- Да  верю же,  верю!  -  ответил Сольский.  -  Если вы скажете,  что у
Згерского крылышки херувима,  я и этому поверю. В конце концов как-нибудь мы
узнаем его поближе.
     Он простился с обеими барышнями и, напевая, ушел к себе.
     Ада некоторое время смотрела на Мадзю.  Затем подсела к  ней и,  обняв,
спросила:
     - Скажи  мне,  но  только  откровенно,  совершенно откровенно:  что  ты
думаешь о Стефане?
     - Я  думаю  то  же,  что  и  Згерский:  в  твоем брате совместились все
достоинства в наивысшей степени:  ум,  сердце,  воля.  Кроме того,  он самый
благородный человек из  всех,  кого только я  знаю,  -  ответила Мадзя тоном
глубокого убеждения.
     Ада поцеловала ее.
     - Это хорошо,  это очень хорошо,  что ты так о нем думаешь,  -  сказала
она, подавляя вздох.
     - И потому я тебе вот что хочу сказать,  -  продолжала Мадзя.  -  Такой
человек должен быть счастлив.  Мы обязаны позаботиться о том, чтобы он нашел
свое счастье. Я хочу сказать тебе, что он должен жениться...
     - Ты права, - уронила Ада.
     - И мы с тобой и с пани Арнольд должны сделать все,  чтобы помирить его
с  Элей.  У Эли есть недостатки,  но у кого же их нет?  А пану Стефану нужна
именно такая жена.
     Ада отодвинулась и пристально посмотрела Мадзе в глаза.
     - И это говоришь ты? - спросила она.
     - Я  ведь  права.  Пан  Стефан  человек  незаурядный,  но  Эленка  тоже
незаурядная женщина.  Как она хороша,  талантлива,  а как горда!  Сказать по
правде,  я не люблю ее даже так, как Цецилию, которой ты устраиваешь место в
Язловце. Но должна тебе сказать, когда я гляжу на Элену, я преклоняюсь перед
ней,  -  в этой женщине есть что-то царственное. Правда, она себялюбива, но,
видно, знает себе цену, знает, как она обаятельна.
     Ада тряхнула головой.  Глаза Мадзи, ее слова дышали такой искренностью,
что нельзя было усомниться в них.
     - А ты не думаешь, что могут быть женщины лучше Эли? - спросила Ада.
     - Может быть,  в  высшем обществе или за  границей,  -  наивно ответила
Мадзя.
     Панна Сольская рассмеялась.
     - Ах ты, ты! - сказала она, осыпая подругу поцелуями.
     Затем Ада  стала рассказывать Мадзе о  делах женского союза,  сообщила,
что,  наверно, будет открыт приют для учительниц, а в будущем, быть может, и
для бедных матерей,  что в мастерской трикотажных кофточек работает тридцать
девушек и  что  дамы из  общества дали согласие купить шестнадцать кофточек.
Наконец,  она  открыла Мадзе,  что  сегодня ее  интересуют только трудящиеся
женщины и  бедные девушки и  порою мучит совесть оттого,  что  она забросила
свои мхи и лишайники.
     - Представь,  я  не  делаю  сейчас и  четвертой части  тех  наблюдений,
которые делала раньше, - закончила она с огорчением.
     Прошла пасха,  которая особенно запомнилась Мадзе,  -  в  эту  пору она
познакомилась с некоторыми родственниками Сольских. Независимо от возраста и
титула,  все они были с  Мадзей предупредительно вежливы.  Но  от  них веяло
таким холодом,  что разговоры с ними были для девушки сушим мученьем. Она бы
отказалась от всех богатств и почестей, бежала бы куда глаза глядят, если бы
ей пришлось чаще встречаться с этими важными барами,  которые каждым словом,
каждым взглядом и жестом показывали, что она чужда им и даже неприятна.
     Дамы помоложе делали вид, что не замечают ее; здороваясь или прощаясь с
нею,  они смотрели мимо,  на стенку или в потолок.  Только какая-то старушка
минуты две довольно мило с нею побеседовала,  и то лишь затем, чтобы сказать
с улыбкой,  что Ада,  видно,  подпала под ее,  Мадзи,  влияние, раз на пасху
наотрез отказалась принять участие в сборе пожертвований на бедных.
     На  третий день  пасхи  Мадзя  сказала себе,  что,  если  эти  визиты и
знакомства не кончатся,  она, невзирая на всю свою привязанность к Сольским,
уйдет от них.  И тут же Мадзя задалась вопросом, а как эти баре держались бы
с  Эленой Норской,  вынесла ли бы она их общество?  Мадзя решила,  что панна
Элена сумела бы поставить на место этих высокомерных людей и  чувствовала бы
себя в своей стихии.
