скоростью  несется  к
следующему  бревну.   "Сука,  нет  чтобы   сказать  мне  о  том,   что  надо
подкапывать..."  (И как это ни  смешно,  именно  благодаря  завтраку Вив мне
удалось наконец поговорить с Малышом...) Вторая половина дня прошла легче --
потому что к этому времени я понял,  что ломаюсь зазря...  Трос  над головой
напрягается  и  возвращается  обратно.  От   мха  на  старых  пнях  начинает
подниматься  пар... что мне никогда не удастся сравняться с братом Хэнком --
с самого начала сделка была нечестной. А солнце тем временем поднимается все
Выше и выше.
     Когда   Джо  Бен  на  своей  лодке  дал  протяжный  гудок,   означавший
наступление полдня, Ли восстановил свое преимущество в одно бревно. И только
когда последний звук замер,  затерявшись в ветвях деревьев, он позволил себе
рухнуть на землю.  Он  лежал не шевелясь,  тупо глядя  на  свои руки,  потом
медленно, палец за пальцем, принялся стягивать  рукавицы. Изнурительное утро
заставило его позабыть  обстоятельства, при которых он  их  получил. Реплики
Хэнка выветрились из его памяти, точно так же, как злость  и стыд, вызванные
ими. Рукавицы существовали теперь сами по себе, без всяких связей с прошлым,
-- и, о Боже, как он был  благодарен, что они прикрывали его  нежные розовые
студенческие  руки!  --  он возносил  эту благодарность уже в сотый  раз  за
сегодняшний  день. Вскоре после ухода Хэнка Ли стащил с себя тяжелую куртку,
чтобы его  остужал ветерок. Впрочем, дергая, таская и пропихивая непослушный
трос  сквозь  дебри  вьющегося  ягодника  и горелых веток, охладиться ему не
слишком удавалось, зато уже  через полчаса руки его от кистей  до  плеч были
покрыты настоящей татуировкой из царапин и ссадин. Он снова надел куртку, но
между рукавицей и обшлагом все же оставалось небольшое открытое пространство
-- около дюйма; время от времени он останавливался, переводя дыхание, либо в
ожидании  Джо Бена, когда тот вернет трос,  либо -- Энди, когда тот закончит
распиливать дерево на тридцатидвухфутовые бревна, и, приподняв рукав, угрюмо
рассматривал эту  полоску незащищенной  кожи, которая постепенно приобретала
вид багрового браслета:  он  даже представить себе не мог, как  выглядели бы
его руки,  если бы  он работал без рукавиц. Он откинул голову на шероховатый
пень.  В дымке искаженного расстояния люди собирались к  грузовику,  который
привез их в этот  ад. Его тошнило. Он не пошел бы туда, даже если бы его там
ждал горячий бифштекс.  Его  желудок больше  никогда не примет  пищи.  Он не
сдвинется с места,  даже  несмотря  на то, что  нога  была подвернута  очень
неудобно   и  уже  начинала   болеть,   даже  несмотря  на   этих   чертовых
муравьев-древоточцев, огромных и блестящих, как  шляпки от гвоздей,  которые
маршировали по потному животу и заползали под  рубашку, даже несмотря на то,
что лежит  он в тени сумаха,  -- а что же еще это может быть? Он вздохнул. К
чему  приукрашивать  этот мир  Данте?  Он  твердо  решил больше не сходить с
места.  Он  закрыл  глаза.  Звуки  транзистора  то  и дело наплывали  сквозь
деревья:
     В  мечтах я живу...  память-Луна... блаженство... любовь-Дыхание  стало
ровным. Очки были измазаны потом, но  это  его  уже не волновало. Он  смежил
веки, оставив свое искалеченное тело...  скользя в длинный жаркий  блестящий
сон об огромной горке  в школьном дворе, на которую он карабкается по тысяче
металлических скользких ступенек,  протертых  до блеска не  одним поколением
школьников. Снизу он дотягивается лишь  до самого краешка  доски  почета, на
которой выведены имена рекордсменов школы. Кто же  это?  Чье имя возглавляет
список  по прыжкам в высоту? А по прыжкам  с шестом? А  кто установил рекорд
штата по  плаванию на стометровку? Всюду стоит одно и то  же имя. Чье? Можно
подумать, ты не знаешь. Это мой брат, Хэнк Стампер. Ну, ты  подожди. Когда я
вырасту. Он сказал. Что научит. Как-нибудь. Сказал, что научит. Я тоже могу.
Я держусь. На целое бревно впереди. Сегодня я не отстал...
     А древоточцы  все ползут и ползут по нему. И транзистор  надрывается от
жары:

     Давным-давно в стране с названьем "детство "...

     создавая соответствующий аккомпанемент для сна  Ли и легкой, пружинящей
походки Хэнка.

     С зари до сумерек все играми полно.

     (Когда  Джо дал сигнал к  ленчу, я пошел к грузовику. Ли нигде  не было
видно. Я взял  два пакета и сказал Джо,  что пойду поищу Малыша.  Он  лежал,
свернувшись в траве, шагах в пятидесяти от якорного пня...)

     Заходит солнце -- мать зовет меня в окно.

