ько студент, который по
бедности брал половинный обед,  ел  медленно,  стараясь вознаградить себя за
слишком скудные порции большим количеством хлеба. Глядя на его впалые щеки и
ввалившиеся глаза,  Мадзя теряла аппетит.  Девушку преследовала мысль,  что,
быть может,  судьба этого бедняка сложилась бы иначе, если бы она, Мадзя, не
порвала с Сольским!
     Когда Мадзя пила черный кофе,  ей  сказали,  что ее дожидается какая-то
дама.
     "Ада!" - пронеслось у нее в уме.
     С  бьющимся сердцем Мадзя вошла в  свою комнату и увидела панну Говард,
которая быстро поднялась со  стула  и,  распростерев руки,  стала совершенно
похожа на придорожное распятие.
     - Привет! - воскликнула панна Говард. - Привет, вы вдвойне героиня!
     Она заключила Мадзю в объятия и восторженно заговорила:
     - Я преклоняюсь перед вами,  панна Магдалена. Одним ударом вы посрамили
и богача и мужчину.  Да, если бы все женщины поступали по вашему примеру, мы
быстро  поставили  бы  мужчин  на  место.  Надменные скоты!  Ваш  прекрасный
поступок делает вам честь, как демократке и независимой женщине.
     Немного успокоившись,  панна Говард сообщила Мадзе,  что Сольский после
ее отказа так рассвирепел, что убил свою собаку.
     - Убил Цезаря?  -  бледнея,  переспросила Мадзя.  -  Но  откуда вы  это
знаете?
     - Вчера у  меня был  поверенный Сольского,  вы  с  ним  знакомы.  Очень
приятный мужчина средних лет.
     - Ноги у него немножко... - начала Мадзя.
     - Да,  да,  -  подхватила панна Говард, - ноги у него немножко странной
формы,  но человек он очень милый. Принес для нашего общества месячный взнос
панны Сольской,  сто рублей.  Признаюсь,  панна Магдалена,  -  прибавила она
после минутного молчания,  заметив,  что по лицу Мадзи пробежала тень,  -  в
этих сторублевках панны Сольской есть что-то унизительное для меня. Особенно
теперь,  после вашего замечательного поступка.  И скажу вам прямо, никогда я
так  не  презирала  богачей,   как  теперь,  когда  вынуждена  принимать  их
пожертвования.  Но  что  делать?  Расходов у  нашего  общества все  больше и
больше...
     Нахмурив брови,  панна Говард задумалась.  Но не прошло и  минуты,  как
чело ее прояснилось.
     - Этот поверенный Сольского -  необыкновенный человек,  - уже с улыбкой
продолжала она.  -  Красивым его не назовешь, но в глазах у него есть что-то
такое...  Он вдовец. Когда приезжает ко мне, сидит по несколько часов. Помог
мне завести счетоводные книги,  дает полезные советы.  Право, если над нами,
женщинами,  тяготеет проклятие,  обрекающее нас выходить замуж, следовало бы
выходить только за  таких,  как он.  Но  эти чванливые баре,  эти властелины
мира,  -  повышая голос,  продолжала панна Говард,  -  не  достойны изведать
сладость супружеской жизни.  Ах,  панна Магдалена,  вы  прекрасно поступили,
отказав  Сольскому!   Один  его  вид  вызывал  во  мне  страх  и  омерзение.
Представляю  себе,   какой  это  похотливый  и   мрачный  зверь.   Настоящий
инквизитор! Ха, ха, ха! Думал съесть хорошенькую женщину, как устрицу, да не
тут-то было! Бац! - и получил по рукам. Он полагал, что скромная учительница
от его богатства позабудет о своем женском достоинстве.  Панна Магдалена!  -
воскликнула она,  вскакивая со стула, - вы поступили, как Жанна д'Арк с тем,
как бишь его,  ненасытным завоевателем!  Ну,  прощайте! Если вам понадобятся
уроки,  дайте мне знать и помните,  что у вас есть друг, который восхищается
вами. Ах, эти подлые мужчины!
     После ухода панны Говард Мадзя еще долго не могла собраться с  мыслями.
Страстная проповедница женского равноправия двоилась в ее воображении.  Одна
панна Говард ненавидит богачей,  другая принимает от них пожертвования, одна
презирает мужчин и брак, другая, пожалуй, не прочь выйти замуж.
     "Но  какой изверг этот Сольский!  -  сказала про  себя Мадзя.  -  Убить
Цезаря!"
