ческие эквиваленты и  прочее.  Сейчас мы  живем в
эпоху,  когда этот всеобщий дух уже создал повсюду пространства,  на которых
расцвела жизнь индивидуальная и  сознательная.  И можно не сомневаться,  что
наступит время,  когда вся вселенная обретет сознание, когда окончится эпоха
поисков и ошибок и между всем существующим установится полная гармония.  Это
будет царство божье во вселенной.  Из этой теории,  - продолжал Дембицкий, -
вытекает  и  весьма  простое  толкование злого  начала  в  мире.  "Если  бог
всемилостив и всемогущ,  -  говорят пессимисты, - то почему он не создал мир
совершенным и счастливым, а допустил, чтобы существовали зло и страдания?" А
вот  почему.  Бог хотел сотворить нас как можно более независимыми,  даже от
него  самого;  поэтому вместо  готового совершенства он  наделил нас  и  всю
природу способностью совершенствоваться постепенно и  самостоятельно.  А так
как все совершенствуется в поисках новых путей, в блужданиях, то и в природе
происходят ошибки;  они-то  и  есть зло,  первопричина страданий.  Однако со
временем  всеобщий дух  приобретает опыт,  усваивает его  и  благодаря этому
поднимается на более высокую ступень развития.
     - А ведь страдания вещь неприятная! - заметил Бжеский.
     - Неприятная,  но в то же время и неоценимая.  Страдания - это тень, на
фоне которой ярче кажутся приятные минуты и значительней наше сознание, наша
индивидуальность. Страдание и желание - это стимулы, которые побуждают нас к
творчеству, к совершенствованию. Страдания, наконец, связывают людей едва ли
не  самыми прочными узами солидарности.  Счастлив тот,  кто  вместо жалоб на
страдания извлекает из них уроки.
     - Вот что значит близость конца! - воскликнул Здислав. - Да если бы год
назад кто-нибудь стал излагать мне подобные теории,  я  бы  рассмеялся ему в
лицо.  А  сегодня я  слушаю с  удовольствием и даже пытаюсь заполнить ими ту
загробную пустоту, которая так пугала меня!
     - Так ты все еще не веришь? - спросила Мадзя.
     Больной пожал плечами.
     - Ничего плохого в этом нет,  - сказал Дембицкий. - Ваш брат должен все
сам продумать, уяснить себе...
     - А почему же я не пытаюсь уяснять? - воскликнула девушка.
     - Потому что  между вами и  верой,  которую вам внушали в  детстве,  не
легло столько теорий и  сомнений,  сколько в жизни вашего брата.  Он больше,
чем вы, сталкивался со скептическим духом времени.
     - Ах, этот проклятый скептицизм! - прошептала Мадзя.
     - Простите,  сударыня, скептицизм - это один из стимулов, толкающих нас
на поиски истины.  Я  сам десятки лет во всем сомневался,  даже в логических
истинах и математических аксиомах.  Долог был мой путь,  прежде чем я понял,
что важнейшие догматы религии,  такие, как бог и душа, не только согласуются
с  точными науками,  но даже представляют собой основу философии.  Человек с
непреоборимой страстью ищет такую теорию,  которая охватывала бы и объясняла
не только явления так называемого материального мира,  но и  его собственную
душу,  ее разнообразные и  такие реальные стремления и надежды.  И если бог,
душа  и  духовный мир  открывают перед нами бескрайний горизонт,  в  котором
умещается все,  о  чем мы думаем и  что мы ощущаем,  то без бога и духа даже
чувственный мир,  несмотря на царящий в  нем порядок,  превращается в хаос и
ад. Мы ничего не понимаем, тяготимся собственным существованием. Итак, перед
нами две  теории:  одна все объясняет,  все облагораживает и  чудодейственно
укрепляет наши силы;  другая - все опошляет, затемняет, а нас самих портит и
лишает сил.  Какая же  из этих двух гипотез более вероятна,  если вспомнить,
что в природе истина заключена в гармонии, во взаимозависимости разных вещей
и явлений?
     - А  как  вы  представляете себе  вечную  жизнь?  -  неожиданно спросил
Бжеский.