     "О, Эленка не чета мне!"
     Но пасха прошла,  визиты кончились.  Мадзя вернулась к своим занятиям в
пансионе,  где  ее  окружали все большим вниманием,  Ада -  к  своим делам в
женском союзе,  где благодаря ей увеличились и число членов и средства,  пан
Стефан  -  к  своим  совещаниям с  предпринимателями и  техниками по  поводу
сахарного завода.
     А солнце меж тем поднималось все раньше,  садилось все позже и все выше
ходило по небу.  В городе стало сухо, люди надели весенние наряды, на улицах
стали продавать голубые пролески с  фиалковым корнем;  сад Сольских покрылся
молодой травой,  а  столетние деревья почками,  которые ждали  только дождя,
чтобы распуститься.
     Однажды Сольский вошел в  комнату к сестре,  у которой сидела Мадзя,  и
весело сказал:
     - Наконец-то мы заключили договор с поклонником панны Магдалены.
     - Каким поклонником? - покраснела Мадзя.
     - Не единственным, но одним из самых пылких. С паном Згерским.
     - Какое он производит впечатление? - спросила Ада.
     - Салонный шаркун,  сладок и любезен до приторности.  В общем, человек,
которому не надо открывать дверь, он сам откроет, если захочет.
     Сольский расхаживал по комнате и щелкал пальцами.
     - Ты доволен? - спросила Ада.
     - Доволен. Кажется, это пройдоха! Чем иметь такого в противниках, лучше
держать его в хвосте.  То есть в хвосте это было бы неприятно, а так, сбоку.
Так или иначе,  ваша рекомендация,  панна Магдалена, очень удачна. И если вы
можете порекомендовать мне  еще  хоть  двадцать человек,  я  буду вам  очень
благодарен.
     - Нет,  что вы!  Впрочем,  вы уже,  наверно,  слышали,  я уверена,  что
слышали...
     - О ком? - с любопытством спросил Сольский.
     - О пане Файковском...
     - Файковский?.. Гм!.. Файка, трубка, табачок! Великолепная фамилия. Что
у него, табачный магазин?
     - Что вы, он аптекарь, провизор!
     - Что  ж,  расскажите нам  о  Файковском,  который  не  оправдал  своей
табачной фамилии, - попросил Сольский.
     - Ах,  это  целая  история,  -  начала Мадзя.  -  С  паном Файковским я
познакомилась в  Иксинове,  он служил там в  аптеке.  Знакомство у  нас было
шапочное.  Я только отвечала ему на поклоны,  потому что он хорошо отнесся к
бедной Стелле,  когда она приехала к нам с этим концертом, помнишь, Ада? Ах,
боже мой, и что теперь с нею? Наверно, бедняжка умерла!
     - Но ведь это уже новая история,  -  прервал ее Сольский.  - А что же с
паном Файковским?
     - Так вот,  -  продолжала Мадзя,  -  пан Файковский приехал сюда, чтобы
поступить на работу в  аптеку.  Знаешь,  Ада,  он потерял в  Иксинове место,
потому  что  был  лунатиком  и,   представь  себе,  из  кухни  взбирался  по
водосточной трубе на второй этаж!
     - Так, - сказал Сольский, - ну, а в Варшаве он что, уже не лунатик?
     - Не  знаю.  Он  познакомился  тут  с  учительницей из  пансиона  панны
Малиновской, ты ее знаешь, Ада, с Жаннетой...
     - Ах, это та, с печальным личиком? - спросила Ада.
     - Нет,  уже не печальным.  Впрочем, я не то говорю, она была одно время
весела,  а сейчас стала еще печальней.  Представь, они познакомились с паном
Файковским, ну - и полюбили друг друга...
     - Это  "ну"  просто  великолепно!  А  всякое  ли  знакомство  кончается
любовью, или это привилегия аптекарей?
     - Не мешай, Стефек! - остановила его сестра.
     - Итак,  -  продолжала Мадзя,  - они любят друг друга, а обвенчаться не
могут,  пока у  него не  будет собственной аптеки или  хорошего места,  так,
чтобы хватило на двоих. Жаннета говорит, что она готова давать уроки, только
бы все это кончилось!
     - Скажите! - вставил Сольский.
     - Да не прерывай же, Стефек!