     Джимми  Дэвис   с  придыханием  отдается  воспоминаниям   под  гитарные
переборы:

     Пора-пора, уже ложатся тени.

     А   Хэнк,  замерев,  стоит  над  распростертым   телом,  вглядываясь  в
исцарапанное и изможденное лицо брата.

     Пора-пора, и я иду домой.

     Ли  старается изменить  ход  своего сна,  что  ему  обычно удается,  но
изможденный рассудок отказывается повиноваться и  продолжает  продираться по
собственному усмотрению сквозь  напрочь  забытые  детские впечатления.  Не в
силах  сдержать его хаотичное  движение, Ли уже собирается  сдаться  ему  на
милость,  но  тут  один  из  древоточцев  решает  проверить  исследуемую  им
местность на содержание древесины.
     (Тогда  я сел рядом с Малышом и принялся есть, полагая, что лучше  дать
ему  отдохнуть.  Вдруг  он  вскочил с диким воплем, как безумный, и принялся
колошматить себя руками. Когда он успокаивается, я вытираю себе лицо рукавом
и показываю ему на рубашку, от которой он оторвал почти все пуговицы:
     -- Этому стриптизу тебя учили в колледже?
     -- Меня укусила какая-то сволочь! Черт!
     --  Брось ты,  он  тоже умеет ругаться. -- Я поднимаю  с земли  пакет и
передаю ему. Он все еще трет укус.
     -- Я не буду есть эти помои! -- истерически кричит Ли.  Я улыбаюсь ему.
Я знаю, что он чувствует. Со мной тоже такое  было --  я  заснул, а ко мне в
сапог забрался  бурундук... только  я не  кричал. Я  пожал плечами,  положил
мешок на  землю  и  вернулся к своему завтраку. Малыш смутился. Точно так же
как я, когда утром  набросился на Джоби. Я продолжал есть, мурлыкая себе под
нос  и  удобно прислонившись  к заросшему мхом  рухнувшему дереву. Дело  шло
хорошо, а  завтрак и  вовсе поднял  мне настроение. Настолько поднял, что  я
подумал: теперь я  даже  смогу  сказать  Малышу  пару слов так, чтобы это не
прозвучало как приговор к  смертной казни через повешение. Надо  было только
начать.
     Я достаю  из своего мешка яйца, оливки, яблоки, термос и расставляю все
это перед собой  на пергаменте.  Он  как  будто  снова  собирается  заснуть,
игнорируя  еду,  но  острый запах  горчицы  и  уксуса гремит  в воздухе  как
обеденный  колокол. Он снова  садится и одним пальцем небрежно  приоткрывает
свой  мешок с таким видом: знаешь...  можно попробовать, а можно и обойтись.
"Кажется, я заснул",  -- произносит он, глядя  в землю. Это он так объясняет
мне свою вспышку, когда я  предложил ему  завтрак. Что-то вроде извинения. Я
улыбаюсь и киваю, давая ему понять, что усек...)

     И сердце бедное мое
     Горит, сожженное напалмом, --

     настаивает транзистор Джо. Глядя, как они едят, кричит  голодная сойка.
Если не  считать  монотонного  пения Хэнка,  которым он сопровождает жевание
бутерброда  с  олениной,  стоит  полная  тишина.  От   грузовика,  где  едят
остальные,  до Хэнка  и Ли докатываются волны говора, смеха и музыки. Играет
транзистор; кричит сойка. Местами Хэнк подпевает радио Джо, а то принимается
свистеть, подражая птице. Оба брата поедают свои завтраки и не произносят ни
слова; они сидят лицом друг к другу, но  предпочитают не  встречаться друг с
другом  глазами.  Отрываясь  от   еды,   Хэнк   с  преувеличенным  вниманием
рассматривает  ели  за  спиной  Ли,  мысленно  обмеривая,  спиливая  и  даже
доставляя их  на  лесопилку.  Ли  вообще  не  поднимает глаз.  Он  полностью
поглощен едой. Очевидно, этот завтрак -- еще одно проявление той девушки,  с
которой ему суждено  было  познакомиться, но которая уже  так выросла в  его
глазах. Еда предназначалась человеку, занимающемуся  тяжелым  трудом, -- как
топливо для  машины, -- но в ней  снова  был  заметен какой-то особый штрих,
какое-то дополнение, которое  делало  этот  ленч  необычным. На самом дне Ли
обнаружил  квадратный  пакетик,  завернутый в фольгу, словно подарок на день
рождения,  с большим коричневым  маслянистым  куском  пирога  с фундуком. Ли
откусил кусочек и принялся жевать.
     -- Твоя жена делает? Хэнк кивнул.
     -- Потому-то  я обычно и ем отдельно  от остальных гадов  --  они так и
норовят урвать что-нибудь из сластей Вив.
     -- Очень вкусно.
     Хэнк снова пробежал взглядом по деревьям, решительно сжал губы и вдруг,
повернувшись,  наклонился  к  Ли.  (И тогда я  начал  говорить...)  Три  его
оставшихся пальца затрепетали, словно он  пытался  ухватить что-то невидимое
глазу.  "Послушай, Малыш, знаешь, что  я  сегодня делал?  Давай  я  расскажу
тебе...  "  Голос  звучал  очень  значительно.  Ли с  неожиданным  волнением
пр