ыня,  увольте Иоанну.  Ей  нельзя оставаться,  это крайне вредит
пансиону.
     Пани Ляттер опустилась на диванчик.
     - Разве... разве вы что-нибудь слышали? - вполголоса спросила она.
     - Трудно не слышать, если об этом говорят в городе и в пансионе, причем
у нас не только учительницы и прислуга, но даже ученицы.
     Она умолкла, глядя прямо в лицо начальнице.
     - Ах,  как у меня болит голова! - прошептала пани Ляттер, сжимая руками
виски.  -  Бывают ли у вас,  панна Клара,  такие мигрени, что, кажется, сама
необходимость думать причиняет физическую боль?
     Она  закрыла глаза  и  сидела,  думая о  том,  что  визит панны Говард,
пожалуй,  слишком затянулся.  Почему  никто  не  позвонит,  не  придет и  не
заговорит с нею о других делах, пусть даже своих собственных?
     - Вам нездоровится? - спросила панна Клара.
     - Я уже забыла, что значит быть здоровой.


                             Глава тринадцатая

                   Старый и молодой - оба на ту же стать

     В  прихожей позвонили,  и  панна Клара вышла из кабинета.  Увидев,  как
исчезает между портьерами высокая фигура учительницы,  пани Ляттер вздохнула
с облегчением.
     "Мельницкий!"  -  подумала она,  услышав,  как кто-то  грузно ступает в
прихожей и снимает тяжелую шубу.
     В  кабинет  вошел  толстый  румяный  господин,  в  светлых панталонах и
расстегнутом сюртуке,  с  толстой цепочкой на  жилете  и  жирной складкой на
затылке.
     - Ах-ха!  - начал господин, обтирая обмерзшие седые усы. - Целую ручки,
обожаемая,  ха-ха!.. Но что это значит? Вы плохо выглядите! Прихварываем, а?
Что за черт, три дня гляжу на вас и, что ни день, вижу перемены. Если бы это
я худел, было бы понятно: влюблен. Но вы...
     Пани Ляттер улыбнулась и, играя глазами, сказала:
     - Плохо выгляжу, потому что не сплю. Не могу заснуть...
     - Ах,  как нехорошо.  Если бы  это я  не  спал...  А  вы  с  кем-нибудь
советовались?
     - Я не верю в лекарства.
     - Еще одна добродетель!  - воскликнул господин, с жаром целуя ей ручки.
- А  я  думал,  что  в  таком сокровище,  каким,  безусловно,  являетесь вы,
сударыня,  что в  такой сокровищнице добродетелей я  не найду ничего нового,
разве только - после свадьбы.
     - Ах, опять вы говорите, не подумавши! - прервала толстяка пани Ляттер,
обжигая его такими взглядами, что он извивался, как на огне.
     - Где уж мне думать,  сударыня,  когда я сохну по вас.  Однако довольно
обо мне. Что ж, сударыня, раз вы не пользуетесь услугами докторов, я пропишу
вам лекарство от бессонницы. Только, чур, выполнять мои предписания.
     - Посмотрю, если они не будут слишком строгими.
     - Они будут замечательными.  Лекарство мое,  сударыня,  состоит из двух
доз, как пилюли Моррисона.
     - А именно?
     - А  именно:   замужество  -   это  для  вас  радикальное  средство  от
бессонницы.  Радикальное! Ведь вам, сударыня, не дают спать ваши собственные
глаза!  Ей-ей, я при них мог бы впотьмах читать газеты. Они так и горят, так
и обжигают...
     - Ну, а второе лекарство?
     - Второе, временное, я, если позволите, пришлю вам сегодня. Есть у меня
в запасе несколько бутылок отменного вина, такого, сударыня, вы не найдете и
у Фукера. Одна рюмочка на сон грядущий, и кончено дело! Пушками не разбудишь
вас до утра.
     Этот совет произвел на пани Ляттер сильное впечатление.
     - Только прошу не отвергать моего подарочка,  иначе я буду думать,  что
вы хотите порвать со мной знакомство.
     - Нет,  нет,  я  не отвергаю,  я принимаю и сегодня же попробую,  -  со
смехом ответила пани Ляттер, протягивая старику руку, которую тот поцеловал.
     "Вот если бы  ты  проявил такую настойчивость да  заставил меня взять у
тебя денег взаймы, то-то поклонник был бы из тебя! Дороже Ромео!" - подумала
пани Ляттер.
     - Кажется,  в  переднюю вошел  этот  молодой человек,  -  прибавила она
вслух.
     Толстяк сразу насупился.