     - Совершенно реально, хотя представление это зиждется на нематериальной
основе и  поэтому нуждается в  предварительном объяснении.  Глубокий ученый,
математик  Бебедж  заметил  однажды:  "Если  бы  мы  могли  наблюдать  самые
незначительные явления в  природе,  то  каждая частица материи рассказала бы
нам все, что когда-либо происходило на свете. Лодка, скользящая по океанской
глади,  оставляет в  воде  борозду,  которую навеки сохранит движение частиц
набегающей без конца воды.  Сам воздух - это гигантское хранилище, в котором
сохраняется все,  что когда-либо сказал или прошептал человек.  В нем навеки
запечатлены изменчивыми,  но  неизгладимыми звуками  первый  крик  младенца,
последний вздох умирающего, невыполненные обеты, нарушенные клятвы". Словом,
Бебедж считает,  что  ни  одно  явление на  земле не  исчезает бесследно,  а
навсегда сохраняется в двух таких непостоянных стихиях, как вода и воздух. С
еще большим основанием мы можем предполагать,  что подобная фиксация явлений
и их увековечение происходят в массе эфира...
     - Чего мы, однако, не видим, - заметил Бжеский.
     - А  разве  вы  видите ультрафиолетовые лучи,  эти  восемьсот с  лишним
триллионов колебаний в секунду?  Или тепловые колебания с частотой от ста до
четырехсот триллионов,  или  бесконечное множество других  колебаний меньшей
частоты?  Колебания эфира,  которые мы  называем светом,  настолько точны  и
тонки,  что благодаря им  мы  распознаем цвета,  форму и  размеры предметов.
Неужели  вы  думаете,  что  тепловые  колебания менее  тонки,  что,  обладая
соответствующим органом чувств,  мы  не  могли бы  воспользоваться тепловыми
лучами  для  того,   чтобы  различать  форму,  величину,  а  может  быть,  и
какие-нибудь другие свойства предметов?  Помните,  сударь, что колебательные
движения -  это кисти,  резцы и  долота,  с помощью которых каждый предмет и
каждое явление увековечивается в  просторах вселенной,  в  массе эфира.  Вот
сейчас я разговариваю с вами,  и сказанные мною слова как будто исчезают,  а
на деле они принимают форму тепловой энергии и где-то уже фиксируются. Пламя
гаснет,  но  рожденные им световые и  тепловые лучи уже увековечены.  Так же
фиксируются где-то в  пространстве каждый кристалл и клетка,  каждый камень,
растение и животное,  каждое движение, звук, улыбка, слеза, мысль, чувство и
желание.  Если бы глаз был способен улавливать тепловые лучи и  распознавать
их  в  далеком межпланетном пространстве,  мы  прочли бы историю мира за все
минувшие века, даже историю нашей собственной жизни со всеми сокровеннейшими
подробностями.
     Мадзя вздрогнула.
     - Как это страшно! - прошептала она.
     - Не  один астроном,  -  продолжал Дембицкий,  -  удивлялся,  почему во
вселенной так много пустоты?  Почему все бесчисленные звезды,  разом взятые,
представляют собой не больше чем каплю в океане эфира?  Между тем эфир вовсе
не  пуст;  он полон явлений и  жизни,  которая кипит на солнцах и  планетах.
Каждое солнце,  каждая планета,  каждая материальная субстанция -  это  лишь
веретена,  которые  в  чувствительной массе  эфира  прядут  нити  вечного  и
сознательного бытия.  Возьмите нашу землю.  Она вовсе не описывает эллипсы в
пространстве,  а движется по огромной спирали,  каждый виток которой тянется
почти  на  сто  тридцать миллионов географических миль.  Поэтому  год  -  не
абстрактное понятие,  а линия, описанная в эфире; пятьдесят лет человеческой
жизни -  это не полсотни иллюзий,  а пятьдесят витков спирали общей длиной в
семь миллиардов миль. В общем, книги деяний каждого из нас занимают довольно
много места во вселенной...
     - К  счастью,  эфир настолько тонок,  что никто не  прочтет в  нем нашу
историю, - улыбнулся Здислав.
     - Вы  заблуждаетесь.  Эфир  -  это  такая удивительная субстанция,  что
материальные тела передвигаются в нем с легкостью теней,  и в то же время он
- плотное вещество.  Юнг, исследуя свойства световых лучей, пришел к выводу,
что  эфир  может  обладать  твердостью алмаза!  Из  такого  материала  можно
высекать  прекрасные  и  долговечные  скульптуры.  Не  удивляйтесь же,  если
когда-нибудь вы  увидите нашу планету такой,  какой она была в  первые эпохи
своего существования,  если вам повстречаются огромные чудовища,  от которых
сейчас  сохранились  только  останки;  если  вы  познакомитесь  с  Периклом,
Ганнибалом и Цезарем.  Ведь все они там!  Но, прежде всего, подумайте о том,
что  в  новой  жизни  вы  встретите  самих  себя  в  младенчестве,  детстве,
отрочестве,  ибо все это отражено и высечено там. Подумайте также о том, что
каждый  поступок,  совершенный вами  здесь,  на  земле,  может  принести вам
счастье или горе на том свете.
