е от
страха.  Плохо дело, если пани Ляттер называет ее панной Магдаленой и лицо у
нее строгое, как тогда, когда она делает выговоры воспитанницам.
     "Конечно, дело тут в Зосе", - подумала Мадзя, вспомнив, что, когда пани
Ляттер делает замечание учительнице,  выражение лица у  нее другое.  Тоже не
очень приятное, но другое.
     Когда Мадзя,  не сказав ничего о  своих опасениях,  передала Зосе,  что
начальница велела ей явиться, та отнеслась к этому равнодушно.
     - Понятно, - сказала она, пожав плечами. - Это он на меня нажаловался.
     - Кто? Пан Казимеж? - воскликнула Мадзя.
     - Конечно.  Догадался,  что я его презираю, и теперь мстит мне. Они все
такие; мне панна Говард постоянно твердит об этом.
     На  лестнице мимо  них  прошла панна Иоанна,  бросив на  Зосю  ядовитый
взгляд.
     - Вот видите!  -  всплеснув руками, воскликнула Зося. - Ну, не говорила
ли я вам, что это дело рук этой ведьмы?
     - Зося, ты только что говорила, что во всем виноват пан Казимеж.
     - Говорила о нем, а думала о ней.
     Когда они постучались к  пани Ляттер,  внизу раздался шум:  это младшие
классы возвращались с  панной Говард с  прогулки.  Мадзя заметила мимоходом,
что Зося бледнеет и украдкой крестится.
     - Не бойся,  все обойдется,  - прошептала Мадзя, чувствуя, что ее самое
тоже берет страх.
     Молча,  не  глядя друг  на  друга,  они  минут десять ждали в  кабинете
начальницы. Наконец пани Ляттер вышла. Она плотно притворила за собою дверь,
протянула Мадзе руку,  а на Зосю,  которая сделала изящный реверанс, даже не
взглянула,  сделав вид, что совсем ее не замечает. Затем пани Ляттер села за
письменный стол,  указала Мадзе на диванчик и  начала шарить в ящиках стола.
Однако ни в  правом,  ни в  среднем,  ни в  левом нижнем ящике,  видимо,  не
оказалось нужной вещи;  задвинув ящики, пани Ляттер взяла со стола несколько
листов почтовой бумаги, исписанных мелким почерком, и спросила:
     - Что это такое?
     Бледная Зося вспыхнула и снова побледнела.
     - Что это значит? - повторила пани Ляттер, холодно глядя на Зосю.
     - Это... это о "Небожественной комедии" Красинского.
     - Вижу.   Догадываюсь,  что  "единственная"  и  "любимая"  это  и  есть
"Небожественная комедия"; но кто же он, "верный до гроба"? Надо полагать, не
Красинский, тогда кто же?
     Зося нахмурилась, но молчала.
     - Я  хочу  знать,  каким  путем  к  тебе  попадает  этот  курс  истории
литературы?
     - Я не могу сказать, - прошептала Зося.
     - А кто автор?
     - Я не могу сказать, - повторила Зося немного смелей. - Но клянусь вам,
- прибавила она,  подняв глаза и скрестив руки на груди,  - клянусь вам, что
это не пан Казимеж.
     И она залилась слезами.
     Пани Ляттер,  сжав кулаки,  вскочила с  кресла,  а  у Мадзи все поплыло
перед глазами.  Но  в  эту минуту с  шумом распахнулась дверь,  и  на пороге
выросла панна Говард;  грозная,  пылающая,  она держала за руку Лабенцкую, у
которой на лице застыло унылое и упрямое выражение.
     - Простите,  что я вторгаюсь к вам, - громко сказала панна Говард, - но
я догадываюсь, что здесь творятся хорошенькие дела.
     - Что это вы говорите? - овладев собою, спросила пани Ляттер.
     - Одна из классных дам,  - сказала панна Говард, - небезызвестная панна
Иоанна в эту минуту бахвалится наверху,  что она... как бы это выразиться?..
что она вытащила у Зоси Вентцель из-под подушки письма и что Зося, которую я
вижу у вас, должна за это ответить.
     - Уж не хотите ли вы освободить ее от ответственности?  - спросила пани
Ляттер.
     - Это вы  освободите ее по справедливости,  -  в  ярости ответила панна
Клара. - Зося призналась, чьи это письма?
     - Нет! - энергично заявила Зося.
     - Ты благородная девушка,  - воскликнула с воодушевлением панна Говард,
не обращая внимания на то,  что начальница начинает терять терпенье.  -  Эти
письма,  -  продолжала она,  -  принадлежат не Зосе,  а Лабенцкой, которая и
пришла со мною, чтобы сознаться во всем и освободить невинную подругу...
