, очень  пышные, -- согласился  я, следя за  ножом. -- Учитывая
обстоятельства.
     --  Хорошо. --  Тффррр,  тффррр. -- Я рад. -- Колечки сосновой  стружки
падают  к его ногам.  Вив глубже зарывается в подушки, а я снова  отпиваю из
галлона с ежевичным вином. Его делает Генри. На поверхности плавали колючки,
жидкость  была густой от семечек, но после  того, как было выпито полбутыли,
вино текло как по маслу.
     Мы выжидали, недоумевая, что нас заставило, рискуя  миром и покоем, так
глубоко зайти на давно запретную  территорию, и  одновременно прикидывая, не
попробовать ли отбросить всякую  опаску и посмотреть,  как далеко можно  еще
продвинуться.  Наконец  Хэнк  промолвил:  "Да, ну, как я  уже  говорил,  мне
действительно ее очень жаль".
     Во мне все еще не угасла та, первая, злость.
     -- Да,  -- ответил я. Имея в виду:  "Еще бы тебе не было жаль, подонок,
после всего, что ты..."
     -- А?
     Шептание  ножа прекратилось, и  несрезанная  стружка, застряв, взвилась
посередине щепы.  Я перестал дышать:  неужели он услышал то, что я  подумал?
БЕРЕГИСЬ,  --  предупредил  мой  Старый  Охранник, --  У НЕГО НОЖ!  Но  Хэнк
продолжил   движение,   и  стружка,   благополучно  упав,  присоединилась  к
остальным;  я выдохнул  облегченно и разочарованно. Пустые надежды (и чего я
от него ожидал?). Земля продолжала  вращаться (а  как в этом случае поступил
бы я?), завершая  свой очередной нисходящий в бездну оборот. Вилась стружка.
Я отхлебнул еще домашнего вина Генри. Я корил себя за свою злость и был рад,
что он не стал обращать на нее внимания.
     -- Пора спать. -- Хэнк сложил нож и мягким движением ноги, облаченной в
носок, сгреб стружку в аккуратную кучку. Потом нагнулся и, взяв ее в ладони,
перенес в ящик для растопки: на завтрашнее  утро. Он потер  руки, избавляясь
от опилок и прочих сентиментальностей, и загрубевшие мозоли зашуршали друг о
друга,  словно были деревянными. -- Я  обещал  Джо помочь  ему  утром.  Вив!
Киска! -- Он потряс ее за плечо; Вив зевнула, и меж ослепительно белых зубов
показался язычок,  похожий на лепесток розы. -- Пошли в койку, о'кей?  Что и
тебе советую, Малыш.
     Я пожал плечами. Вив скользнула  мимо меня,  сонно улыбаясь и волоча за
собой овчину.  У  первой  ступеньки Хэнк остановился; глаза его на мгновение
встретились с моим взглядом: "Ммм... Ли... -- Блестящие, как зеленое стекло,
о  чем-то молящие, но вот он снова опускает  их  и принимается рассматривать
сломанный ноготь на большом пальце. -- Жаль, что меня там не было". Я ничего
не ответил -- в этом мгновенном неуловимом взгляде я прочел больше чем вину,
больше чем раскаяние.
     -- Правда, мне очень жаль -- может, я мог бы чем-нибудь помочь. -- Имея
в виду: "А было чем?"
     -- Не знаю, Хэнк. -- Имея в виду: "Ты и так сделал достаточно".
     -- Я все это  время думал  о  ней.  --  Имея в виду:  "Ты  считаешь,  я
виноват?"
     -- Да. -- Имея в виду: "Мы все виноваты".
     -- Ну  ладно, --  глядя на  исковерканный ноготь, и пытаясь  еще что-то
сказать,  еще что-то  спросить,  услышать,  и не  умея,  --  пожалуй,  пойду
дрыхать.
     -- Да, -- готовый ко всему, чего он только ни пожелает, -- и я.
     -- Спок-нок, Ли, -- бормочет сверху Вив.
