выше подняла брови; пан Бронислав вынул изо рта вилку, которой ковырял в
зубах;  пан  Коркович побагровел и  так нагнулся над тарелкой,  что выпачкал
бороду в  остатках салата.  Линка  часто-часто задышала,  залилась слезами и
выбежала из столовой.
     - Приходи к третьему, крем будет! - с искренним сочувствием крикнул пан
Бронислав.
     - Великолепно! - буркнул отец.
     Пани   Коркович  остолбенела.   Однако  дама  она   была  необыкновенно
сообразительная и, мгновенно оценив обстановку, торжественно сказала Стасе:
     - В аристократических домах барышни обращаются с прислугой с изысканной
вежливостью.
     Пан Коркович с таким видом хлопнул себя по жирному затылку, точно хотел
сказать жене,  что  слова  эти  сказаны вовсе не  к  месту.  Супруга хоть  и
сохраняла  свой  обычный  апломб,  однако  втайне  тоже  была  смущена.  Она
чувствовала,  что с этой минуты отношение детей к прислуге изменится, причем
благодаря Мадзе, а не ее нравоучениям. С горечью вспомнила она о том, что Ян
и  прислуживает  Мадзе  охотней,  и  разговаривает  с  нею  веселей,  чем  с
барышнями, а за обедом старается подсунуть гувернантке кусочек получше, хотя
Мадзя и не берет его.
     "Вижу,  ты не девушка,  а Бисмарк!  -  думала пани Коркович, накладывая
отсутствующей Линке двойную порцию крема.  - А с другой стороны, сколько лет
уже я  прошу Петруся,  чтобы он не ругал прислугу.  И  девочкам я  давно уже
собиралась сказать, чтобы с людьми низшего сословия они были повежливей. Вот
она  меня  и  предупредила!  Посчитаемся мы  как-нибудь,  барышня,  с  вами,
непременно посчитаемся!"
     После обеда пани Коркович холодно поблагодарила гувернантку за компанию
и  велела Стасе отнести Линке крем.  Зато пан Коркович,  поблагодарив Мадзю,
задержал ее руку и странно посмотрел ей в глаза.  Когда Мадзя вышла, супруга
сказала ему с раздражением:
     - Я уж думала, ты полезешь целоваться с нею.
     Пан Коркович покачал головой.
     - Знаешь,  -  сказал он супруге, - я и в самом деле хотел поцеловать ей
руку.
     - В таких случаях, папа, я могу заменять вас, - вмешался пан Бронислав,
отворачиваясь от окна.
     - Лучше бы ты, мой милый, заменял меня в конторе, - ответил отец.
     - Однако признайся,  Бронек за последний месяц изменился к  лучшему,  -
заговорила супруга. - Он почти совсем не выходит из дому и регулярно садится
с нами обедать.
     - Наверно,  хочет выманить у меня сотню-другую.  Знаю я его!  Меня то в
жар бросает, когда я смотрю, как он таскается, то в озноб, когда он начинает
исправляться.
     - Ты ошибаешься,  -  возразила мать, - Бронек ничего плохого не сделал,
он только поддался на мои уговоры. Я втолковала ему, что неприлично шататься
в дурном обществе, что он в гроб вгонит родителей, и - он меня понял.
     - Э!  -  воскликнул отец,  - вечно тебе что-то кажется. С девчонками не
можешь справиться, а воображаешь, что такой бездельник станет тебя слушать.
     - А  кто  же  с  ними справляется?  Кто  руководит их  образованием?  -
воскликнула супруга, багровея.
     Но пан Коркович, вместо того чтобы ответить жене, обратился к сыну:
     - Послушай!  ты  меня по миру пустишь,  дубина!  Либо здесь возьмись за
работу,  чтобы Свитек мог  уехать в  Корков,  либо сам туда отправляйся.  Не
разорваться же мне,  ведь заводы один от другого за тридцать миль! Когда я в
Варшаве,  что-нибудь не ладится в Коркове, когда я там, здесь завод остается
без надзора. А ты шляешься по ресторанам...
     - Говорю тебе, он дома сидит, - вмешалась мать.
     - Мне нужно, чтобы он не дома отсыпался, - рявкнул отец, - а раза два в
день заглянул на завод и посмотрел, что там делается.
     - Он ведь замещал тебя несколько дней.
     - Да! и половину заказов не выполнил к сроку! А чтоб его...
     Тут  пан  Коркович хлопнул  себя  вдруг  по  губам,  так  и  не  кончив
проклятия. Вместо этого он спокойно прибавил:
     - Попробуй быть тут помягче, не браниться, когда все, начиная с родного
сына, готовы нож тебе всадить в печенку...
