еще не значит, что она должна топиться. Она может развернуться и
драться с ними.
     -- Со всеми? Разве это  не означает такой же  неминуемой гибели? Только
более болезненной.
     --  Может быть,  -- помедлив, ответил Генри, решив, что  уж коли он  не
понимает бестолковых  доводов  мальчика,  то хоть  позабавится. -- Да, может
быть. Как я уже заметил, ты  у нас образованный.  Голова -- как мне сказали,
--  хитрец. Но  знаешь... --  он  протягивает  костыль и  щекочет  Ли  между
ребрами, -- ...про лисиц говорят то  лее самое!  Хи-хи-хо. -- Он садится  на
свой мешок, сияя от  удовольствия при виде резкой  реакции Ли на костыль. --
Йи-хо-хо-хо! Видишь, Вив, малышка, как легко его рассердить?  Видела, как он
подпрыгнул? С лисицами так же! Хох-охохо-хо!
     ...Одна, под усеянным хвоей и поддерживаемым массивными колоннами сосен
и елей небом, Молли разбрызгивает воду в  узком ручье, который с берегов уже
начинает  затягиваться   ледяной   пленкой,   словно  кружевными   оборками.
Выбравшись на  берег, она суется  в  заросли папоротника и с дикой скоростью
начинает  метаться  туда и  обратно в  поисках потерянного запаха: МЫШЬ МЫШЬ
ОЛЕНЬ ЕНОТ  МЫШЬ БОБР! ..Лив  своей комнате  размышляет, как бы изложить все
происходящее, чтобы Питере хоть что-нибудь понял.
     "Ну, так  вот... Может, я  бы  и извинился, что не написал  тебе сразу,
если бы не был уверен, что тебе будет  гораздо приятнее читать не извинения,
а описание причудливых  причин, побудивших меня тебе написать, а также всего
того,  что предшествовало этому письму. Во-первых, Великая Охота на  лисицу,
во время которой я попытался  завязать отношения с женой моего брата  (зачем
--  ты поймешь позже,  если  еще не догадываешься), и эта рутинная процедура
как-то меня растревожила..."
     А встревоженная Вив сидит, прислонившись к мешку  с манками, -- рука Ли
вновь оживает у нее за спиной --  и размышляет, как бы прекратить это тайное
поглаживание незаметно для старика, и на самом ли деле  она хочет, чтобы оно
прекратилось.
     -- Знаете, -- Генри  распрямляет  плечи  и,  прикрыв  глаза, смотрит на
языки  пламени, -- эти разговоры о лисицах напомнили мне, как несколько  лет
назад,  когда Хэнку  было десять  или одиннадцать, мы с  Беном взяли  его на
охоту в округ Лейн. У нас там был знакомый, который  никак не мог справиться
с одной  лисицей  -- ни отрава ее не брала, ни  капканы, так что он пообещал
заплатить нам пять долларов звонкой  монетой, если  мы избавим  его от нее и
дадим его бедным курочкам  спокойно спать по ночам... -- Она чувствует,  как
рука  скользит все  дальше и дальше, --  пальцы тонкие  и мягкие под  свежей
коркой  мозолей.  Ли наклоняется и шепчет прямо  ей  в щеку: "Помнишь первый
день, когда я увидел тебя?  Ты  плакала...  -- Тсс! -- ...И до  сих пор  мне
кажется, что ты плачешь..."  Ох, он чувствует, как  бьется маленькая жилка у
нее там,..
     -- Ну так  вот,  а  маленький Хэнк,  он  воспитывал собаку  с щенячьего
возраста  -- настоящая бестия, месяцев  шесть или восемь, -- хорошая собака,
Хэнк в ней души не чаял. Он пару раз брал ее на охоту,  но одну, в своре она
еще не бегала. Вот он и решил, что эта лисица как раз по ней...
     ...Наверно, он чувствует, как она пульсирует; почему он не остановится?
