казала она, протягивая руку.
     - Ты дашь мне денег?  -  спросил он.  -  Ах, какая ты хорошая! - И он с
жаром осыпал поцелуями ее руки, а потом поцеловал в губы.
     - Деньги даст отчим, я только поручилась за тебя, - ответила сестра.
     Когда брат выбежал из комнаты, панна Элена обратилась к Мадзе.
     - Что это ты так пылаешь?  - спросила она, насмешливо глядя на Мадзю. -
Уж не разговор ли с моим братом привел тебя в такое смущение?
     - Это  я  с  тобой хотела поговорить о  важном деле,  -  ответила Мадзя
тоном, который удивил ее самое.
     - Воображаю! - обронила панна Элена.
     Она удобно уселась на диванчике и стала любоваться своей ножкой.  Мадзя
села около нее в креслице.
     - Ты знаешь,  -  начала Мадзя,  -  последним человеком, с которым перед
смертью говорила твоя мать, была я...
     - Ну-ну-ну!  Это что за вступление? А какой тон? Прямая панна Говард! -
прервала ее Элена.
     Но Мадзя с непривычной для нее холодностью продолжала:
     - Я пользовалась у твоей матери некоторым доверием.
     - Ах вот как!
     - Она часто говорила со мной о  тебе.  И  вот что я  скажу тебе:  ты не
представляешь,  как она хотела,  чтобы ты вышла замуж за пана Стефана,  и не
догадываешься,  каким ударом был для нее слух о том, что между вами начались
недоразумения. Тогда... в Италии...
     - Что же дальше?  -  спросила панна Элена. - После такого пролога я жду
драматического конца.
     - Я не имею права сказать тебе все,  что я знаю,  - продолжала Мадзя, -
но об одном прошу тебя: хоть ты и ни во что не ставишь меня, отнесись к моим
словам со  всей серьезностью.  Так вот слушай,  помирись с  паном Стефаном и
исполни волю матери.
     Панна Элена похлопала себя рукой по уху.
     - Не ослышалась ли я?  -  спросила она, глядя на Мадзю. - Ты, Магдалена
Бжеская, гробовым голосом заклинаешь меня именем покойной матери выйти замуж
за  Сольского?  Ну милочка,  на такой смешной комедии мне еще не приходилось
бывать!
     - Кто же из нас играет комедию? - спросила оскорбленная Мадзя.
     Панна Элена скрестила руки на груди и,  глядя на Мадзю пылающим взором,
произнесла:
     - Ты  являешься сватать меня за  Сольского,  а  сама вот  уже несколько
месяцев напропалую кокетничаешь с ним?
     - Я...  с паном Стефаном?  Я кокетничаю?  -  скорее с изумлением, чем с
гневом, спросила Мадзя.
     Панна Элена смешалась.
     - Об этом все говорят, - сказала она.
     - Об этом все говорят!  Ты извини меня,  но что говорят о тебе, о твоем
брате? Что, наконец, говорили о...
     Тут Мадзя умолкла, словно испугавшись собственных слов.
     - Сольский любит тебя.  И  говорят,  женится на тебе...  Видно,  в  его
сердце пришел твой черед, - сказала панна Элена.
     Мадзя рассмеялась с  такой искренностью,  что этот смех разуверил панну
Элену больше всяких слов.
     - Может,  ты  и  не  кокетничаешь  с  ним,  -  продолжала  она  со  все
возрастающим смущением,  -  но  если он захочет на тебе жениться,  выйдешь и
прыгать будешь от радости...
     - Я?  Но об этом никогда и  речи не было!  Я  никогда и не помышляла об
этом и,  если бы даже -  упаси бог!  -  пан Стефан сошел с  ума и сделал мне
предложение,  я  бы никогда за него не вышла.  Я и оправдываться не хочу,  -
говорила Мадзя,  -  потому что не понимаю,  как можно,  будучи в  своем уме,
верить подобному вздору!  Ведь если бы в этом была хоть крупица истины, я бы
не жила у них!  А так живу и буду жить, хотя бы для того, чтобы заткнуть рот
сплетникам,  которых я  просто презираю.  Это все равно что болтать о  тебе,
будто в тебя влюблен пан Арнольд и ты собираешься за него замуж...
     - Это другое дело. За Сольского ты можешь выйти.
     - Никогда! - воскликнула Мадзя.
     - Извини, но я не понимаю почему? - ответила панна Элена. - Ты ведь ему
не сестра.
