рой столкнутся другие силы, более  великие
люди...
     Джонатан Бэйли  Дрэгер просыпается в мотеле в Юджине, бросает взгляд на
часы и присаживается за стол к своим записям, чтобы уточнить  время встречи:
так... он должен быть к обеду  у Ивенрайта в  три: час  на одевание,  час на
езду... и час на испытания в доме Ивенрайта...
     Но на  самом деле он не  испытывает такого уж отвращения  к предстоящей
встрече.  Неплохой заключительный аккорд. Он снова  откидывается на подушку,
не выпуская из руки  записной книжки, и, улыбаясь, записывает: "Само по себе
высокое положение не  может вызвать у  другого честолюбивых  помыслов, точно
так  же  как  пища  не  всегда в  состоянии  вызвать  аппетит...  однако вид
начальства,  питающегося сливками, так  сказать... может  заставить человека
пройти  сквозь  огонь и  воду,  только  чтобы оказаться  за одним  столом  с
начальством, даже если он будет вынужден  собственноручно поставлять сливки.
-- И добавляет: -- Или индейку".
     А  Флойд Ивенрайт, выйдя из ванной, спрашивает у жены,  сколько времени
осталось до  приезда гостя. "Три часа, -- отвечает  она из кухни. --  Ты еще
вполне успеешь отдохнуть... всю ночь проболтался черт знает где! И какие это
такие „важные" дела у тебя, интересно, были ночью?"
     Он не отвечает. Натягивает брюки, рубашку и, взяв в руки туфли, босиком
идет в гостиную. "Три часа",  --  замечает  он  вслух и  усаживается  ждать.
"Господи, три часа! Хэнку хватит времени, чтобы встать и встряхнуться".
     (Вив возвращается  с супом и  бутербродами, ставит  все на поднос, и мы
принимаемся за еду, глядя на парад оркестров и акробатов;  раз в пять  минут
мы перебрасываемся ничего не  значащими репликами, потом она замечает что-то
вроде: "Вот эта хороша, в блестках..." -- "Да, действительно хороша".
     Я еще только начинаю осознавать, как славно потрудился Малыш...)
     В кабинете у  доктора я снова беру  предложенную сигарету и на этот раз
сажусь. Я  чувствую, что  уже  неуязвим  для  его  оскорбительных  намеков и
хитростей.
     --  Я предупреждал,  --  улыбается  он,  --  что ты,  возможно,  будешь
разочарован.
     -- Разочарован? Его  советом и легкой лаской?  Доктор,  я  вне  себя от
радости. Я еще не забыл то время, когда подобные слова влекли за собой  куда
как более тяжелые последствия.
     -- Интересно. Вам  не часто доводилось беседовать? Старина Генри всегда
предпочитал  монологи. Скажи, а может,  тебе просто было неинтересно слушать
старика?
     --   Что   вы  хотите  этим  сказать,  доктор?  Мы  с  папой  не  часто
разговаривали, но у нас с ним не было секретов друг от друга.
     Он награждает меня понимающей улыбкой.
     -- И даже у тебя от него? Ни малейшей тайны?
     -- Не-а.
     Он  откидывается на  спинку  крутящегося стула и, со свистом  и скрипом
вращаясь то туда, то обратно, окунается в прошлое.
     --  И  все  же такое  ощущение, что  от  Генри  Стампера  всегда что-то
скрывали, -- замечает он. -- Я убежден, что ты не помнишь  этого, Леланд, но
несколько  лет  тому назад по городу  ходили  слухи, --  он  бросает на меня
взгляд, чтобы убедиться, что я это помню, -- о  Хэнке и его взаимоотношениях
с...
     -- Доктор, наша семья не  отличается любопытством, -- сообщаю ему я. --
Мы не вывешиваем бюллетени о наших взаимоотношениях...
