я  представила собранию  извлечения  из
своего труда:  "Не полезней ли для общества замена нынешних браков свободной
любовью".  Чтение этих любопытных извлечений,  -  прибавила панна Говард,  -
пришлось прервать за недостатком времени.
     - Нечего оправдываться, - прошипела панна Папузинская.
     - Во время обсуждения,  -  продолжала панна Говард,  -  член Канаркевич
внесла предложение, чтобы обманутые девушки получали пожизненную пенсию. При
голосовании это  предложение было  отклонено тридцатью одним  голосом против
одного...
     - Всех нас было тридцать человек,  стало быть, кто-то положил два шара,
- побледнев от гнева, сказала пани Канаркевич.
     - Член Червинская,  - читала панна Говард, - внесла предложение открыть
дом для престарелых и  больных учительниц,  мотивируя это тем,  что сейчас у
нас  три учительницы нуждаются в  пристанище.  Собрание единогласно признало
своевременность  этого  предложения,  а  член-учредитель  Говард  предложила
провести агитацию среди учительниц с целью сбора средств,  полагая, что если
бы каждая платила в месяц только по рублю,  то в распоряжении союза ежегодно
было бы не менее шести тысяч рублей.
     Член  Папузинская  предложила  послать  нескольких  молодых  женщин  за
границу для обучения в университетах.
     В одной из оконных ниш стали шептаться. Вдруг Мадзя спросила:
     - А как же с этими тремя учительницами?
     - Да никак,  -  ответила панна Говард. И, бросив в сторону ниши быстрый
взгляд, прибавила: - Член Бжеская платит штраф.
     - Но почему же? - настаивала Мадзя. - Ведь они лишены опеки.
     - Каждая из  нас  кое-что  для них делает.  Чтобы лучше их  обеспечить,
нужно в  год по меньшей мере девятьсот рублей,  а мы в настоящее время такой
суммой не располагаем.
     - Такая сумма найдется, - раздался изменившийся дрожащий голосок.
     - Откуда? Что она говорит? - пробежал шепот по залу.
     - Есть человек, который даст девятьсот рублей в год, - уже со слезами в
голосе прибавил тот же голосок.
     - Панна  Сольская платит  злотый  штрафа,  -  со  злостью сказала панна
Папузинская.
     - Член Сольская уплатит штраф,  -  торопливо подхватила панна Говард. -
Но мы все, уважаемые члены, почтим ее вставанием за прекрасный подарок!
     Раздался шум отодвигаемых стульев,  и  все члены союза,  за исключением
панны Папузинской и пани Канаркевич,  встали,  кланяясь и улыбаясь в сторону
окна, где за занавеской притаилась панна Сольская.
     - Это не я, это... мой брат! - протестовала Ада.
     - Не отпирайтесь,  - остановила ее панна Говард. - Наконец, наш союз не
принимает подарков от мужчин...
     - Прошу слова,  -  раздался робкий голос по  соседству с  манекеном для
примерки платьев.
     - Прения закрыты!  -  возразила панна Говард, которая не хотела смущать
Аду.  -  Член Папузинская,  -  продолжала она читать,  -  предложила послать
нескольких молодых женщин за границу в университеты...
     - Этого  требует честь  общества!  -  крикнула панна Папузинская.  -  В
Америке женщины работают уже врачами,  адвокатами,  пасторами,  а  у нас нет
даже женщины-врача!
     - И средств на образование, - прервала ее панна Говард.
     - Тогда закройте вашу  мастерскую трикотажных кофточек,  все  равно она
обанкротится, - воскликнула панна Папузинская.
     - Ну конечно!  И выгоните на улицу двадцать девушек, которых мы вырвали
из сетей разврата, для того чтобы дать им работу, - сказала панна Говард.
     - Они стоят нам тридцать рублей в неделю.
     - Но у нас уже есть триста пятьдесят готовых кофточек,  то есть семьсот
рублей капитала.
     - Кофточек, которых никто не покупает!
     - Как никто?  -  вспыхнула панна Говард.  - Член Выскочинская, скажите,
пожалуйста, сколько на этой неделе мы продали кофточек?
     - Две, - тихо ответила средних лет женщина, сидевшая у стены.
     Панна Говард пришла в ярость:
     - Мы  не продаем кофточек потому,  что в  наших женщинах не пробудилось
еще ни чувство солидарности,  ни даже чувство женского достоинства.  Потому,
что  члены нашего общества,  вместо того  чтобы заниматься пропагандой наших
идей,  вредят  нам  злостной критикой.  Неужели в  стране,  где  живет  семь
миллионов  населения,   не   могут  разойтись  несколько  сотен  трикотажных
кофточек?