     Потом  ей  другое подумалось:  если  уж  кривоногий поверенный Сольских
произвел на  панну Говард такое сильное впечатление,  что та готова выйти за
него замуж, то почему же Сольский не достоин женской любви?
     - Он никогда не говорил, что любит меня! - с обидой прошептала Мадзя.
     Но тут же вспомнила, что Сольский делал больше: он исполнял ее малейшие
желания. А как он говорил с ней, как смотрел на нее, как целовал ей руку!
     Только теперь в  душе  Мадзи  зашевелилось сомнение,  правильно ли  она
поступила, отказав Сольскому. Но девушка с негодованием отогнала от себя эту
мысль.
     Из  коридора доносился топот  ног  -  третья  очередь  столовников пани
Бураковской шла  с  обеда.  В  соседней  комнате  застучала швейная  машина,
сильнее запахло подгоревшим жиром, и Мадзя услышала вопли пани Бураковской.
     - Нет, вы только подумайте, кошка съела телячью котлету! Боже мой, боже
мой, разве тут добьешься толку! В столовой разбили тарелку, Марианна сломала
поварешку, кошка съела мясо! Ах, горе, горе мне с вами!
     Мадзя подумала,  что все в  этом доме вертится вокруг телячьей котлеты.
За этой котлетой прислуга бегает на рынок, к этой котлете спешат столовники,
ради этой котлеты машинка панны Пастернакевич стучит по  шестнадцать часов в
сутки,  за  этой  котлетой охотятся голодные кошки и,  наконец,  из-за  этой
котлеты пришла в отчаяние пани Бураковская.
     Одни только телячьи котлеты,  и  больше ничего!  Они  здесь царят,  ими
поглощены умы и заполнены сердца.
     Нет, у Сольских было не так, там вообще о еде не думали. Там заботились
о том, как бы дать работу нуждающимся, говорили о духах и о том, что завод -
это живое существо,  мыслящее и чувствующее,  там рассуждали о женском союзе
или о всемирном потопе.
     Странное дело! Как из застенка, вырвалась Мадзя из дома Сольских, а уже
через несколько дней стала тосковать по нем.
     Там было тихо-тихо,  в  окна из  сада заглядывали деревья.  А  главное,
Мадзе после занятий в  пансионе было  о  ком  позаботиться.  Ведь  Ада,  эта
знатная дама,  так льнула к ней,  так искала ее дружбы и ласки, словно дитя,
которое жаждет любить и быть любимым.
     - Что я наделала? - шептала Мадзя, ломая руки.
     А  сам  Сольский,  этот угрюмый чудак,  в  котором энергия бьет ключом.
Настоящий ураган в образе человека,  но при ней, Мадзе, он становился мягче.
Правда,  с ним было тревожно,  словно в бурю,  когда налетят на тебя вихрь и
мрак. Но каким это кажется прекрасным сейчас, когда все ушло невозвратно!
     В эту минуту Мадзя ясно поняла,  чем был для нее дом Сольских.  Это был
мир,  для  которого материальные интересы не  существовали.  Там она впервые
встретила  людей,  всерьез  озабоченных общественными проблемами,  загадками
духа и природы.  Там она нашла нежную подругу,  нашла мужчину, который любил
ее совершенно бескорыстно.  Там,  наконец,  у нее была ясная цель в будущем:
школа при заводе.
     И только подумать,  что она сама,  собственными руками, разрушила такое
счастье, отказалась от участи, которая выпадает, быть может, одному человеку
из миллиона.
     Когда тоска о прошлом немного улеглась, Мадзя начала размышлять. А что,
если Сольский снова попросит ее  руки,  не  почувствует ли  она снова с  ним
непреодолимой тревоги?  Сумеет ли он заговорить с  ней другим языком,  более
доступным и  понятным для ее сердца,  и  привязать ее к себе не только узами
восхищения и  благодарности?  Может ли она быть уверена,  что Ада никогда не
взглянет на нее свысока, как знатная дама, и никогда не повторит слов, самый
тон которых ранил сердце Мадзи?  А  тетушка Габриэля,  старая графиня и  все
родичи Сольских,  с  которыми она  познакомилась на  пасху,  разве будут они
относиться к ней иначе, чем прежде?
     Нет.  Следовательно,  она не могла жить в этом волшебном мире,  который
принес ей столько огорчений; и все же тоска по нем томила ее душу.
     Медленно спустился вечер; меньше тянуло чадом, стихли шаги в коридоре и
уличный шум.  Мадзя прикрыла окно,  зажгла лампу и  села писать письмо отцу.
