е мне просить консисторию о разводе и,  может быть, даже
нести расходы?  -  сверкая глазами, воскликнула пани Ляттер. - Возвращайся в
свою  Америку и  стань законным двоеженцем.  Женщина,  которая подарила тебе
сына, либо является жертвой обмана, либо...
     Экс-супруг схватил ее за руку.
     - Довольно! - сказал он.
     Но  пани Ляттер,  чувствуя свое преимущество,  продолжала со  спокойной
иронией:
     - Да разве я хочу оскорбить ее? Я только говорю, что одно из двух: либо
ты ее обманул,  обвенчавшись с нею,  либо она была твоей любовницей.  Я буду
очень рада, если ты подскажешь мне третью возможность.
     Гость смирился.
     - Прошу прощения, сударыня, есть вещи, которые представляются странными
в  Европе,  но совершенно понятны в  Америке.  Моя жена...  мать Генрися,  -
прибавил он,  -  во  время войны ухаживала за  ранеными и,  несмотря на свои
восемнадцать лет,  а  быть может,  именно поэтому,  была сторонницей крайней
эмансипации.  Благородная, высокообразованная девушка, поэтичная натура, она
утверждала,  что  истинная  любовь  не  требует  формальностей.  И  когда  я
объяснился ей в любви и рассказал всю свою историю, она взяла меня за руку и
в  комнате,  полной раненых солдат,  их  родственников и  сестер милосердия,
сказала:  "Я люблю этого человека, беру его в мужья и буду верна ему". И она
была верна мне.
     - Счастливый человек,  -  прошипела пани  Ляттер,  -  вы  даже  питаете
приятные иллюзии...
     Гость сделал вид, что не слышит, и продолжал, опустив голову:
     - Но  по  мере  того как  подрастал наш  сын,  по  мере того как  росла
привязанность ко  мне  его  матери,  ее  все  больше  обуревали сомнения.  В
последние годы я  часто заставал ее в  слезах.  Напрасно я спрашивал,  что с
нею?  Она не отвечала.  Видя, наконец, что я прихожу в отчаяние, она однажды
сказала мне:
     "Духи говорят мне,  что,  если я умру раньше твоей первой жены, не я, а
она соединится с тобой после смерти.  Но духи говорят также,  что,  если она
освободит тебя от брачных уз,  тогда после смерти ты будешь моим,  даже если
она переживет меня".  Да,  - прибавил гость, - я должен сказать вам, что моя
жена спиритка и даже принадлежит к числу медиумов...
     Пани Ляттер сидела,  скрестив руки, и глаза ее пылали такой ненавистью,
что гость посмотрел на нее с беспокойством.
     - Что вы скажете об этом? - произнес он просительным тоном.
     - Я? - переспросила она, словно очнувшись ото сна. - Послушай, Арнольд!
Много лет ты  жил с  неизвестной мне женщиной,  ласкал ее...  У  тебя от нее
сын...  Ей  принадлежала твоя боевая слава,  ей принадлежал твой труд,  твое
состояние.  -  Она задохнулась,  но, переведя дыхание, продолжала: - Все это
время  я  должна  была  нести  бремя  вдовства без  всяких преимуществ этого
положения.  Несколько сот человек находились на моем попечении, мне пришлось
воспитывать детей. Я боролась с людьми, со страхом за завтрашний день, порою
с отчаянием,  а вы в это время за мой счет наслаждались счастьем.  Знаешь ли
ты,  что я  сегодня имею за все мои труды?  Двоих детей,  которые еще только
куют свою судьбу, и впереди банкротство! Полное банкротство! Я уже оттягиваю
плату за помещение,  и  если бы сегодня продала пансион и  отдала долги,  не
знаю,  наверно,  осталась бы  без рубашки.  И  в  такую минуту являешься ты,
лишивший меня опоры, бросивший меня, и имеешь наглость говорить мне:
     "Сударыня, одобрите мои действия по отношению к вам: ведь одной из моих
подруг духи сказали,  что она должна стать моей законной женой!" Не сошел ли
ты с  ума,  Арнольд,  что предлагаешь мне подобную вещь?  Нет,  я никогда не
соглашусь на это,  никогда! Даже если мои родные дети будут с голоду умирать
у моих ног! - Она вскочила, сжимая кулаки: - Никогда! Слышишь? Никогда!
     Заливаясь слезами,  она  несколько раз  прошлась  по  кабинету.  Однако
постепенно она успокоилась и, утерев слезы, остановилась перед мужем.
     - Ну? - коротко сказала она.
     Гость посмотрел на часы и  тоже встал.  В эту минуту его подвижное лицо
было спокойно.