     -- Спокойной ночи, Вив.
     -- Привет, Малыш.
     -- Хэнк.
     Имея в виду: "Спокойной ночи, но  лучше останься". Вив, тихая и легкая,
как сонный луч света, останься, поговори со  мной еще своими  глазами. Хэнк,
забудь все,  что я скрывал  за словами,  останься, скажи что-нибудь еще. Это
наш  шанс. Это  мой шанс.  В пользу  любви или ненависти, но  только чтобы я
наконец мог выбрать и утвердиться в них. Останьтесь, пожалуйста; пожалуйста,
останьтесь...
     Но они уходят. Напугав,  измучив и одарив меня своей близостью, бросают
одного.  Я в полной  растерянности. Мне кажется, мы  были так близко друг от
друга сегодня и почему-то промахнулись. Он  не рискнул  идти дальше, и я  не
смог. Сквозь  марево ежевичной каши и пьянящую кислоту  напитка, в то  время
как мой брат со своей женой исчезают на лестнице, уходя в свою личную жизнь,
спать, я  оглядываюсь назад, на  прошедший вечер,  и думаю: "Сегодня  у  нас
почти  получилось.  Немного  смелости  --  и все  бы получилось. В  какое-то
мгновение  мы были очень близки -- сердца наши набухли и созрели, открывшись
трепещущим пальцам друг друга... Чуть-чуть бы нежного мужества в этот дивный
момент -- и все бы изменилось".
     Но дыхание памяти  все еще колеблет такие мгновения, приводя в движение
всю паутину. Люди исчезают на ступенях лестницы, чтобы видеть сны друг друга
о прошедших грядущих днях,  о  минувших близящихся ночах; о солнечных лучах,
тяжело пересекающих расходящиеся по воде круги, как будто бессмысленные...
     Над зыбью реки  взлетает лосось с красными плавниками и иссиня-зеленыки
полосами, трепещет в блестящей невесомости, с оглушительным всплеском падает
на бок, снова взлетает и падает, и снова взлетает -- словно  пытаясь убежать
от  кошмара,  преследующего его  под  водой.  И,  снова  упав,  на этот  раз
опускается на  дно, чтобы спрятаться за камнем, изможденно прильнув брюхом к
песку и сдавшись на милость тюленьим вшам, грызущим его плавники и жабры.
     Стаи черных крикливых ворон  донимают кабанов.  Зеленое пиво мерцает  в
пульсирующих  отблесках плиты. Молли смотрит, как  в белых  морозных облаках
теряется ее жизнь. Флойд Ивенрайт бранит себя за то, что не смог  произвести
должного впечатления на Джонатана Б.  Дрэгера, и на  чем  свет стоит поносит
Джонатана  Б. Дрэгера за  то, что тот такой  внушительный и вынуждает Флойда
думать о  произведенном  им  впечатлении, а  потом  снова  себя  за  то, что
позволил  Джонатану  Б.  Дрэ-геру  так  важничать  и  требовать  от  кого-то
соответствующего поведения...  Виллард  Эгглстон  надеется. Симона  молится.
Виллард Эгглстон отчаивается. Грузовое судно подходит к Ваконде за последней
партией леса и гудит вульгарным низким голосом, как механический дракон...
     В  "Пеньке"  за  исцарапанным  столом  у  самого входа старый  Генри  с
компанией дружков, гораздо более  заинтересованных в бесплатной выпивке, чем
в его  рассказе, жует плохо подогнанными челюстями  и глубоко вздыхает. Взяв
кувшин за ручку, словно огромную кружку, он делает еще несколько глотков; он
уже обратил внимание,  что стоит ему налить себе в стакан, как кто-нибудь из
присутствующих  тут  же осушает  его, так что  он решает  не утруждать  себя
далее.  Он  умиротворенно сияет,  чувствуя,  что  раздувшееся  пузо  требует
ослабить ремень еще на  одну дырку. Впервые в  жизни у него находится время,
чтобы  выполнить  свои  столь долго  игнорируемые  общественные обязанности.
