-  произнес он тем же тоном и тоже положил ей
руку на  плечо и  заглянул в  глаза.  Затем он поцеловал сестру в  лоб и  со
вздохом прибавил:  -  Счастье,  что перед лицом разочарований мы  можем быть
опорой друг другу.
     - Снова Элена? - спросила сестра.
     - Ах,  не все ли равно!  - ответил брат, а затем прибавил: - Видишь ли,
Элена, насколько я знаю женщин, не хуже других, но она с изюминкой. Вот если
бы  были  на  свете  такие  женщины,   как  ты,  или  такие,  какой  кажется
Магдалена... Ах, Ада, поверь, мир был бы лучше и нам легче было бы жить.
     - Я ручаюсь, ручаюсь, что Мадзя такая.
     - Хорошо, если ты права! Но, на всякий случай, ни за кого не ручайся. В
конце концов житейская мудрость заключается в том, чтобы брать людей такими,
какие они есть: коварные твари, без которых мы не можем обойтись.
     - Если бы ты нашел такую жену, как Мадзя! - сказала сестра.
     - А может,  она бы надоела мне?  - с улыбкой спросил Сольский. - Я ведь
непостоянен и люблю перемены...
     Он простился с  сестрой и через длинную анфиладу комнат прошел к себе в
кабинет.
     Это  была комната с  двумя окнами,  обитая темным штофом,  заставленная
шкафами и столами,  полными книг и бумаг. Мебель была дубовая, обитая кожей.
У одного окна стоял письменный стол с кнопками электрических звонков; позади
стола висел на стене план будущего сахарного завода и его строений.
     Сольский сел за стол, заваленный эскизами и отчетами, и зевнул.
     "Это факт,  -  подумал он,  -  что другая на  ее  месте уже не один год
использовала бы Аду, а она этого не делала. Быть может, по наивности?"
     Сольский  нажал  одну  из  кнопок  на  столе.  Дверь  прихожей бесшумно
отворилась,  и в кабинет вошел лакей;  вид у него был если не заспанный, то,
во всяком случае, усталый.
     - Приезжал,  ваше сиятельство,  тот,  с кирпичного завода,  немец был и
адвокат. Визитные карточки я положил на стол.
     Сольский сразу заметил на  обычном месте визитные карточки,  но  ему не
хотелось смотреть их.
     - Письма отослал?
     - Отослал, ваше сиятельство.
     - Почты не было?
     - Не было, ваше сиятельство.
     - Странно! - пробормотал Сольский и тут же подумал, что все эти письма,
и  собственные  и  чужие,  все  визиты  техников,  кирпичников  и  адвокатов
совершенно его не интересуют.
     - Ступай, - сказал он вслух.
     "Быть  может,  теперь  панна  Магдалена  кое-чем  поживится  у  Ады,  а
впрочем...  Кто мешал ей сразу поселиться не у  Корковичей,  а у нас?  Стало
быть, она горда. А если там она сносила грубости только из любви к девочкам,
значит, она способна на привязанность".
     Он поднял глаза к  потолку,  и ему представилась Мадзя в минуту,  когда
она  увидела свое  новое  жилище:  серенькое платьице,  полуоткрытые губы  и
неописуемое изумление в глазах.
     "Как сильно она удивилась!  -  подумал он. - Человек, который умеет так
удивляться, должен быть искренним".
     "Впрочем,  -  прибавил он  через минуту,  -  посмотрим,  как  она будет
держаться с Корковичами.  Панна Элена в подобном случае отнеслась бы к ним с
убийственным презрением.  А  ведь  презирать других  не  всякий  способен!..
Роскошная львица!  А как она развернулась в обществе! У нее нет только денег
и имени,  а то бы она блистала в Европе. Миллион придает женщине неслыханную
прелесть".
     А  тем  временем Мадзя,  оставшись одна,  сперва  схватилась руками  за
голову,  а  потом  со  все  возрастающим любопытством стала осматривать свои
апартаменты.
     "Рабочая комната, - думала она. - какой письменный столик, какие книги!
Шекспир,  Данте,  Шатобриан!..  Спальня!  Не знаю, смогу ли я спать на такой
широкой кровати?"
     Напротив камина стояло кресло-качалка,  совсем как  в  кабинете у  пани
Коркович.  Мадзя уселась,  качнулась раза два, но это не показалось ей таким
уж приятным, и она снова погрузилась в размышления:
     "Если я не сойду здесь с ума,  то,  право,  не знаю, что натворю! Я как
мужик, которого оборотили князем. Вот уж не решилась бы перебросить человека
из комнаты гувернантки в салон светской дамы,  - а баре все могут. Право, не
знаю,  прилично ли занять место учительницы у  них в  заводской школе?  Да и
прихоть эта может еще пройти... Ах, денег пропасть, вот и не знают люди, что
с ними делать!"