     -- И все же...  я ничего не хочу сказать...  и все  же весь город был в
курсе происходящего -- не знаю,  насколько это соответствовало истине,  -- в
то время как Генри находился в полном неведении.
     Я  чувствовал,  как  во  мне  нарастает раздражение  к  этому человеку,
вызванное  не   столько   его  намеками,  сколько   пренебрежением  к  моему
беспомощному отцу.
     --  Боюсь,  вы  запамятовали доктор,  --  холодно  заметил я,  --  что,
несмотря  на  свою неосведомленность, Генри раз за  разом умудрялся обводить
вокруг пальца самых больших хитрецов этого города.
     --  О,  ты меня не понял... я совершенно не  хотел подвергнуть сомнению
компетентность твоего отца...
     -- Конечно, доктор.
     --  Я просто... --  Он запнулся и покраснел,  чувствуя,  что на сей раз
запугать меня будет не так-то просто. Надув  щеки,  он собрался было  начать
сызнова, но в  это  мгновение в дверь постучали. Вошла сестра сообщить,  что
снова пришел Бони Стоукс.
     -- Попросите его  подождать, мисс Мэхон. Отличный старик, Леланд; точен
как часы... О, Бони, заходи... Ты знаком с юным Леландом Стампером?
     Я  уже  начал вставать, чтобы  предложить дряхлому скелету  собственный
стул, но он положил руку на мое плечо и задушевно покачал головой:
     -- Не вставай, сынок. Я пойду взгляну на  твоего  бедного отца. Ужасно,
-- горестно произнес он. -- Ужасно, ужасно, ужасно.
     Он нежно придерживал меня на стуле, словно я был свадебным генералом; я
пробормотал "здравствуйте",  пытаясь сдержать рвавшийся  из меня крик: "Руки
прочь, старая крыса!" Стоукс вступил с  доктором в обсуждение  ухудшающегося
состояния Генри, и я снова попытался встать.
     --  Постой,  сынок, --  сжалась рука на  моем плече. --  Может, ты  мне
расскажешь, как дела дома,  чтобы  я мог  передать  Генри, если он придет  в
себя? Как Вив? Хэнк? Боже ж мой, ты даже представить  себе  не можешь, как я
был  потрясен известием, что он потерял своего лучшего друга.  "Смерть друга
-- все  равно что тень на солнце", -- говаривал мой отец.  Как он переживает
все это?
     Я отвечаю, что не видел своего брата со дня несчастного  случая, и  оба
крайне поражены и удивлены моим заявлением.
     -- Но вы ведь увидитесь сегодня? В День Благодарения?
     Я  отвечаю, что у меня нет никаких  причин  тревожить  беднягу и что  я
дневным автобусом уезжаю в Юджин.
     -- Возвращаешься на Восток? Так скоро? Ох-ох-ох...
     Я говорю, что уже собрался.
     -- Ну  и ладно, ну и ладно, -- откликается доктор и добавляет: -- И чем
ты собираешься заняться, Леланд... теперь?
     Я тут  же  вспоминаю  о письмах,  отправленных Питерсу,  ибо изысканное
ударение,  сделанное им в  конце вопроса на "теперь",  мгновенно  заставляет
меня заподозрить --  полагаю, на это он и рассчитывал, -- что его намек лишь
в  малой степени  отражает  распространившиеся уже сплетни;  может, каким-то
образом ему  удалось перехватить письма и  с  самого  начала он  был в курсе
моего замысла!
     --  То  есть  я хочу  спросить, -- добрый  доктор  продолжает  на ощупь
продвигаться вперед,  чувствуя, что  подбирается  к обнаженному нерву, -- ты
собираешься  вернуться  в колледж?  Может,  преподавать?  Или  у  тебя  есть
женщина?
     -- У меня еще нет конкретных планов, -- робко отвечаю  я. Они напирают,
и я оттягиваю время  при  помощи классической психиатрической  уловки:  -- А
почему вы спрашиваете, доктор?