Почти  каждый  день  после  несчастного случая он прислоняет свой  костыль к
стойке  "Пенька", пьет,  судачит о былом, спорит с Бони Стоуксом и  смотрит,
как большие зеленые радужные речные мухи сгорают в неоне витрины.
     -- Тсс! Послушайте...
     Электрическое устройство Тедди неизменно восхищает старого Генри; и  то
и  дело  посредине  какой-нибудь  бурной  преамбулы  --  глаза  полузакрыты,
блуждающая  улыбка от  наплывающих  воспоминаний  --  он  обрывает  себя  на
полуслове:  "Тесс!  Тесс! Вот сейчас слушайте..."  И, уловив  приближающееся
жужжание  еще  невидимой жертвы, обращает  заросшее седыми  волосами  ухо  к
электросистеме. "Слушайте... Слушайте..." Голубоватая  вспышка, и обугленный
труп  присоединяется к  своим предшественникам, валяющимся на  пороге. Генри
шмякает костылем по столу.
     --  Сукины  дети? Видали?  Еще  одна, а?  Боже  ж ты мой,  ну  и хитрое
устройство! Современная научная технология -- вот тебе и вся штука. Я всегда
говорил, с тех  пор как увидел лебедку, главное -- технология. Да,  скажу  я
вам, мы проделали немалый путь. Помню... вы, конечно, не поверите -- все так
быстро  меняется,  ну каждый день...  И  все  же, Бони, старый  чистоплюй...
постой-ка, кажется, это было...
     Молодой  Генри,  с  модными   черными  усами,  как   белка  по  стволу,
карабкается  по крутому  склону --  руки мелькают  стальными  вспышками,  --
чтобы,  отвязать  своего пьяного  кузена  Ларимора, запутавшегося в воловьих
поводьях.  Стремительный, молчаливый  и  мрачный  юный Генри  с  компасом  в
кармане штанов и тесаком за отворотом сапог...
     -- Слушайте! Слышите? Аа-ааа... бэмс! Готова. Сукины дети, а? Еще одна.
     А в глубине бара Рей и Род -- субботний оркестр, -- уже переодевшиеся в
джинсы  и  рабочие  рубашки,  сидят друг против друга и  пишут  письма своим
девушкам.
     -- Как пишется "пренебрежительный"? -- спрашивает Рей.
     -- Что пишется?
     -- "Пренебрежительный"! Ну что ты в натуре! "При-ни-бри-жительный"! Ты,
чего,  не  знаешь,  что  ли?  Ну  например:  <<Я  знаю,  что  он  тебе
пренебрежительно лжет и говорит про меня всякое".
     -- Постой-ка! -- Род хватает письмо Рея. -- Кому это ты пишешь? Дай-ка,
дай-ка!
     --  Поосторожней, парень!  Остынь! Ручками-то не  мельтеши! Кому  надо,
тому и пишу...
     -- Да ты же пишешь Ронде Энн Нортрап!
     -- ...кому захочу, тому и буду...
     -- Вот как? Ну смотри, если узнаю, мокрого места не оставлю!
     -- Значит, вот как.
     -- И поделом тебе.
     -- Значит, ты и не отпираешься.
     -- А чего отпираться!
     И оба снова погружаются в свои  письма. Это повторяется уже восемь лет,
с  тех  пор как  они начали  играть  на дансингах в  маленьких городках,  --
ругаются, ухлестывают за одной и той  же женщиной,  уверяя ее, что уже давно
мечтают отделаться от того, другого, болвана, вырваться из этой грязной лужи
и, в конце концов, прославиться где-нибудь на телевидении... Вечно на  ножах
и навечно связанные  неудачей и неизбежными оправданиями: "Меня бы уже давно
не было в этой выгребной яме, голубка, если бы не этот вонючий болван!" Сжав
зубы,   они  усердно   трудятся.   Рей   задумчиво   устремляет   взгляд   в
противоположный  конец  бара,  где  Генри,  дойдя  до  самого драматического
момента в своем рассказе, для усиления впечатления лупит костылем по стулу.