     - Стало быть,  явился. Ну, вижу, он малый не промах. Я ведь по дороге к
вам  так  бесился,  что,  верите,  сударыня,  за  себя  боялся.  Только  ваш
сладостный образ...
     - Я  вас оставлю с ним,  -  произнесла пани Ляттер,  вырывая у толстяка
руку.  Затем она позвонила и,  когда в дверях появился Станислав, спросила у
него:
     - Что, там ли молодой барин?
     - Пан Котовский? Да.
     - Попросите.
     Пани Ляттер удалилась в другие комнаты,  а в кабинет через минуту вошел
студент.  Он был бледен, на усердно напомаженной голове густые волосы все же
кое-где торчали вихрами. Студент мял в руках фуражку, кланялся и покашливал.
     Толстяк,  лицо которого сейчас совсем побагровело,  поднялся с  дивана,
сунул руки в  карманы панталон и  окинул взглядом потертый мундирчик,  худое
лицо и напомаженную шевелюру студента.
     - Что скажете, сударь? - спросил он наконец громовым голосом.
     - Вы меня звали...
     - Я  его звал,  скажите на  милость!  Да знаете ли вы,  кто стоит перед
вами?  Я Мельницкий,  Изидор Мельницкий,  опекун и дядя Мани...  панны Марии
Левинской. Ну, каково?
     Студент понурился и махнул рукой, но хранил молчание.
     - Я вижу, вы красноречивы только в письмах пансионеркам.
     - Это не совсем так, - возразил студент, но, опомнившись, снова умолк.
     - Вы, сударь, погубили девушку.
     Тут студент поднял голову и с неловким поклоном произнес:
     - Я прошу... руки панны Марии.
     Он снова поклонился и провел рукой по напомаженной шевелюре,  отчего на
ней осталось несколько лоснящихся полос и встал торчком еще один вихор.
     - Вы, сударь, с ума сошли! - воскликнул толстяк. - Да кто вы такой?
     Юноша поднял голову.
     - Я, Котовский, не хуже Мельницких. А осенью уже буду врачом.
     - Дурацкая профессия!
     - Что  делать,  сударь,  всякие  бывают профессии.  Не  у  каждого есть
имение.
     - Зато многие зарятся на чужое.
     Тут студент надулся.
     - Прошу прощения,  сударь, но я не зарюсь на имения, тем более на ваше.
Я знаю, что панна Мария девушка бедная, и женюсь на ней, а не на имении.
     - А если я не позволю?
     - И все-таки я женюсь на панне Марии.
     Старый шляхтич покачал головой.
     - Как же вы смеете, сударь, - сказал он, - кружить девушке голову, если
вам самому не на что жить?
     - Будет на что. Я уеду на время за границу.
     - Фью! А денежки откуда возьмете?
     - Из тех же капиталов,  на какие я  жил в гимназии и в университете,  -
сердито отрезал студент.
     Старый шляхтич заходил по кабинету, напевая:
     - Тру-ля-ля!  Уедет за границу...  денег у него нет... тру-ля-ля! Ну, -
внезапно сказал он, - а если я не позволю Мане выйти за вас?
     - У нас есть время.
     - Ну, а если я выгоню ее на все четыре стороны?
     - Как-нибудь  не  пропадет.  Да  и  я,  когда  начнутся каникулы,  могу
заняться практикой.
     - И морить больных.
     - А я для того и собираюсь за границу, чтобы не морить их.
     - И чтобы отнять потом у меня ребенка,  которого я воспитал,  нет, пан,
пан, как вас там?! - взорвался шляхтич.
     - Как знать,  что ждет нас впереди. Может, я и панна Мария отблагодарим
вас за все, что вы для нее сделали.
     Толстяк задумался.
     - Сколько вам лет? - спросил он.
     - Двадцать пять.
     - Два года за границей!  Какое счастье!  Ведь за это время вы,  сударь,
забудете девушку, а она вас.
     - Нет.
     - Как так нет? А если не кончите курс?
     - Кончу.
     - Сумасшедший! Но ведь вы можете умереть.
     - Не умру.
     - Господи  помилуй!  -  воскликнул шляхтич,  воздевая руки.  -  Вы  так
говорите,  как  будто  заключили договор  с  господом  богом.  Каждый  может
умереть...
     - А я вот не умру,  пока не женюсь на панне Марии, - возразил студент с
такой уверенностью, что Мельницкий смутился.
     Старик расхаживал по кабинету и  фыркал,  как лошадь.  Однако он не мог
найти аргумент против этого человека,  который с  непоколебимой уверенностью
утверждал,  что  поедет за  границу для завершения образования,  не  умрет и
женится на панне Марии.