     Пани  Ляттер смешалась.  Искры в  ее  глазах потухли,  голос стал менее
тверд.
     - Почему же Зося сама мне об этом не сказала? - спросила она.
     - Зося слышала, что это письма ее подруги Лабенцкой, которая и исполнит
свой  долг,  как  надлежит женщине,  сознающей свое  личное  достоинство!  -
декламировала панна Говард. - Если учительница залезает под чужую подушку...
     - Вы  сами  протежировали панне  Иоанне,  вы  встали на  ее  защиту,  -
прервала панну Клару начальница.
     - Я  встала на защиту независимой женщины,  женщины,  которая борется с
предрассудками.  Но такую, какой эта учительница стала сейчас, я презираю! -
закончила панна Говард.
     Несмотря на  все эти филиппики,  пани Ляттер успокоилась;  показывая на
письма, она сказала Лабенцкой:
     - Я вижу, это краткое изложение содержания "Небожественной комедии". Но
кто дал тебе эти письма?
     - Я не могу сказать, - прошептала Лабенцкая.
     Панна Говард с торжеством посмотрела на Лабенцкую.
     Послышался тихий стук в дверь.
     - Войдите! - сказала пани Ляттер.
     Вошла Маня Левинская. Лицо ее было бледно, испуганные глаза потемнели и
наполнились слезами.  Она остановилась посредине кабинета,  сделала реверанс
пани Ляттер и едва слышно сказала:
     - Это мои письма, я дала их Лабенцкой.
     С длинных ресниц девушки покатились крупные слезы. Мадзя думала, что от
этого зрелища у нее сердце разорвется.
     Панна  Говард несколько секунд пристально смотрела на  Маню  Левинскую.
Наконец она подошла к  Мане и,  положив ей  на плечо большую костистую руку,
спросила:
     - Это твои письма? Кто тебе их писал?
     Не дождавшись ответа,  она подошла к  столу и  из-за кресла пани Ляттер
посмотрела на письмо.
     - Ах,  вот оно что!  Я поняла, - воскликнула она с судорожным смехом. -
Это почерк пана Котовского. Не думала я, что для этого вас познакомила...
     - Панна Клара,  - прервала ее пани Ляттер, отодвигая письма, - кажется,
читать чужие письма не полагается. Да это и не письмо, а какое-то сочинение.
     - Я тоже не читаю чужих писем,  - ответила панна Говард. - И сделаю еще
больше! Маня, - обратилась она к Левинской, - я тебя прощаю, хотя ты нанесла
мне рану!  Пойдем со мной,  панна Магдалена,  - прибавила она, - я чувствую,
что мне нужна будет дружеская рука.
     По  знаку пани Ляттер Мадзя поднялась с  диванчика и,  взяв панну Клару
под руку,  повела ее  из  кабинета;  панна Клара покачивалась при этом,  как
подрезанный цветок.
     - Ступайте наверх, - довольно мягко сказала пани Ляттер пансионеркам.
     - Я думала, - прошептала в коридоре панна Клара, - что я выше толпы, но
сегодня вижу, что я только женщина...
     И  она заморгала глазами,  силясь выдавить слезу,  что очень позабавило
Мадзю.
     Около лестницы навстречу им шагнул Станислав.
     - Пан Котовский уже поднялся наверх, - сказал он панне Говард.
     Панна Клара выпрямилась,  как  пружина.  Вместо того чтобы опираться на
Мадзю, она дернула ее за руку и сказала вполголоса:
     - Пойдемте, вы увидите, как я уничтожу этого негодяя!
     - Но, панна Клара! - запротестовала Мадзя.
     - Нет,  вы должны поглядеть,  как мстит изменникам независимая женщина.
Если  этот  человек,   услышав  мою  речь,  проживет  до  завтра,  я  получу
доказательство, что он подлец, не заслуживающий даже моего презрения.
     Несмотря на  сопротивление Мадзи,  она затащила ее к  себе;  по комнате
широкими  шагами  расхаживал  студент,  растрепанный  больше  обыкновенного.
Увидев панну Клару, он вынул руку из кармана и хотел поздороваться.
     - Посмотрите,  панна Мадзя,  - глубоким голосом сказала панна Говард, -
этот человек протягивает мне руку!
     - В  чем дело?  -  спросил оскорбленный студент,  смело глядя на  панну
Клару, которая стояла перед ним, бледная и неподвижная.