     - Я вижу,  - сказал он, - вы больше возбуждены, чем можно было ожидать.
И все же,  ничего не поделаешь...  Всяк по-своему прав. А теперь я предлагаю
вам свое условие.  Нас четверо: мой сын, Генрик, его мать, я и вы, сударыня.
У меня очень небольшое состояние -  двадцать тысяч долларов. Однако какое-то
время я  жил на ваш счет и  потому в  возмещение затрат верну вам пять тысяч
долларов.  Сейчас я  пойду к  адвокату и  скажу ему,  что он  должен делать.
Приблизительно через месяц я получу копию акта и вручу вам вашу часть денег.
Разумеется,  помимо платы за  акт  и  тех  восьмисот рублей,  которые я  вам
должен.
     - Ты... - прошипела пани Ляттер.
     Но в это самое мгновение ей пришло в голову, что пять тысяч долларов по
текущему курсу составляют семь с половиной тысяч рублей.
     Гость небрежно махнул рукой, поклонился и вышел, не оглядываясь.
     Пани  Ляттер все  смотрела,  смотрела вслед  ему,  а  когда в  передней
скрипнула дверь и на лестнице раздались шаги, залилась горькими слезами.
     Через четверть часа она умыла лицо и,  дыша местью, стала строить планы
укрощения человека, который смел быть счастливым, когда она ненавидела его.
     "Я  его простила,  а  он предложил развод!..  Нищий,  клятвопреступник,
многоженец!..  О,  как бы мне хотелось сейчас иметь огромное состояние! Я бы
поехала туда, к ней, и сказала бы:
     "Вы можете обвенчаться,  совершить святотатство! Но пред лицом бога ты,
женщина,  всегда  будешь  только  его  любовницей,  а  твой  сын  внебрачным
ребенком! Пред лицом бога вы никогда не будете мужем и женой, не соединитесь
даже после смерти, ибо я... не освобождаю его от обета!"
     Она очнулась, и ее самое удивила эта бурная вспышка.
     "В  конце концов чего я  сержусь?  Мальчик ни в  чем не виноват,  разве
только в том,  что Арнольд его отец...  А она,  - я даже не знаю ее имени, -
стоит своего соучастника.  Я его выгнала, он нашел женщину под стать себе, я
так и должна отнестись к их связи: не драматически, а с презрением.
     Ах,  если  бы  Сольский  сделал  наконец  предложение Элене!  Уж  очень
затянулась эта вулканическая страсть,  о  которой все кричат,  компрометируя
этим девушку.  У меня были бы деньги,  и от этого нищего я не взяла бы и тех
восьмисот рублей,  которые он мне должен.  Я показала бы ему тогда на дверь,
ведь,  собственно,  что  у  меня  может быть  общего с  каким-то  господином
Арнольдом?"
     Пани  Ляттер  вспомнила недавний разговор,  сильный  голос,  игру  лица
Арнольда,  неожиданные вспышки гнева и пришла к заключению, что этот человек
не позволит унизить себя.
     "Во всяком случае,  -  говорила она себе,  -  в этом месяце у меня есть
верных восемьсот рублей,  стало быть,  сегодня я  могу взять рублей шестьсот
взаймы... Ах, нищий! Дает мне семь тысяч отступного, а сам ломаного гроша не
стоит! Этих денег я, разумеется, ни за что не возьму!"
     Она велела позвать панну Марту, и когда та вошла, спросила у нее:
     - Так Шлямштейн отказывает?
     - Да что такой...  простите,  пани, знает? Что он понимает? Сердится за
то, что Фишман будто на нас зарабатывал, - с гримасой ответила хозяйка.
     Пани Ляттер задумалась.
     - Фишман?  Вы  уже второй раз мне о  нем говорите.  Я  не знаю никакого
Фишмана. Уже не тот ли это, что масло нам привозит?
     - Нет,  пани.  Масло привозит Берек,  а Фишман - это капиталист. Я даже
знаю, где он живет...
     - Надо завтра привести его сюда, - сказала пани Ляттер, глядя в окно. -
В конце четверти всегда недобор. Но через месяц деньги будут.
     Она кивнула головой,  давая понять хозяйке,  что та может уйти, и снова
лихорадочно заходила по  кабинету.  Она сама себе улыбалась,  чувствуя,  что
недавняя вспышка вызвала в ее душе новый прилив энергии.
     - Не сдамся! Не сдамся! - повторяла она, сжимая кулаки.
     Она не думала о том, надолго ли хватит этого нового прилива энергии и -
не последний ли это порыв?
