тье у  нее уже в  руках и  никто не может разбить его.  Она получила
разрешение открыть школу,  деньги у  нее в  руках,  какие же  могут быть еще
препятствия? Разве только она умрет, или Иксинов сквозь землю провалится.
     Но она не умрет, потому что бог послал ее в Иксинов для того, чтобы она
открыла здесь школу.  Разве в  костеле не дала ей знак сама богоматерь,  что
понимает  ее  печаль  и  внемлет  ее  молитве?   А  мальчики,   которые  так
безобразничали во время процессии,  не веленье ли это небес,  указующих, что
она должна заняться воспитанием иксиновских детей?
     "Ведь здесь несколько сот детей,  -  думала она, - стало быть, полсотни
могут ходить в  школу.  Если  я  даже с  тридцати человек получу по  рублю в
месяц,  вот уже и жалованье,  и семье можно помочь, потому что столоваться я
буду у мамы..."
     Наконец в комнате отца ей удалось поймать обоих родителей.
     - Мама! Папочка! - крикнула она. - Я получила разрешение открыть школу!
     И она запрыгала, обеими руками подняв над головой драгоценную бумагу.
     Но мать равнодушно пожала плечами, а отец, едва взглянув на разрешение,
улыбнулся и сказал:
     - Ну,  в  таком  случае,  милая пани  начальница,  займись прежде всего
воспитанием... нашей Мадзи и научи ее быть серьезной!
     Мадзю словно обдало холодом.
     - Папочка, вы смеетесь?
     - Нет, дитя мое. Но только, что ты сделаешь с этой бумагой?
     - Сейчас же открою приготовительный класс.  Деньги у  меня есть,  сниму
комнату на старом постоялом дворе, столяр сделает парты и классную доску...
     - И у этой доски ты будешь давать уроки партам,  -  прервал ее отец.  -
Разве у тебя есть ученики?
     - Ах,  папочка,  найдутся!  Я здесь уже кое с кем разговаривала.  Можно
набрать много учениц!
     - Тогда уступи человек пять здешнему учителю,  а то он, бедняга, терпит
страшную нужду, - ответил отец.
     - О,  боже!  -  с огорчением воскликнула Мадзя.  -  Так вот как вы меня
поощряете? Вы, папочка, шутите, а мама молчит...
     - Я со вчерашнего дня знаю, что у тебя есть разрешение, - махнула рукой
мать.  -  Зося писала мне,  что за  твой пансион начальница выражала ей свое
недовольство. Она жаловалась, что ты ее разоришь.
     Мадзя остановилась посреди комнаты, ломая руки.
     "Что это значит?  -  думала она.  -  Мне всегда твердили,  что я должна
зарабатывать себе на  жизнь,  но  что  же  случилось сегодня,  когда я  хочу
работать?  Отец  смеется  надо  мной,  мама  равнодушна,  а  начальница Зоси
жалуется,  что я ее разорю? Я ее разорю! Это я-то могу кого-нибудь разорить!
Боже милостивый, что же здесь такое творится?"
     И  в  одну  минуту беспредельная радость сменилась в  ней  безграничным
отчаянием.  Она была потрясена тем,  что никто ее не понимает, страх охватил
ее  перед  неизвестностью,  но  больше  всего  душу  ее  терзали  сожаленья,
сожаленья о  тех  надеждах,  которые она так давно лелеяла и  которые,  едва
начав исполняться, уже рассыпаются в прах.
     Отец подошел к Мадзе и, погладив ее по подбородку, весело спросил:
     - Что за гримаска? Вид у тебя такой, точно ты с неба свалилась.
     - Что же мне теперь делать, папочка? - прошептала Мадзя.
     - Ах,  ты моя бедняжечка!  -  ответил отец,  прижимая ее к груди. - Что
тебе делать? Да разве у тебя нет отца с матерью?
     - Но, папочка! - вспыхнула Мадзя. - Разве я могу жить без цели и труда?
Есть ваш хлеб,  когда мне кусок в  горло нейдет,  точно он краденый?  Я ведь
знаю, что вам самим тяжело, и если не могу сейчас помогать вам, то не хочу и
объедать вас!
     Она  упала  на  колени  и,  протянув к  родителям руки,  воскликнула со
слезами:
     - Клянусь,  что после каникул я не буду есть у вас даром! Не могу я, не
могу!  Папочка,  поймите меня, - говорила она, обращаясь к отцу. - Дайте мне
совет,  а то я...  умру тут у вас,  потому что не могу жить вашим трудом, не
могу объедать вас!