"Тсс,  Ли. Генри заметит.  Между прочим, я тоже иногда слышу, как ты плачешь
по  ночам". Искры  взмывают в темную вышину! Словно огненные ночные птицы...
"Правда?  Хочешь, я объясню..."  -- все  выше,  выше,  выше и  исчезают, как
ночные птицы...
     -- Но случилось так, что как раз, когда нас ждал  тот  парень, эта сука
Хэнка была в разгаре течки, и ее приходилось держать в амбаре, чтобы уберечь
от всех окрестных кобелей. Но  Хэнк все  равно хотел ее взять, уверяя,  что,
как  только начнется  гон,  никто и внимания на нее не обратит. Ну  Бен, Бен
говорит: "Черт побери, мальчик, только  не рассказывай дяде Бену, на что они
обращают внимание, а на что нет: эти сукины дети бросят и стаю лисиц, только
чтобы влезть на твою  суку... Я знаю,  что говорю..." А  Хэнк, тот отвечает,
что пусть, мол, мы не волнуемся, что его сука никому не даст на себя влезть,
так как бегает быстрее любой четвероногой твари...
     ...Генри, как ночной  ястреб,  реет  над  костром.  "Тихо, Ли".  -- "Не
беспокойся ты о нем, Вив..." Разве его волнует, слышит Генри или нет? "...Он
нас  не слышит  --  слишком  поглощен  своим  рассказом".  Почему  бы ему не
оставить меня  в покое, почему бы  нам  просто не  посмотреть  на огонь,  не
послушать  этот  отдаленный  лай  одинокой  собаки (скребущей  разлетающуюся
грязь, скользящей и снова принюхивающейся к стволам и пням. Не сбавляя шага,
прижав  передние  лапы к  исцарапанной и кровящей груди, Молли  перемахивает
через  поваленное дерево, уши  разлетаются в разные стороны, как крылья;  и,
взмыв вверх, она впервые отчетливо видит его за тучей кустов с  тех пор, как
его  подняла  свора,  --  посеребренная лунным светом  круглая черная спина,
пробирающаяся сквозь мокрые папоротники, -- бао-о-о!  -- вытягивает передние
лапы  и снова  отталкивается от земли), такой  далекий  и такой  красивый...
Неужели ему неинтересно? "Вив, послушай меня, пожалуйста". -- "Тсс, я слушаю
Генри".
     --  Бен тогда и  говорит: "Не  знаю,  Генри, если мы  позволим мальчику
взять эту Иезавель, у нас будет не охота, а одно сплошное  траханье". А Хэнк
-- свое, чтоб мы ему позволили, потому что другую такую охоту и другую такую
лисицу ей придется ждать еще сто лет!
     ...Рука  прижимается плотнее,  отчаяннее:  "Но  мне  надо  поговорить с
тобой... с кем-нибудь... пожалуйста. Может, у меня не будет другого случая".
Неужели он не чувствует, как у нее бьется сердце? "Нет, Ли, не надо..."
     -- В  общем, мы спорили,  спорили  об  этом,  а чем  кончилось? -- Хэнк
все-таки уговорил Бена взять ее  с собой,  нет,  не  участвовать в охоте,  а
просто  посмотреть. "Но  слушай сюда, -- сказал Бен,  --  всю дорогу  будешь
держать свою блядь на переднем сиденье, хоть у себя на коленях, хоть  как, и
не  вздумай  ее  посадить  к остальным  гончим,  иначе они  все  силы на нее
растратят, и когда мы переберемся через перевал, им будет уже ни до чего!.."
     ...Она пытается  прислушаться к словам,  которые  звучат у ее  щеки: "Я
должен тебе кое-что сказать, Вив. О Хэнке, о том, что я собирался сделать. И
почему".  Она чувствует обман, но  острый  крючок  боли впивается ей в тело,
разрывая ткани. "Все это началось давным-давно..." Но, несмотря  на все свои
попытки заставить его замолчать, она чувствует,  что ей  надо  это услышать:
"Нет, я ему не нужна, он не может..."