     - Сказки тысяча и одной ночи! - воскликнул Бжеский.
     - Во   всяком  случае,   эти  сказки  странным  образом  согласуются  с
последними открытиями точных наук  и  объясняют многие загадки материального
мира.  Более  того:  они  помогают правильно истолковать некоторые изречения
святых отцов.  Один из них говорит: "Око не видело, ухо не слышало, разум не
представлял себе того,  что  богом уготовано для  верных".  А  святая Тереза
прибавляет:  "Не смерти я страшусь, а жизни. Ибо такие миры видятся мне там,
впереди, что мир земной для меня юдоль плачевная".
     - Если бы  так оно было!  -  сказал Здислав.  -  Тогда мы не боялись бы
смерти, а искали ее.
     - Искать ее  незачем,  ибо на  этом свете мы собираем капитал для жизни
будущей.  Но бояться? Страх смерти, такой постыдный и распространенный среди
нынешнего поколения -  это  болезнь,  возникающая от  пренебрежения гигиеной
духа.  Чтобы дух  был  здоровым,  надо о  боге и  вечной жизни думать так же
часто,  как об еде и  развлечениях;  а  так как мы этого не делаем,  то наше
духовное чувство притупляется и мы становимся калеками хуже слепцов.  Отсюда
неустойчивый и  лихорадочный образ  нашей  жизни,  отсюда грязное себялюбие,
житейские  мелочи,  засасывающие нас,  отсутствие  высоких  целей  и  упадок
энергии. Жалкой и обреченной кажется мне современная цивилизация, которая на
место бога и души поставила энергию и химические элементы.
     - Вы  так  восстаете против преклонения перед  энергией и  материей,  а
сами, кажется, пантеист, - заметил Здислав.
     - Я? - опешил Дембицкий.
     - Ведь вы называете эфир всеобщим духом.
     - Мы   не   понимаем  друг  друга.   Видите  ли,   по   моей  гипотезе,
чувствительный  эфир  -  это  духовная  субстанция,  материал,  из  которого
рождаются души и который сам стремится к сознанию. Но этот эфир, этот океан,
в котором плавают сто миллионов солнц, представляет собой ограниченную массу
и, возможно, имеет форму эллипсоида. Однако за пределами этого океана, этого
духа,  в  котором мы живем и  частью которого являемся,  могут быть миллионы
других океанов эфира,  населенных миллиардами других солнц. И в тех океанах,
возможно,  действуют совсем  иные  силы,  царят  совершенно иные  законы,  о
которых мы  не имеем представления.  Каждый такой океан может быть отдельным
миром духов, стоящих на более или менее высокой ступени развития. Но все они
созданы одним творцом,  о  котором мы знаем только одно;  он существует и он
всемогущ.  К  нему не приложимы понятия величины и  времени,  поскольку сами
дела его не  имеют ни  начала,  ни  конца,  ни границ во вселенной.  Мир,  в
котором мы  живем и  который мы видим,  простирается в  трех измерениях и  в
одном времени,  но  бог  объемлет бесконечное число измерений и  бесконечное
многообразие времен.  Он  из  ничего  создает  пространство и  наполняет его
вселенной.  Он -  средоточие и  источник энергии не для звезд и туманностей,
ибо звезды жалкие пылинки,  а для тех океанов эфира,  в которых движутся эти
звезды и  туманности.  И вот что странно -  это безграничное могущество бога
нисколько нас не пугает; мы думаем о нем без всякой тревоги, с доверчивостью
и надеждой, как дети об отце, хотя между ним и нами лежит бездна, которую не
заполнить всем силам вечности.  Так  что же  такое смерть перед лицом бога и
возможно  ли,  чтобы  во  владениях  вседержителя  даже  мельчайшая  частица
превратилась в  ничто?  Ведь все,  что нас окружает,  создано по его воле и,
значит,  должно быть вечным.  Над мнимыми гробницами людей, вещей и миров он
витает,  как солнце над вспаханной землей,  в  которую семена брошены не для
того, чтобы они погибли, а для того, чтобы принесли новую, богатую жатву.