     Мать вскочила со  стула,  отец схватил Мадзю в  объятия и,  покрывая ее
поцелуями, усадил на диван.
     - Ох,  уж эта мне экзальтация,  эта экзальтация! - говорил он. - Ну что
ты, девочка, вытворяешь? Как могла ты бросить отцу такие слова? Она не будет
есть у  нас даром,  слыхано ли  дело?  Она умрет!  Ах,  ты дурочка!  Ах,  ты
негодница!  Вот  велю  укоротить тебе  платьице и  отвести в  нашу начальную
школу!  Ты  сама должна еще  учиться в  пансионе,  а  не  открывать пансион,
девчонка!
     - Не могу я бездельничать,  не могу объедать вас! Не могу, и кончено! -
со слезами повторяла Мадзя.
     Отец все прижимал ее к груди,  а когда она стала успокаиваться,  мигнул
матери.  Докторша,  у которой все лицо покрылось красными пятнами,  вышла из
кабинета.
     - Мадзя, ну давай поговорим толком, - сказал доктор, когда мать ушла. -
Ты прекрасная дочь, благородная девушка, но...
     Тут он хлопнул себя по коленям и прибавил:
     - Скажи мне: чего ты, собственно, хочешь?
     - Не хочу жить на ваш счет,  не хочу висеть у  вас на шее!  У вас самих
ничего нет, - ответила Мадзя, положив голову отцу на плечо.
     - Ну вот и прекрасно!.. Но что же ты хочешь предпринять?
     - У меня ведь разрешение открыть пансион...
     - Превосходно! А ученицы у тебя есть?
     - Будут.
     - А  если не будет?  А если содержание пансиона обойдется дороже твоего
заработка, что тогда?
     - Папочка,  вы  все  время или смеетесь надо мной,  или обескураживаете
меня, - уже веселее ответила Мадзя.
     - Нет,  девочка,  я тебя не обескураживаю! Может, я и ошибаюсь, но я не
разделю твоей радости до тех пор, пока не увижу, что все идет хорошо. Видишь
ли,   чем   меньше  человек  радуется  своим   планам  и   больше  предвидит
разочарований,   тем   меньше  придется  ему  печалиться,   если  планы  его
расстроятся. Понимаешь?
     - Но почему мои планы расстроятся?
     - Я не говорю, что они расстроятся. Но ты ставишь перед собой серьезную
цель,  и я хочу предупредить тебя, что надо заранее сказать себе: может, все
пойдет хорошо,  а  может,  и  нет,  и  -  что же делать,  если замысел вдруг
сорвется?
     - Погодите,  папочка, я вам вот что скажу: у меня предчувствие, что все
будет хорошо!
     Доктор улыбнулся.
     - У твоей матери два раза в год бывает предчувствие, что она выиграет в
лотерее главный выигрыш.  И  что ты скажешь?  За десять лет она едва вернула
стоимость нескольких билетов.
     - Папочка,   вы  все  время  меня  обескураживаете!  -  топнув  ножкой,
воскликнула Мадзя.
     - Нет,  нет!  Я  только об одном прошу тебя:  прежде чем открывать свой
пансион,  подумай, что делать, если замысел сорвется, а деньги ты потеряешь.
А когда придумаешь, что делать, скажи мне. Ладно?
     - Ладно!  Если хотите, папочка, я всю ночь буду думать, что мне в жизни
никогда ни в чем не будет удачи! Ладно, если хотите!
     - Ах,  какая  ты  все-таки  баба!  Ну  что  вам,  бабам,  толковать  об
эмансипации,  если  вы  рассуждать  не  умеете?  Я  тебе  говорю:  подготовь
какой-нибудь план на случай неудачи.
     - У меня есть план!  -  воскликнула Мадзя. - Я сейчас напишу в Варшаву,
чтобы мне после каникул нашли место учительницы.  Не будет пансиона,  уеду в
Варшаву...
     - Ты просто сумасбродка!
     - Уеду,  папочка!  Я  не  могу  сидеть  у  вас  на  шее!  Я  хочу  сама
зарабатывать себе на  жизнь!  Здесь,  в  этой комнате,  я  дала себе слово и
сдержу его!  Вы сердитесь, папочка? - прибавила она, умильно заглядывая отцу
в глаза.
     Доктор задумался.  Не потому, что аргументация была нова, а потому, что
он услышал ее из уст собственной дочери.  Это показалось ему такой странной,
такой неслыханной вещью! Он почувствовал в эту минуту с небывалой силой, что
его дочь уже личность и  принадлежит к другому поколению,  которого он почти
совсем не знает.
     - Если бы ты была постарше! - сказал он в смущении.