     - Я уважаю пана Стефана,  восхищаюсь им,  желаю ему счастья, потому что
это благороднейший человек,  - с жаром говорила Мадзя. - Но все достоинства,
какими он владеет,  не засыпали бы пропасти,  которая разделяет нас. Боже! -
она задрожала при этих словах.  - Да для меня, бедной девушки, лучше смерть,
чем лезть в  общество,  которое уже сегодня от меня отворачивается.  У  меня
тоже есть гордость,  -  с воодушевлением закончила Мадзя. - И я предпочла бы
стать служанкой у бедняков, чем войти в семью, в которой я была бы чужой.
     Панна Элена слушала ее, опустив глаза, лицо ее покрылось румянцем.
     - Ну,  в наше время,  - сказала она, - образование и воспитание стирают
разницу в богатстве.
     - И поэтому ты можешь стать женой пана Стефана,  -  подхватила Мадзя. -
Твой отец был богатым помещиком,  имел деревни.  Мать с  головы до  ног была
светской дамой.  Да и  ты сама,  хоть у тебя нет состояния,  светская дама и
можешь импонировать семье мужа.  А я дочь доктора из маленького городишка, и
предел моих  мечтаний открыть школу  на  несколько классов!  Ясное  дело,  я
привязана к  Сольским,  ведь  они  обещали устроить меня в  школу при  своем
заводе. Я буду обучать детей их служащих и рабочих, вот моя роль в их доме.
     Хмурое лицо панны Элены прояснилось, как красивый ландшафт, когда из-за
туч проглянет солнце.
     - Извини, - сказала она и, нагнувшись, горячо поцеловала Мадзю.
     - Вот  видишь,  вот  видишь,  какая  ты  нехорошая!  -  говорила Мадзя,
прижимая ее к  груди.  -  За всю напраслину,  которую ты на меня взвела,  ты
должна помириться с паном Стефаном. Помни, - прибавила она, понизив голос, -
этого хочет твоя бедная мать...
     - Но не могу же я сделать первый шаг, - задумалась панна Элена.
     - Он сделает,  только больше его не отталкивай.  О,  я  об этом кое-что
знаю, да, да! - прошептала Мадзя.
     В  другой  комнате  раздался тихий  скрип,  и  на  пороге  появился пан
Казимеж.  Он весь сиял:  у него смеялись губы, лицо, вся фигура. Но при виде
Мадзи  признаки радости исчезли,  на  лбу  показалась тонкая морщинка,  а  в
глазах тень меланхолии.  С  таким выражением он  был  очень хорош,  особенно
когда волосы у него были немного растрепаны.
     Панна Элена была так увлечена,  что,  не  спрашивая брата о  результате
разговора с отчимом, воскликнула:
     - Знаешь, это все сплетни о Мадзе и Сольском!
     У  пана Казимежа вид в  эту минуту был такой,  точно он  пробудился ото
сна. Он уставился глазами на Мадзю.
     - Она клянется,  -  продолжала сестра,  -  что никогда не  вышла бы  за
Сольского и что Стефек вовсе в нее не влюблен.
     У Мадзи защемило сердце.
     - К  тому же,  -  говорила панна Элена,  -  наша благонравная Мадзя как
нельзя верней определила свою роль в  их доме.  Стефек обещал назначить ее в
школу  при  сахарном заводе,  и  она  говорит,  что  будет обучать детей его
служащих и рабочих и потому привязана к Сольским.
     Каждое слово  красавицы,  произнесенное с  насмешливой улыбкой,  ранило
душу Мадзи.
     "Ах, какая она безжалостная, какая неделикатная!" - думала девушка.
     - Ничего не понимаю, - произнес пан Казимеж.
     - Поймешь,  - уже серьезно заговорила панна Элена, - если я скажу тебе,
что панна Бжеская уговаривает меня,  во-первых,  помириться со  Стефеком,  а
во-вторых,  выйти за него замуж. Слышишь: это Бжеская советует, от которой у
них нет секретов!
     - Ура! - крикнул пан Казимеж и запрыгал по комнате. Меланхолия исчезла,
как спугнутый заяц из борозды.  -  В таком случае,  милая Эля, ты не станешь
напоминать мне о тысяче рублей...
     - Будь покоен!  -  с победоносным видом ответила панна Элена, - я отдам
тебе и те деньги, которые еще у меня остались.
     Мадзя никогда не могла отдать себе отчет в  том,  какие чувства владели
ею  в  эту минуту.  Ей  казалось,  что она попала в  омут,  из которого надо
вырваться.
     Она встала и протянула Элене руку.
     - Ты  уходишь?  -  спросила панна Норская,  не  обращая внимания ни  на
молчание Мадзи, ни на ее бледность.
