эту сказочную долину, ты
встретила бы множество гейзеров,  дымящиеся озера, пруды с горячей водой. Ты
услышала бы  подземные громы,  увидела бы  горы красного и  голубого стекла.
Если бы тебе захотелось купаться,  ты нашла бы необыкновенную купальню.  Это
каменные ванны,  которые, словно ласточкины гнезда, лепятся по склону скалы,
и на каждой ступени - в ванне другая температура воды!
     - Что это ты рассказываешь?
     - Я  описал тебе  пустынную местность в  Северной Америке,  заповедник,
который называют Национальным парком.  Это земля чудес,  я  в первую очередь
хочу посетить ее,  а  потом,  когда мы  будем вместе,  снова съездить туда с
тобой.  Ты бы хотела совершить со мной такое путешествие? - спросил Здислав,
обнимая сестру.
     Мадзя обвила рукой шею брата.
     - Дембицкий тоже поедет с нами, - сказала она.
     - Ну конечно. Он распахнул перед нами врата в эту страну.
     - А знаешь,  Здислав,  кого мы еще возьмем с собой?  -  спросила Мадзя,
пряча лицо на плече брата. - Пана Сольского. Жаль, что ты с ним незнаком.
     - А,  это  тот аристократ,  который делал тебе предложение?  Интересно,
почему ты ему отказала?
     - Ах, право, не знаю. Точно с ума сошла.
     - Но сейчас ты бы вышла за него?
     - Никогда!  -  воскликнула Мадзя.  - Сейчас я думаю только о том, чтобы
быть подле тебя.
     Здислав пожал плечами.  Человек, который стоит перед лицом вечности, не
замечает причуд любви, во всяком случае, они его мало интересуют.
     - Когда я  уеду  отсюда,  -  заговорил он  после минутного молчания,  -
напиши в Иксинов,  только не старикам,  а майору.  Расскажи все, что видела.
Майор -  человек бывалый,  он сумеет осторожно предупредить стариков,  чтобы
они зря не волновались.
     - Как хочешь,  -  сказала сестра, - но помни, что ты каждый день должен
посылать мне несколько слов: "Я здоров, живу там-то", - и все...
     - Хорошо, хорошо! - нетерпеливо перебил ее Здислав.
     Потом он начал одеваться в дорогу, а Мадзя упаковала чемодан.
     В  восемь часов вечера пришел Дембицкий,  в  девять поехали на  вокзал.
Когда Бжеский занял свое  место,  Мадзя вошла в  купе и,  покрывая поцелуями
голову и руки брата, прошептала:
     - Дорогой мой, золотой ты мой!
     - Ну-ну,  только без нежностей, - остановил ее Здислав. - Будь здорова,
напиши майору и не теряй головы!
     Он почти вытолкнул ее из вагона и  захлопнул дверь.  Через минуту поезд
тронулся. Мадзя еще раз крикнула: "До свидания!" - но Бжеский забился в угол
и даже не выглянул в окно.
     - Он   всегда  был  таким  странным!   -   сказала  расстроенная  Мадзя
Дембицкому. - Даже не попрощался...
     - Ну, сколько же раз прощаться?
     - Да и вы такой же, как он!
     Дембицкий отвез Мадзю домой.  Добравшись до своей комнатки на четвертом
этаже, Мадзя торопливо разделась и заснула как убитая. Она очень устала.
     На  следующий  день  утром,   часов  в  одиннадцать,  пани  Бураковская
самолично принесла ей чай. По выражению лица предприимчивой дамы было видно,
что нерешительность борется в ней с любопытством.
     - Небось отвыкли от своей постельки, - заговорила она.
     - Что вы, я в восторге! Ведь я две ночи не спала.
     - В гостинице за братцем присматривали,  -  сказала дама.  - Неужели он
так болен, что пришлось ухаживать за ним?
     - Право,  не знаю, что и сказать вам. Брат говорит, что он очень болен,
а я думаю, что он поправится, если поживет несколько месяцев в горах.
     - Жаль,  что  господин Бжеский  остановился не  в  частном  доме,  а  в
гостинице.
     - Да разве он мог искать квартиру на несколько дней! - вспыхнула Мадзя.
     - А если он так болен, - кротко продолжала пани Бураковская, - то жаль,
что вы не поехали с ним за границу.
     - Он вызовет меня, как только узнает, где ему предстоит лечиться.
     - В дороге вы были бы ему особенно нужны...
     Мадзя отвернулась к окну.
     "Чего хочет от меня эта баба?  -  подумала она с  гневом.  -  Я  и сама
предпочла бы отвезти его!"