     - Я  вижу,  и  на  тебя  повлиял урок панны Бжеской,  -  прошипела пани
Коркович.
     - Нет, это твои нравоучения! - ответил отец и вышел из комнаты.
     Все это время пан Бронислав стоял у окна и,  пожимая плечами, барабанил
пальцами по стеклу.
     - Что ты на это скажешь?  - всплеснула руками пани Коркович, трагически
глядя на сына.
     - Что красива,  то красива,  ничего не скажешь,  -  ответил высокоумный
юноша.
     - Кто? Что тебе снится?
     - Мадзя  красива  и  здорово дрессирует девчонок,  только...  уж  очень
спесива.  Сольские да Сольские! А вы, мама, тоже носитесь с этими Сольскими,
вот она еще больше нос дерет... Что нам эти Сольские? Я, что ли, боюсь их? -
вяло жестикулируя, говорил пан Бронислав.
     Потом он поцеловал остолбеневшей матери обе руки и вышел, бормоча:
     - Уж не думает ли старик, что я стану развозить пиво?
     - Боже!  -  простонала пани Коркович,  хватаясь за голову.  - Боже! Что
здесь творится? До чего я дошла?
     Она была так рассержена, что, устроившись у себя в кабинете на качалке,
не могла сразу уснуть после обеда.
     "С  девочками она делает,  что ей вздумается,  а  они только плачут,  -
думала  пани  Коркович.  -  Прислугу портит,  наводит  в  дом  детей  всякой
голытьбы. Сам Бронек в восторге, говорит, что она красива (и что они нашли в
ней красивого?),  а этот старый медведь не только смеет утверждать, что я не
пользуюсь влиянием в доме, но и хочет целовать ей руки... Нет, надо положить
этому конец!"
     Но  после  трезвых  размышлений все  обвинения,  которые пани  Коркович
взводила на  Мадзю,  стали  разваливаться.  Ведь  Зосе  она  сама  разрешила
посещать занятия, она, пани Коркович, и сделала это для того, чтобы завязать
знакомство с  Сольскими.  Да и  оборвыша одеть в  конце концов она разрешила
дочерям,  и  ничего плохого из  этого  не  вышло,  напротив,  сегодня об  их
благородном поступке говорит  весь  дом.  Наконец,  благовоспитанные барышни
(даже сам муж!)  не должны бранить прислугу.  Ведь какой бы это был удар для
ее  материнского сердца,  если бы Линка при Сольских или в  другом избранном
обществе назвала лакея болваном?..
     Но  чем больше умом пани Коркович оправдывала Мадзю,  тем большая злоба
против гувернантки пробуждалась в ее сердце.  Ужасное положение: чувствовать
неприязнь к человеку и - не знать, в чем его упрекнуть!
     "Что  я  могу сказать ей?  -  с  горечью думала пани Коркович.  -  Ведь
девочки,  муж и даже Бронек возразят мне, что панна Магдалена поступает так,
как я хочу".
     Неприязни тоже показывать не  следует.  А  вдруг гувернантка обидится и
уйдет?  Что скажут тогда дочери,  Бронек, муж, а главное, что станет тогда с
вожделенным знакомством с Сольскими?
     - Странная эта  панна Сольская,  -  сказала про  себя пани Коркович.  -
Дружить с гувернанткой!


                              Глава четвертая

                           Тревоги пани Коркович

     В первых числах октября в доме пани Коркович все пошло вверх дном. Сама
пани  Коркович чувствовала себя  так,  точно потерпела крушение и,  сидя  на
уступе скалы, смотрит на бушующий океан и ждет, когда ее поглотит волна.
     Ее дочери, на воспитание которых она израсходовала такую уйму денег, не
только перестали огрызаться на  прислугу,  но и  завели дружбу с  горничной,
кухаркой, даже с семьей лакея. Пани Коркович не раз заставала обеих барышень
в гардеробной,  а за столом собственными глазами видела, как Ян улыбается не
только панне Бжеской, но даже Линке и Стасе.
     "Да если бы он попробовал улыбнуться им так при ком-нибудь из общества,
я бы умерла со стыда!" - думала пани Коркович.
     Но  прикрикнуть на Яна за фамильярность у  нее не хватало мужества.  Не
было смысла жаловаться и  мужу,  который с  того памятного дня не  только ни
разу не ударил Яна, но даже перестал ругать его при Мадзе и дочерях. Однажды
пан  Коркович так рассердился,  что побагровел от  гнева и  стал размахивать
своими кулачищами, но удары падали не на шею Яну, а на стол или на дверь.