     - На какие средства вы живете?
     - Даю уроки... Пишу кое-что.
     - Хорошенькие штуки вы  сейчас пописываете!  Сколько же вы получаете за
уроки?
     - Двадцать пять рублей в месяц.
     - И на эти деньги живете, платите за квартиру? Ха-ха-ха!
     - Даже хожу в театр, если вздумается.
     Старый шляхтич все расхаживал по  кабинету,  пожимал плечами и  злился.
Наконец он снова спросил:
     - Где вы кормитесь?
     - Где  придется.  В  "Гоноратке",  в  "Попугае",  в  дешевой кухне,  по
деньгам.
     - И едете за границу.
     - Еду.
     - С  этим  полоумным еще  удар  хватит!  -  вскричал толстяк.  И  вдруг
остановился  перед  студентом  и  сказал:  -  Так  вот,  без  дальних  слов.
Приходите,   сударь,   завтра  в  двенадцать  часов  обедать  в  Европейскую
гостиницу.
     - В двенадцать не могу, у меня клиника.
     - Когда же?
     - После часу.
     - Ну,  тогда приходите после часу в Европейскую гостиницу,  понятно?  Я
должен выбить вам из  головы эту дурь.  Целых штанов нету,  а  он за границу
едет...  ха-ха-ха!  Жениться собирается и не умрет!  Ну,  знаете, отродясь я
ничего подобного не слыхивал.  Будьте здоровы,  сударь, и не забудьте, сразу
же  после  часу,  никто из-за  вас  не  станет морить себя  голодом.  Будьте
здоровы.
     С этим словами толстяк,  не глядя,  ткнул студенту два жирных пальца, а
третьим слегка пожал его руку.
     Когда  Котовский удалился,  в  кабинет вошла улыбающаяся пани  Ляттер и
окинула шляхтича томным взглядом.
     - Хорошую,  верно,  проповедь прочитали вы этому юнцу, - сказала она, -
даже ко мне в комнату долетали отдельные слова.
     - Какое, сударыня! Теперь-то я понял, что такая бестия, такой зверь мог
вскружить девчонке голову.  Представьте, он так говорит о будущем, как будто
у  него договор с  господом богом!  Поеду,  говорит,  за  границу,  не умру,
говорит, - слыхали? - да еще, говорит, женюсь на панне Марии. Вот и толкуй с
ним!  Как  послушал и  его,  сударыня,  прямо  скажу вам:  страх меня  взял,
испугался я.  Одно из двух:  либо этот человек богохульствует и  навлечет на
всех нас гнев божий,  либо...  либо такая у  него вера,  что и  гору с места
сдвинет.  Но если у него такая вера,  а она у него и впрямь такая,  -  я это
почувствовал,  когда слушал его,  -  то  что  с  ним поделаешь!  Тут и  руки
опустятся,  ведь он все сделает,  что ему вздумается, да еще других за собой
потянет.
     У пани Ляттер румянец выступил на лице и сверкнули глаза.
     - О да, - ответила она, - кто верит, перед тем никто не устоит...
     Шляхтич  прищелкнул пальцами,  схватил вдруг  пани  Ляттер  за  руки  и
воскликнул:
     - Поймались,  сударыня!  Вот и  я,  хоть и увалень,  ну,  и...  чуточку
постарше этого щенка, однако верю. Вы непременно должны выйти за меня замуж,
а не пойдете, так я похищу вас, как римляне похищали сабинянок. Не смейтесь,
сударыня. Против Пальмерстона, хотя он был старше меня лет на двадцать, одна
дама возбудила дело за  то  самое...  Стало быть,  впереди у  нас еще добрых
двадцать лет,  и,  бог тому свидетель,  мы совершили бы глупость, если бы не
воспользовались...
     Он увлек ее на диванчик и,  невзирая на легкое сопротивление,  обнял за
талию.
     - Не будем терять времени,  сударыня,  это грешно.  Я в забросе, да и в
хозяйстве все идет кое-как, а вы, сударыня, теряете здоровье, красоту и даже
сон,  мучаясь с  этим пансионом,  который ничего хорошего вам  не  принесет.
Поверьте мне, ничего хорошего. Я знаю, какие разговоры идут в городе...
     Пани Ляттер побледнела и покачнулась.  Старый шляхтич положил ее голову
себе на плечо и продолжал:
     - Начнутся каникулы, и бросайте пансион! Дочку отдадим замуж; найдем ей
такого,  как Котовский,  который лезет напролом,  не спрашиваясь. Сын станет
работать, и куда денется его франтовство. Ну, раз, два, три... - согласны?