     Но  когда Бураковская ушла,  гнев погас так  же  быстро,  как вспыхнул.
Мадзю охватила апатия, смешанная с удивлением.
     "Да  был  ли  тут  Здислав,  сидела ли  я  около него?  Да  был ли  тут
Дембицкий, уверял ли Здислава, что душа бессмертна?"
     Она села на диван и  устремила глаза в  потолок.  Ей чудилось,  что она
словно  тонет  в  хрустальном океане  и  люди,  красивые и  красиво  одетые,
мелькают,  как молнии,  перед ней.  Тела их  сотканы из света,  одежды -  из
радуги.  Они живые, о чем-то говорят между собой, смотрят на Мадзю, но Мадзя
не может понять их язык, и они не понимают ее.
     Потом она  увидела две горы,  ушедшие вершинами в  небо,  а  между ними
изумрудную долину с темно-зелеными рощами и множеством фонтанов,  из которых
били столбами и веерами струи воды.  Эти горы, долина, рощи, река и водопады
тоже были всех цветов радуги,  и  каждое дерево,  скала и  фонтан жили своей
жизнью и имели свою душу. Они любовались друг другом, любили друг друга, и в
журчанье воды и  шелесте листьев Мадзе слышался их говор,  но понять их язык
она не могла.
     Она была убеждена,  что все это уже где-то видела, что ей знаком каждый
уголок долины; но когда она видела это и где?
     После страшных картин,  которые недавно вызвал в  ее  душе пан  Казимеж
своей  материалистической  проповедью,  она  чувствовала  себя  спокойной  и
счастливой,  сейчас ничто не тревожило ее,  а  новый,  неведомый мир манил к
себе.  Ей  казалось,  что  она  должна умереть,  верней раствориться в  этих
светлых картинах, которые раскрывались перед ней. Но когда она подумала, что
кто-нибудь может  пожалеть ее  и  удержать в  этом  сером  мире  с  тяжелыми
громадами  домов,  с  кухонными запахами,  когда  подумала,  что  кто-нибудь
заплачет о ней, как бы завидуя ее вечному блаженству, - ей стало горько.
     "Неужели люди могут быть такими эгоистами?" - сказала про себя Мадзя.
     После обеда она достала из дорожного сундучка давно забытый молитвенник
и  до  вечера  молилась и  грезила  наяву.  Каждое  слово  приобретало новое
значение, каждая страница была полна обетов и сладостных надежд.
     Целый сонм духов наполнил комнату;  они  бесшумно влетали и  вылетали в
окно,  витали между выжженной солнцем землею и небом, погруженным в раздумья
о вечности.
     На  следующий день,  в  семь  часов утра,  даже не  позавтракав,  Мадзя
выскользнула  из  дому  с  молитвенником  в  руках,  а  в  десять  вернулась
умиротворенная.
     Она была у исповеди.
     Дома  Мадзя  застала  письмо  от  Здислава,  отправленное с  границы  и
написанное карандашом:

     "Я чувствую себя настолько хорошо,  что еду прямо в Вену. Всю ночь спал
лежа. Я создан кондуктором".

     Но Мадзю письмо не обрадовало;  оно напомнило ей,  что брат и  в  самом
деле приезжал в Варшаву и что он тяжело болен.
     Горькие чувства проснулись в душе Мадзи.  Она упрекала себя в том,  что
отпустила Здислава одного,  хотела броситься за ним вдогонку и  ехать с ним,
укрывшись в  другом вагоне.  Потом она вспомнила,  что ничего не  делает,  и
похолодела при одной мысли о том, что впереди у нее еще несколько бесцельных
и праздных дней, долгих, пустых, отравленных тревогой.
     "Уснуть бы на это время или куда-нибудь уехать!"
     Около двух часов дня  дворник принес ей  визитную карточку с  надписью:
"Клара Мыделко, урожденная Говард".
     - Барыня спрашивают, - сказал дворник, - можно ли зайти к вам.
     - Ну конечно, просите, просите!
     "Мыделко?  - подумала Мадзя. - Да ведь это поверенный Сольских! И панна
Говард вышла за него замуж? Ну конечно, иначе откуда вторая фамилия? Да, да,
она ведь так его расхваливала, умный, мол, порядочный. Но эти кривые ноги!"
     Дверь распахнулась,  и вошла та,  которую когда-то звали панной Говард.
На ней было черное шелковое платье с длинным шлейфом, на шее золотая цепочка
от  часов,  на лице все тот же ровный румянец,  на белесых волосах маленькая
кружевная шляпка.