     - Постарею, папочка, и я! - печальным голосом ответила Мадзя.
     Отец поднялся с  дивана,  прошелся по комнате и вдруг остановился перед
дочерью.
     - Да,  трудное это дело!  -  сказал он.  -  Я над тобой уже не властен.
Делай что хочешь,  и да благословит тебя бог!  Только,  -  прибавил он, - не
забывай, что во мне ты всегда найдешь самого верного друга!
     Слезы покатились у него из глаз, но он сдержался.
     Старые часы пробили десять; Мадзя пожелала отцу спокойной ночи и ушла к
себе. Девушке казалось, что она холодна, как камень, но она чувствовала, что
рассыплется в прах,  изойдет слезами, если хоть на минуту перестанет владеть
собой.
     Она  села  за  столик,  прикрыла лампу  абажуром и  начала писать панне
Малиновской.  Но  когда она  дошла до  слов:  "После каникул мне,  вероятно,
понадобится работа,  прошу  вас  подыскать для  меня  какое-нибудь  месте  в
Варшаве..." - крупная слеза скатилась у нее на бумагу.
     Она взяла чистый листок и, закрывая платком рот, чтобы никто не услышал
ее тихих рыданий,  снова начала писать.  Горячие слезы текли на платок и  на
руку,  а  сердце у  нее  так  болело,  будто это  письмо было  ее  последним
прощаньем с семьей.
     Такой  это  обыденный случай,  когда  юная  и  хрупкая девушка покидает
родное гнездо,  чтобы броситься в  водоворот жизни!  Но  ты  один,  господи,
знаешь, сколько таится за этим страданий!


                           Глава двадцать первая

                               Новая союзница

     Несколько дней  после  этого  Иксинов снова шумел:  разнесся слух,  что
панна Бжеская, лучшая ученица пани Ляттер, открывает пансион.
     И  снова  образовались  две  партии.  Заседательша заявила  на  площади
майору, что если бы Фемце пришлось вторично пережить возраст молочных зубов,
то даже при этом условии она не отдала бы ее под начало Мадзе.  Супруга пана
нотариуса,  которую небо не  благословило потомством,  тоже утверждала,  что
если бы господь бог, вместо четырех мопсиков, послал ей четырех девочек, она
бы  ни  одну  из  них  не  рискнула вверить этой  эмансипированной девчонке,
которая так и рвется устраивать концерты.
     Зато  ксендз и  майор не  могли нахвалиться Мадзей,  не  находили слов,
чтобы  передать,  какое счастье ждет  Иксинов,  если  пансион будет в  таких
руках!  Пан  Ментлевич  в  первый  день  сообщил  всем  иксиновцам  об  этом
замечательном событии,  а  потом  стал  объезжать  все  окрестные  помещичьи
усадьбы  и   рассказывать  о   талантах  панны   Бжеской,   которая  говорит
по-французски,  как  прирожденная парижанка,  а  на  фортепьяно играет,  как
Монюшко.
     Прошла неделя,  и  уже никто не сомневался,  в  том,  что замысел Мадзи
удался.  Сам  уездный  начальник неоднократно повторял,  что  Иксинову нужен
пансион,  хотя бы  пятиклассный,  и  удивлялся,  как  это его до  сих пор не
открыли.  В результате его помощник объявил, что двух своих девочек отдаст в
пансион  Мадзи,  а  становой пристав сделал  ей  визит  и  начал  переговоры
относительно обучения трех  девочек.  Мировой посредник тоже  обещал послать
дочь в новое учебное заведение, а податной инспектор чуть не сгорел со стыда
и  огорчения,  что из его шести висельников ни один не родился девочкой.  Он
даже опасался,  как бы  его не  обвинили за это в  недостатке лояльности,  и
ходил с таким видом, точно с этой стороны уже обеспечился на будущее.
     Из окрестностей Иксинова Мадзя тоже получала письма,  приезжали к ней с
визитами и  домой.  Однажды на  краковской бричке приехал пан Бедовский,  на
другой день пани Йотовская,  которую узнали по  полотняному плащу и  зеленой
вуали, а еще через несколько дней к дому доктора подкатили с тремя девочками
супруги Абецедовские.  Слух  об  этом визите разнесся по  всему городу,  так
оглушительно хлопало у  Абецедовских сломанное крыло экипажа.  Мадзя была не
менее потрясена,  узнав, что они готовы незамедлительно отдать ей своих трех
девочек на  полный  пансион и  платить за  них  триста  рублей и  натурой по
договоренности.