     - Тебя,   Петрусь,   как-нибудь  удар  хватит,   если  ты   будешь  так
сдерживаться!  -  сказала однажды за  ужином пани Коркович,  когда Ян  облил
хозяина соусом,  а тот,  вместо того чтобы заехать лакею в ухо,  хлопнул сам
себя по ляжке.
     - Оставь меня в покое!  -  взорвался супруг.  -  С тех пор как ты стала
ездить в  Карлсбад,  ты  все  называла меня  грубияном,  а  сейчас,  когда я
пообтесался,  хочешь,  чтобы я снова перестал сдерживаться. У тебя в голове,
как в солодовом чане, все что-то бродит.
     - Зато с женой ты не стесняешься, - вздохнула супруга.
     Муж поднялся было,  но  поглядел на Мадзю и,  снова плюхнувшись на стул
так, что пол заскрипел, оперся головой на руки.
     "Что бы это могло значить?  -  подумала потрясенная дама. - Да ведь эта
гувернантка и впрямь завладела моим мужем!"
     Пани Коркович стало так нехорошо,  что она встала из-за стола и вышла к
себе  в  кабинет.  Когда девочки и  учительница выбежали вслед за  нею,  она
сказала Мадзе ледяным тоном:
     - Вы бы, сударыня, хоть меня не опекали. Ничего со мной не случилось.
     Мадзя вышла, а пани Коркович в гневе крикнула на дочерей:
     - Пошли прочь, пошли прочь к своей учительнице!
     - Что с вами,  мама?  Мы-то в чем виноваты? - со слезами спрашивали обе
девочки, видя, как рассержена мать.
     Как все вспыльчивые люди, пани Коркович быстро остыла и, опустившись на
свое кресло, сказала уже спокойней:
     - Линка,  Стася,  посмотрите мне прямо в глаза!  Вы уже не любите своей
мамы, вы хотели бы вогнать свою маму в гроб...
     Девочки разревелись.
     - Что вы говорите, мама? Кого же мы еще любим?
     - Панну Бжескую. Она теперь все в нашем доме, а я ничто.
     - Панну Бжескую мы любим как подругу, а вас, мама, как маму, - ответила
Линка.
     - Вы бы хотели, чтобы я сошла в могилу, а папа женился на гувернантке!
     Хотя  по  щекам  девочек  катились  слезы,  обе  начали  хохотать,  как
сумасшедшие.
     - Вот  это была бы  пара!  Ха-ха-ха!  Что бы  сказал на  это Бронек?  -
кричала Линка, хватаясь за бока.
     - А вы,  дурочки, не смейтесь над словами матери, слова матери святы!..
Какой Бронек? Что за Бронек?
     - Да ведь Бронек влюблен в  панну Магдалену и  так пристает к ней,  что
она,  бедненькая,  вчера даже плакала!  Ха-ха-ха!  Папа и панна Магдалена! -
хохотала Линка.
     Известие о том,  что Бронек ухаживает за панной Магдаленой,  совершенно
успокоило пани Коркович. Она привлекла к себе обеих дочек и сказала:
     - Что это вы болтаете о Бронеке? Благовоспитанные барышни о таких делах
ничего  не  должны  знать.   Стася,  Линка,  смотрите  мне  прямо  в  глаза.
Поклянитесь, что любите меня больше, чем панну Бжескую!
     - Но, мама, честное слово, в сто раз больше! - вскричала Линка.
     - Сама панна Магдалена все время нам твердит, что маму и папу мы должны
любить больше всего на свете, - прибавила Стася.
     В непостоянном сердце пани Коркович пробудилась искра доброго чувства к
Мадзе.
     - Ступайте кончать ужин, - отослала она дочерей, прибавив про себя:
     "Может,  Магдалена и  неплохая девушка,  но  какой у  нее деспотический
характер!  Она бы всех хотела подчинить себе!  Но у нее такие связи! Хоть бы
уж приехали эти Сольские! Что это девочки болтают о Бронеке? Он ухаживает за
Бжеской? Первый раз слышу!"
     Однако  через  минуту пани  Коркович вспомнила,  что  слышит это,  быть
может,  и не в первый раз.  То, что пан Бронислав сидел дома, было, конечно,
следствием ее материнских нравоучений,  но присутствие красавицы гувернантки
тоже могло оказать на него влияние.
     - Молод,  нет ничего удивительного! - вздохнула пани Коркович, и тут ей
вспомнилось,  как однажды вечером, притаившись в нише коридора, она услышала
следующий разговор между сыном и гувернанткой:
     - Пан Бронислав, пропустите меня, пожалуйста, - сердито говорила Мадзя.