     - Вы уж извините,  панна Магдалена, - усталым голосом произнесла она, -
за то,  что я послала к вам дворника.  Мне расхаживать сейчас нельзя. Я ведь
замужем!
     - Поздравляю,  поздравляю! - воскликнула Мадзя, целуя гостью и усаживая
ее на диванчик. - Когда же это случилось? Вы никому не сказали...
     - Уже  четыре дня я  не  принадлежу себе,  -  ответила пани Клара.  Она
опустила белесые ресницы и  попыталась покраснеть еще  больше,  но  это было
просто немыслимо. - Мы обвенчались тайно в семь часов утра в костеле Святого
Франциска,  и  с  этой  минуты  в  моей  жизни  началась полоса безоблачного
счастья.  У  меня есть муж,  который боготворит меня и которому самая гордая
женщина могла бы подарить свое чувство. Поверьте, панна Магдалена, - с жаром
говорила она,  -  женщина только тогда становится настоящим человеком, когда
выходит замуж.  Семья,  материнство - вот высшее предназначение нашего пола!
Не  стану  спорить,  -  скромно  прибавила она,  -  бывает  неловко  и  даже
неприятно...  Но  обо всем забываешь,  когда убедишься,  что ты осчастливила
человека, который этого достоин.
     - Я очень рада, что вы так довольны, - перебила ее Мадзя.
     - Довольна?  Скажите:  на седьмом небе!  Я  прожила в этом состоянии не
четверо,  собственно,  не трое суток,  а три столетия, нет, три тысячелетия!
Ах, милая, вы даже не представляете себе...
     Новобрачная вдруг  оборвала  речь,  а  затем  прибавила тем  задушевным
тоном, каким обычно дают советы:
     - Но чтобы заслужить такое счастье, женщина всю жизнь должна быть очень
осмотрительна.  Позвольте поэтому заметить вам, дорогая панна Магдалена, что
вы бываете порой неосторожны...
     - Да что же я делаю? - удивилась Мадзя.
     - Ничего,  я  знаю,  что  ничего,  все мы  это знаем.  Но  незачем было
посещать подкидышей,  акушерок...  А  то,  что  вы  несколько дней провели в
гостинице...
     - Но  в  гостинице  остановился мой  больной  брат,  -  с  негодованием
перебила ее Мадзя.
     - Мы  это знаем!  Дембицкий все нам объяснил.  И  все-таки пан Згерский
говорит  о  вас  с  полуулыбочкой,  а  вчера...  вчера  эта  срамница Иоанна
остановила меня на улице и знаете,  что мне сказала: "Что же это, смиренница
Мадзя?  Такую недотрогу разыгрывала,  а сама вот до чего дошла!" Вы слышите,
панна  Магдалена?  Эта  вертихвостка,  эта  беспутница посмела сказать такую
вещь!
     - Бог им судья!  -  ответила Мадзя.  - К тому же я через несколько дней
уезжаю к брату, так что эти сплетни совершенно меня не волнуют.
     - Вы уезжаете?  -  спросила новобрачная совсем другим тоном.  - Скажите
мне,  но  только совершенно откровенно:  вы  в  самом деле сердитесь на  Аду
Сольскую?
     - Я?  -  воскликнула с  удивлением Мадзя.  -  Но ведь я  ее по-прежнему
люблю!
     - Зная ваше сердце,  я  не сомневалась в этом.  А...  если бы панна Ада
пришла к вам?
     - И вы спрашиваете?
     - Понимаю.  У  панны Ады,  видно,  к  вам  важное дело,  а  этот  тюфяк
Дембицкий не хочет взять на себя посредничество.  Не знаю,  что это за дело,
но догадываюсь, что Ада хочет попросить вас помирить ее с братом...
     - Я должна мирить их?
     - Не  знаю,  ничего не  знаю,  дорогая панна Магдалена,  только так мне
что-то кажется.  Ада обручилась с паном Норским, - и везет же этому парню! -
сообщила об этом пану Стефану,  но ответа,  кажется,  до сих пор нет,  и она
боится...
     - Чем же я могу помочь ей?
     - Не знаю,  понятия не имею,  и  прошу вас,  забудьте о  моих домыслах.
Итак, я могу передать ваши слова панне Сольской?
     - Она прекрасно знает, что я ее люблю.
     В эту минуту Мадзю позвали обедать,  к пани Мыделко, урожденная Говард,
весьма  сердечно  простилась  с   нею,   попросив  хранить  все  в  тайне  и
остерегаться злых языков.
     Разговоры столовников,  беготня прислуги,  кухонный чад  и  жалобы пани
Бураковской так утомили Мадзю, что она решила пойти в Саксонский сад.