     - И  вот  представь  себе,  позавчера  останавливает  меня  заплаканная
Жаннета и  говорит:  "Милая Мадзя,  кажется,  у  пана Сольского на  сахарном
заводе будут  доктор и  аптека.  Спроси,  не  найдется ли  там  местечко для
бедного Файковского?  Он очень способный аптекарь,  - говорит Жаннета, - сам
делает анализы. А какой тихий, трудолюбивый..."
     - И видно,  уже излечился от лунатизма,  - сказал в сторону Сольский. -
Все понятно! - сказал он громко. - Вы хотите осчастливить этих влюбленных?
     - Но что же я для них могу сделать? - пожала плечами огорченная Мадзя.
     - А  я  этого пана Файковского -  и  почему бы ему не зваться,  ну хоть
Ретортовским? - должен назначить в аптеку при заводе?
     - Ах,  если бы вы это сделали!  - воскликнула Мадзя. - Они так грустят,
так любят друг друга!
     - Ада,  сестра моя,  -  торжественно произнес Сольский,  останавливаясь
посреди  комнаты,  -  Ада,  скажи  панне  Магдалене,  что  ее  протеже,  пан
Файковский,  уже назначен в аптеку на нашем заводе.  Но с одним условием: он
должен жениться на заплаканной панне Жаннете.  Ну,  и само собой,  для этого
надо, чтобы меня не вышвырнули с завода наши противники...
     Мадзя вместо ответа схватила Аду в  объятия и  начала осыпать поцелуями
ее лицо и руки.
     - Ада, - сказала она, - скажи своему брату, что он ангел!
     Слезы навернулись у нее на глаза, когда она посмотрела на пана Стефана.
     Сольский подошел к Мадзе и поцеловал ей руку.
     - Это  вы  ангел,  -  ответил он,  -  потому что  не  только даете  нам
возможность делать людей счастливыми,  но вдобавок думаете, что мы оказываем
им милость.  А на деле наоборот.  Да,  да,  -  прибавил он,  - пусть женятся
влюбленные, мы им поможем!
     - А ведь Мадзя хочет устроить и твое счастье,  -  уронила Ада.  - Перед
пасхой она  вовлекла меня  в  заговор,  мы  хотим помирить тебя с  Эленой и,
естественно, соединить вас...
     - Ах,  Ада! - воскликнула потрясенная Мадзя, закрывая рукой глаза. - Ну
как ты можешь говорить такое?
     По лицу пана Стефана было видно, что он неприятно удивлен.
     - Вы  советуете мне  сделать этот  шаг?  -  спросил он  после минутного
раздумья. - Что ж, может быть, я и в этом случае послушаюсь вас...
     - Как это было бы хорошо! - прошептала Мадзя.
     - Возможно,  возможно, - ответил Сольский. - Посмотрим, насколько верен
ваш совет... А пока пан Файковский получит место в заводской аптеке.
     Он походил еще немного по комнате и вышел мрачный.
     - Уж не обиделся ли на меня пан Стефан?  -  с  испугом спросила Мадзя у
Ады.
     - Ну  что  ты!  Он,  наверно,  вспомнил о  своих отношениях с  Эленой и
расстроился. Ничего, это пройдет, - ответила Ада.
     - Какой он  хороший,  какой благородный,  он  просто святой человек!  -
говорила Мадзя, пряча лицо на плече Ады.


                             Глава семнадцатая

                               Брат и сестра

     В   доме  Арнольдов  панна  Элена  занимала  большую  веселую  комнату,
обставленную так же, как когда-то у матери. На окнах висели те же занавески,
под потолком та же лампа с голубым абажуром, мебель и безделушки остались те
же, из них самым роскошным было трюмо, которое у хозяйки пользовалось особым
почетом.
     В  конце апреля,  после полудня,  панна Элена сидела у себя в комнате с
братом.  Устроившись  на  голубом  диванчике,  она  хмуро  глядела  на  свой
башмачок, а пан Казимеж в возбуждении расхаживал по комнате.
     - Так отчим, - сказала сестра, - не хочет одолжить тебе денег?
     - Он бы дал, да ему самому нужны.
     Панна Элена с печальной улыбкой покачала головой.
     - И ты думаешь, что мне никогда не понадобятся деньги, что у меня целое
состояние и  часть  доходов от  него  я  могу  употребить на  покрытие твоих
бешеных трат?
     - Даю тебе слово, Эля, это в последний раз. Я принял предложение и буду
работать на железной дороге.  К черту знакомства,  которые поглотили столько
времени и  денег и  ничего мне  не  дали.  Но  последний свой долг я  обязан
вернуть для того, чтобы порвать отношения.