     - Вы,  сударь,  за моей спиной переписываетесь с  Маней и спрашиваете у
меня,  в чем дело? Это я должна вас спросить: что вы делаете в доме женщины,
которую вы обманули?
     - Я вас? Господи Иисусе...
     - Разве вы не расставляли мне сети? Разве не завлекали?
     - Честное слово,  я и не помышлял об этом! - воскликнул студент, ударив
себя в грудь.
     - Какую же цель преследовали тогда ваши посещения?  -  в гневе спросила
панна Клара.
     - О  какой цели вы говорите?  Вы слышите,  сударыня?  -  обратился он к
Мадзе,  разводя руками.  - Ту же цель, что и сегодня, что и всегда. Я принес
вам корректуру, но...
     - Корректуру?  Моей  статьи  о  незаконных детях?  -  воскликнула панна
Говард.
     Мадзя  изумилась,  увидев,  как  внезапно переменилась панна Клара.  За
минуту до  этого она  была подобна Юдифи,  которая рубит голову Олоферну,  а
сейчас напоминала пансионерку.
     - Но если мне будут устраивать такие скандалы,  -  продолжал студент, -
то увольте, благодарю покорно! Я не желаю вмешиваться...
     К  панне  Говард снова вернулось торжественное настроение,  и  голос ее
снова стал глубоким.
     - Пан Владислав, - сказала она, - вы нанесли мне смертельную рану. Но я
готова простить вас,  если вы  поклянетесь,  что никогда...  не  женитесь на
Мане.
     - Так  вот,  клянусь вам,  что я  только на  ней и  женюсь,  -  отрезал
студент,  размахивая руками и  ногами самым  неподобающим образом,  никак не
отвечавшим важности момента.
     - Значит, вы изменяете прогрессу, предаете наше знамя.
     - Очень мне нужен ваш прогресс, ваше знамя! - проворчал студент, трепля
и без того растрепанную гриву.
     - Вот вам доказательство мужской логики! - высокопарно произнесла панна
Говард, обращаясь к Мадзе.
     - Мужская логика, мужская логика! - повторил пан Котовский. - Во всяком
случае, разработали ее не женщины.
     - Я  вижу,  пан  Котовский,  с  вами  нельзя серьезно разговаривать,  -
проговорила панна Клара таким непринужденным тоном,  как будто в  эту минуту
случилось что-то ужасно забавное.  -  Впрочем, довольно об этом! - прибавила
она.  -  Поможете ли вы мне просмотреть корректуру,  несмотря на все то, что
произошло между нами?
     - Независимая женщина,  а даже корректуру читать не умеете,  -  все еще
мрачно буркнул оскорбленный студент.
     - Позвольте мне проститься,  -  прошептала Мадзя.  Пан Котовский угрюмо
протянул Мадзе  правую руку,  а  левой  достал из  потертого мундира сверток
бумаг и стал озираться в поисках стула.


                             Глава двенадцатая

                               Скучные святки

     В жизни Мадзи еще не бывало таких унылых святок, как в этом году.
     Печально было и  пусто.  Пусто в комнате Эли и в квартире Ады,  которую
никто не занимал,  пусто в дортуарах,  столовых и классах, пусто в квартирах
учительниц.  Панна Говард целые дни  проводила у  знакомых,  панна Жаннета у
старой родственницы,  Иоася уехала на несколько дней,  мадам Мелин вывихнула
руку и лежала в больнице, а мадам Фантош на самый Новый год подала заявление
об уходе и перешла в другой пансион.
     Слыша в  классах и  коридорах раскатистое эхо собственных шагов,  Мадзя
порой пугалась.  Ей казалось,  что ни одна пансионерка уже сюда не вернется,
что столы и  парты всегда будут покрыты пылью,  а  на  кроватях всегда будут
лежать  голые  матрацы.  Что  вместо детских голосов она  будет  слышать эхо
собственных шагов,  а  вместо учителей и  классных дам встречать только пани
Ляттер, когда она, сжав губы, проходит по коридорам или заглядывает в пустые
дортуары.
     А  может,  и она думает,  что после каникул сюда никто уже не вернется,
может, странный ее взгляд выражает опасенье?
     С  пани  Ляттер  творилось что-то  неладное.  Станислав и  панна  Марта
говорили,  что она не спит по ночам,  доктор посылал ее на воды, предписывал
продолжительный отдых и  качал головой.  Мадзя не раз заставала начальницу в
кабинете сидящей  без  движения,  уставясь глазами в  стену;  раза  два  она
слышала,  как  пани Ляттер выбегала в  коридор и  спрашивала Станислава,  не
приехал ли пан Казимеж из деревни, нет ли от него письма.