     Там тоже сновали толпы людей и слышался неумолчный говор, но видны были
небо,  зелень,  деревья.  Мадзе казалось,  что в саду ей легче дышится и что
среди неподвижных ветвей и  увядающей листвы ее снова осенит своими крыльями
тишина, пугливая птица, которая так давно улетела из ее жилища.
     В  аллее,  где  несколько  дней  назад  она  прогуливалась с  братом  и
Дембицким,  Мадзя нашла свободную скамью,  села  и  засмотрелась на  каштан.
Тишина нисходила на нее. Она переставала замечать прохожих, не слышала шума.
Ей  казалось,  что  она погружается в  сладостное забытье и  печали,  словно
нехотя, покидают ее.
     И снова перед ней возникла хрустальная беспредельность,  в которой, как
пестрые мотыльки, реют сотканные из света образы в радужных одеждах.
     - Разрешите закурить?
     Рядом с  ней  закуривал папиросу одетый с  претензией молодой человек с
истасканным лицом.
     - А то, может, вас беспокоит дым, - сказал он.
     Мадзя  поднялась  со  скамьи,   сосед  тоже.  Он  шел  рядом  с  ней  и
разглагольствовал:
     - Одиночество - вещь очень неприятная для такой красивой барышни. Вы, я
вижу,  не варшавянка,  может,  у  вас и знакомых здесь нет.  В таком случае,
осмелюсь предложить свои услуги...
     Мадзя свернула к воротам,  выходящим на Крулевскую,  и ускорила шаг, но
молодой человек не отставал и продолжал говорить.
     Тогда  Мадзя  остановилась  вдруг  и,   глядя  прямо  в   глаза  своему
преследователю, сказала умоляющим голосом:
     - Послушайте, я очень несчастна! Оставьте меня в покое!
     - Вы несчастны?  -  воскликнул тот.  - Но утешать красивых и несчастных
барышень -  это мое призвание!  Позвольте ручку!  - И он грубо потянул ее за
руку.
     Мадзя почувствовала,  что  у  нее сжимается горло и  на  глаза набегают
слезы.  Чтобы  не  привлекать внимания прохожих,  она  закрыла лицо  носовым
платком, но не выдержала и расплакалась прямо на улице.
     Молодой человек нисколько не смутился,  он все вертелся около нее, плел
какой-то  вздор  и  глупо  хихикал.  И  только тогда,  когда  прохожие стали
обращать внимание на эту сцену,  он отвязался от Мадзи, бросив напоследок ей
какое-то гадкое словцо.
     Мадзя  вскочила в  свободную пролетку и,  заливаясь слезами,  вернулась
домой.  Ей  стало  так  горько от  человеческой жестокости и  такое охватило
отчаяние, что она готова была выброситься из окна.
     Наконец она пришла в себя.  Села на диванчик,  сомкнула веки и,  сжимая
руками голову, повторяла про себя:
     "Нет мне покоя,  нет пристанища,  нет спасения!  Боже,  сжалься,  боже,
сжалься надо мной!"
     Вдруг она подняла голову, вспомнив о матери Аполлонии, и мысли ее сразу
приняли другое направление.  "Зачем же я ходила в Саксонский сад? Ведь стоит
только попросить монахинь,  и  они позволят мне целыми часами сидеть у них в
саду. Ах, видно, я никогда уже не поумнею!"
     И  правда,  что может быть лучше отдыха в  саду у  монахинь?  Обедать и
ночевать  она  будет  дома,  а  остальное время  будет  проводить на  свежем
воздухе,  в тишине. Мать Аполлония не откажет ей в этом, а пройдет несколько
дней, и ее вызовет Здислав.


                           Глава двадцать вторая

                                  Ожидание

     На следующий день Мадзя отправилась в монастырь.
     - Что с тобой,  дитя мое? - воскликнула мать Аполлония, увидев ее. - Да
ты больна!
     Мадзя рассказала старушке обо всем,  что произошло с  нею за  последние
дни.  Когда она описывала неожиданное появление брата и отчаяние, охватившее
его  перед лицом близкой смерти,  монахиня сжала губы  и  тень  недовольства
пробежала по  ее лицу.  Но когда Мадзя заговорила о  Дембицком и  его речах,
вернувших покой брату,  на  лице матери Аполлонии появилась снисходительна я
улыбка. Выслушав гостью, старушка сказала:
     - Видно,  хороший человек этот пан Дембицкий, но зачем он так мучится в
поисках доказательств?  Что  бог  и  вечная жизнь существуют,  это чувствует
каждый, у кого хватает мужества внять голосу разума.