     - До свидания,  сударыня, - сказал пан Казимеж тоном, который сделал бы
честь самому чванливому родственнику Сольского.
     "Что же это такое?" - думала Мадзя, медленно спускаясь с лестницы.
     Она никак не  могла примирить ни глубокое разочарование пана Казимежа с
его прыжками,  ни ту нежность,  с  какой он разговаривал с  нею за минуту до
этого,  с этим пренебрежительным прощаньем.  А Эля,  которая уже называет ее
Бжеской!..
     Однако,  когда она прошлась по  улице,  на  свежем весеннем воздухе,  в
толпе веселых пешеходов, мысли ее приняли другое направление.
     "Но я-то ведь тоже в  минуту радости забываю о посторонних.  А если это
доставило им такую радость,  что ж,  значит,  я поступила правильно. Бедному
пану Казимежу уже не  надо будет убивать на  службе свои способности,  и  он
скорее осуществит свои великие замыслы.  А Эля?  Что ж? Она как все светские
дамы.  Уж она-то с ними не растеряется, и пан Стефан будет счастлив. Дорогая
пани Ляттер,  если бы она могла видеть их радость, она бы непременно сказала
мне: "Мадзя, ты хорошая девочка, я довольна тобой". И дом Сольских оживится,
о чем так мечтает Ада. И пан Стефан, этот благородный человек..."
     Тут  течение мыслей ее  прервалось.  У  нее не  хватило духа подумать о
будущем счастье пана Стефана.


                            Глава восемнадцатая

                      Что наделали спиритизм и атеизм

     В  конце апреля Арнольды пригласили Сольских и Мадзю на вечер,  который
должен  был  состояться  в  годовщину  их  свадьбы.  Они  предупредили,  что
соберется небольшой круг знакомых, среди которых был и пан Дембицкий.
     И  действительно,  одним из первых,  кого Мадзя увидела на вечере,  был
Дембицкий.  Он стоял с озабоченным видом у парадной двери,  рядом с хозяином
дома.  Старика можно было бы  принять за  лакея,  если бы  не потертый фрак,
который к тому же сидел на нем мешком.
     - Пан Дембицкий,  что же  вы  не поехали с  нами?  -  спросил Сольский,
поздоровавшись с Арнольдом.
     - Да  я  здесь  с  семи  часов,  -  скривился Дембицкий,  кланяясь всем
входящим,  хотя они не были с ним знакомы. Старик хотел показать, что ему не
чужды светские манеры.
     По счастью, Ада Сольская взяла его под руку и прошептала:
     - Дорогой пан Дембицкий, вы должны весь вечер быть моим кавалером, даже
за ужином...
     - Отлично!  -  ответил он с добродушной улыбкой,  - а то я не знаю, что
делать в этом хаосе.
     Они уселись в  уголочке и стали беседовать.  Однако Дембицкий уставился
вскоре голубыми глазами в  пространство и забыл о панне Сольской,  что в его
жизни вовсе не было необычным явлением.
     Тем  временем  Мадзя,  которую  ввел  Сольский,  осматривалась в  толпе
гостей.  Ей помогал в этом пан Казимеж, который сегодня был так любезен, как
будто хотел загладить в ее памяти впечатление от последней встречи.
     "Какой он хороший! - с восторгом думала Мадзя. - Впрочем, он ошибается,
если думает,  что я  тогда обиделась.  Я ведь знала,  что это они от радости
стали так невнимательны..."
     - Посмотрите,  панна Магдалена,  что за народ здесь собрался, - говорил
пан Казимеж.  -  Вот средних лет толстяки,  это разные предприниматели,  они
делали с  моим отчимом большие дела.  А  вон  тот немец,  с  рыжей бородой и
усами, будет устанавливать машины на сахарном заводе пана Стефана.
     - А!  - прошептала Мадзя, желая показать, что ее живо интересует немец,
который устанавливает машины.
     - Эти молодые люди,  вон тот блондин,  инженер,  со  значком на лацкане
фрака,  и  этот красивый брюнет,  доктор,  ну,  и  ваш  знакомец,  Бронислав
Коркович, у которого такой вид, точно он разучивает роль Отелло для театрика
на  Праге,  -  это  все поклонники моей сестры.  Могу вас заверить,  все они
боготворят ее  не из корыстных побуждений,  -  это народ состоятельный.  Эля
других при своей особе не держит.
     - Нужно ли это, пан Казимеж? - спросила Мадзя.
     - Что?  Состояние влюбленным?  Думаю,  что нужно, особенно если барышни
красивы и требовательны.