     - Тысяча рублей...  -  говорила панна Элена. - Я за границей столько не
истратила!
     - Ну,  не говори,  милочка!  -  прервал ее брат. - Ты истратила больше,
хотя ни в чем не нуждалась.
     Красивое лицо панны Элены покрылось румянцем.
     - Когда ты поступишь на службу?
     - На будущей неделе.
     - А жалованье?
     - Полторы тысячи.
     - За что же они будут платить тебе такие деньги?
     - Хорошенькое  дело!  -  вспылил  пан  Казимеж.  -  За  знание  языков,
экономики, наконец, за связи!
     Пан Казимеж, видно, был очень рассержен: он остановился перед сестрой и
с дрожью в голосе произнес:
     - Это не моя вина. Я тратил деньги, стремясь к лучшему. И мое положение
было бы  сегодня совсем иным,  все удалось бы вернуть с  лихвой,  если бы не
твой каприз!  Порвав с Сольским, ты подставила мне ножку! К шурину Сольского
относились бы совсем иначе.
     - Но  ты  уже  был его будущим шурином,  а  чего достиг,  только долгов
наделал?  Да и Сольский,  насколько мне известно,  держится в стороне от тех
господ, которые раздают должности.
     - Да  он бы сам для меня что-нибудь устроил,  он мне часто делал намеки
насчет моей будущности.  Сейчас он собирается строить сахарный завод.  Я мог
бы стать у него управляющим с жалованьем в четыре, пять тысяч...
     - Ха-ха-ха!  -  расхохоталась панна Элена. - Ты - управляющий, да еще у
Сольского!
     - Что ж, смейся, раз испортила мне карьеру. Право, я иной раз спрашиваю
себя:  да  выказала ли  ты  хоть раз в  жизни участие в  чьей-нибудь судьбе?
Только не в моей и даже не матери...
     Панна Элена стала серьезной и, сурово глядя на брата, воскликнула:
     - Как тебе не стыдно бросаться такими словами? А ты-то выказал? Уж не в
судьбе ли матери,  к которой ты ласкался только тогда, когда тебе нужны были
деньги? Или в моей, что я, вместо того чтобы найти в тебе опекуна, вынуждена
жить у чужих людей?
     - Отчим тебе не чужой человек. Наконец, у него семья, а я холостяк.
     - Так женись,  стань порядочным человеком,  и устроишь свою жизнь.  Как
сказать, пожалуй, это я испортила из-за тебя свою будущность.
     В прихожей раздался звонок. Панна Элена умолкла, а пан Казимеж, который
хотел было ответить ей, прикусил губу.
     - Кажется, кто-то из твоих поклонников, - пробормотал он.
     - Что  ж,  я  попрошу у  него для тебя место управляющего,  -  ответила
Элена.
     Вошла Мадзя.
     При виде ее на лице панны Элены промелькнуло неприязненнее выражение, а
пана  Казимежа точно  подменили.  Он  робко  поздоровался с  Мадзей,  и  его
сердитые за минуту до этого глаза засветились нежностью.
     Мадзя  тоже  смутилась.  Она  не  думала,  что  встретит у  Элены  пана
Казимежа.
     - Как  поживаешь,  Мадзя?  -  спросила панна Элена,  холодно отвечая на
поцелуй гостьи.  -  Вот у нее попроси местечка,  - обратилась она к брату, -
она найдет тебе получше, чем на железной дороге.
     - Я? - удивилась Мадзя.
     - Только,  милочка, пожалуйста, не притворяйся, - говорила панна Элена.
- Все знают,  что ты составила протекцию Згерскому,  потом жениху Жаннеты...
Ах да, еще какой-то гувернантке из провинции...
     В  эту  минуту в  комнату вбежал вприпрыжку красивый мальчик и  крикнул
по-французски:
     - Эленка, тебя зовет папа!
     Он схватил Элену за руку и потянул из комнаты.
     - Ты не поздоровался, Генрик, - сделала ему замечание панна Элена.
     - Ах да, простите! - смеясь, воскликнул мальчик.
     Он подал Мадзе руку и снова потянул панну Элену.
     Когда в  дальних комнатах затих смех мальчика я  шум шагов панны Элены,
Мадзя спросила у пана Казимежа:
     - Неужели Эленка сердится на меня?
     - Сердится,  только не на вас,  а на меня,  - ответил пан Казимеж. - Ей
трудно примириться с мыслью,  что после всех надежд и таких расходов я решил
пойти  на   службу,   разумеется,   государственную,   на  железной  дороге.