     -- В общем, эта ведьма Хэнка так и ехала всю дорогу у  него на коленях.
Помню, когда мы добрались, уже начало светать, солнце только-только  встало.
С нами был еще один парень, у него тоже  было шесть или  семь собак. И когда
они увидели, как мы носимся с  Хэнковой сукой  -- на руках ее носим, -- они,
конечно, захотели узнать, что это за  особенная такая собака, с которой надо
так  чертовски аккуратно  обращаться.  А  Хэнк и  говорит  им:  "Лучшая,  --
говорит, -- собака этой породы во всем  штате". Ну, этот приятель со  сворой
подмигивает мне и говорит: "Ну что ж, поглядим!" -- лезет  в карман, достает
десятидолларовый билет и кладет  на капот: "Спорим.  Десять к одному. Десять
долларов против вашего одного, моя старая хромоногая дворняжка поднимет лису
раньше вашей чистокровной".  И показывает на свою собаку, -- а  на шее у нее
медали, лучше пса я не видал. Хэнк начинает вешать ему лапшу на уши, что  он
не может пустить собаку из-за хромой ноги  и еще  чего-то там, а парень ржет
ему  в  лицо, достает  еще  десятидолларовый  билет  и говорит:  "Ну  ладно,
двадцать к одному, и я попридержу  свою блошиную ферму на пятьдесят секунд".
Хэнк смотрит на меня, а я только плечами пожимаю -- машина Бена, охота Бена,
и тут Бен выходит и кладет на капот юксовый: "Заметано, дружище". У парня аж
челюсть отвисла. Я  имею в виду  пятьдесят секунд форы! Боже милостивый, это
даже  для неопытной собаки много. В общем, попал парень в переплет. Сглотнул
он пару раз, но  назад  не попрешь, посмотрел  так мрачно на Бена и говорит:
"Ладно"...
     ...И  по  мере  того  как  нарастает  ее  внимание, нарастает  ощущение
движения, все быстрее, быстрее, -- угрожающее  заявление -- "Прошлое смешно,
Вив;  в нем  нет ничего  законченного.  Оно не стоит  на месте,  как это ему
положено", --  и  вот наконец  ей  чудится, что она  летит с крутой  горы, и
главное  --  остановиться, но  она несется слишком  быстро:  <Юй. Смотри!
Краешек луны; как красиво..."
     -- Так вот, подъехали мы к ферме, и он говорит, что взять след у нас не
будет проблем, так как этот  лис-проходимец каждую ночь гуляет у него вокруг
курятника.  Хэнк,  значит,  тогда берет свою суку,  подводит ее к изгороди и
дает ей понюхать, и она в хорошем темпе уходит. Этот парень со своей собакой
тоже идет к изгороди и, пока Хэнк считает,  натравливает своего  пса. И тоже
пускает! А  чуть позже и  мы  выпускаем  остальных. Потом  мы с  этим парнем
залезаем  в  пикап  и едем  в  ущелье, узкий такой  каньон,  не  шире нашего
крыльца. Гон шел несколько часов, клянусь вам. Кругами, и вперед, и назад, и
снова вперед.  Я  Бену сказал,  говорю ему: "Я  такого хитрого  лиса в жизни
своей не видал. Сколько этот разбойник будет так идти, обгоняя всех,  да еще
на  таком  узком пространстве? Клянусь, не шире пятнадцати футов,  а  он все
идет!"
     ...Она  позволяет расплыться  картинке у  себя в глазах. Смотри, у этой
ели огненные перья. "И  кое-что из прошлого продолжает  тревожить настоящее,
мое настоящее... настолько сильно, что,  я чувствую,  я должен стереть  его,
уничтожить. Это одна из  причин моих ночных слез". Но  плач на самом деле не
так уж отличается от пения. Да. Или от лая этой собаки.