     - Прошу слова, - снова раздался голос рядом с манекеном.
     - По этому же вопросу?
     - Нет.
     - Тогда не отнимайте у нас времени, - сердито ответила панна Говард.
     - Я всегда буду настаивать на том,  -  сказала панна Папузинская, - что
для  нашего  дела  важнее  послать  нескольких  женщин  в  университет,  чем
содержать какую-то благотворительную мастерскую.
     Висячая  лампа  отбрасывала на  сидящих  красный отсвет,  но  никто  не
обращал на это внимания.
     - Я возражаю против университета,  -  заявила пани Канаркевич, - потому
что каждая женщина может сколько угодно заниматься самообразованием...
     - Учить на память энциклопедию, - съязвила панна Папузинская.
     - Пожалуй,  это лучше,  чем играть без такта на фортепьяно или петь без
голоса,  -  отрезала пани Канаркевич.  - Установить связь с женщинами высшей
цивилизации  -  это  поважнее  университета.  Поэтому  я  предлагаю  послать
нескольких делегаток в разные страны Европы и Америки.
     - Об  этом мы  уже слышали,  -  сухо прервала ее панна Говард.  -  Член
Бжеская  хочет  сделать  какое-то  конкретное  предложение.   Член  Бжеская,
предоставляю вам слово.
     Кучка бедных женщин, сидевших около печи, стала шептаться.
     Из-за занавески показалась Мадзя, красная, как вишенка.
     - Я,  - начала она, заикаясь, - знаю одну учительницу в Иксинове, панну
Цецилию.   Панна  Цецилия  окончила  институт,  даже  с  шифром.  Она  очень
способная... но разочаровалась в жизни...
     - Я  тоже  имею  право на  разочарование,  -  вполголоса вставила панна
Папузинская.
     - Так вот панна Цецилия хотела бы стать учительницей в Язловце. Поэтому
я  обращаюсь к  союзу  с  просьбой устроить в  Язловце место  панне Цецилии.
Фамилию ее я назову в другой раз.
     - Дикая претензия!  -  крикнула панна Папузинская.  -  Что общего может
быть у нас, передовых женщин, с монастырской школой?
     - Я решительная противница этих школ, - заявила панна Говард.
     - Это очаги предрассудков! - прибавила панна Папузинская.
     - Надо раз навсегда добиться,  чтобы на  наших собраниях мы  не слушали
метафизических бредней! - подхватила пани Канаркевич.
     Смущенная Мадзя спряталась в оконной нише.
     - Ах  какая ты  нехорошая!  -  шепнула ей  Ада.  -  Почему ты ничего не
сказала мне об этой панне Цецилии?
     - Я хотела сделать тебе сюрприз, - ответила огорченная Мадзя.
     - Вернемся к вопросу о средствах нашей мастерской трикотажных кофточек,
которая терпит банкротство, - начала панна Папузинская.
     - Уж не потому ли вы все толкуете о банкротстве, что мастерская создана
по моей инициативе? - резко спросила панна Говард.
     - Меня мало занимают ваши мастерские, - продолжала панна Папузинская, -
зато гораздо больше средства.  Итак,  я советую,  не знаю уж, в который раз,
повысить месячные взносы членов...
     - Никогда!  воскликнула панна Говард.  - Злотый в месяц может заплатить
каждая женщина, а ведь наш союз демократический...
     - И располагает тремястами злотых в месяц.
     - Да,  но если бы в союз вступили все наши женщины, у нас было бы три с
половиной миллиона злотых в месяц,  или погодите...  сейчас... тридцать пять
на два будет семьдесят, да, у нас было бы в год семьдесят семь миллионов!
     На минуту воцарилась тишина.
     - Сколько? Сколько? - воскликнула пани Канаркевич, подсчитывая цифры на
бумаге. - У нас было бы всего сорок два миллиона в год.
     - Ну что вы болтаете? Тридцать пять на два будет семьдесят и дважды...
     - Панна Говард, вы не знаете умножения!
     - Я не знаю умножения! - подскочила панна Говард.
     - Пожалуйста, вот я подсчитала!
     - Что мне до ваших подсчетов!
     - Да,  да,  только сорок  два  миллиона!  -  раздались голоса в  разных
уголках зала.
     Панна Говард закусила губы и упала на стул.