Она  рассказала ему обо всем,  что с  ней случилось,  спрашивая его мнения и
совета. И когда кончила письмо, ей стало легче.
     Слух  о  происшествии в  доме  Сольских разнесся по  Варшаве,  и  Мадзю
несколько дней подряд навещали разные люди.  Приходили в  одиночку и  парами
бедные женщины из  союза;  они робко осведомлялись,  не надо ли ей чего,  не
нуждается ли  она  в  деньгах,  и  предлагали свою  помощь.  Посещали  ее  и
незнакомые,  иногда очень шикарные дамы  и  заявляли,  что  мечтают о  такой
учительнице для своих дочерей или родственников.  При этом они старались, не
всегда тактично,  перевести разговор на отношения Мадзи с Сольскими,  но, не
получив ответа, уходили обиженные.
     Побывал у Мадзи и Дембицкий.  Он извинился,  что до сих пор не нанес ей
визита - у него в эти дни опять случился сердечный приступ, и подниматься по
лестнице было ему не под силу. Затем он смущенно спросил, не желает ли Мадзя
на каникулах позаниматься с его племянницей Зосей по часу в день за двадцать
рублей в месяц.
     Мадзя была  рада видеть старика и,  в  свою очередь,  попросила у  него
разрешения давать  Зосе  уроки  бесплатно.  После  долгих уговоров и  просьб
Дембицкий уступил Мадзе, желая, видимо, сохранить с ней добрые отношения.
     Но о  Сольских он и не вспомнил и ушел,  пообещав проведать Мадзю,  как
только позволит здоровье.  После его ухода девушке стало очень грустно,  она
поняла, что ее дружба с Сольскими кончилась.
     На следующий день в комнату Мадзи протиснулся пан Згерский. Он ерзал на
стуле,  усмехался и,  как  бы  невзначай,  выпытывал у  Мадзи,  кто живет по
соседству и  кто у  нее бывает?  Но  ни единым жестом или словом он не выдал
того, что своим положением при особе Сольского обязан Мадзе.
     Напротив,  к  концу визита он  принял покровительственный вид и,  нежно
пожимая руку  Мадзи и  проникновенно глядя ей  в  глаза,  выразил готовность
помочь ей - своими советами и связями.
     - Я буду почаще навещать вас. Пожалуй, лучше всего вечерком, не так ли?
Мы можем прогуляться или прокатиться в экипаже.
     При  этих словах он  так  странно жестикулировал своей холеной ручкой и
бросал такие умильные взгляды,  что  Мадзя вскипела.  Она  сказала,  что  не
желает утруждать его ни в какую пору дня и,  отвернувшись,  стала смотреть в
окно.
     Згерский показался ей  омерзительным.  Она  не  могла  ему  простить ни
сплетен,  которые он  распускал о  ней,  ни  этих любезностей,  которыми он,
видно, думал ее осчастливить.
     Пан Згерский поспешно удалился.  Он был так великодушен,  что не только
не  обиделся на  Мадзю,  но  даже  сумел  вполне  беспристрастно оценить  ее
достоинства.
     "Хороша девчонка,  -  думал он,  осторожно спускаясь по  ступенькам.  -
Горда, как королева, да и неизвестно еще, чем все это кончится".
     Все  же  через несколько дней он  сделал Сольскому сообщение о  Мадзе в
духе  весьма неблагоприятном,  собственно,  передал лишь  то,  что  слышал у
Корковичей от  заседательши.  Но в  общем пан Згерский в  своих отношениях с
Сольским был в известном смысле безупречно правдив.
     Из  всех проявлений заботы,  которой в  это  время была окружена Мадзя,
самым  важным оказалось предложение панны  Малиновской.  Начальница пансиона
подыскала ей на время каникул прекрасные уроки и, кроме того, заявила, что с
нового учебного года возьмет к себе Мадзю постоянной учительницей.
     У  Мадзи  отлегло от  сердца  -  теперь года  два-три  она  могла  быть
спокойна.
     Примерно тогда  же  пани  Бураковская сообщила Мадзе,  что  остаться на
квартире и столоваться можно до сентября. В аптекарском магазине ей сказали,
что кассирша попросила о продлении отпуска.
     Все эти знаки человеческого участия помогли Мадзе вновь обрести обычную
жизнерадостность. Девушка решила не думать о Сольских, о смерти и небытии, а
жить  день за  днем,  трудиться и  слушать шум  повседневной жизни,  которая
окружала ее беготней, стуком, грохотом и кухонными запахами.