     - Так как же, Здись? - спросила Мадзя после короткого молчания.
     - Откуда мне знать?!  -  ответил он.  - Впрочем, мне начинает казаться,
что человеческий разум,  способный рождать такие понятия,  состоит не только
из фосфора и жиров...
     - А сейчас ты боялся бы смерти? - прошептала сестра, взяв его за руку.
     - Нет.  Я  бы подумал о величии бога и сказал бы:  "Не знаю,  что ты со
мной сделаешь,  господи,  но  что  бы  ты  ни  сделал,  это будет лучше моих
теорий".


                           Глава двадцать первая

                                   Отъезд

     После обеда,  на котором был и Дембицкий,  Бжеский сообщил, что вечером
уезжает, и попросил сестру купить ему несколько пар белья.
     Мадзя, услышав об отъезде брата, устремила на него такой просительный и
печальный взгляд,  что  Дембицкому стало  жаль  ее.  Но  Здислав нахмурился,
отвернулся и стал смотреть в окно на Саксонскую площадь.
     Мадзе волей-неволей пришлось отказаться от мысли сопровождать больного.
Когда она вышла в город за покупками, Дембицкий спросил:
     - Что это вы заупрямились,  не хотите взять с собой сестру?  И вам было
бы удобней, и она бы меньше терзалась.
     - Вы думаете?  -  с горечью спросил Бжеский.  - А если недели через две
меня не будет на свете?  Что делать ей тогда среди чужих людей, одинокой, да
еще с покойником?
     - Вы никак не можете избавиться от своих навязчивых мыслей.
     - Эх,  дорогой мой, не стоит ломать комедию, - сказал Бжеский. - У меня
едва ли  один шанс из  ста на то,  что моя болезнь излечима,  что это просто
неопасный катар  легких  и  желудка.  Девяносто девять  шансов,  что  это  -
чахотка,  которая либо скоро доконает меня,  либо года два будет подтачивать
силы, отравит существование, поглотит все мои сбережения. Ну, а в инвалиды я
не гожусь, - махнул рукой Здислав.
     Дембицкий молча смотрел на него.
     Подойдя к  своему  чемодану,  Бжеский достал из  него  довольно толстый
конверт и протянул его старику.
     - У  меня  к  вам  просьба,  -  сказал он.  -  Здесь страховой полис на
двадцать тысяч рублей и  квитанции.  Пусть они будут у  вас.  Если со мной в
дороге что-нибудь случится...
     Дембицкий спрятал конверт в карман.
     - Эти  деньги -  для родителей и  младшей сестры.  Есть у  меня еще три
тысячи рублей наличными,  которые я хотел бы оставить Мадзе. Если мне станет
плохо,  я переведу их на ваше имя. Мадзе они пригодятся. И посоветуйте вы ей
выйти замуж.
     - Стоит ей только захотеть! - воскликнул Дембицкий.
     - Смешной народ  современные барышни,  -  сказал  Бжеский.  -  Все  они
воображают,  что созданы для великих дел,  и не понимают,  что самое великое
дело -  воспитать здоровых детей.  Я не хочу,  чтобы моя сестра состарилась,
пропагандируя эмансипацию!
     Вскоре вернулась из города Мадзя.  Дембицкий попрощался, пообещав зайти
вечером.
     - Я  купила тебе,  -  сказала Мадзя брату,  -  две смены теплого белья,
чтобы ты не простужался, полдюжины сорочек, дюжину носовых платков и столько
же пар носков.
     Здислав улыбнулся.
     - Сейчас все принесут из магазина.  А  вот здесь,  -  прибавила она,  -
дюжина конвертов и почтовая бумага.
     Она присела к столу и начала надписывать на конвертах свой адрес.
     - Ты что, с ума сошла? - воскликнул брат, увидев, что она делает.
     - Нисколько,  -  ответила Мадзя. - Раз ты должен каждый день отправлять
мне  письмо,  я  хочу облегчить тебе эту задачу.  Не  надо даже писать целое
письмо.  Напиши только:  "Я нахожусь там-то,  здоров",  - и поставь число. А
через неделю,  самое большее,  через десять дней, вызови меня телеграммой. Я
тем  временем выхлопочу паспорт.  Помни,  я  отпускаю тебя  одного только на
десять дней.  Я уверена,  что если ты сразу же повидаешься с Таппейнером, то
вызовешь меня даже раньше.