     -- Почему? Ну, я просто интересуюсь... всеми своими пациентами. Значит,
снова на Восток, а? Так? Что преподавать? Английский? Драматургию?
     -- Нет, я еще не закончил...
     -- Значит, снова в школу?
     Я  пожимаю плечами, все больше  ощущая себя второкурсником на  приеме у
декана.
     -- Наверное.  Как я  уже сказал, у меня  еще нет планов. Здесь, похоже,
дело закончено...
     --  Да, похоже  на то.  Значит,  обратно  в  школу?  -- Они  продолжают
загонять меня в угол: один --  взглядом, другой -- вцепившись, как вилами, в
плечо. -- А какие у тебя сомнения?
     -- Я еще не знаю как заработать... Подавать на стипендию уже поздно...
     -- Да что ты! -- щелкает пальцами доктор, прерывая меня. -- Разве ты не
понимаешь, что старик уже все равно что в могиле?
     -- Аминь, Господи, -- кивает Бони.
     -- Ты ведь понимаешь это, не правда ли?
     Пораженный  его беспричинно откровенным заявлением, я  жду продолжения,
чувствуя себя уже не столько второкурсником, сколько подозреваемым. Когда же
они собираются вынести обвинение?
     --  Кто знает,  может, по закону твой отец и не будет  объявлен усопшим
еще неделю,  а то и две. Он упрямый -- может, и месяц продержится. Но как бы
он ни был упрям, Леланд, Генри Стампер -- мертвец, можешь не сомневаться.
     -- Постойте! Вы меня в чем-то обвиняете?
     -- Обвиняем? -- Он даже загорелся при этой мысли. -- В чем?
     -- Что я имел какое-то отношение к этому несчастному случаю...
     -- Господи, конечно нет,  -- смеется он. -- Ты слышал его, Бони? -- Они
оба смеются. -- Обвиняем в том, что ты... -- Я тоже  пытаюсь рассмеяться, но
смех мой звучит,  как кашель  Бони.  --  Я  только  говорил,  сынок... -- он
подмигивает  Бони, -- что, если  тебе это интересно, ты получаешь пять тысяч
долларов после  того, как он  будет  официально объявлен скончавшимся.  Пять
кусков.
     -- Верно, верно, -- вторит ему Бони. -- Я как-то не подумал, верни.
     -- Правда? Есть завещание?
     -- Нет, -- отвечает Бони. -- Страховой полис.
     -- Просто я знаю, Леланд, потому что помогал Бони... врач должен знать,
как говорится... направлял в его агентство потенциальных клиентов...
     --  Это  начал  еще  папа, -- гордо сообщает  мне Бони.  -- В девятьсот
десятом. Страхование Жизни и от Несчастных Случаев.
     -- А лет десять назад Генри Стампер обратился к нам, даже не помышляя о
страховке, и я его направил...
     Я вытягиваю руку, чувствуя, что у меня начинает кружиться голова.
     --  Постойте,  подождите минуточку. Вы  хотите,  чтобы я поверил, будто
Генри Стампер  регулярно  оплачивал полис в  пользу  наследника, которого за
двенадцать лет ни разу не видел?
     -- Абсолютно верно, сынок...
     -- А за предшествовавшие двенадцать на которого и взглянул-то не  более
полдюжины раз?  Последним  напутствием которому  было "поднимай  свою жопу"?
Доктор, есть пределы доверчивости...
     --  Так  зачем  же  ты  вернулся  домой?  --  взвизгивает  Бони, слегка
встряхивая меня  за плечи. -- Ты должен получить этот полис. Чтобы вернуться
в школу.
     Его напористость пробуждает во мне слабые подозрения.
     -- А  что,  --  я  скольжу  взглядом по  его  руке, -- для  того  чтобы
вернуться домой, нужны какие-то особые причины?
     -- А когда увидишь Хэнка, -- прерывает меня доктор, -- передай ему, что
все мы... думаем о нем.