     Все большая тревога овладевала Мадзей.  Она не  могла представить себе,
что отношения с Корковичами порваны, и боялась даже подумать, что они скажут
о ней?  Как картину, как мебель, ее перевезли в другой дом... Красивая роль,
нечего сказать!
     Однако она тут же вспомнила,  с каким искренним расположением отнеслись
к  ней Сольские.  Их оскорбило обращение с нею Корковичей,  и они забрали ее
так,  как если бы она была их сестрой.  Такое отношение нельзя не оценить, и
Мадзя его оценила.
     - Боже,  боже!  -  прошептала она.  -  Какая я неблагодарная!  Ведь они
облагодетельствовали меня.
     "А может,  здесь только и начнутся мои обязанности?  -  подумала она. -
Ада несчастлива, и, может, это меня бог послал..."
     - Ну конечно!  - прошептала она. - Очень нужно господу богу прибегать к
услугам такого ничтожества!
     "А если все-таки?  А может,  мне удастся уговорить Элену выйти замуж за
Сольского! Ведь это было самое горячее желание ее матери, которой я стольким
обязана...  Даже тем,  что сейчас я у Сольских... Нет, я уверена, что судьба
привела меня к ним не ради меня и не для меня..."
     Пришла Ада и прервала течение ее мыслей.
     Около шести подали обед в огромной столовой; прислуживали два лакея, но
стол на четыре персоны был накрыт маленький.
     Когда Мадзя хотела уже  было спросить,  кто же  четвертый будет с  ними
обедать,  невидимая рука широко распахнула дверь,  и в комнату величественно
вплыла тетка Сольских,  пани Габриэля. Это была высокая, худая, болезненного
вида  дама,  одетая с  изящной простотой.  Она  едва взглянула на  смущенную
Мадзю, которую представила ей Ада, села на свое место и велела подавать.
     - Как спали сегодня, тетя? - спросил Сольский.
     - Как всегда, не сомкнула глаз.
     - А нервы?
     - И как ты можешь спрашивать об этом?  Со смерти вашей матери я не знаю
ни сна, ни покоя.
     Затем,  который раз уже,  с глубокими вздохами,  от которых, однако, не
уменьшался ее аппетит,  тетя Габриэля начала уговаривать Сольских выезжать в
свет.
     - Вы совсем одичаете,  - говорила она, - отвыкнете от вида людей, о вас
уже рассказывают странные истории...
     - Мне это ужасно нравится, - прервал ее Сольский.
     - Вчера,  например,  у  Владиславов  меня  уверяли,  что  Стефан  будет
управлять своим собственным сахарным заводом.  Отчего же, - ответила я, - вы
не назначите его сразу домоуправляющим или конюхом?
     - Вам,  тетя,  сказали правду,  -  снова прервал ее Сольский,  -  я уже
руковожу подготовкой планов завода.
     - О боже! - воскликнула тетя Габриэля, устремив глаза к небу. Затем она
спросила у Ады,  можно ли при этой "барышне" говорить по-французски, так как
при  слугах не  все  скажешь по-польски.  Получив утвердительный ответ,  она
стала  разглагольствовать о  том,  что  образ  жизни,  который ведут  сейчас
Сольские,  крайне  удивляет свет.  О  том,  что  отношения Стефана с  панной
Норской,  брата  которой не  плохо  принимают в  обществе,  дают  повод  для
двусмысленных улыбок.  И о том,  что Стефану следовало бы жениться,  хотя бы
ради  сестры.  Жениться  ему  тем  легче,  что  в  обществе  есть  несколько
прекрасных партий,  и Стефан может рассчитывать,  что предложение с радостью
будет принято,  несмотря на его чудачества, а быть может, даже благодаря его
чудачествам.
     - Стефан,  - закончила тетя Габриэля, - пользуется славой волокиты, что
в глазах светских дам придает ему очарование.
     - А есть ли деньги у невест, которых я очаровал? - спросил Сольский.
     - О других я бы и толковать не стала!  -  воскликнула тетя Габриэля.  -
Все они с  именем и с деньгами,  все красавицы,  и все-таки многим бедняжкам
грозит опасность остаться в  старых девах только потому,  что мужчины охотно
ищут привязанностей вне своего круга.