     Когда  панна  Марта  вышла  из  кабинета,  в  конце коридора ее  догнал
Станислав. Войдя к ней в комнату, он таинственно запер за собой дверь, затем
вынул кошелек и достал из него золотую монету в десять марок.
     - Видали?  -  сказал он.  - Нет, вы только отгадайте, от кого я получил
этот дукат. Вот это пан так пан! Случались у нас такие, что рублевку давали,
но такого еще не бывало!
     - И  в  самом деле!  -  воскликнула хозяйка,  у которой при виде золота
сверкнули глаза.  -  Важная штука!  Боже мой,  нынче таких и  не увидишь,  а
помню, еще при покойнице матушке...
     - Подумаешь, штука! Нет, вы скажите, что это за пан дал мне ее? Да если
бы я вам сказал, вы бы, клянусь богом, умерли!
     - Ишь какой,  изо всего секрет делает!  У меня небось все выведает, что
на сердце лежит,  а от самого словечка не добьешься. Ну, кто бы еще мог дать
дукат, если не пан Сольский! Наверно, приехал делать панночке предложение...
Слава богу! - сказала она, подняв руки и устремив глаза к небу.
     Но, увидев невозмутимую физиономию лакея, смешалась.
     - Ну, Станислав, говорите сейчас же или убирайтесь вон!
     - Не всякий решился бы такое рассказать,  -  ответил он. - Смотрите же,
вам одной я открою все, упаси бог, если...
     - Да вы что, с ума сошли! Ну, так кто же это был?
     - Покойник пан...
     - Во имя отца и сына! Какой покойник?
     - Покойник Ляттер.
     - Клянусь богом,  он совсем ума решился! - прошептала хозяйка, впившись
глазами в лицо Станислава. - Да разве вы его знали?
     - Не знал,  но кое-что слышал,  о  чем он с пани толковал.  Понять-то я
немного понял, они больше по-французски...
     - Неужто вы что-нибудь понимаете?
     - Да,  ведь столько лет в пансионе...  Не все я слышал, не много понял,
но  доподлинно знаю,  что это был муж,  пан Ляттер.  Давно доходили до  меня
толки,  что он еще бродит где-то по свету,  но не думал я, что у него карман
набит... Бросить золотой, это не всякий может...
     - Благодарение создателю!  - вздохнула панна Марта. - Всегда я молилась
за нашу пани и знала, что она не пропадет...
     - Гм!  Гм!  -  пробормотал Станислав.  -  А я ничего хорошего в этом не
вижу.  Сперва они ссорились,  пани даже сказала что-то  насчет преступления,
потом,  когда он ушел, страх как плакала, да и... Нет, не к добру это, когда
приходит человек, которого все считали покойником. Быть беде.
     От  крайнего оптимизма панна  Марта  очень легко переходила к  крайнему
пессимизму. И сейчас она скрестила руки на груди и воскликнула:
     - А-а-а!  Так я и знала!  Какой это муж,  если его не было,  не было, а
потом он взял да и  вынырнул как из-под земли?  Уж если они разошлись и пани
пришлось открыть пансион,  стало быть,  не было у  них согласия,  и  если он
вернулся сейчас, да еще богатый...
     - А какой красавец! Хо-хо! С виду куда моложе нашей!
     - Ах,  так  вот  оно  в  чем заковыка!  -  прервала его панна Марта.  -
Молодой,  красивый муж,  а  жена старше его...  Да,  это  худо!  Бедная жена
надорвалась в работе, а он красавец и богач! Прохвосты эти мужчины!
     - Только, панна Марта, никому ни слова, а то как бы и мне не было худо!
- пригрозил ей пальцем Станислав.
     Он с торжествующим видом собрался уходить,  но тут панна Марта, которую
рассердило это предостережение, схватила его за плечи и вытолкала вон.
     Через четверть часа  панна Марта,  как  кошка,  прокралась наверх.  Она
искала  Мадзю,   но  вместо  Мадзи  наткнулась  на  панну  Говард;   схватив
учительницу за руку, она затащила ее в пустой класс и зашептала:
     - Знаете,  что случилось?  Только поклянитесь, что никому не скажете! -
прибавила она, поднимая вверх палец. - Ляттер вернулся!
     - Какой Ляттер?
     - Ляттер, муж начальницы.
     - Да ведь он давно умер.
     - Давно, давно, он в тюрьме сидел.
     - Что? Что?
     - Он в тюрьме был,  -  прошептала панна Марта.  - А какой красавец! Ах,
панна Клара, как бог, как Наполион!
     - Какой Наполеон?
     - Ну,  тот, который бог красоты... А какой богач! Станиславу дал два...