     Я отворачиваюсь от старика.
     -- А почему вы все о нем думаете?
     -- Господи, разве  все  мы  не  старые друзья этой семьи? Знаешь,  меня
привез  сюда мой внук. Он сейчас в приемной.  Пока я буду у Генри, он  может
отвезти тебя на машине. -- Работают слаженно, как одна команда. Я уже был не
второкурсником  и  не свадебным генералом,  а  подозреваемым  в  лапах  двух
кафкианских  следователей,  набивших  руку  в  сокрытии  обвинения  от своей
жертвы. -- Ну как? -- спрашивает Бони.
     Скрипя и пыхтя, доктор поднимается со стула, чтобы ответить за меня.
     --  Невозможно отказаться от такой услуги, не  правда ли? -- Он обходит
стол, и при приближении этого Джагернаута я чувствую, что попал в ловушку.
     -- Постойте, подождите, люди, --  требую  я, пытаясь подняться на ноги.
-- Какое вам дело, увижусь я с братом или нет? Чего вы хотите?
     Оба искренне недоумевают и изумлены моим вопросом.
     -- Как врач я просто...
     -- Знаешь,  что...  -- Рука  Бони  снова  вцепляется в  меня.  -- Когда
увидишь Хэнка,  передай ему или  его жене,  что  наша  автолавка снова будет
ездить  по  этому маршруту. Скажи,  что мы  с радостью  будем  выполнять его
заказы, раз  машине все равно  придется делать там крюк.  Пусть, как всегда,
вывесят на флагштоке, что им надо. Тебя не затруднит сделать мне одолжение?
     И, отчаявшись, я перестаю отыскивать причины их настойчивости: я просто
больше  не могу  сопротивляться  их давлению. Пусть этим занимается Хэнк, он
привык к этому. Я говорю Стоуксу, что все передам Хэнку, и пытаюсь двинуться
к двери;  его цепкие  коготки выпроваживают меня в приемную  и там  неохотно
отцепляются от моего плеча.
     -- Послушай, Бони, -- замечает доктор, -- может, послать  Хэнку индейку
по случаю? Могу  поспорить, что за всеми делами они не  успели купить. -- Он
запускает руку под халат в поисках кошелька. --  Вот, я плачу  за птичку для
Хэнка. Ну как?
     -- Это  очень  по-христиански, -- серьезно  соглашается Бони.  -- Ты не
согласен, сынок? Обед в День Благодарения без старой запеченной курочки и не
в обед как-то, а?
     Я  сообщаю  им,  что полностью  разделяю  их чувства  относительно  Дня
Благодарения, и снова пытаюсь прорваться к  двери, но костлявая рука сжимает
мое плечо, и, более того,  я вижу, что путь мне преграждает прыщавый Адонис,
тот самый, что крал плитку шоколада в баре.
     -- Это мой  внук, -- сообщает  Бони. --  Ларкин.  Ларкин, это -- Леланд
Стампер. Ты отвезешь его к дому Стамперов, пока я навещаю старого Генри.
     Внук  ухмыляется,  хрюкает,  пожимает  плечами,  играет  молнией  своей
куртки, делая вид, что не помнит нашей предыдущей встречи.
     -- Да,  знаете, что я подумал... -- Доктор продолжает возиться со своим
бумажником. -- Могу
     поспорить,  в  городе  найдется   тыла  людей,  готовых  купить   Хэнку
праздничный обед...
     -- Мы соберем ему корзину! -- восклицает Бони. Я пытаюсь объяснить, что
вряд ли Хэнк  находится в таких стесненных обстоятельствах, но  понимаю, что
это  не милостыня  с их стороны  и дело  не  в том, что он нуждается.  -- Не
забудь клюквенного варенья, сынок, ямса, миндаля в сахаре...  а если еще что
нужно, позвони мне,  слышишь?  Мы позаботимся. -- Им просто хочется  сделать
ему подарок.