     Впрочем, иногда ей вспоминались просторные залы, усеянное звездами небо
над садом,  рассуждения Дембицкого,  ласки Ады,  перед ее  глазами появлялся
образ необузданного,  благородного человека, который любил ее такой странной
любовью.  Но Мадзя понимала, что все это лишь призраки - ничто уже не вернет
их к жизни, а время изгладит из ее памяти. Только бы поскорей!
     Мадзя приковала к себе всеобщее внимание на какую-нибудь неделю.  Потом
ее навещали уже не так часто, реже предлагали свои услуги, меньше спрашивали
об  ее отношениях с  Сольскими.  И  наконец все пошло по-старому,  и  если в
коридоре и  раздавались чьи-нибудь шаги,  то  это были или пани Бураковская,
или ее прислуга и столовники.
     Но однажды в дверь Мадзи кто-то настойчиво постучался. Зашуршали шелка,
и в тесную комнатку вошла панна Элена Норская, нарядная, веселая и красивая,
как никогда.
     - Ну,  героиня, как поживаешь! - воскликнула она, с необычной нежностью
обнимая Мадзю. - Я немного запоздала со своим визитом - не люблю смешиваться
с  толпой.  Поэтому  только  сегодня пришла  тебе  сказать,  что  ты  просто
отличилась. Даже удивила меня.
     - Чем же? - холодно спросила Мадзя.
     - Да тем,  что отказала Сольскому,  -  ответила панна Элена, не обращая
внимания на  холодность Мадзи.  -  Ах,  как же  он попался,  этот Дон-Жуан в
образе сатира. Ха, ха, ха! Хотел унизить меня, и сам сел в лужу.
     - Послушай,  Эленка,  я  ничего не понимаю...  -  краснея,  перебила ее
Мадзя.
     - Сейчас поймешь,  -  проговорила панна Элена,  как  всегда поглощенная
только своей персоной.  -  Дня за два до того, как ты уехала от Сольских, ко
мне пришел пан Стефан...
     - Сделать тебе предложение? - тихо спросила Мадзя.
     - Ну,  до этого я не допустила! - отрезала, нахмурясь, панна Элена. - Я
хотела помочь Казику и  попросила Сольского дать ему какую-нибудь должность.
Ведь по твоей протекции Сольский принял несколько человек.  Но знаешь, что я
услышала в ответ?  -  гневно продолжала она.  - Пан Сольский отказал мне, да
так грубо, что... Я знаю цену своему братцу, но никогда не разрешила бы пану
Сольскому высказывать о нем суждения, которых я не желаю слушать.
     Щеки панны Элены пылали.
     - Разумеется,  мы  распрощались с  ним навсегда.  А  когда вечером,  по
обыкновению,  явился пан Бронислав и  попросил моей руки,  я  дала согласие.
Бедняга чуть с ума не сошел от радости.  Побледнел,  остолбенел,  потом упал
передо мной  на  колени и  со  слезами признался,  что  если бы  я  не  дала
согласия,  он покончил бы с  собой.  Засиделся он у  нас до двух часов ночи;
пани Арнольд несколько раз намекала ему,  что пора откланяться,  а  он  ни с
места,  только смотрит мне  в  глаза -  прямо надоел.  Все не  решался уйти,
боялся, видно, как бы его сокровище не похитил какой-нибудь чародей. Ах, эти
мужчины!
     - Тебе не надо бы над ними издеваться, - заметила Мадзя.
     - Уж кто-кто, а я имею на это право! - смеясь, возразила панна Элена. -
Насмотрелась я  досыта на  этих господ!  Один грубиян,  или сумасшедший,  то
готов был убить меня,  то валялся у меня в ногах -  это пан Стефан. Второй с
утра до  ночи твердил,  что  жить без  меня не  может,  -  это мой жених.  И
наконец,  третий -  просто прелесть!  - злится на меня за то, что я будто бы
загубила его карьеру,  отказав Сольскому и дав согласие Корковичу!  Как тебе
нравится?  Это  мой  братец донимает меня  такими попреками.  Даже  грозится
порвать со  мной!  А  я  велела ему убираться вон и  не  показываться мне на
глаза, пока мы не вернемся из-за границы. Хороши эти владыки мира, не правда
ли?
     - Когда же ваша свадьба?
     - Недели через две,  в  Ченстохове.  Но милого Казика там не будет.  Он
должен понять раз  навсегда,  что  после смерти матери я  -  глава семьи;  я
ссужаю его деньгами,  я плачу его долги, и наконец, только я сумею заставить
его трудиться.
     - Вы как, за границей будете жить? - спросила Мадзя.
     Панна Элена посмотрела на нее с удивлением.