     (Молли,  растопырив  лапы,  карабкается  по  камням  к  черной  дышащей
расщелине, в которой исчез медведь. Она срывается с карниза и падает, лает и
прыгает снова, на  этот  раз  промахиваясь  и попадая в узкое темное  ущелье
между валуном и каменной стеной. Не прекращая лаять, она выбирается из него,
собирается  прыгать  снова и вдруг ощущает внезапно  навалившуюся  на  спину
тяжесть, которая  отшвыривает ее  назад, как жаркий кроваво-красный поводок,
захлестнувший ее тазовую кость.) И плач не Всегда означает нужду...
     -- Ну, в конце  концов,  как мы и боялись,  лис пошел на прорыв. Мы как
раз  подъезжали к другому концу каньона, когда услышали, что собаки изменили
направление и уходят в сторону фермы.  Мы разворачиваем пикап и устремляемся
за ними. Мы знали, что к  устью лощины надо успеть до них, так как дальше за
фермой начинаются дороги, масса речек и всякое такое -- там они будут бегать
неделями. В общем, когда мы подкатываем к изгороди, фермер уже стоит  там  и
смотрит вслед собакам, которые пылят на дороге... -- Но Боже ж мой, пусть он
оставит  меня в  покое...  -- И значит, как только мы  останавливаемся,  Бен
выскакивает  из  машины и  кричит фермеру: "Скажи, это  они  тут только  что
промчались?" И старина фермер отвечает: "Само собой". Бен вскакивает в пикап
и собирается гнать за ними, но тут Хэнк сзади, да они с этим парнем, который
спорил, сидели сзади, Хэнк и говорит: "Постойте" -- и кричит фермеру: "А как
бежала моя собака?"  Фермер вроде как ухмыляется и  отвечает: "Молодая сука?
Естественно,  первой".  Это,  конечно,  совсем доводит того  парня, ведь  он
проигрывает свои деньги и вообще, он и говорит: "А мой, ты не видел, которым
шел?" Фермер  кивает:  "Отчего  же,  сэр, видел.  Ваша собака  шла  третьей,
чуть-чуть только отставала от  лиса!" От  лиса, понимаете? Ии-хо-хо-хо!.. --
Старик снова  откидывается и  бьет  костылем по  пламени.  -- Ии-хо-хо-хо...
Чуть-чуть только отставала, понимаете? Бен оказался прав: и гончие, и лис --
все только  об одном и думали! Бегали за этой  маленькой  стервой всю  ночь!
Йи-хо! Бен потом еще несколько месяцев  смеялся над Хэнком, говорил, что она
принесет помет лисят! Ох ты Боже мой... хо-хо-хо!
     Старик покачал  головой,  оттолкнулся  и встал. Все еще посмеиваясь, он
отошел в  сторону  и замер на границе  света; Ли услышал,  как он мочится на
сухую вику, и продолжил быстрым шепотом.
     --  Понимаешь,  Вив? Со мной было так всю жизнь. Оно  все  время давит.
Пока  я  наконец не  понял, что  надо попробовать  избавиться от него, чтобы
свободно дышать. Дело не в том, что он во всем виноват, но я чувствовал, что
если хоть раз не осилю его,  не обойду его в чем-нибудь, то никогда не смогу
свободно дышать. И тогда я решил...
     Ли  резко обрывает себя.  Он видит, что она  не  слушает, --  может,  и
вообще ничего не слышала! -- а  смотрит в темноту, словно в трансе. -- В чем
дело? Неужели ему действительно нужно? Ой, собака... (Молли открывает пасть,
чтобы залаять, но  язык  словно прилип к гортани, и  она  падает) больше  не
лает. -- Вообще не слушает! Не слышала ни слова! Униженный и разъяренный, он
выдергивает свою руку --  ему-то  казалось, что она поощряет его продвижение
вниз  за ворот рубашки... А  все,  оказывается,  чтобы  выставить  его таким
дураком!
     Вздрогнув от  резкого движения Ли, Вив вопросительно  поворачивается  к
нему; Генри возвращается к костру.