     - Вы хотели бы навязать свою волю даже таблице умножения,  -  вмешалась
панна Папузинская.
     - Прошу слова!  -  снова раздался голос рядом с  манекеном для примерки
платьев.
     - Слово имеет член Секежинская.
     - Страшно коптит лампа, - тихо сказала член Секежинская.
     Действительно,  красное пламя  висячей лампы уже  доходило до  половины
зеркала печи,  верхушка которой украсилась бархатной шапкой.  По  всему залу
носились хлопья сажи, похожие на черных мушек.
     - Ах, мое новое платье!
     - Мы стали как трубочисты!
     - Ну и прелесть эти собрания,  нечего сказать! А я как раз собралась на
вечер!
     - Почему  вы  не  сказали  об  этом  раньше?  -  сердито спросила панна
Папузинская у испуганной Секежинской.
     - Регламент запрещает.
     - Что мне до вашего дурацкого регламента,  я  из-за него новые перчатки
испортила.
     - Член Секежинская,  -  с ударением сказала панна Говард, - заслуживает
похвалы, она доказала, что мы начинаем приучаться к порядку.
     Кое-кто из девиц засмеялся, другие участницы собрания запротестовали.
     - Вы  со  своим понятием о  порядке превратите нас в  кучу судомоек!  -
крикнула пани Канаркевич.
     Хозяйка прикрутила лампу, но женщины уже начали расходиться.
     - Позвольте спросить,  - скромно начала панна Червинская, - как же быть
с нашими работницами? На следующую неделю у нас нет денег ни на продукты для
них, ни на поденную плату.
     - Подумаешь!  -  отрезала панна Говард. - На питание в день выходит два
рубля,  а на поденную плату три рубля.  Мы все сейчас сложимся, каждый даст,
сколько может,  а за неделю соберем остальное по знакомым.  Вот пять рублей!
Начнут же когда-нибудь покупать кофточки.
     Панна Говард положила на стол пятерку,  остальные стали шарить смущенно
по кошелькам или шептали хозяйке:
     - Я пришлю завтра рубль!
     - Я принесу в среду пять злотых!
     Некоторые клали  на  стол  злотые,  однако было  видно,  как  тяжело им
расставаться даже с такими небольшими деньгами.
     Ада робко подошла к панне Говард и, краснея, стала шептать ей что-то на
ухо.
     - Панна Сольская,  да говорите же громко! - воскликнула панна Говард. -
Сударыни,  можете забрать свои деньги,  панна Сольская покупает все  готовые
кофточки.  Это весьма утешительный факт,  он доказывает,  что у наших женщин
начинают наконец открываться глаза.
     - Любопытно,  что панна Сольская будет делать с тремястами пятьюдесятью
кофточками? - с насмешкой спросила панна Папузинская.
     - Она уплатит семьсот рублей и  на полгода обеспечит наших работниц,  -
высокомерно ответила панна Говард.
     - А сама займется продажей кофточек?
     - Кофточки могут остаться на складе, - тихо сказала Ада.
     - О, я верю, панна Сольская, что вы пожертвовали бы еще семьсот рублей,
только  бы  вас  не  наделили этой  кучей  тряпья,  которая  приводит нас  в
отчаяние, - съязвила панна Папузинская.
     Женщины стали забирать со стола свои деньги. Чем меньше была сумма, тем
большая радость светилась на  лицах.  Только панна Говард не  дотронулась до
своих денег, а когда одна из женщин протянула ей пятерку, холодно сказала:
     - Пусть эти деньги останутся в кассе.
     Когда Ада с Мадзей вышли на улицу, Ада была вне себя от восторга.
     - Ах,  дорогая Мадзя,  -  говорила она, сжимая Мадзе руки, - как я тебе
благодарна!  Если бы не ты,  я  бы никогда не вступила в союз,  мне бы это в
голову не пришло!  Только сейчас я  начинаю жить,  вижу перед собой какую-то
цель,  какой-то честный,  благородный труд. Какие это все достойные женщины,
за исключением каких-нибудь двух крикуний.
     - Тебе не нравится панна Говард? - спросила Мадзя.
     - Да  что  ты!  Она  всегда была чудачкой,  но  в  сущности она хорошая
женщина.  Но  вот эти две ее  помощницы,  боже мой!  Да,  Мадзя,  знаешь,  -
прибавила она вдруг,  - я ведь на тебя сердита! Ну как ты могла обратиться к
чужим женщинам с  просьбой помочь твоей учительнице,  не сказав мне о ней ни
единого слова?  Ведь у нас в Язловце такие связи, что ей тотчас дадут место.