     -- Ты  только послушай этого старого дурака! -- сплевывает Рей на  пол.
-- Можно подумать, он глухой.  Чего он так орет?! Перекрикивает  всех, точно
как глухой.
     -- Может, он и есть глухой. Такой старый вполне может быть глухим.
     Но  старик,  увлеченный судьбой  мух,  проявляет  почти  нечеловеческую
остроту слуха.
     -- Слушайте. Слышите, летит? Слышите ее? Бзззз-бам!
     --  Господи  Иисусе!  Дай  десять центов  --  может,  мне  удастся  его
заглушить.
     Игровой автомат  начинает журчать,  лаская монетку, и  вспыхивает.  Рей
возвращается на место, насвистывая прелюдию:

     Перл на земле и в небесах,
     Горишь бриллиантом ты у Господа в короне...

     Он доволен собой.  "Настанет день, и я прославлюсь, -- говорит он себе.
--  Мемфис.  Теннесси.  Все  будет.  Близится  мой  час. Расстанусь с  этими
идиотами.  Отряхну прах  их со своих ног. Да, Род,  голубчик,  придется тебе
смириться с  этим. И  тебе Ронда  Энн, милая  белокурая потаскушка и  ничего
больше, -- маме о тебе не напишешь..."
     -- Так что  помяните мои  слова, парни, -- восклицает Генри, -- мы  еще
покажем,  вот  увидите!  --  Что Генри собирался показать,  толком  никто бы
сказать не  мог, зато ни у кого не оставалось никаких сомнений в глубине его
уверенности. -- Все эти новые машины, новые технологии... мы посрамим их!
     --  А  как  пишется  слово   "недавно   "?  --  Теперь  Род  испытывает
затруднения.
     -- Так же, как "пренебрежительный", -- отвечает Рей. -- Да гори они все
синим пламенем, Мемфис, Теннесси, встречайте!
     -- Грядет наш день! -- провозглашает Генри.
     --  Нет! Нет-нет-нет!  -- откликается Бони  Стоукс,  умеющий откапывать
трагедию, почти как медведь, откапывающий пустые консервные банки на свалке,
--  кто-кто,  а он умеет  видеть все в  мрачном  свете, невзирая ни на какой
щенячий оптимизм. -- Нет, Генри,  мы уже слишком стары.  Наш день подходит к
концу, и небосклон уже затянуло тучами.
     --  Тучами? Ха-ха-ха!  Ты  только взгляни на этот  закат! Где ты видишь
тучи?
     В октябре в Орегоне,  когда на полях горит стерня тимофеевки и  плевел,
кажется,  огнем занимается и  само небо. Тучи воробьев, как искры от костра,
разлетаются с  красных осиновых зарослей, на реке прыгает лосось,  а она все
катит свои литые воды...
     Вниз по течению,  у причала Энди,  на обгоревшем кедровом  пне шипело и
потрескивало  солнце,  словно яблоко,  пускающее  сок  на  жарких  противнях
облаков бабьего лета. Засыхающий ягодник и клены  на склонах холмов полыхали
всеми цветами красного --  от темно-кирпичного до кроваво-алого. Поверхность
реки раскалывалась, чтобы выпустить на воздух лосося, а потом  долго кругами
отмечала место его  прыжка.  В малиновой грязи на  отмелях копались колпицы,
веретенники прыгали  с  камышины  на камышину,  оглашая окрестности  резкими
криками  "клик-клик!", словно  каждая тростина  не  только напоминала  своим
видом  кочергу, но и  была раскалена,  будто только что из  печи. Маленькими
огненными стайками летели к югу нырки и черные казарки.
     То был колокол Хэнка.
     Он с Ли  и Джо Беном сидел в покачивающейся на волнах лодке и наблюдал,
как садится  солнце. Впервые за много  недель они возвращались домой еще при
свете солнца.