     Необычайный успех Мадзи вызвал раздоры в  стане врагов.  Заседательша и
супруга  пана  нотариуса  по-прежнему  оставались ее  недоброжелателями,  но
аптекарь,   которого  бог   наградил  четырьмя  дочками,   причем  все   они
воспитывались дома, устроил дома с супругой совет. После совета пан аптекарь
стал  холоден с  заседателем и  нотариусом,  а  его  супруга все  чаще стала
появляться на той улице, где стоял дом доктора Бжеского.
     Торжество Мадзи было  настолько очевидным,  что  даже  ее  мать сказала
как-то майору:
     - Ну-ну, вижу, дочка у меня с головой.
     - Да,  аппетитная шельмочка!  -  ответил майор.  -  Круковский с нею за
полгода ноги бы протянул. Зато уж насладился бы!
     Докторша пожала плечами и  при  первом же  удобном случае сказала мужу,
что майор совсем впал в детство и с ним просто нельзя разговаривать.
     Мадзя в  это  время была бы  счастливым,  самым счастливым человеком на
свете,  если бы отец не портил ей настроения.  С  ним одним она беседовала о
своих планах, и как назло он один умел найти в них темные стороны.
     Однажды  вечером  она  показала ему,  например,  список  своих  будущих
учениц, с родителями которых уже велись переговоры. В списке было двенадцать
девочек из окрестных деревень и свыше двадцати городских.
     - А что, папочка, - сказала Мадзя, - кто был прав?
     - Ты,  милочка, права, - ответил отец и, вооружившись карандашом, начал
вычеркивать фамилии деревенских девочек.
     - Что вы делаете, папочка? - с удивлением воскликнула Мадзя.
     - Вот что,  деточка,  ты барышень Абецедовских не бери.  Они привыкли к
удобствам,  даже к  роскоши,  и  за  триста рублей ты едва прокормишь их.  А
откуда возьмешь деньги на помещение и обучение?
     Мадзя задумалась.
     - Может,  вы и правы,  - сказала она. - За десять рублей в месяц трудно
прилично прокормить девочку... Что ж, этих трех дарю вам, папочка! - кончила
она, обнимая отца за шею.
     - Подари мне  и  девять остальных,  -  ответил отец.  -  В  среднем они
платили бы тебе по четыре рубля в месяц за обучение,  но... тебе пришлось бы
держать  для  них  примерно трех  учительниц.  А  разве  ты  можешь  платить
учительнице двенадцать рублей в месяц?  А помещение? Наконец, где ты найдешь
у нас учительниц?
     Мадзя  остолбенела.  Прием  визитов,  ответы  на  письма,  переговоры с
родителями отнимали у нее столько времени,  что она упустила из виду, что на
весь пансион она пока одна, одна как перст!
     После этого открытия Мадзя сразу потеряла веру в  себя.  Она повалилась
на диван и залилась слезами.
     - Боже,  какая я дурочка!  -  восклицала она. - Я никогда не поумнею, я
никогда ничего не сделаю!  Какой позор!  Ведь я отлично знала,  сколько пани
Ляттер приходилось расходовать каждый месяц на учителей! О боже, почему я не
умерла? Почему я не родилась мальчиком?..
     Отец прижал дочь к груди и гладил ее темные волосы.
     - Ну,  ну,  только не отчаивайся,  -  говорил он.  - Ты забыла о важной
вещи,  но это доказательство того,  что ты настоящая полька.  Видишь ли, мы,
поляки, всегда строим планы, не собравшись со средствами и даже не задаваясь
вопросом,  хватит ли у нас средств вообще?  Ну, так вот нам в жизни и везет.
Ты, однако, принадлежишь к новому поколению, которое умнее нашего...
     - Папочка,  вы опять смеетесь!  -  прервала Мадзя отца,  отодвигаясь на
другой конец дивана.
     - Нет,  милочка,  я  только советую тебе подумать о средствах и немного
приспособить к ним свой проект.
     - Хорошо, папочка.
     - Так вот,  помещение для твоего пансиона у  нас есть:  мы отдадим тебе
гостиную.
     - Этого мало!
     - Надо будет, отдадим полдома.
     - Но я буду платить вам!  Да, да, иначе я не хочу! - воскликнула Мадзя,
и ее серые глаза опять весело заблестели.
     - Будешь,  будешь!  Во-вторых,  раз ты единственная учительница, возьми
себе для начала пять-шесть девочек из города...
     - Двадцать,  папочка!  Я  буду работать с  утра до ночи и  заработаю...
рублей сорок в месяц!