     Мадзе  казалось,  что  пани  Ляттер очень  несчастна и  как  начальница
пансиона и как мать. Видя ее страдания, которых та не обнаруживала ни единой
жалобой,  Мадзя легче переносила свое одиночество и  плохие вести от родных.
Мать все жаловалась на  тяжелые времена,  отец не переставал обманывать себя
надеждами, брат писал о величии пессимистической философии и пользе массовых
самоубийств, а Зохна спрашивала, когда ей можно будет переехать в Варшаву.
     Однако  около  десятого  января  наступила  перемена.  Приехали  первые
пансионерки;  родители их вели переговоры с пани Ляттер,  которые всякий раз
кончались тем,  что  начальница вырезала  из  квитанционной книги  очередную
квитанцию  об  "уплате  денег;   с  почты  тоже  пришло  несколько  денежных
переводов.  Один из них очень удивил и  обрадовал пани Ляттер,  хотя это был
перевод всего лишь на полтораста рублей; деньги со множеством благодарностей
прислала старая ученица,  она сообщила, что вышла замуж и возвращает деньги,
которые задолжали пани Ляттер ее родители.
     Но радость была недолгой. На следующий день, когда пансионерки готовили
в классах упражнения и повторяли пройденное, в один из дортуаров вошла панна
Марта со служанками и велела вынести две кровати. Услышав лязг железа, Мадзя
заинтересовалась и  вошла в  дортуар.  Она наткнулась там на  панну Говард и
Иоасю,  которые стояли,  отворотясь друг  от  друга.  Панна Марта вполголоса
рассказывала,  что  выбыли обе  Коркович,  у  родителей которых в  провинции
большой пивоваренный завод.
     - Помните эту толстую Коркович,  она была здесь осенью и хотела,  чтобы
ее дочерей учили рисовать пастелью? - сказала Мадзе панна Говард.
     - Вот  вам первое следствие того,  что некоторые ученицы переписываются
со студентами, - вмешалась панна Иоанна.
     У панны Говард даже волосы потемнели и покраснела шея.
     - Вот вам,  панна Магдалена, - сказала она Мадзе, - следствие того, что
некоторые классные дамы  залезают под  подушки  учениц  и  выкрадывают чужие
письма.
     - А я говорю тебе,  Мадзя, - заявила Иоася, не глядя на панну Говард, -
что  мы  потеряем еще  больше пансионерок и  приходящих учениц,  если у  нас
останется Левинская. Ну, и те особы, которые разносят по городу сплетни.
     На этот раз панна Говард повернулась лицом к  панне Иоанне и,  глядя на
нее белесыми, как лед, глазами, сказала чуть не басом:
     - Вы  правы,  сударыня.  Особы,  которые разносят сплетни,  должны быть
изгнаны из  пансиона точно так же,  как и  те,  которые по ночам шатаются по
ресторанам. Я с такими особами не могу служить.
     Мадзя заткнула уши и  убежала из  дортуара,  где,  по счастью,  не было
никого из прислуги.  Она вспомнила, что в пансионе вот уже дня два назревают
какие-то  события и  что может случиться скандал.  Маня Левинская была уже в
Варшаве,  но  все  еще  жила у  знакомых со  своим опекуном,  который дважды
посетил пани Ляттер.  Видимо,  пани Ляттер не хотела принимать Маню,  потому
что и  третьего дня,  и  вчера,  и сегодня к панне Говард прибегал Владислав
Котовский, наверно, с просьбой о поддержке.
     Мадзя оказалась провидицей. В это самое время пани Ляттер сидела у себя
в кабинете, обложившись книгами и заметками, и обдумывала план, в котором не
последнюю роль играла Маня Левинская со  своим опекуном.  Вот  уже несколько
дней  голову  пани  Ляттер сверлила одна  мысль,  вечером она  не  давала ей
уснуть, ночью лихорадочно билась в мозгу, будила на рассвете и поглощала всю
ее днем.
     Просматривая свои  заметки,  пани  Ляттер сотый раз  говорила себе:  "Я
сделала ошибку, взяв у Ады только шесть тысяч рублей, надо было взять десять
тысяч.  Зря я церемонилась: Ада так богата, что для нее это ничего не стоит.