     Брат сел рядом и, отобрав у нее ручку, сказал:
     - Оставь эти конверты. Каждый день ты будешь получать открытку.
     - Смотри же, каждый день!
     - Непременно. И все-таки, поскольку все мы смертны...
     - Да не говори ты мне этого,  милый,  -  рассердилась Мадзя.  - Клянусь
богом, ты поправишься!
     - Не будь ребенком,  дорогая.  Я  могу поправиться,  но может произойти
крушение поезда.
     - В  таком случае я  еду с тобой!  -  воскликнула девушка,  вскакивая с
места.
     - Сядь!  Не будь смешной!  Теперь и  я  понял,  что жизнь наша в  руках
божьих и...  возможно,  не кончается на земле.  Смерть -  это как бы уход за
пределы... наших чувств в прекрасную страну, где все мы встретимся. Там, над
ландшафтами,  представляющими все  части света,  все геологические эпохи,  а
быть может, и все планеты, царят вечный день и весна!
     - Зачем ты  говоришь это?  -  спросила Мадзя,  глядя на  него  глазами,
полными слез.
     - Я обращаюсь к тебе как к умной женщине,  полной веры в будущую жизнь.
Когда-то мы с  тобой молились по одному молитвеннику,  сегодня вместе обрели
надежду,  значит,  мы  можем  побеседовать с  тобой  о  смерти.  Что  в  ней
страшного?  Ты словно переходишь из одной комнаты в другую.  Неужели, Мадзя,
ты  не  веришь,   что  все  мы  встретимся  там,  чтобы  больше  никогда  не
расставаться?  А если бы тебя спросили,  хочешь ли ты,  чтобы я остался жить
калекой и  страдал на земле или отошел в  блаженную страну,  неужели у  тебя
хватило бы жестокости задерживать меня здесь?
     Мадзя склонила голову к нему на плечо и беззвучно плакала.
     - Плачь, плачь слезами благодарности богу за то, что в тяжкую минуту он
открыл нам глаза.  О, я знаю, что это значит! Я промучился несколько недель,
но  теперь все  миновало.  Если  среди  звезд  существует иной  мир,  то  он
непостижимо прекрасен.  Я  так любил природу,  так рвался в  волшебные края,
которые знал только по книгам.
     - Я тоже, - прошептала Мадзя.
     - Вот видишь.  Значит, надо думать не о смерти, а о той блаженной поре,
когда  мы,  здоровые,  вечно  юные,  снова  встретимся на  изумрудных лугах,
покрытых золотыми цветами, и будем любоваться на окрестный мир, с которым мы
раньше не  могли познакомиться,  потому что у  нас не  было ни  времени,  ни
средств.  Можешь ли  ты  представить себе  этот мир?  Ровная долина изрезана
сетью ущелий.  Ты входишь в  одно из них.  Дорога идет в глубь расселины,  и
отвесные стены растут у тебя на глазах.  Десять -  двадцать минут -  и перед
тобой открывается широкий простор,  какой не  грезился тебе  и  во  сне.  Ты
видишь как  бы  целый  город монументальных сооружений.  Острые и  усеченные
пирамиды,  сложенные из  черного,  желтого и  голубого камня;  темно-зеленые
пагоды  со  светлыми  крышами;  стройные  башни  с  разноцветными балконами,
индийские храмы,  крепости циклопов,  высокие стены в сапфировых,  золотых и
красных полосах.  А  на  площадях и  причудливо изрезанных улицах  возникают
внезапно  колонны,   неконченые  статуи,   высеченные  в  камне  изображения
неведомых существ.
     - И откуда у тебя все это берется? - с улыбкой спросила Мадзя.
     - Да разве я мало читал об этом!  Или вот еще такая картина.  Ты стоишь
на горе,  рядом высятся скалы, покрытые лесом. Справа от тебя - водопад, а у
ног твоих -  волшебная долина. По долине из конца в конец прихотливой лентой
вьется речка.  Вдали виден лес, а между лесом и тобой тянутся рощи. Но самое
волшебное в этой картине -  естественные фонтаны,  гейзеры. Одни выбрасывают
столбы  горячей воды,  из  других вырываются клубы  пара;  одни  рассыпаются
брызгами,  другие устремляются ввысь;  эти  словно веер,  а  вон  тот -  как
скрещенные мечи.  И  все  они  подернуты дымкой,  на  которой чертят  радугу
солнечные лучи.  Если бы ты из конца в конец прошла