     -- Ларкин, отвезешь мистера Стампера и сразу же возвращайся за мной.  У
нас есть дела...
     Но зачем  им это надо?  --  вот  в  чем  вопрос. Зачем и для чего?  Эти
непомерные  подношения  совсем  не   походили  на  страсть   Леса   Гиббонса
ниспровергнуть героя с пьедестала. Ведь герой уже ниспровергнут. Так  к чему
же эти благодеяния? И,  похоже,  такую потребность испытывали не только  эти
два клоуна, но и большая часть горожан.
     -- Ты не знаешь, что им надо от  моего  брата? -- спрашиваю я у внучка,
следуя за ним через стоянку под проливным дождем. -- К чему все эти щедроты?
Чего они хотят?
     --  Кто  знает?!  --  мрачно  отвечает  он  и  точно  так  же  наотмашь
распахивает  дверцу машины, как и несколько  дней  назад, когда  обдал  меня
струями гравия. -- Какая разница? -- добавляет он, садясь за руль.  Я обхожу
машину  с другой стороны  и слышу,  как он бормочет: --  Да и кого это может
интересовать?
     "Например, меня", -- про себя отвечаю я, закрывая дверцу; но прежде чем
уделить внимание этим  серьезным вопросам, следовало бы спросить себя, а  не
плевать  ли  мне  вообще  на  странные  и  замысловатые   цели  странного  и
замысловатого  городка Ваконда-на-Море. Плевать.  И вполне  увесисто.  Если,
конечно,  случайно, необъяснимо случайно его странные  цели не влияют на мои
собственные...
     -- Сука.  -- Внучок проворно  нажимает на газ  и, разбрызгивая лужи,  с
визгом  выворачивает  со  стоянки.  --  Надо побыстрей  оказаться  дома,  --
сообщает он, опасаясь, как бы не всплыл сюжет с шоколадом. -- А вместо этого
приходится куда-то мотаться.
     -- Совершенно согласен, -- подтверждаю я.
     -- У нас вчера  был последний матч. С "Черным торнадо" из Норт-Бенда. В
третьем иннинге разбил себе колено.
     -- Поэтому-то он и был последним?
     --  Не, я  в  этом  деле  только  третья  скрипка. Но  обернуться  надо
побыстрее, и домой...
     -- Потому что ты всего лишь третья скрипка?
     --  Не,  потому что колено  разбито.  Скажи, твой  брат  знает, что  мы
пользуемся его финтом при подаче?
     --  Не могу  сказать, -- отвечаю я,  изображая интерес к его спортивным
успехам, но на самом деле пытаясь сформулировать собственные ощущения. -- Но
я передам ему эту информацию,  когда доберусь до дому... вместе с бесплатной
индейкой и клюквой. -- Теперь это будет несложно, теперь у меня есть причины
для возвращения домой:  мне нужен страховой полис  -- это  я скажу Хэнку,  а
также попутчик -- это я скажу Вив... Так что я вполне смогу...
     -- Чертовски хитрый финт,  -- продолжает внучок, -- и при подаче, и при
отборе  мяча. Изобретение Хэнка Стампера! Чертовски хитрый! Благодаря ему мы
выиграли  у "Скагита".  Раздолбали его в  пух и  прах.  В  третьей  четверти
обыгрывали их на тридцать очков, а я играл всю четвертую.
     -- И поэтому ты участвовал во вчерашней игре?
     -- Нет, -- неохотно откликается он. -- Я вступил, когда  мы проигрывали
двадцать шесть  очков.  Они сделали  нас  сорок  четыре--одиннадцать, первый
проигрыш за этот сезон  после Юджина.  -- И,  помолчав, добавляет с какой-то
вопросительной  интонацией:  --  Норт-Бенд  все  равно  ничего  из  себя  не
представляет! Если б мы были в форме, они бы ничего не смогли сделать!