     - Я  не о том...  Нужны ли эти молодые люди,  когда есть пан Стефан,  -
понизив голос, сказала Мадзя.
     - А это уж тактика моей сестры и вообще дам,  -  ответил пан Казимеж. -
Это вы,  женщины,  открыли, что самая прочная цепь для мужчин - ревность. Не
так ли?
     - Не знаю, - ответила Мадзя.
     Пан Казимеж прикусил губы и продолжал:
     - А  теперь  обратите  внимание на  самую  любопытную группу.  На  этих
немолодых и  некрасивых дам,  господина с  седыми  бакенбардами и  другого с
блуждающими глазами. Поглядите, какие они все важные! Это адепты спиритизма,
ученики и ученицы пани Арнольд.  Бойкая бабенка! Совсем недавно поселилась в
Варшаве,  а  уже  в  добром десятке домов  ножки  столов и  угольники вещают
потустороннюю мудрость.  Если  бы  я  не  знал,  что  жена отчима воплощение
бескорыстия,  я бы сказал, что она сделает состояние. К несчастью, общение с
духами моему отчиму стоит,  кажется,  немалых денег.  Легче дать ужин на сто
персон, чем устроить один удачный спиритический сеанс!
     - Вы смеетесь над всем этим? - спросила Мадзя.
     - Ну конечно!
     Кто-то позвал пана Казимежа, и Мадзя подсела к панне Сольской.
     Раскрасневшаяся Ада лихорадочно играла веером.
     - Говорят, пан Норский большой волокита, - сказала она Мадзе. - Он и за
тобой ухаживает?
     - Нет,  - ответила Мадзя, чувствуя, что говорит неправду. - Он описывал
мне сейчас собравшихся и безжалостно издевался над спиритизмом.
     - Как знать, может, он и прав. Не правда ли, пан Дембицкий?
     - А о чем вы говорите? - спросил старик, словно очнувшись ото сна.
     В  эту минуту к  ним подбежала панна Норская в  белом платье и  еще раз
нежно  поцеловала Аду  и  Мадзю.  Протянув  затем  с  игривой  улыбкой  руку
Дембицкому, она сказала:
     - Чувствую, что после истории с этим несчастным биномом я у вас впала в
немилость.  Если вы и впрямь сердитесь,  что ж, приношу извинения. Сегодня я
бы так не поступила, я переменилась, - прибавила она со вздохом. - Когда сам
изведаешь горе, понимаешь, что никому нельзя причинять неприятности.
     Элена была очаровательна.  Она стояла так близко,  что Дембицкий слышал
запах ее тела, и смотрела на старого математика большими темными глазами. Но
он ответил с невозмутимым спокойствием:
     - Что вы,  сударыня!  Да  и  к  чему вам бином Ньютона?  Это хорошо как
вступление к ряду Тейлора, а так!..
     - Ах, чудовище! - воскликнула Ада. - С ним говорит женщина, прекрасная,
как небесное виденье,  а он, вместо того чтобы глаз с нее не сводить, думает
о Тейлоре!
     Дембицкий в замешательстве развел руками,  не зная, что сказать. Но тут
вмешался Сольский, который прислушивался к разговору.
     - Пан  Дембицкий восхищен красотой панны Элены,  но  весь  свой восторг
передал мне,  -  сказал  он.  -  Так  что  я  имею  удовольствие восхищаться
вдвойне...
     - Только сегодня? - поднимая глаза, спросила Элена.
     - Ну  зачем  же!  -  ответил Сольский.  -  Вас  просит пани  Арнольд по
хозяйственным делам.
     Он подал панне Элене руку,  на которую та оперлась с небрежной грацией,
и отошел, бросив мимолетный взгляд на Мадзю.
     Но Мадзя этого не заметила. Она сидела, опустив глаза, и прислушивалась
к острой боли, которая пронзила ей сердце.
     - Как хороша Эленка! - шепнула она Аде.
     - Сказать по правде,  - ответила ей тоже шепотом панна Сольская, - я не
могу с этим согласиться! Есть в ней что-то ненатуральное...
     Сердце у Мадзи еще больше сжалось.
     "Как скоро баре забывают о своих симпатиях!" - подумала она.
     Подошел  пан  Казимеж и,  нежно  глядя  на  Аду,  завел  с  нею  весьма
утонченный разговор,  украдкой бросая взгляды на  Мадзю.  Но  панна Сольская
играла веером,  отвечала холодно и, воспользовавшись первым удобным случаем,
ушла с Дембицким поискать комнату попрохладней.
     - Не понимаю, что случилось с панной Адой, - с беспокойством сказал пан
Казимеж. - В Швейцарии она была так мила со мной...