     Вот звонит колокол Хэнка.
     -- Нам везет, -- говорит Хэнк. -- Знаете? Погода-то какая.
     Джо Бен с готовностью кивает.
     -- Ну! А я  тебе разве не говорил, что так и  будет? Мы как у Христа за
пазухой. Разве еще сегодня утром я тебе не сказал -- отличная погода! Добрый
день, благословенный день.
     Он восторженно вертелся  на носу  лодки, поворачивая свое исковерканное
лицо то влево, то вправо, пытаясь ничего не пропустить. Хэнк и Ли обменялись
добродушными улыбками у него за спиной. Но, несмотря на улыбки, и они помимо
своей воли разделяли его бьющий через  край энтузиазм. Ибо это действительно
был благословенный день,  самый восхитительный  с  момента возвращения  Ли в
Орегон.  Начался  он с кофейного торта  с фундуком и  ежевикой, который  Вив
испекла к завтраку, и чем дальше шло время, тем  лучше он  становился; улица
их встретила холодным бодрящим воздухом с чуть кислым привкусом -- так пахли
опавшие яблоки;  небо было чистым,  но ничто  не предвещало измождающей жары
предыдущих дней; прилив нес  их лодку вперед  на максимальной скорости...  а
потом --  и,  наверное, это-то  и  было  истинным  знаком  благословенности,
подумал Ли -- они, как всегда, бесплатно  перевезли  Леса Гиббонса на другой
берег, высадили его,  и он, по  своему  обыкновению, принялся  выражать свою
благодарность, уверяя,  что  терпеть не  может  быть в  долгу, чтобы  они не
сомневались... И тут он поскользнулся и, кувыркаясь словно  пьяная обезьяна,
полетел прямо в ледяную воду, плюхнувшись рядом с лодкой.
     Когда  он  вынырнул,  отплевываясь и чертыхаясь, Хэнк и  Джо Бен просто
взвыли от хохота,  и деланное дружелюбие Леса  было поколеблено этим смехом.
Он вцепился  в борт  и  уже с нескрываемой яростью завопил, что единственная
его  мечта, чтобы весь сраный выводок Стамперов подох бы, и побыстрее! Чтобы
всех этих  ржущих Стамперов  перерезали бы и потопили!  Скатертью  дорога им
всем в выгребную яму!..
     Ли не мог  удержаться от улыбки,  глядя на эту неконтролируемую вспышку
ненависти,  и уже в  голос  рассмеялся,  когда  его  брат,  выловив  Леса  и
переправив   его   в   лодку,   спокойно  и   с   христианским   сочувствием
поинтересовался, предпочитает ли Лес ехать в город мокрым как мышь,  или его
перевезти назад переодеться?  "А мы  тебя подождем,  не бойся.  Так что, как
скажешь..."
     Лес  сглотнул, помолчал  и еще  раз  сглотнул.  Посиневшие губы  начали
расползаться в комичной улыбке.
     -- Не,  Хэнк,  не-не, не  могу вас,  ребята, т-т-так,  --  простучал он
зубами.
     Хэнк пожал плечами:
     --  Как  скажешь, Лес, старина. -- Хэнк  с озабоченным  видом вылез  из
лодки и, поддерживая трясущегося Леса, довел его до берега.