да нет,  что я говорю,  -  три,  а может,  и больше золотых по десять марок.
Миллионер!
     - Откуда он взял их? - пожимая плечами, спросила панна Говард.
     - Да за них, верно, и в тюрьме сидел.
     - Он здесь?
     - Пошел в полицию, но он вернется.
     - И будет ночевать здесь? - понизив голос, допытывалась панна Говард.
     - Да, уж если у него здесь жена, так в гостинице ночевать не будет.
     Панна Говард схватилась за голову.
     - Я  сейчас же уйду отсюда!  Красавец мужчина,  сидел в  тюрьме и хочет
здесь ночевать! Нет, ни за что на свете...
     - Помилуйте,  панна Клара!  -  умоляла перепуганная хозяйка.  -  Что вы
делаете?  Я же сказала вам под большим секретом, это же такая тайна, страшно
подумать!
     - А мне до этого какое дело?  -  рассвирепела панна Говард.  - Красавец
и... сидел в тюрьме. Хороша была бы я завтра! Ведь такой человек способен на
все.
     - Погодите,  панна Клара,  погодите! - шептала хозяйка. - Так и быть, я
вам все открою.  Он  не будет здесь ночевать,  он ненавидит пани Ляттер.  Не
успел прийти, как они тут же поссорились, и пани начальница плакала навзрыд.
Ничего у них не выйдет, она его на порог не пустит. Они, может, никогда уж и
не увидятся...
     Панна Говард затрясла головой.
     - Ну,  - сказала она, - так надо ли женщинам выходить замуж? И зачем ей
это понадобилось? Столько лет труда и рабства! Столько лет прожить без мужа,
а вернулся он,  так тоже оставаться одинокой!  Ох, уж эти мне браки! Я давно
заметила,  что  с  нею  неладно:  бледна,  задумчива,  вяла...  Что  же  тут
удивительного,   если  она  ждала  такого  подарочка...   Я   должна  спасти
несчастную!
     - Ради всего святого, - простонала панна Марта, - ничего не говорите!
     Она схватила панну Говард за руки и  толкала ее к оконной нише,  словно
намереваясь вышвырнуть на улицу.
     - Надоели вы мне!  - прошипела, вырываясь, учительница. - Ясное дело, я
и виду не подам, что знаю о возвращении мужа. Я только заставлю ее очнуться,
пробужу у нее опять интерес к пансиону, втяну в работу.
     - Да какой же у нас сейчас пансион?  -  прервала ее хозяйка.  - Большая
часть  учениц уже  разъехались на  праздники,  остальные уедут  послезавтра!
Какая же с ними работа?
     Панна Говард в негодовании подняла голову.
     - Что вы болтаете,  панна Марта? - сказала она. - По-вашему, в пансионе
нечего делать?  Я  погибаю от работы с  этими десятью козами,  а пани Ляттер
нечего будет делать? А ведь я гораздо энергичней...
     Кто-то показался в  коридоре,  и обе разбежались.  Хозяйка стала искать
Мадзю,  а  панна  Говард  раздумывать о  том,  как  вывести пани  Ляттер  из
состояния апатии.
     "Займется опять девочками,  делами, как я, позабудет и красавца мужа, -
говорила она  себе.  -  Теперь я  понимаю,  почему эта  несчастная была  так
непоследовательна.  Конечно же,  она боялась,  что вернется муж!  Да! Я знаю
теперь,  почему  ей  грозит  банкротство.  Все  деньги,  которые бедная раба
добывала тяжелым трудом,  ей приходилось отсылать в тюрьму своему господину.
И  вот  он,  негодяй,  богат,  а  ей  нечем заплатить за  помещение.  Таковы
преимущества брака!"


                           Глава двадцать седьмая

                               Вести о дочери

     Около  восьми  часов  вечера панна  Говард позвала к  себе  Мадзю.  Она
усадила ее  на стул,  сама села спиной к  лампе,  скрестила на груди руки и,
уставившись в  пространство белесыми глазами,  сказала как будто равнодушным
тоном:
     - Ну, панна Магдалена, о начальнице знаете?
     - Знаю, - в замешательстве ответила Мадзя.
     - Что муж вернулся?
     - Да.
     - Что он красавец, что сидел в тюрьме...
     - И очень богат, - прибавила Мадзя.
     - И что они снова расстались, - продолжала панна Говард.
     - Все знаю.
     - От кого?  Наверно,  от Марты.  Вот сплетница! Пять минут не выдержит,
выболтает.
     - Но она умоляла меня хранить все в тайне, - сказала Мадзя.