     --  Слышите:  это  Молли,  заметили?  Она замолчала. Я ее уже давно  не
слышу. -- Не совсем доверяя  своему слуху,  он умолкает, давая послушать им.
(Над скалой  появляются блестящие в лунном свете  черные медвежьи глаза,  на
морде написано  недоумение, чуть ли не сожаление. Ее  так сжигает жажда, что
она переваливается через гребень в поисках ручья, который,  как ей помнится,
она пересекала.) Убедившись, что они тоже ничего не слышат, Генри наметанным
глазом окидывает склон и решает:
     -- Этот  медведь, он или  оторвался  от нее,  или разорвал  ее, одно из
двух. --  Он достает из кармана часы,  подносит к свету и смотрит на них. --
Ну ладно, что касается этого черномазого, спектакль закончен. Я не собираюсь
сидеть здесь и  слушать,  как эти  говноеды гонят бедную  лисичку.  Впрочем,
похоже, они вот-вот возьмут ее. А я пойду обратно. Вы, детишки, как, пойдете
или еще останетесь?
     -- Мы еще  останемся, -- отвечает Ли за  обоих и добавляет: -- Подождем
Хэнка и Джо Бена.
     -- Ну  как хотите.  --  Он берет  костыль. --  Доброй ночи. -- С прямой
спиной, чуть  покачиваясь, он  отходит  от костра, словно старый дух дерева,
пугающий полночный лес поисками своего пня.
     Ли смотрит ему  вслед и нервно покусывает дужку очков -- хорошо; теперь
можно  будет спокойно говорить, без  всех этих шпионских ужимок; Господи, он
ушел, и я смогу говорить! -- и ждет, когда замрет в отдалении звук шагов.
     ...Молли полу бежит, полукатится с гребня. Когда она наконец добирается
до ручъя, шкура ее охвачена  пламенем, язык тает во рту -- ЖАР ЖАР ЛУНА ЖАР,
--  и то, что вцепилось ей в  заднюю ногу, так разрослось,  что стало больше
самой ноги.  Больше всего ее горящего тела. -- Как только старик с треском и
руганью исчезает в темноте, Вив снова поворачивается к Ли, все еще удивленно
ожидая  объяснений:  что заставило  его  так резко отдернуть руку?  Или даже
раньше: почему он ее обнял? Лицо Ли сурово.  Он перестал грызть  дужку своих
очков и теперь, вынув из  костра  веточку, дует  на нее. Его лицо. Сложенные
чашечкой ладони  прикрывают  красноватое  мерцание  пламени, и все же... при
каждом  дуновении черты его освещаются изнутри  жаром гораздо более сильным,
чем  горящий прутик. Как  будто огонь,  сжигающий его внутри, рвется наружу.
"Что  это?"  -- Она  дотрагивается до его  руки; он издает короткий  горький
смешок и бросает прутик обратно в костер.
     -- Ничего. Прости. Прости, что я себя так вел. Забудь, что я говорил. У
меня  иногда  бывают  такие приступы  искренности. Но  как  сказала  бы леди
Макбет: "Сей приступ преходящ". Не обращай на меня внимания. Ты здесь ни при
чем.
     -- При чем, ни при чем... Ли, что ты пытался мне сказать перед тем, как
ушел Генри? Я не поняла...
     Он  поворачивается  и смотрит  на нее с  веселым недоумением,  улыбаясь
собственным мыслям.
     -- Конечно. Не знаю, о чем я думал. Конечно, ты не виновата. (И все же,
как выяснилось, она была виновата.) --  Он нежно прикасается к ее щеке, шее,
где уже  были его пальцы,  словно что-то подтверждая...  -- Ты же  не знала;
откуда ты могла знать? (Хотя откуда я мог знать об этом в тот момент.)