     Обед кончился,  а  за десертом лакей вполголоса доложил Аде,  что панне
Бжеской  привезли вещи  и  письма.  Одно  письмо  с  деньгами было  от  пани
Коркович, другое от девочек.
     За  кофе Ада,  да  и  пан  Стефан с  тетей Габриэлей уговорили Мадзю не
стесняться и просмотреть письма,  которые могли быть и важными.  То краснея,
то бледнея,  читала Мадзя эти письма.  Сольский,  украдкой следивший за нею,
заметил,  что грудь девушки вздымается все выше,  губы дрожат и она с трудом
удерживает слезы.
     "Кто  умеет  читать  так  письма  своих  учениц,  не  может  быть  злым
человеком, - подумал он. - Разве только если это дерзкие письма".
     - Ну как? - спросила Ада.
     - Ничего.  Хотя,  знаешь,  Ада,  мне все-таки придется сходить к ним, -
ответила Мадзя,  не  поднимая глаз,  из  которых вдруг неудержимо покатились
слезы.
     - Но не сегодня, милочка?
     - Когда хочешь,  золотко,  -  тихо промолвила Мадзя.  Она уже не  могла
сдержаться и выбежала из комнаты.
     Оба лакея скромно отвернулись к окну, а тетя Габриэля пожала плечами.
     - Знаешь,  Ада,  -  воскликнула она,  - среди этих барышень ты могла бы
найти подругу повеселей.  Может,  только тебе  нравится смотреть на  нервные
припадки. Но тогда я напрасно скрываю свои страдания.
     - Тетя,  -  с  непривычной серьезностью заметил Сольский,  -  эти слезы
дороже наших брильянтов.
     - Ты меня удивляешь, Стефан, - удивилась тетя Габриэля. - Я каждый день
проливаю реки слез...
     - Ее, видно, очень огорчила разлука с ученицами, - вмешалась Ада.
     - Ну  что ж,  вместо того чтобы плакать,  пусть возвращается к  ним,  -
сказала тетя Габриэля тоном, разрешающим все сомнения как физического, так и
метафизического свойства.
     Сольский забарабанил пальцами по столу.
     - Ах,  тетя,  тетя!  - воскликнул он. - Вы даже не догадываетесь, какое
прекрасное зрелище  мы  наблюдали в  эту  минуту.  Скажите сами,  плакал  ли
кто-нибудь,  жалея вас,  Аду или меня,  да еще такими неподдельными слезами?
Никто никогда,  хотя мы никому не нанесли обиды.  И быть может,  поэтому нам
приходится проливать реки  слез над  вымышленными страданьями.  Скажи,  Ада,
любил ли кто-нибудь нас так, как панна Бжеская своих учениц?
     - Вот видишь, а ты мне не верил! - ответила сестра.
     - Благословен тот день,  -  с волнением говорил Сольский, - благословен
тот день, когда эта девушка вошла в наш дом. - Мы увидим картины, - прибавил
он с иронией, - более величественные, чем северное сияние и восход солнца на
Риги...
     - Ты меня возмущаешь,  Стефан!  - сложив руки, сказала тетя Габриэля. -
Говоришь,  как влюбленный. Точь-в-точь, как после первой прогулки с этой, ну
как ее?.. с панной Норской.
     - Э, что там панна Норская! - сердито бросил Сольский.
     - Ах,  вот как!  Понятно!  Король умер,  да  здравствует король!  Можно
вставать, - закончила тетка.
     Разговор велся на французском языке, и лакеи делали вид, что решительно
ничего не понимают.  Тем не менее с  этих пор все слуги при встрече с Мадзей
стали низко ей кланяться.
     - Наши господа, - говорил на кухне один из лакеев, - любят в доме новую
потеху.
     - Забудут и эту, - промолвил старый камердинер.
     - Да,  но  каких денег она будет стоить?  -  вмешался повар.  -  За те,
которые господа потратили на Норских,  я бы купил три таких ресторана, как в
Европейской гостинице.  Волк не сожрет столько, сколько баба! А стоит ли она
этого? Уж мы-то лучше знаем, пан Юзеф...
     Камердинер покачал седой головой.
     - Вам на это жаловаться не приходится, - медленно сказал он. - От одной
Евы столько родилось людей,  что всем поварам хватит на выпивку,  пока их не
побьют каменьями...