     - Мне хочется убедить вас в  том,  что я  искренне к вам расположен,  -
умоляющим голосом произнес пан Бронислав.
     - Вы  дадите  лучшее  доказательство вашего расположения ко  мне,  если
перестанете разговаривать со мной, когда я одна!
     - Сударыня,  но при людях...  -  начал было пан Бронислав,  но так и не
кончил: Мадзи и след простыл...
     - Она  играет им!  -  прошептала пани Коркович,  а  затем прибавила про
себя:  "Парень молод,  богат,  ну и... хорош собою. Для мужчины Бронек очень
недурен,  и барышне должно быть лестно, что он за нею ухаживает. Ясное дело,
она скажет о Бронеке Сольской.
     Сольская обратит на  него внимание,  и  из женской ревности сама начнет
завлекать...  Боже,  как прекрасно все складывается! Нет, ничего не скажешь,
Магдалена мне очень помогает!"
     С  этого  времени  у  пани  Коркович  началась  пора  нежных  чувств  к
гувернантке,  и дом Корковичей снова стал бы для Мадзи земным раем,  если бы
не все те же ее замашки, которые наполнили душу хозяйки дома новой горечью.
     С некоторых пор Линка и Стася все меньше совершенствовали свои таланты.
Линка реже рисовала,  кроткая Стася стала ссориться с  учителем музыки;  она
даже как-то  сказала,  что пан Стукальский лысеет;  обе манкировали уроками,
одна - музыки, другая - рисования.
     Разумеется,  обеспокоенная мать  провела  следствие и  открыла  ужасные
вещи.  Время,  предназначенное для эстетического воспитания, барышни тратили
на  обучение Михася,  восьмилетнего лакейчонка.  Стася учила его  читать,  а
Линка - писать!
     Это было уж слишком, и пани Коркович решила поговорить с гувернанткой.
     "Панна Бжеская,  -  решила она сказать Мадзе,  -  дом мой не  приют,  а
дочери мои не приютские надзирательницы..."
     Она  позвонила раз,  затем другой,  но  Ян  что-то  мешкал.  Наконец он
показался в дверях.
     - Что это вы,  Ян, не являетесь сразу на мой звонок? - спросила барыня,
настраиваясь на суровый лад. - Попросите панну Бжескую.
     - К  панне Магдалене пришел какой-то  господин,  он ждет ее в  зале,  -
ответил лакей, подавая визитную карточку.
     - Казимеж Норский,  -  прочитала хозяйка.  - Ах, вот как, скажите панне
Магдалене...
     Она вскочила и  поспешно прошла из кабинета в  зал.  Гнев ее остыл,  но
волновалась она ужасно.
     "Норский!  - думала она. - Да, он должен был приехать в начале октября.
Может, и Сольские уже здесь..."
     Ноги у нее подкашивались,  когда она отворила дверь в зал;  но при виде
молодого человека она  просто оцепенела.  Заметив ее,  гость  отвесил весьма
элегантный поклон.
     "Какие черты, глаза, брови!" - подумала пани Коркович, а вслух сказала:
     - Милости просим,  если не ошибаюсь,  пан Норский?.. Я... панна Бжеская
сейчас у нас,  а я почитательница вашей покойной матушки,  вечная память ей.
Боже,  какое ужасное происшествие!  Я не должна была бы вспоминать о нем, но
мои  дочери были  любимыми ученицами вашей  матушки,  которую все  мы  здесь
оплакиваем...
     Так  говорила  пани  Коркович,  кланяясь  и  указывая пану  Норскому на
золоченое креслице, на котором он и уселся без всяких церемоний.
     "Красавец!" -  думала пани Коркович; молодой человек молчал, только все
посматривал на дверь, и она снова заговорила:
     - Как же ваша покойная матушка, то есть...
     - Я как раз ездил на ее могилу, мы думаем памятник поставить.
     - Вы  должны  обратиться к  обществу,  -  торопливо прервала  его  пани
Коркович. - И тогда мы с мужем, вся наша семья...
     В  эту  минуту  Норский поднялся с  золоченого креслица,  глядя  поверх
головы любезной хозяйки.  Пани  Коркович повернулась и  увидела побледневшую
Мадзю, которая оперлась рукою на стол.
     - Панна Бжеская... - снова начала хозяйка.
     Но молодой человек, не ожидая представлений, подошел к Мадзе и, взяв ее
за руку, сказал красивым бархатным голосом:
     - Мы  знаем,  что  матушка провела с  вами  последние часы...  Я  хотел
поблагодарить вас,  и  если это возможно,  услышать как-нибудь из  ваших уст
подробности...