А ты слыхала, что они тебе здесь ответили?
     - Я боялась злоупотребить твоей добротой, - смутилась Мадзя.
     - Ах вот что! Ты боялась злоупотребить моей добротой! Так вот как ты со
мной разговариваешь?  Каждый день, каждый час ты приносишь нам в дар частицу
себя,  ты  принесла радость в  наш  дом,  а  сама  не  хочешь  принять самой
незначительной услуги даже для своих знакомых. Ведь вот что получается.
     - Ну, не сердись, Адзенька, я больше никогда так не буду делать.
     Они сели на извозчика, который легкой трусцой повез их домой.
     - Помни же  об  этом,  Мадзя,  помни и  больше никогда так  с  нами  не
поступай,  - говорила Ада. - Ты даже не представляешь, как это меня обидело.
Помни,  что наш дом -  это твой дом и что каждый человек, который интересует
тебя,  интересует и нас. Запомни это, Мадзя, иначе ты обидишь людей, которые
многим тебе обязаны и очень тебя любят.
     Они обнялись в пролетке, и мир был заключен.
     - А этой панне... забыла, как ее звать...
     - Цецилии.
     - Панне Цецилии напиши,  что  место за  нею,  пусть только недельки две
подождет.
     - А если сейчас нет свободного места учительницы? - спросила Мадзя.
     - Моя дорогая,  -  с печальной улыбкой ответила Ада,  -  всегда и везде
найдется место для того,  о  ком попросит Сольский.  Я только сейчас начинаю
понимать все значение связей и денег.  Ах, какая это страшная сила! А Стефек
говорит, что есть люди, которые готовы пасть ниц перед денежным мешком, даже
если это не сулит им никакой выгоды.
     Мадзя с  удивлением слушала свою подругу.  Никогда еще Ада не  была так
оживлена, никогда в ее голосе не звучала такая уверенность. Собрание, видно,
открыло перед нею новые горизонты,  а может, только дало возможность познать
могущество денег.
     "Тысячу шестьсот рублей она  швырнула за  один вечер!  Обеспечила приют
трем старым учительницам и содержание двадцати бедным девушкам",  - подумала
Мадзя и,  глядя сбоку на  лицо  Ады,  которое то  и  дело  освещали отблески
уличных фонарей,  первый раз испытала то  ли чувство страха,  то ли стыда за
нее.
     "Да она и  впрямь богачка.  Я  и впрямь знакома с богачкой,  одно слово
которой может обеспечить существование десятков женщин! Но я-то зачем состою
при ней?  Зачем я,  учительница,  дочь доктора,  попала к  ней?  Ну конечно,
затем,  чтобы служить другим.  И все же как было бы хорошо,  если бы все это
уже кончилось!"
     До сих пор Мадзе представлялось,  что с панной Сольской они ровня, ведь
они были подругами со школьной скамьи.  Сейчас она почувствовала,  что между
ними открывается пропасть.
     "Уж не думает ли она,  - говорила про себя опечаленная Мадзя, - что и я
паду ниц перед денежным мешком?"
     Извозчик остановился у ворот особняка;  Ада вошла в дом веселая,  Мадзя
грустная.  Никогда еще  этот дом  не  угнетал ее  так своими размерами,  как
сегодня; никогда еще роскошные комнаты не казались такими чужими; никогда не
испытывала она такого стыда перед ливрейными лакеями.
     "Лакеи,  горничные,  салоны с золочеными стенами, палисандровая мебель!
Не мой это мир, не мой, не мой!" - думала Мадзя.
     На следующий день в полдень тетя Габриэля позвала к себе Мадзю.  Ады не
было, зато был пан Стефан.
     - Панна Магдалена,  известно ли  вам,  что сейчас делает моя сестра?  -
спросил он.
     - Она, кажется, уехала в город, - ответила Мадзя.
     - Да.  Она  уехала  к  нашим  родным  и  знакомым  собирать подписку на
учреждение попечительства о престарелых учительницах.
     У Сольского пресекся голос, однако через минуту он продолжал:
     - Если  этот  план  удастся осуществить,  моя  сестра  примет участие в
создании  замечательного учреждения.  Она  совершит  благородный гражданский
поступок.  Она понимает это и  очень счастлива.  Ни  тетя,  ни я  никогда не
видели ее такой веселой. Всем этим мы обязаны вам, - прибавил Сольский. - За
границей врачи предупреждали Аду,  что у нее разовьется нервное заболевание,
если она не найдет себе цели в жизни.  А вы указали ей путь к этой цели. Ада
будет счастлива,  а мы -  спокойны за нее. И все это благодаря вам, вы стали
ангелом-хранителем нашего дома.