     - Стало  быть,   мне   незачем  рассказывать  вам  подробности,   но...
Послушайте, панна Магдалена... - поднимая руку, вдохновенно произнесла панна
Говард.
     В эту минуту в дверь постучались и послышался голос Станислава:
     - Пани начальница просит к себе панну Бжескую. Почта пришла.
     - Сейчас иду, - крикнула Мадзя. - Наверно, письмо от мамы.
     - Послушайте,  панна Магдалена, - повторила панна Говард, пригвоздив ее
взглядом к месту. - Жизнь пани Ляттер - это новое доказательство того, каким
проклятием является брак для независимой женщины.
     - Ну конечно!..  Может,  я на праздники поеду?  -  прошептала в сторону
Мадзя.
     - Ибо  пани  Ляттер,   -  продолжала  панна  Говард,  -  первая  у  нас
эмансипированная  женщина.   Она   трудилась,   распоряжалась,   она  делала
состояние, как мужчина.
     - Любопытно знать... - ерзая на стуле, перебила ее Мадзя.
     - Да, она была первая эмансипированная, первая независимая женщина, - с
жаром декламировала панна Говард.  - И если сегодня она несчастна, то только
из-за мужа...
     - О да, разумеется! Любопытно знать...
     - Муж  отравлял ей  часы труда,  муж не  давал ей  сомкнуть глаз,  муж,
совершив преступление,  замарал ее  имя,  муж,  хоть его  и  не  было здесь,
промотал ее состояние...
     В дверь снова постучались.
     - Мне надо идти, - сказала Мадзя, срываясь с места.
     - Идите,  панна Магдалена.  Но  помните,  если пани Ляттер,  это высшее
существо, эту женщину будущего, постигнет ужасная катастрофа...
     Мадзя затрепетала.
     - Сохрани бог! - прошептала она.
     - Да,  если ее постигнет ужасное несчастье,  то повинен в этом будет ее
муж. Ибо муж для независимой женщины...
     Мадзя уже выбежала из комнаты, торопясь к пани Ляттер.
     "Письмо от  мамы!  Письмо от  мамы!  -  думала она,  перепрыгивая через
ступеньки.  -  А  вдруг мама велит приехать на  праздники?  Ах,  как было бы
хорошо,  мне  так  страшно оставаться здесь...  Бедняжка пани Ляттер с  этим
своим мужем..."
     Она  влетела  в  кабинет и  застала начальницу за  письменным столом  с
письмом в руке.
     - Ах, Мадзя, как тебя долго приходится ждать! - сердито произнесла пани
Ляттер.
     Мадзя вспыхнула и побледнела.
     - Я опоздала, - сказала она в испуге. - Письмо, наверно, от мамы...
     Пани Ляттер нетерпеливо махнула рукой.
     - Письмо от Ады Сольской.  Не отпирайся.  Штамп венецианский,  и  адрес
написан ее рукой.
     Мадзя удивилась.
     - Я вот о чем хочу тебя попросить,  - сказала начальница, - позволь мне
прочесть при тебе это письмо... Да ты не волнуйся, - прибавила она, взглянув
на Мадзю.  -  Какой ты ребенок! Я хочу прочесть письмо потому, что от Эленки
уже больше недели нет никаких вестей и я беспокоюсь...  Ах, как они все меня
терзают...  Да ты сама прочти, только вслух. Вот нож, вскрой конверт. У тебя
руки дрожат! Ребенок! Ребенок! Ну, читай же наконец!
     Начальница ошеломила ее  своим  нетерпением,  и  Мадзя  начала  читать,
ничего не понимая:

     - "Дорогая моя,  моя единственная,  -  писала панна Сольская,  -  в эту
минуту я хотела бы обнять тебя,  вас всех,  весь мир.  Представь себе, какое
счастье:  Стефек вчера уехал из  Венеции,  шепнув мне  на  прощание,  что он
излечился, а Эля смеялась, узнав об его отъезде! Даже в эту минуту я вижу из
окна,  как она,  окруженная молодыми людьми,  катается по  Большому каналу с
семьей Л.  и с барышнями О.  Они едут на трех гондолах, а шум подняли такой,
точно плывет турецкий флот. Ах, Мадзя..."

     Мадзя прервала чтение и  посмотрела на  начальницу,  которая неподвижно
сидела за столом.
     - Дай-ка  мне,  -  жестко сказала пани Ляттер,  вырывая у  Мадзи из рук
письмо.  Раза два она пробежала начало,  затем скомкала письмо и хлопнула им
по письменному столу.
     - Ах,  негодяйки!  - прошипела она. - Одна убивает меня, а друг