     Мадзя посмотрела на узенькую белую тесьму,  которой были обшиты лацканы
сюртука пана Казимежа, и глаза ее наполнились слезами.
     - Я все как-нибудь расскажу вам обоим,  - сказала она, не глядя на пана
Казимежа. - Эленка тоже вернулась?
     - Она приедет с Сольскими через недельку, другую, - ответил Норский, не
скрывая своего удивления. - Но если вы и им окажете такой прием...
     - Я вас обидела? - испугалась Мадзя.
     - Да  разве я  посмел бы обидеться на вас?  -  оживившись,  ответил пан
Казимеж и снова взял ее за руку. - Но вы сами посудите, сударыня, - прибавил
он,  обращаясь к  пани Коркович,  -  панна Магдалена,  Ада Сольская и  мы  с
сестрой составляли у покойной матушки одну семью.  Уезжая на смерть, матушка
передала нам через панну Магдалену свое благословение.  И  сегодня,  когда я
возвращаюсь после прощания с  матушкой,  ее вторая дочь принимает меня,  как
чужого. Ну скажите, сударыня, хорошо ли это!
     Мадзя опустила голову, не в силах удержаться от слез.
     - Какая вы счастливая! - сказал ей Норский. - У меня уже иссякли слезы.
     Он  оборвал речь и  насупил красивые брови,  заметив в  двух шагах пана
Бронислава,  который тихо вошел в  зал и  уже несколько минут смотрел то  на
Норского, то на Мадзю.
     - Мама,  может, вы познакомите меня с гостем, - сказал пан Бронислав. -
Я Коркович-младший, Корка-Пробка, как прозвали меня ваши старые друзья.
     - Вы незнакомы? - озабоченно сказала хозяйка. - Мой сын... пан Норский!
     - Собственно,  мы знакомы;  во всяком случае,  я  пана Норского знаю по
рассказам.  Все только и говорят, что о ваших шалостях у Стемпека, - прервал
мать пан Бронислав, протягивая Норскому огромную лапу.
     Молодые люди пожали друг другу руки:  пан Казимеж пренебрежительно, пан
Бронислав энергически.  Видно было,  что  оба  они  не  питают друг к  другу
симпатии.
     Норский посидел несколько минут,  хмурясь и  коротко отвечая на вопросы
пани Коркович о Сольских. Наконец он поднялся и простился, пообещав бывать у
Мадзи почаще, разумеется, если позволят хозяева.
     - Нам  так много надо рассказать друг другу о  матушке,  что вы  должны
как-нибудь уделить мне  часок наедине,  как прежде бывало,  -  сказал он  на
прощанье.
     Когда  за   гостем  закрылась  дверь  прихожей,   Мадзя,   смущенная  и
задумчивая, сказала пани Коркович:
     - Ян говорил, что вы хотели меня видеть?
     - Да.  Я хотела поблагодарить вас,  дорогая панна Магдалена, за то, что
мои девочки занимаются с Михасем.  Прекрасное свойство души -  милосердие! -
живо ответила пани Коркович и несколько раз поцеловала Мадзю.
     Сольские вот-вот должны были приехать,  а  гувернантку с Адой Сольской,
да и  с Эленкой,  будущей пани Сольской,  соединяли узы дружбы,  потому-то и
рассеялся гнев пани Коркович.  Пусть Мадзя делает в доме,  что хочет,  пусть
дочери одевают и  учат детей со всей улицы,  только бы завязать знакомство с
Сольскими.
     "Бронек и не подозревает,  какое ждет его счастье!" -  сияя от радости,
думала хозяйка дома.
     - Ах,  да!  -  крикнула она уходящей Мадзе.  -  Не  забудьте при случае
сказать пану Норскому,  чтобы он  почаще заходил к  нам.  Наш  дом  для него
всегда открыт!  Боже! Я забыла позвать его на обед! Панна Магдалена, со всей
деликатностью предложите ему постоянно обедать у нас.  И если у него нет еще
приличной квартиры,  пусть без церемоний располагается у  нас...  до приезда
Сольских, и даже дольше. Вы сделаете это, милая панна Магдалена? Я всю жизнь
буду благодарна вам, потому что воспоминание о пани Ляттер...
     - Сударыня, я, право, не знаю, прилично ли мне говорить об этом с паном
Норским, - смущенно ответила Мадзя.
     - Вы думаете,  что это неприлично? - удивилась тонная дама. - Но ведь в
доме покойницы он, Сольские и вы составляли одну семью...
     - Пан Казимеж это так себе сказал, - печально ответила Мадзя. - Я у его
матери была только классной дамо