     - Позволь,  милочка!  Как доктор я  не согласен на такое количество для
тебя,  а как бывший учитель - для твоих учениц. Учить детей как-нибудь - это
было бы просто недобросовестно!
     - А если я найду помощницу?
     - Где?
     - Я  могу  привезти  ее  из  Варша...  Нет,  я  просто  сумасшедшая!  -
воскликнула она вдруг. - Хочу везти учительниц из Варшавы, а мне нечего дать
им есть!
     - Ну, не отчаивайся же, - прервал ее отец, - ты говоришь правильно! Вот
что я тебе советую:  возьми нескольких учениц, которые получше заплатят тебе
по часам, посмотри, как у тебя пойдет с ними дело, и поищи учительниц.
     - Но,  папочка,  это будет вовсе не  пансион!  Это будут частные уроки,
которые я могла бы иметь и сейчас!  Ах,  какая я несчастная. Столько времени
пробездельничать вместо того, чтобы давать уроки! Ах, какая я гадкая!
     Доктору  с  трудом  удалось унять  новый  взрыв  отчаяния и  втолковать
дочери,  что в каждом начинании, помимо инициативы, энергии, денег и связей,
немалую роль играет терпенье.
     После этого Мадзя в  течение нескольких дней снова принимала родителей.
Из деревни к  ней приехали супруги Зетовские и  Жетовичи,  из города явились
парикмахер, фотограф и хозяин ветряной мельницы, что у заставы.
     Мадзя была с  ними очень любезна и  очень рассудительна,  но переговоры
вела без воодушевления.  Да и чего было тут воодушевляться, если она поняла,
что для пансиона у  нее нет учительниц,  а  частные уроки дадут каких-нибудь
пятнадцать рублей в месяц,  да и то едва ли. С каждым новым разговором Мадзя
все больше убеждалась в том,  что все стремятся устроить детей в ее пансион,
полагая,  что это будет стоить дешевле,  чем домашнее обучение или пансион в
губернском городе.
     "Нечего сказать,  хорошо же я буду обучать их детей -  одна!  -  думала
Мадзя,  и ее бросало в дрожь при мысли о том,  что у нее нет помощницы.  - К
чему в конце концов вести переговоры, если у меня нет учительниц?"
     Как-то уже под вечер к Мадзе в комнату вбежала мать.
     - Тебя хочет видеть панна Цецилия,  - сказала она. - Знаешь, эта старая
дева, сестра аптекаря...
     - Ах,  это она?  Пожалуйста,  -  с некоторым удивлением ответила Мадзя,
вспомнив тут  же,  что  панна  Цецилия была  в  Иксинове как  бы  мифической
личностью:  никто ее не видел и  никто о ней не слышал,  хотя она десять лет
жила в городе.
     Через  минуту в  комнату,  осторожно приотворив дверь,  вошла  высокая,
худая дама в темном платье.  Когда-то она, наверно, была очень хороша собой.
У нее были большие глаза,  уже потухшие и ввалившиеся,  несколько резкие, но
классические черты лица, желтая, но нежная кожа, и пышные темные волосы, уже
посеребренные сединой.  В поклоне гостьи, в каждом ее движении чувствовалась
настоящая дама:  вид  у  нее был озабоченный и  несколько испуганный.  Мадзе
показалось,  что гостья чего-то стесняется:  то ли своего старого платья, то
ли исполненных грации движений, то ли увядшей красоты.
     Дама хотела что-то сказать,  но голос у  нее прервался.  Она только еще
раз  поклонилась Мадзе  и  протянула ей  большой  лист  бумаги,  свернутый в
трубку.
     - Что это, сударыня? - спросила Мадзя, смутившись не меньше гостьи.
     - Это  мой диплом об  окончании Пулавского института,  -  тихо ответила
она.
     - Вы окончили институт в Пулавах?
     - С шифром,  - еще тише ответила дама. - Вы меня не знаете, - прибавила
она, - но я помню вас еще маленькой девочкой.
     - А я ведь тоже помню вас,  панна Цецилия!  - придя в себя, воскликнула
Мадзя.  - Мне кажется, что даже в этом году мы шли как-то по шоссе навстречу
друг другу:  я  на прогулку,  а  вы с прогулки.  Только вы повернули в поле.
Присаживайтесь!
     И, позабыв о первом впечатлении, Мадзя обняла панну Цецилию, усадила ее
в кресло, а сама села рядом на низеньком детском диванчике.
     Панна Цецилия долго смотрела на  Мадзю,  а  затем взяла ее  за  руки  и
сказала:
     - Вы, наверно, очень хорошая девушка...
     - Ну конечно, хорошая! - со смехом от