     Мадзя слушала, не дыша, не смея поднять на Сольского глаза.
     - Спасибо,  панна Магдалена,  спасибо!  -  сказал он, крепко пожимая ей
руку.
     - А  я  и  не  думала,  что  вы  такая ярая  сторонница эмансипации,  -
вмешалась тетя Габриэля.
     - Я? - переспросила Мадзя.
     - Об этом давно идет слух,  а вот и факты! Скажите, Эдита, - обратилась
тетка к своей компаньонке,  -  разве мы с вами не слыхали, что панна Бжеская
ярая сторонница эмансипации?
     - Ну конечно! - подтвердила компаньонка. - Об этом кричит вся Варшава.
     - Ну,  какое это имеет значение!  -  прервал ее  Сольский.  -  Если все
сторонницы эмансипации такие,  или хотя бы треть их,  я  вступаю в  их союз.
Однако я  на вас в  претензии,  -  обратился он к  Мадзе.  -  Вчера вы очень
обидели мою сестру.  Вы догадываетесь,  о  чем я  говорю...  Так вот,  у нас
просьба к  вам.  Всякий раз,  когда кто-нибудь из  ваших близких или  просто
знакомых будет нуждаться в работе или поддержке,  сделайте милость, в первую
очередь обращайтесь за помощью ко мне или к сестре.
     - Что вы, мыслимо ли это? - воскликнула Мадзя. - Прежде всего я слишком
мало  знаю  людей.  А  затем ваш  дом  не  может быть  пристанищем для  моих
знакомых.
     - Благородная гордость!  - прошептала панна Эдита, с восторгом глядя на
Мадзю.
     Сольский нетерпеливо махнул рукой.
     - Я попробую объяснить вам мою просьбу с точки зрения капиталиста.  Мы,
люди состоятельные,  не  всегда отличаемся умом,  но  знаем одно:  когда нас
окружают честные люди,  наши  капиталы надежней и  дают больший процент.  Вы
согласны с этим?
     - Конечно. А впрочем, я в этом ничего не понимаю, - ответила Мадзя.
     - Видите ли,  мне сегодня на сахарном заводе нужно много народу; это не
всегда должны быть специалисты,  но  непременно честные люди.  Я  совершенно
уверен,  что,  если бы вы порекомендовали кого-нибудь из своих знакомых, это
непременно был бы порядочный человек, бездельника вам помогло бы узнать ваше
редкое чутье. Панна Магдалена, - закончил он, взяв ее за руку, - у меня есть
два,  да  нет,  несколько совсем  неплохих мест.  Если  кто-нибудь из  ваших
близких нуждается в работе, сделайте милость, только скажите нам...
     Мадзя  вспомнила о  своем отце  докторе и  брате технологе.  Однако она
сразу почувствовала, что рекомендовать их Сольскому не может.
     Поблагодарив  Сольского,  она  обещала  сразу  же  сообщить  ему,  если
кто-нибудь из знакомых обратится к ней с просьбой о помощи.
     Простившись с тетей Габриэлей,  паном Стефаном и старухой компаньонкой,
Мадзя вернулась к себе.  Через полчаса к ней вбежала закутанная в шаль панна
Эдита  и,   с  таинственным  видом  оглядываясь  по  сторонам,  драматически
прошептала:
     - У вас никого нет?
     - Нет, - ответила Мадзя.
     Панна Эдита схватила ее в объятия и,  прижимая к груди,  зашептала тише
шелеста крыльев мотылька:
     - Дитя мое,  вы  замечательно,  вы  превосходно себя поставили с  паном
Стефаном и со всеми ими.  Да он обезумеет, потеряет голову! Так и держитесь:
ничего не требуйте, все принимайте холодно, равнодушно, словно оказываете им
милость.  Вы  завоюете так прочное положение!  Дайте же  мне поцеловать вашу
прелестную мордашку и... помните мои советы!
     С этими словами компаньонка выбежала из комнаты так же таинственно, как
и вошла.


                             Глава пятнадцатая

                            Голоса с того света

     - Барышня, к вам пришла пани Арнольд.
     - Давно?
     - Да уже с четверть часа.
     Горничная ещ