                             Глава одиннадцатая

                                В новой роли

     Так Мадзя поселилась в доме Сольских. Все, кроме тети Габриэли, которая
отказывалась понять,  как  можно водить дружбу с  "этими барышнями",  хорошо
относились к ней. Ада горячо любила ее, слуги наперебой оказывали ей услуги,
а  властелина этого  царства,  пана  Сольского,  как  мальчишку на  качелях,
бросало из  одной  крайности в  другую:  он  то  молился на  Мадзю,  как  на
божество, то переставал верить женской половине рода человеческого.
     Однако Мадзю в  новых условиях не покидала тревога.  Ночью она не могла
спать на  резной кровати,  а  когда ей случалось вздремнуть,  она всякий раз
пробуждалась оттого,  что ей чудилось,  будто у  нее нет крыши над головой и
она блуждает по улицам города.
     С  четырех часов утра она не могла сомкнуть глаза,  но когда около семи
часов  входила горничная,  притворялась спящей.  Ей  было  стыдно,  что  эта
изысканная барышня должна чистить ее бедное платьице.
     После первого завтрака в  комнате Ады  Мадзя отправилась к  Корковичам,
где  ей  был оказан восторженный прием.  Пани Коркович разрыдалась,  девочки
плакали еще со  вчерашнего дня,  а  пан Коркович,  который за час до прихода
Мадзи вернулся из деревни, пожал ей руку и сказал своим грубым голосом:
     - Хотел бы я, чтобы вы были не гувернанткой у меня в доме, а невесткой,
невестку у меня никто бы не отнял.
     Пани  Коркович жалобно  вздохнула.  За  истекшие полсуток она  потеряла
надежду женить сына на Аде Сольской, зато много думала о другом деле.
     - Панна Магдалена,  -  спросила она  среди поцелуев,  -  эти Струси,  о
которых вчера говорили Сольские, наверно, иностранцы?
     - Нет, сударыня, это польский род.
     - Я  так и  думала.  Ну,  а мой муж родом из Германии,  там они звались
Пропфенбергами. И только Нантский эдикт вынудил их...
     - Брось ты эти бредни!  -  возмутился пан Коркович.  - Какой-то мой дед
служил в кабаке, бутылки открывал, вот откуда и пошла наша фамилия.
     - Не возражай,  Петрусь!  Я  сама была на Рейне,  на холме Пропфенберг,
который,  как объяснил мне граф Пшеврацальский,  наверное, был гнездом наших
предков.   Граф  Пшеврацальский  даже  советовал  мне  купить  это  место  и
построить...
     - Третий пивоваренный завод? - спросил пан Коркович. - Дудки!
     - Да нет же! Построить маленький замок.
     - Клянусь богом,  - ударил себя в грудь Коркович, - иногда мне кажется,
что я  умней тебя!  А ведь я не учился в пансионе и на старости лет не учусь
французскому языку.
     В  гостиную вошел пан  Бронислав.  Он  смутился,  увидев Мадзю,  однако
овладел собой и воскликнул, бросаясь на диван:
     - Чертовски везет  этому  Казику:  вчера  он  у  меня  рублей  шестьсот
выиграл! Но зато сестра у него! Говорю вам, папочка, пальчики оближешь!
     - Где ты ее видел? - с беспокойством спросила мать.
     - Э!  Целая история! - ответил пан Бронислав, размахивая руками и качая
ногой.  -  Я ее встретил неподалеку от Саксонской площади,  она шла со своим
американским папашей.  Стал я,  мама, и верите, стою как истукан, оторваться
не могу,  а  она на меня глазками -  хлоп!  Я за нею,  обгоняю,  а она опять
глазками - хлоп! Ну, тут я совсем ошалел, а она повернула деликатно мордашку
и как будто улыбается мне.  В жар меня бросило, а она зашептала что-то отцу,
зашептала,  и они свернули к художественной выставке, а я за ними! Ничего я,
кроме нее, не видел, - продолжал пан Бронислав, вытирая платком потное лицо,
- но  она тоже на  меня поглядывала.  Потом мы  разошлись.  Но  Казик-то мне
должен, я и попросил его представить меня сестре. Он пообещал, и сегодня или
завтра я с ней познакомлюсь. Верите, папаша, как вспомню, земли под собой не
слышу. В Варшаве пропасть красивых девчонок, но такой я еще не видел.
     - Слышал? - спросила пани Коркович, в отчаянии глядя на мужа.
     - Твой воспитанник, - ответил супруг.
     Пан Бронислав сорвался с дивана.
     - Но сын-то я ваш,  папаша,  весь в вас вышел! - воскликнул он, хлопнув
папашу по животу.
     - Ха-ха-ха! - расхохотался пан Коркович.