     - Вы слишком редко ее навещаете, - ответила Мадзя.
     - Это  потому,   что  с   некоторых  пор  я  заметил  в  ней  перемену.
Расположением пана Сольского я  тоже не  пользуюсь,  так что...  Ну разве не
ясно, панна Магдалена, что отсюда следует? Что я, к несчастью, слишком редко
вижу вас...
     Когда он говорил,  лицо его пылало и глаза сверкали. Мадзя в самом деле
была  прелестна,  молодые люди  даже спорили о  том,  кто  красивей:  словно
выточенная панна  Элена,  в  каждом движении которой сквозило сознание своей
красоты, или смиренная и тихая Мадзя, которая думала, что она дурнушка.
     В  толпе поднялся шум.  Седоватый адепт пани Арнольд с жаром доказывал,
что медиум сегодня в превосходном расположении и надо попросить его устроить
сеанс.
     - Бьюсь об заклад,  - говорил он господину с блуждающими глазами, - что
мы  увидим нечто  из  ряда  вон  выходящее.  Пани  Арнольд в  том  состоянии
одушевления,  когда по воле медиумов столы поднимаются в  воздух и даже духи
являются в материальной оболочке.
     Господин с  блуждающими глазами ответил,  что  в  интересах новой науки
показать профанам хотя бы стол, летающий в воздухе. А пан Згерский - тут как
тут, изъявил готовность попросить почтенную хозяйку дома устроить сеанс.
     - Ну,  -  сказал Мадзе пан  Казимеж,  -  раз  за  дело взялся Згерский,
представление обеспечено. Пойдемте пока отсюда.
     Они  направились в  другие комнаты и  чуть  не  задели пана  Бронислава
Корковича,  спрятавшись за дверью,  бледный, с побелевшими губами, он впился
глазами в панну Элену, которая напропалую кокетничала с Сольским.
     - Итак, панна Магдалена, - заговорил пан Казимеж, когда они очутились в
уютном  кабинете,  -  сегодня мы  собственными глазами сможем  увидеть,  как
создаются религии.  Находится медиум, о котором многое мог бы сказать Шарко,
находится несколько фанатиков,  которым вера так же  нужна,  как черный кофе
после  обеда,  появляется какой-нибудь  пан  Згерский,  готовый  выступить в
качестве посредника,  для  того чтобы упрочить свое положение,  ну  и  толпа
слабых умов,  то  есть общество,  которое,  если перестанет думать о  боге и
загробной жизни,  тотчас предается пьянству,  воровству,  разбою или  игре в
винт...
     - Так вы не верите в духов? - с любопытством спросила Мадзя.
     - Я?
     - А в бессмертие души?
     - Какой души, какое бессмертие?
     - Но уж в бога-то вы должны верить, - с отчаянием сказала Мадзя.
     Пан Казимеж улыбнулся и пожал плечами.
     - Мне пришлось бы прочитать вам целый курс философии,  -  ответил он, -
как  я  читал  университетским товарищам,  среди  которых встречалось немало
верующих.  Не будем обманываться, панна Магдалена! Надо брать жизнь, как она
есть,  и думать прежде всего о том, чтобы ничего не потерять из ее радостей.
О  горестях за нас подумают люди.  А  когда придет последняя минута,  у  нас
будет,  по  крайней мере,  утешение,  что  мы  не  погубили зря  ценный  дар
природы...
     Мадзя всерьез обеспокоилась.
     - Но, сударь, как можно сомневаться в существовании души? - воскликнула
она. - Я ведь чувствую, мыслю, и я верю в будущую жизнь...
     - Где она,  эта душа?  -  спросил пан Казимеж. - Ученые открыли в мозгу
жиры, кровь, фосфор, миллионы клеток и волокон, но души не обнаружили. А где
прячется эта душа во время крепкого сна или обморока и  почему она перестает
сознавать окружающее и  даже самое себя,  если в  мозг поступит на несколько
капель крови меньше,  чем в  состоянии бодрствования?  Где была наша душа до
нашего рождения?  Почему ее  не  было тогда,  когда темя у  нас было мягким,
почему наши души росли и  созревали вместе с телом,  почему вершины развития
они достигают в  зрелом возрасте и слабеют в старости?  И не подобна ли душа
пламени свечи,  которое в первую минуту едва мерцает,  потом растет, а когда
кончается стеарин,  начинает гаснуть?  Говорить о  бессмертии души  это  все
равно,  что утверждать,  будто пламя горит,  хотя свеча погасла. Пламя - это
только горящая свеч