     Несмотря  на  задержку,  они  были на  месте намного раньше обычного --
прибывающая  в  реке  вода почти  вдвое  увеличила  скорость лодки. Грузовик
завелся мгновенно. И циветта, как и всегда приютившаяся под капотом, яростно
выгнув спину, начала  отступать, однако впервые за все это время молча и  не
издавая возмущенного  воя. Дядя Джо прибыл без опозданий и любезно предложил
каждому по  плитке шоколада; вместо привычной похоронной песни Энди играл на
своей губной гармонике какой-то бодрый мотивчик; а потом в  нескольких милях
от лесоповала, только они миновали перевал, на дорогу, чуть не  врезавшись в
их машину, выскочил олень. А когда  они резко  затормозили,  он метнулся  на
прогалину и любезно подождал, пока Хэнк  достанет  из ящика с  инструментами
свою мелкашку и зарядит ее. Пуля вылетела с легким свистящим звуком и попала
ему  в хребет,  чуть ниже  шеи, куда  Хэнк  и целился;  олень повалился, как
марионетка, у которой  одновременно  обрезали все ниточки. Джо, Хэнк и Энди,
работая бок о бок с такой скоростью, которая сделала бы честь профессионалам
с консервной  фабрики,  выпустили из него кровь, очистили  от внутренностей,
отрезали  голову и  копыта и закопали  все улики  меньше чем за пять  минут.
Рядом  с  прогалиной,  выбранной  оленем,  нашлось  даже  дуплистое  дерево.
"Удивительно услужливый тип попался", -- сообщил Хэнк, поднимая тушу к дуплу
и прикрывая ее черничником.
     -- Вот уж  точно!  -- откликнулся  Джо Бен.  -- Мы сегодня у  Христа за
пазухой. Все будет тип-топ! Молочные реки,  кисельные берега! Сегодня все за
нас,  разве  нет?  Нет?  Могу  поспорить,   все  святые  сегодня  заодно  со
Стамперами.
     Похоже, святые влияли и на  лебедку, и  на всю эту злобную, мстительную
компанию тросов и изъеденного временем железа.  За целый день перетаскивания
двухтонных бревен  к рангоуту систему заело всего один раз. Все  замерло  со
скрежетом -- трос заело в  барабане. Но и тут святые не подвели, удача снова
сопутствовала  им; вместо того чтобы  идти  за запчастями,  Хэнк управился с
помощью   плоскогубцев  и  молотка  так  молниеносно,  что   даже  не  успел
израсходовать  весь запас слов,  который он  хранил на случай  поломки. Весь
оставшийся  день лебедка работала как часы.  Да и все  оборудование -- пилы,
трактор, кран --  вело себя так же  услужливо и  любезно,  как  и  олень  на
дороге.
     --  Нет,  вы понимаете, --  говорил  Хэнк, -- что  мы сегодня отгрузили
восемь грузовиков? Честное слово, восемь. Господи, я даже не припомню, когда
нам столько  удавалось сделать! Кажется, только когда  мы работали  в парке,
где все  было  ровненько  и  дорожки повсюду. Нет, я и впрямь  доволен. Черт
побери, мне это правда нравится! -- Хэнк отпустил ручку мотора,  и,  пока он
потягивался и распрямлял позвоночник, лодка полетела вперед  как  стрела. --
Как  тебе  это нравится, Малыш? -- Он игриво толкнул  Ли  в  плечо.  --  Что
скажешь? Устал? Сколько ты сегодня бревен наотправлял?
     Ли распрямил плечи под подтяжками.
     --   Знаешь,  что-то  странно,   --   задумчиво  и  слегка  недоумевая,
откликнулся он. -- Не понимаю, но я даже не устал. Как ты думаешь,  может, у
меня выработался иммунитет?
     Хэнк подмигнул Джо Бену:
     -- Ты хочешь сказать, что "не подыхаешь от усталости"? Ну что ж, вполне
возможно. -- И он вновь обратился к мотору, опустив голову и пряча улыбку.
     -- Честно говоря, Хэнк, впервые,  с  тех пор как был приговорен к этому
тросу, я чувствую  себя совершенно нормально. Нет, ты не подумай только, что
я  убаюкиваю себя этим  ложным оптимизмом, --  поспешно  добавил Ли, заметив
улыбку на  губах Хэнка.  -- Я  понимаю,  что сегодня просто все  шло хорошо.
Чистое совпадение.  Может, такое  еще  и произойдет, но  рассчитывать на это
нельзя. Конечно, может, через месяц и наступит еще один такой благословенный
день,  но кто поручится, что  завтра не бу