     - Не могу, - прошептала пани Ляттер.
     - Как так,  не можете? - возмутился шляхтич. - Вы так сложены... Что же
у вас, обязанности, муж?
     Пани  Ляттер  вздрогнула  и,   подняв  на  него  глаза,   полные  слез,
прошептала:
     - А если... если...
     - Если у вас муж?  -  подхватил он,  несколько удивленный. - Ну тогда к
черту его!  Муж,  который целую вечность не кажет глаз,  это не муж.  В  чем
дело,  развестись нельзя,  что ли?  А  надо будет,  так я и пулю в лоб сумею
пустить. Скажите только откровенно, в чем дело?
     Пани Ляттер со слезами схватила вдруг и горячо поцеловала его руку.
     - Не сегодня, - сказала она, - не сегодня! Я все расскажу в другой раз.
Сегодня ни о чем меня не спрашивайте,  -  говорила она,  трепеща и рыдая.  -
Никто не подумал бы,  никто не поверил,  как я несчастна и одинока.  Чуть не
сотня людей меня окружает,  и  нет живой души,  которой я  могла бы сказать;
взгляни, какие тяготы и страдания легли на плечи одной женщины...
     У шляхтича покраснели глаза.
     - Вот видите,  -  продолжала она, глядя на него со страхом, - не успели
вы сказать мне два добрых слова, а я уже растревожила вас... Мне ли думать о
замужестве! Ах, если бы вы знали, как нужен мне человек, которому я могла бы
хоть изредка выплакать душу.  Вот видите,  сударь,  убежите вы от меня, да и
скажете себе на лестнице: и зачем я связался с этой несчастной?
     У Мельницкого слезы текли по седым усам. Он отодвинулся от пани Ляттер,
взял ее за руки и сказал:
     - Клянусь богом,  я ничего не понимаю, но вы так говорите, что уж лучше
бы мне нож в грудь всадили да растерзали ее на части.  Что за черт,  ведь не
совершили же вы преступления? Говорите же!
     - Преступления?  -  повторила пани Ляттер. - Откуда эти мысли? Да, если
горе и труд - это преступление, но и только, ничего более!
     - Ах!  -  махнул рукою шляхтич,  -  начитался я романов,  вот и лезет в
голову всякий вздор. Извините сударыня, но если совесть у вас чиста...
     - Видит бог, чиста! - ответила пани Ляттер, прижимая руку к сердцу.
     - Ха-ха-ха! - рассмеялся старик. - Тогда к чему эти слезы и эти страхи?
Я ни о чем не спрашиваю, вы сами мне как-нибудь расскажете обо всем, что вас
мучит,  но...  Стыдитесь, маловерная! Так вы думаете, что смелы только такие
щенки,  как Котовский?  Только они могут сказать: я не умру, пока не совершу
своего дела? Да что же это, провидения нет на свете, что несчастной женщине,
особенно такой,  как вы,  некому довериться!  Плюньте на все беды, сударыня,
покуда я  жив,  волос не спадет у  вас с  головы.  Выйдете вы за меня или не
выйдете,  на то ваша воля. Но с той минуты, как вы заплакали при мне, вы уже
не скажете,  что вы одиноки.  Я с вами!  Мое сердце,  рука,  состояние - все
принадлежит вам.  Если вам что-нибудь нужно,  скажите. Я все сделаю, клянусь
богом. Ну же?
     Пани Ляттер сидела,  опустив глаза. Она сгорела со стыда, вспомнив, что
не далее как час назад намеревалась занять у этого человека четыре тысячи, а
взамен за  эту услугу оставить в  пансионе его воспитанницу.  Откуда родился
этот безумный план?
     - Может,  вам нужны деньги?  -  допытывался старик. - Ведь деньги часто
причина всех бед.  Скажите,  сколько вам нужно?  Двести, пятьсот, ну, а если
крайняя нужда, так найдется и тысяча...
     Щеки  пани Ляттер покрылись ярким румянцем.  Для  этого человека тысяча
рублей составляет солидную сумму, а она хотела занять у него четыре тысячи.
     - Так сколько же?  -  настаивал он.  - Я чувствую, что деньги - причина
всех бед, а ведь они не то что бессонных ночей, одной вашей слезы не стоят.
     Пани Ляттер подняла голову.
     - Деньги у меня есть,  - сказала она, - а вот совета спросить мне часто
не у кого, хорошего человека недостает мне, на которого хоть поглядеть можно
было бы. А это похуже всякой нужды.