     - Ну, Мадзя, - возразила она, - вот уж не думала, что ты так плохо меня
знаешь.  Мы поселимся в деревне,  в Коркове; там мой муженек будет управлять
пивоваренным заводом и сколачивать капитал по примеру своего отца. Если дела
пойдут хорошо,  мы на масленицу,  может быть,  заглянем в  Варшаву,  а летом
месяц-другой проведем за границей, конечно, при самой строгой экономии. Я не
желаю топиться из-за нескольких тысяч рублей,  как моя матушка,  и оставлять
свою  дочь  на  произвол судьбы.  Я  должна  обеспечить себя,  да  и  братца
пристроить.  Он,  верно, сделает тебе визит, - сейчас он в деревне, гостит у
какого-то банкира. Так ты, пожалуйста, передай ему все, что слышала от меня.
Покойница-мама распустила его, но я сумею его приструнить.
     Мадзя  ощутила прилив нежности к  пану  Казимежу.  Она  не  считала его
совершенством,  но  сестра у  него была такая эгоистка,  что  он  заслуживал
сочувствия.
     - Теперь  тебе  понятен  план  Сольского?   -   спросила  панна  Элена,
поднимаясь.  -  Я  ему  отказала,  тогда  он,  чтобы  уязвить  меня,  сделал
предложение тебе.  Но ты тоже его отправила ни с чем,  а я...  Да он уже,  я
думаю,  понял,  что  мне куда милее Коркович,  который меня боготворит,  чем
Сольский, который хочет повелевать.
     Панна Элена ушла, а у Мадзи сердце сжалось от тоски.
     "Так он  сделал мне предложение для того,  чтобы досадить Элене?  Разве
благородные люди так поступают?"
     Под  вечер Мадзе нанес визит пан Пастернакевич,  брат пани Бураковской.
Одет он  был скромно,  но элегантно;  беседуя с  Мадзей,  он поглаживал свою
надушенную бороду и пристально смотрел на девушку через монокль, что, по его
мнению, неотразимо действовало на прекрасный пол.
     Он расспрашивал Мадзю,  нравятся ли ей здешние обеды,  познакомилась ли
она с  жиличками и столовниками сестры.  Потом рассказал вкратце свою жизнь,
которая началась в  благородной семье и  протекала в  самом лучшем обществе,
где  он  и  приобрел  столь  утонченные  манеры.  В  заключение  он  изъявил
готовность сопровождать Мадзю на прогулки или в театр.
     Мадзе он  показался таким же добродушным чудаком,  как пан Круковский в
Иксинове;  только порой что-то  в  нем  напоминало ей  пана  Згерского.  Она
слушала  его  рассеянно,   отвечала  коротко  и   решительно  отказалась  от
предложения сопровождать ее на прогулки и в театр.
     Пан Пастернакевич, обидевшись, откланялся.
     - Провинциальная гусыня! - проворчал он, выйдя в коридор.
     А Мадзя все думала о своем:
     "Так вот каковы они, эти важные господа! Чтобы отомстить одной девушке,
делают предложение другой?  Выходит, я при Сольском могла бы оказаться в той
же роли, что Коркович при Эленке?"


                             Глава двенадцатая

                                Пан Казимеж

     Прошло  еще  несколько  дней.   В  пансионе  начались  каникулы,  панна
Малиновская уехала в деревню.  Получив обещанные частные уроки, Мадзя бегала
из дома в дом;  все ученицы,  к счастью, жили неподалеку. До обеда, с девяти
до двух часов - уроки, а с четырех до пяти занятия с племянницей Дембицкого.
Остальное время Мадзя была свободна и  совсем одинока.  Никто не навещал ее.
Только раз,  уже поздно вечером, забежала перепуганная Маня Левинская, чтобы
узнать,  оставит ли Сольский пана Котовского на должности врача или,  не дай
бог, уволит...
     - Это был бы страшный удар,  - сказала Маня Левинская. - Если Котовский
останется заводским врачом,  мы  осенью поженимся,  но  если он потеряет это
прекрасное место,  мы  все  погибли.  Дядюшкины  должники  совсем  перестали
платить проценты,  у меня ни одного урока - ведь теперь каникулы! - и месяца
два нам придется существовать только на жалованье Котовского. А если и этого
жалованья не будет,  ты понимаешь,  Мадзя, каково нам придется! - со вздохом
закончила Маня Левинская.
     Мадзя утешала ее,  объясняла, как недавно панне Жаннете, что Сольский -
человек благородный и  не  станет  б