     На  прощанье Мадзю расцеловали,  все семейство звало ее  в  гости.  Она
вышла,  удивленная.  Стало быть,  и пан Бронислав попал в список поклонников
Элены,  а  ведь в Варшаве их было уже несколько человек!  Что скажет об этом
Сольский,  человек  такой  исключительный  и  гордый?  Так  вот  как  Эленка
относится к последней воле матери!
     От Корковичей Мадзя направилась к панне Малиновской, которая поздравила
ее  с  уходом от  них и  спросила,  не  возьмется ли  она давать в  пансионе
ежедневно три урока арифметики и географии в младших классах.
     - Я как раз пришла просить вас об этом, - обрадовалась Мадзя.
     - Разве?  Вот это правильно,  надо обеспечить себе свой кусок хлеба,  -
ответила панна Малиновская.  - Непостоянный народ эти баре, переменчивы, как
вкусы женщин.  Так приходите завтра в девять и приступайте к работе.  А пока
до свидания, я очень занята.
     Простившись с  панной Малиновской,  Мадзя  на  лестнице встретила панну
Жаннету, которая поджидала ее.
     - Мадзя,  - начала она без вступления, - неужели ты хочешь давать у нас
уроки?
     - Да, - весело ответила Мадзя. - И представь, у меня уже есть у вас три
урока.
     Панна Жаннета пожала плечами и сказала безразличным тоном:
     - Ну-ну!  Да если бы я  занимала у Сольских такое положение,  я бы и не
подумала давать уроки...
     - Отчего же?
     - Да так.
     Они холодно простились.
     "Уж не хочет ли она,  -  подумала огорченная Мадзя,  -  чтобы я  жила у
Сольских из милости? Ведь знает же, что я должна работать и у Ады проживу не
больше двух месяцев".
     С этого времени жизнь Мадзи у Сольских потекла ровно.
     Она вставала в  седьмом часу и,  одевшись,  молилась.  Это были тяжелые
минуты.  Мадзе часто приходило в  голову,  что  бог может не  внять молитвам
такой большой грешницы, как она.
     Около восьми ей приносили кофе,  после кофе, поцеловав Аду, утопавшую в
пуховиках и кружевах, она бежала в пансион, откуда возвращалась в первом или
в третьем часу.
     Веселая,  улыбающаяся,  она рассказывала Аде о событиях,  происшедших в
пансионе,  а  затем  у  себя  в  комнате  занималась  с  Зосей,  племянницей
Дембицкого, который жил в левом крыле дома, рядом с библиотекой.
     - Знаешь,  Зохна,  -  сказала она однажды Зосе,  -  завтра мы  пойдем в
пансион,  будешь учиться в четвертом классе. Надо кончить пансион, а то дядя
будет огорчаться.
     Девочка побледнела и задрожала.
     - Ах, панна Магдалена, - сказала она, - я так боюсь! Они будут смеяться
надо мной. Да и панна Малиновская меня не примет...
     - Не бойся!  Приходи завтра ко мне в половине девятого,  только дяде ни
слова!
     На  следующий  день  утром  Мадзя  привела  Зосю  в  пансион;   девочка
побледнела от страха,  и носик у нее покраснел от мороза. Но Мадзя по дороге
так весело с нею разговаривала и столько задавала ей вопросов, что девочка и
не заметила, как очутилась в коридоре пансиона.
     Одна  из  горничных сняла с  Зоси коротенький салопчик,  и  Мадзя ввела
дрожащую девочку в четвертый класс.
     - Посмотрите,  дети,  -  обратилась она к ученицам,  - это Зося пришла,
которую вы так звали к себе! Любите ее и будьте добры к ней.
     Девочки окружили старую подругу и  стали так мило с  нею разговаривать,
что Зося забыла о своих страхах. Только когда Мадзя вышла из класса, девочка
снова побледнела, и широко открытые глаза ее устремились вслед Мадзе.
     Вернувшись из коридора в класс и поцеловав испуганную Зосю, Мадзя снова
сказала ее подругам:
     - Любите  ее,  крепко  любите!  Она  боится,  чтобы  вы  не  сделали ей
чего-нибудь плохого.
     Зося осталась в классе. На большой перемене она призналась Мадзе, что в
классе ей  весело,  а  возвращаясь в  третьем часу домой,  сказала,  что  не
понимает, как могла столько месяцев выдержать без общества подруг.
     Встревоженный Дембицкий ждал во  дворе;  увидев худенькую,  улыбающуюся
племянницу, старик подбежал к ней.
     - К