А как обстоят мои дела сегодня?  Я считала,  что у меня останется две тысячи
четыреста рублей,  а меж тем осталось каких-нибудь тысяча триста,  которые я
должна дать Казику.  За помещение надо заплатить полторы тысячи, а откуда их
взять?  Выбыли сестры Коркович.  Невелика потеря! За полугодие у меня урвали
бы на них сто рублей.  Но сколько еще выбудет приходящих учениц?  И  все это
из-за Мани! Дорогая воспитанница у пана Мельницкого!
     Как же быть теперь?  У Сольских я больше брать не могу.  У них Эля, она
имеет виды на Сольского. Не обманывается ли только? Ах, как она неосторожна!
Занимает деньги у  Ады  (это спустя несколько недель!)  и  мне этим вредит и
собственные  замыслы  может  разрушить.  Как  я  ее  просила:  Эленка,  будь
бережлива!..  Итак,  на Аду я  не могу рассчитывать.  Кто же тогда остается?
Ясное дело,  я  имею  право,  даже просто обязана обратиться к  Мельницкому.
Скажу ему без обиняков: сударь, вашу воспитанницу я не исключаю из пансиона,
потому  что  мне  жаль  ее;   однако  прошу  вас  обратить  внимание  на  то
обстоятельство,  что из-за нее я  понесла тяжелые потери.  В данную минуту я
говорю не как пани Ляттер,  а как руководительница общественного учреждения,
которое все мы обязаны поддерживать.  Мне нужны на год четыре тысячи рублей,
я  дам шесть,  даже семь процентов,  но вы должны снабдить меня этой суммой.
Буду говорить смело, это ведь не мое личное, а общественное дело".
     Она встала вдруг из-за стола и схватилась руками за голову.
     "Я просто теряю рассудок!  Что я думаю? Ведь это хуже попрошайничества,
это попрошайничество с  угрозами.  Он человек благородный,  привязан ко мне,
что он подумает?"
     Краснея, прошлась она по кабинету, но затем, пожав плечами, прошептала:
     - Какое мне дело,  что он подумает?  Я права, а он настолько деликатен,
что не откажет мне.  Слишком много он говорил о  своей готовности пойти ради
меня на жертвы, - прибавила она с улыбкой.
     В это мгновение в дверь постучали,  и в кабинет, не ожидая приглашения,
вошла панна Говард.
     "Опять  какая-нибудь драма!"  -  глядя  на  учительницу,  подумала пани
Ляттер.
     - Я пришла по важному и... щекотливому делу, - сказала панна Говард.
     - Я вижу. Слушаю вас.
     - Позвольте мне прежде всего задать вам один вопрос:  правда ли, что вы
не хотите оставить в пансионе Маню Левинскую?
     Пани Ляттер насупила брови,  но  по  лицу ее  было видно,  что  она  не
сердится.
     - Умоляю вас,  - говорила панна Клара, - не губите девочку! Переписка с
паном Котовским была,  как вы знаете,  совершенно невинной и  ограничивается
двумя письмами,  вернее... статьями. Одна о "Небожественной комедии", другая
об "Иридионе".  Быть может,  в этих статьях содержатся некоторые намеки,  но
вспомните, как они написаны? Если вы исключите Маню, бедный юноша покончит с
собой.  А  ведь он такой способный,  такой учтивый...  Он ждет у меня вашего
приговора.
     - Ах вот как, пан Котовский наверху? В третьем часу он должен увидеться
у меня с опекуном Мани, - сказала пани Ляттер.
     - Он ждет этого свидания у меня в комнате и в три часа будет у вас.
     - Да, да, посмотрим, - ответила пани Ляттер. - Я еще колеблюсь, но если
вы знаете этого юношу и ручаетесь, что больше это не повторится...
     Выражение лица пани Ляттер показалось панне Кларе каким-то необычным, и
все же она протянула начальнице руку и решительно сказала:
     - За  то,  что вы  оставляете в  пансионе Левинскую,  вы найдете во мне
самого верного друга.
     - Это вознаградит меня за все, - ответила пани Ляттер.
     - Сейчас я  дам  доказательство своей верной дружбы,  даже два.  Прежде
всего  Малиновская после  каникул хочет  открыть собственный пансион,  я  же
постараюсь убедить ее принять иное решение.
     Пани Ляттер побледнела и безотчетно сжала руку панны Говард.
     - Во-вторых... во-вторых, я скажу вам то, чего не сказала бы ни в каком
другом случае.  Когда я шла сейчас к вам,  я хотела поставить вопрос так:  я
или Иоанна. Но сейчас я поставлю его иначе...
     Она подошла к пани Ляттер и, глядя ей в глаза, медленно произнесла:
     - Судар