Представляю себе,  -  продолжал он с горечью,  -  как удивятся мои вчерашние
друзья,  когда узнают, что Норский стал железнодорожным чиновником с окладом
в  полторы тысячи  рублей!  Бедная мама!  -  воскликнул он  после  минутного
молчания.  - Не о такой будущности мечтала она для меня. Года не прошло, как
я сам решил проститься с иллюзиями. Не только потому...
     - Зачем же вы так торопитесь с выбором занятия? - сочувственно глядя на
него, спросила Мадзя.
     - Верней сказать, я опоздал, сударыня, - ответил он, усаживаясь рядом с
Мадзей.  -  Если бы я сделал это год назад,  я не растратил бы кучу денег на
эти мерзкие связи,  успел бы получить уже две-три тысячи жалованья и...  мог
бы подумать о семейном счастье, - вполголоса прибавил он, опуская глаза.
     - Но откуда такое внезапное решение?  К чему это?  - говорила смущенная
Мадзя,  высвобождая руку,  которую взял  пан  Казимеж.  -  Перед вами только
открывается мир, так откуда же это разочарование?
     - Не  разочарование,  а  логичный вывод.  Вся моя заслуга заключается в
том,  что,  невзирая на  молодость,  я  обнаружил,  что  бороться с  судьбой
бессмысленно.
     - Но разве вас преследует судьба?  Я считаю, напротив, - запротестовала
Мадзя.
     Он покачал головой.
     - Когда я был ребенком,  - заговорил он, словно грезя наяву, и красивые
его глаза потемнели,  - мама мечтала для меня о дипломатической карьере. Она
часто говорила мне об  этом,  требовала,  чтобы я  изучал иностранные языки,
учился играть на фортепьяно, танцевать, шаркать ножкой и штудировал всеобщую
историю.  В  шестнадцать лет я чуть ли не наизусть знал Моммсена,  не считая
множества экономических и юридических трудов. Вскоре мама убедилась, что, по
причинам,  от нас не зависящим, я не могу мечтать о дипломатической карьере.
Но  семя уже  было брошено.  И  когда я  вынужден был проститься с  мечтой о
титуле его превосходительства,  я  сказал себе:  буду трибуном.  Вы,  может,
слыхали, как преуспел я на этом поприще. Везде молодежь видела во мне своего
вождя, а старики - надежду. "Ему многое суждено свершить!" - говорили они. Я
вошел в среду аристократии и плутократии, во-первых, для того чтобы добиться
соответствующего положения,  во-вторых, для того чтобы познакомиться поближе
с этой средой и избрать орудие для достижения своих целей. Я жуировал, сорил
деньгами - это верно! Но я делал это не слепо, а с умыслом. Это были ступени
на пути к карьере, но не идеалы.
     Мадзя слушала его,  как пророка; пан Казимеж воодушевлялся и все больше
хорошел.
     - Но там,  -  продолжал он,  - в золоченых салонах, меня постигло самое
тяжелое разочарование.  Нашлись такие,  которые с удовольствием пользовались
моей щедростью,  но никого не нашлось,  кто мог бы понять меня.  Я умею быть
душой общества,  и  все пользовались этим и забавлялись напропалую,  выжимая
меня,  как губку.  Должен сказать, что не только княжеские короны прикрывают
тупые  головы.  Под  фригийской шапочкой демократии можно  встретить гораздо
больше  глупцов,  к  тому  же  плохо  воспитанных,  крикливых  и  надменных.
Демократическая молодежь,  с которой я не церемонился,  видя, что я принят в
высшем свете, где ее отцов не пускали дальше передней, эта молодежь покинула
меня.  Она не  способна была понять мои замыслы и  решила,  что я  предал ее
дело,  тем более что я  не  привык исповедоваться за пивом и  сосисками.  Во
мнении этих санкюлотов, - прибавил он с ударением, - мне очень повредил слух
о  том,  что  Элена выходит замуж за  Сольского.  Так  кончилась моя карьера
трибуна,  -  заключил он  с  иронией,  которая была ему очень к  лицу.  -  А
поскольку состояния у  меня нет,  что же  мне еще делать,  как не добиваться
положения в управлении железных дорог?  Я не сомневаюсь, что сделаю карьеру,
но это надежда человека,  потерпевшего крушение,  который с большого корабля
попал на  уединенный берег и  уверен разве только в  том,  что  не  умрет от
голода.
     Из  дальних комнат долетел голос панны Элены,  через минуту она вошла в
комнату.
     - Казик,  -  сказала она брату,  который успел уже отскочить к окну,  -
отчим ждет тебя. Целуй же! - с