     -- Но что я не знала? -- Ей кажется, что она должна рассердиться на то,
как он говорит с ней,  и еще...  на многое другое... Но что за ужасная жажда
горит в его глазах!  -- Ли,  пожалуйста, объясни... --  Не  объясняй! Оставь
меня;  я  не могу быть  кем-то для всех!  --  Что ты  качал  говорить? -- Ли
возвращается к костру... Молли втаскивает свое тело в колючую ото льда воду.
Она снова пытается пить, и ее выворачивает. Тогда она просто вытягивается на
брюхе,  так что над  водой остаются лишь глаза и судорожно  дышащий нос: ЖАР
ЖАР ХОЛОД  холодная  яуна  ЛУНА ЖАР ЖАР ЖАР ЖАР... Он устраивается  на мешке
лицом к ней и берет ее руки в свои ладони. -- Вив,  я  постараюсь объяснить;
мне нужно это кому-то объяснить.
     Он говорит медленно, не отрывая глаз от ее лица.
     -- Когда я  жил  здесь, в  детстве, я  считал,  что Хэнк  -- величайшее
существо на свете. Мне казалось, что он все знает, все имеет, что он  вообще
все... за  исключением  одного, что принадлежало лично  мне. Что  это  было,
неважно, можешь считать это неким абстрактным представлением -- что-то  типа
чувства собственной важности, ощущения себя,  --  главное, что мне  это было
очень нужно, как любому ребенку нужно иметь что-то свое, и мне казалось, что
у меня это есть и никто никогда этого у меня не отнимет... а потом он забрал
у меня это. Понимаешь?
     Он ждет,  пока она  кивнет,  что поняла, --  теперь  его взгляд  мягче,
нежнее,  как  и прикосновение рук; хотя его все еще что-то сжигает...  --  и
только тогда продолжает:
     -- Тогда я попытался отнять у него это -- эту вещь. Я знал, что мне она
нужна больше, чем ему, Вив. Но оказалось... даже когда я получил ее... что я
не мог сравниться с ним. Моей она снова не стала, целиком моей. Потому что я
не мог... заменить его. Понимаешь? Я не мог дорасти до него.
     Он  отпускает  ее  руки, снимает  очки  и  массирует  переносицу  двумя
пальцами (естественно, в том, что мне не  удалось выложить в  тот  вечер все
начистоту,  я обвинял  Хэнка...),  они долго  сидят в тишине, прежде чем  он
собирается  с  силами продолжить. (...Хотя  теперь  я понимаю,  что она была
виновата  не меньше, впрочем, как и я сам и еще  полдюжины нужных и ненужных
деталей  моего  замысла. Но  тогда я не  был способен на  такие  болезненные
прозрения и, скоренько пренебрегнув Братской  Любовью, во имя которой  все и
совершал, взвалил все на брата, оловянную плошку луны и ее старые колдовские
прихваты...)
     --  И то,  что  я никак не  мог  до него  дорасти,  лишало  меня  моего
собственного места  и значения,  превращало  меня  в  ничто. А  я  хочу быть
кем-нибудь, Вив. И  тогда я  подумал, что  есть  только один способ добиться
этого...
     -- Зачем  ты мне все это рассказываешь, Ли? -- внезапно  спрашивает Вив
испуганным и  таким тихим голосом,  что  он  едва слышен за шуршанием  сухих
цветов у нее за спиной. Кажется, что он доносится из огромной пустой пещеры.
Она вспоминает, как внутри ее  набухала полая  тяжесть, когда она попыталась
подарить Хэнку живого ребенка. Это  воспоминание  наполняет ее тошнотой. "Он
что-то хочет от меня. Он не знает, что единственное, что у меня осталось, --
это  пустое  Вместилище   того,  чего  уже  нет..."  --  Зачем  ты  мне  это
рассказываешь?
     Он смотрит на нее, не надевая очки.  Он уже  готов был поведать ей, что
его возвращение  домой было вызвано  лишь жаждой  мести,  и как он собирался
использовать  ее в  качестве  орудия  этой  мести,  и  как он  осознал  свои
заблу