     Потом Мадзя рассказала о  происшествии в  Саксонском саду и попросила у
матери Аполлонии разрешения отдыхать в монастырском саду.
     - Это  всего  на  несколько дней,  -  сказала Мадзя.  -  Здислав должен
вызвать меня за границу! А мне так хочется немного окрепнуть.
     - Дитя мое,  - ответила старушка, целуя Мадзю, - приходи, когда хочешь,
и гуляй в саду,  сколько хочешь. Только скучно тебе будет, мы ведь заняты. У
нас и книг нет для чтения.
     - А не могли бы вы дать мне какую-нибудь божественную книгу? - краснея,
прошептала Мадзя.
     - Вот как?  -  взглянула на девушку мать Аполлония.  -  Что ж,  в таком
случае я дам тебе книгу "О подражании Христу".
     Она проводила Мадзю в сад, принесла книгу, благословила девушку, а сама
ушла по делам.
     Оставшись одна среди вожделенной зелени и  тишины,  Мадзя почувствовала
такое спокойствие, такой восторг, что готова была обнимать деревья, целовать
цветы и эти святые стены, за которыми она нашла приют. Опасаясь, однако, как
бы   кто-нибудь  не  заметил  ее  экзальтации,   она  сдержалась  и   начала
перелистывать книгу.
     Раскрыв книгу наугад, она наткнулась на такое место:
     "Стоит ли страдать,  если не все получается так,  как тебе хочется? Где
тот человек, у которого было бы все, чего он желает? Это не я, не ты и никто
из людей, живущих на земле..."
     - Это правда, - прошептала Мадзя.
     "Воистину плачевна юдоль  земная.  Чем  сильнее  жаждет  человек  жизни
духовной,  тем горше для него жизнь земная,  ибо тем сильнее он  чувствует и
яснее видит пороки, в которых погрязли люди. Горе тому, кто не сознает своей
духовной нищеты,  но  еще  горше тому,  кто  полюбил эту  скудную и  бренную
жизнь".
     "Это обо мне!" - подумала Мадзя, перевернула страницу и снова прочла:
     "Не теряй веры,  сестра,  в  то,  что ты  можешь направить свои стопы к
духовному добру;  еще не  минуло время твое,  не  упущен твой час.  Зачем ты
хочешь отложить на завтра свое намерение? Восстань, начни немедленно и скажи
себе:  настало время  действовать,  настало время борьбы,  настало время для
исправления..."
     Мадзя была в  состоянии такого возбуждения и  экзальтации,  что  каждое
слово воспринимала либо как  укор,  либо как пророчество.  Она решила читать
дальше,  открывая книгу  наугад,  чтобы  извлечь  урок  из  прочитанного или
понять, какое в нем скрыто предсказание.
     "Редко встретишь человека столь  одухотворенного,  чтобы  он  лишен был
плотских страстей. Когда человек отдает все свое имение, это ничто. Когда он
искренне покается в содеянных грехах,  и этого мало.  Когда он постигнет все
науки,   и  тогда  ему  далеко...  Но  нет  человека  богаче,  нет  человека
могущественнее и  свободней,  чем тот,  кто от всего отрекся и почитает себя
ниже всех..."
     Мадзя задумалась. Сможет ли она почесть себя ниже всех? Нет, не сможет.
Но из всех человеческих добродетелей эта для нее самая близкая.
     В другом месте она прочла:
     "Нельзя слепо  верить слабому духом смертному человеку,  если  даже  он
любим тобою и делает тебе добро".
     "Даже Здиславу?" - подумала Мадзя.
     "...Но нельзя и сокрушаться безмерно,  если порой он воспротивится тебе
и отвратит от тебя свой лик..."
     "Да, да. Он воспротивился мне..."
     "Тот,  кто сегодня с  тобой,  завтра может пойти против тебя,  другие -
наоборот: люди часто переменчивы, как ветер..."
     "Ада, панна Говард", - подумала Мадзя.
     "Кратко твое пребывание здесь..."
     - Да, каких-нибудь два дня! - вздохнула девушка.
     "...и  куда  ни  направишь ты  стопы  свои,  всюду  ты  будешь чужая  и
странница..."
     - Aх, как это верно! Особенно, когда я уеду за границу.
     "...и не обретешь покоя, пока не соединишься с Христом..."
     - Невеста  Христова?  -  воскликнула  потрясенная Мадзя.  Но  не  испуг
слышался в этом возгласе, а изумление.
     Она перевернула страницу и со все возрастающим волнением прочла строки,
как бы обращенные н