     Я  предпочитаю  не  комментировать; откинувшись  назад  и  размышляя  о
предстоящей  встрече, я  понимаю,  что приготовленная мною для Вив  фраза не
убеждает даже меня самого. Потому что я на самом деле хочу, чтобы она уехала
со мной на Восток...
     -- Не.  Ничего  крутого в них  не было, --  продолжает мой  шофер сам с
собой.  -- Просто мы выдохлись, вот и все;  я-то  знаю, что  дело  именно  в
этом...
     И,  слушая,  как  он себя убеждает,  и пытаясь  убедить себя, я начинаю
подозревать,   что  все   это  гораздо  сложнее,  чем  мы  даже  можем  себе
представить...
     Накрапывает дождь. Машина подпрыгивает  на железнодорожном  переезде  в
конце  Главной  улицы  и  сворачивает  к  реке. Дрэгер выезжает  из  мотеля,
оглядываясь в  поисках  ресторана, где можно выпить чашечку кофе.  Ивенрайт,
благоухающий  ментолом, мылом и слегка  бензином, сидит у телефона. Вив моет
тарелки  из-под  супа.  За окном, в  нескольких  дюймах над водой, летят два
крохаля: они отчаянно машут крыльями, но кажется, что почти не сдвигаются  с
места...  словно течение  под  ними, обладая полем  притяжения,  не  дает им
вылететь за свои пределы. Они судорожно борются  с ним, и Вив, глядя на них,
чувствует, как у нее начинают болеть руки. Она всегда обладала  способностью
сопереживать другим  живым созданиям. Или была  одержима ею. "Но скажи...  я
знаю про уток, -- она снова видит свое отражение, -- а что ты чувствуешь?"
     Но прежде чем смутное отражение в кухонном окошке успевает ответить, на
противоположном  берегу останавливается  машина.  Из  нее кто-то выходит  и,
подойдя к причалу, складывает руки, чтобы кричать.
     (Когда я  вижу, как  Вив выскакивает из кухни, вытирая руки о передник,
я, еще не слыша крика, знаю, кого она увидела.
     --  Кто-то  приехал,  --  замечает  она, направляясь к двери. --  Пойду
съезжу. Ты не одет.
     -- Кто? -- спрашиваю я. -- Знакомый?
     -- Не знаю, -- отвечает она. -- Весь закутан, к тому же такой дождь. --
Она влезает в огромное  брезентовое пончо, чуть  ли не целиком скрываясь под
ним. -- Но похоже на старый макинтош Джо Бена. Сейчас вернусь, родной.
     Она  хлопает  огромной  дверью.  По-моему, ее  упоминание  о  макинтоше
доставляет  мне удовольствие; мне приятно,  что  она не исключает того, что,
несмотря на деревянную голову, и у меня есть глаза...)
     На  мои  крики откликается  Вив.  Я  вижу,  как  она спешит к  берегу в
окружении  собак, натягивая на голову  гигантскую  парку, чтобы  не замочить
волосы. Когда  она причаливает к мосткам, я замечаю, что  она  не  слишком в
этом преуспела.
     -- У тебя насквозь промокли волосы. Прости, что вытащил тебя.
     -- Все о'кей. Мне все равно надо было проветриться.
     Я залезаю в лодку, пока Вив, держась за сваю, не дает ей отплыть.
     -- Наша преждевременная весна недолго длилась, -- замечаю я.
     -- Так всегда и бывает. Где ты был? Мы волновались.
     -- В городе в гостинице.
     Она заводит мотор  и направляет лодку в течение. Я благодарен ей за то,
что она не спрашивает, что побудило меня провести три дня в одиночестве.
     --  Как  Хэнк?  Все  еще  не  в  себе? Поэтому  ты и работаешь  сегодня
перевозчиком?
     -- Нет, он ничего. Сидит внизу, смотрит футбол, так что уж не насто