     - Не думайте вы об этом,  сударыня,  знайте, что я ваш слуга и готов за
вас в огонь и воду.  Я не настаиваю сегодня,  раз в этом нет надобности,  об
одном только прошу:  случись нужда,  -  ну, прямо не знаю какая, - вспомните
обо мне.  Дом у меня просторный, на нас двоих хватит, бросьте вы только этот
свой  пансион,   который  отравляет  вам  жизнь.   Чем  скорее  вы   с   ним
распроститесь, тем лучше, даже если останетесь в одной рубашке.
     Он поднялся с дивана, собираясь уходить.
     - Ну,  а если когда-нибудь, - грустно сказала пани Ляттер - я и в самом
деле постучусь в вашу дверь? Ведь я все могу потерять...
     - Теряйте поскорее и  приезжайте,  -  ответил он.  -  Когда  бы  вы  ни
приехали,  -  днем ли,  ночью ли,  - вы всегда найдете приют. Не хотите быть
моей женой, можете стать хозяйкой в моем доме, который требует женской руки.
Плюньте на  пансион,  довольно уж  этих забот,  от которых вы теряете сон и,
наверно, аппетит!
     Он поцеловал ей руки и, берясь за ручку двери, прибавил:
     - Помните,  сударыня:  у вас есть свой дом!  Вы нанесете мне,  старику,
тяжелую обиду, если не будете надеяться на меня как на каменную гору. Верить
можно не только таким молокососам, как Котовский. Ну и шельма же, ну и хват!
Отнимет он у меня Маню,  как пить дать отнимет! А вино я тотчас пришлю вам и
пить прошу каждый день...
     - До свидания, - сказала пани Ляттер, пожимая ему руку.
     - Кланяюсь в ножки и прошу не забывать.  Я могу поклясться, что исполню
все, о чем говорил вам, и, видит бог, не изменю своему слову.


                            Глава четырнадцатая

                                 Лекарство

     Был  уже  пятый час,  когда Мельницкий ушел из  кабинета.  Солнце село,
только розовый отблеск, отраженный снегами Праги, тускло освещал кабинет и в
нем пани Ляттер.  Она стояла посредине комнаты, подперев рукой подбородок, и
в  ее красивых глазах,  на которых еще не высохли слезы,  застыло удивленное
выражение.
     Она чувствовала,  что произошло какое-то  событие,  но усталая мысль не
могла его постичь.  Ей  казалось,  что до  сих пор она жила не  для себя,  а
только для  других,  всегда для  других,  и  вот сегодня пришел этот смешной
старик со  своим предложением и  недвусмысленно сказал,  что  хочет жить для
нее.
     Неужели кто-нибудь может ею  интересоваться?  Может ли это быть,  чтобы
нашелся человек,  который не  только не  требует от нее услуг,  но сам хочет
служить ей? Ведь это она всем служила: первому мужу, второму мужу, ученицам,
учителям, прислуге, а главное, сыну и дочери.
     И вот сегодня,  когда ей уже за сорок и красота ее увяла,  когда все ее
покидают  или  используют в  своих  целях  и  раздражают,  является человек,
который говорит ей... Что он ей говорил?..
     Память изменила пани Ляттер,  быть может,  от  волнения.  Она не  может
вспомнить,  что  говорил старый шляхтич,  но  это  было  нечто такое,  точно
человеку, которому со всех сторон грозит опасность, открылся выход.
     Пани Ляттер окинула взглядом кабинет.  В  нем только три двери,  а  она
готова была  поклясться,  что  минуту назад  тут  была  четвертая дверь.  Ну
конечно, была, только сейчас, после ухода Мельницкого, она захлопнулась.
     Пани Ляттер схватилась за голову - с некоторых пор это движение стало у
нее привычным - и силилась припомнить что-то забытое, но тщетно.
     "Ах,  да!  -  подумала она.  -  Я  хотела  занять у  Мельницкого четыре
тысячи".
     - Лучше смерть! - прошептала она через минуту.
     Одна цифра потянула за собой целую вереницу других. Пани Ляттер села за
письменный стол и  в  тысячный раз стучала карандашом по бумаге,  потому что
писать уже было нельзя.
     "До каникул,  -  считала она,  -  только на пансион нужна двадцать одна
тысяча. Да тысяча рублей долгу в банке... А Эля? А Згерский? С воспитанниц я
не получу и двадцати тысяч, где же взять остальные?"
     Слуга зажег свет.  В  пять часов стали приходить посетители:  родители,
две дамы со сбором пожертвований на отстройку костела,  учитель,  англичанка
на  место мадам Фантош и  опять две  дамы  с  билетами на  благотворительный
вечер.
     В семь часов,  когда кончился пр