й, не больше.
     - А   как  же  осыпанные  брильянтами  часики  от  панны  Сольской?   -
допрашивала обеспокоенная хозяйка.
     - Ада Сольская немного любила меня, но и только. Что общего между такой
бедной девушкой, как я, и богатой барышней? Ада очень ласкова со всеми.
     После ухода Мадзи пани Коркович обратилась к сыну,  который грыз ногти,
и, стукнув себя пальцем по лбу, сказала:
     - Ну-ну!  Ты заметил,  как она увиливает от посредничества между нами и
Норским? Что-то тут да есть, ты заметил, Бронек?
     - И правильно делает!  -  проворчал сын.  -  Зачем зазывать в дом такую
дрянь.
     - Бронек!  -  хлопнула дама рукой по столу.  -  Ты в гроб уложишь мать,
если будешь выражаться,  как  хам...  как  твой отец.  Норский нужен мне для
того, чтобы завязать знакомство с Сольскими. Понял?
     Пан Бронислав махнул рукой и бросил, зевая:
     - А вы уже ищете себе посредников...  То Згерский, то Норский! Сольские
тоже, наверно, дрянь, раз поддерживают знакомство с такими прохвостами.
     Пани Коркович покраснела.
     - Послушай,  -  сказала она,  -  если ты еще хоть слово скажешь о  пане
Згерском, я прокляну тебя! Умница, человек со связями, наш друг!
     - Друг,  потому что  всучил старику,  черт знает зачем,  три  тысячи за
двенадцать процентов.  Смешно  сказать,  Коркович занимает деньги  и  платит
двенадцать процентов.
     - Это  с  нашей  стороны деликатный подарок.  Мы  должны таким  образом
отблагодарить Згерского за  его доброе отношение к  нам...  даже к  тебе,  -
ответила мать.
     Несколько  дней  Норский  не  показывался  у  Корковичей.   Зато  Мадзя
навестила Дембицкого и вернулась от старика взволнованная.
     Увидев на глазах гувернантки следы слез, пани Коркович спросила у нее с
притворным безразличием:
     - А пан Норский был у Дембицкого?
     - Да...  - вспыхнула Мадзя. - Мы говорили о пани Ляттер. Он сказал мне,
что из Америки приезжает его отчим с семьей.
     - Какой отчим?
     - Второй муж  пани  Ляттер.  Он  служил в  армии Соединенных Штатов,  а
сейчас не то промышленник, не то торгует машинами.
     Многоречивость Мадзи не понравилась пани Коркович.
     "Эта кошечка что-то скрывает!  - думала она. - Не плетет ли она интриги
против нас?  Панна Бжеская строит нам козни, да еще у Дембицкого, племяннице
которого я позволила заниматься у нас! О, людская неблагодарность!"
     От большого ума заподозрила пани Коркович Мадзю в  интригах.  И все же,
чтобы обеспечиться и  с  этой  стороны,  она  решила устроить званый вечер и
послала мужа с визитом к Норскому.
     - Ну как, Норский придет?
     - Отчего же не прийти? Кто не придет туда, где хорошо кормят!
     - Э,  Петрусь! Ты что-то настроен против Норского. Это такой прекрасный
молодой человек! Того и гляди станет зятем Сольского.
     - Но прохвост,  видно,  изрядный!  -  прокряхтел пан Коркович, с трудом
стаскивая тесный башмак с помощью снималки, которая имела форму олененка.
     - Что с тобой говорить!  - сказала супруга. - Человек ты порядочный, но
дипломатом не будешь...
     - Пхе!  Наградил меня  господь таким Меттернихом в  юбке,  что  на  две
пивоварни хватит!


                                Глава пятая

                           Званый вечер с героем

     Во  второй  половине октября,  в  первую же  субботу,  залы  Корковичей
запылали огнями. Лестница была устлана коврами и уставлена цветами, прихожую
наполнили лакеи во главе с Яном,  гладко выбритым и наряженным в темно-синий
фрак, красный жилет и желтые панталоны.
     - Сущая обезьяна со счастливых островов!  -  проворчал,  глядя на него,
пан Коркович.
     - Мой милый,  не  говори только этого вслух,  а  то все увидят,  что ты
лишен вкуса и выражаешься, как простой мужик, - ответила ему супруга.
     Около одиннадцати часов вечера собралось человек шестьдесят гостей. Это
были большей частью семейства богатых горожан:  пивоваров, купцов, ювелиров,
каретников.  Дамы в  шелках и брильянтах уселись под стенкой,  чтобы,  начав
разговор о  театре,  закончить его вопросом о прислуге,  которая год от году
становится  все  хуже.  Барышни  разбежались по  углам  в  поисках  общества
литераторов и артистов, чтобы узнать последние новости о позитивизме, теории
Дарвина, политической экономии и назревавшем тогда женском вопросе.
     Молодые фабриканты и  купцы  сразу  направились в  курилку,  чтобы  там
посмеяться над  учеными барышнями и  поэтами,  у  которых и  штанов-то  нет.
Наконец папаши,  народ толстый и важный,  которым фраки пристали, как корове
седло,  окинули угрюмым взором своих  благоверных и  дочек  и,  натыкаясь на
каждом шагу на  золоченую мебель,  перешли в  игорные комнаты,  к  карточным
столам.
     - Княжеский прием! - сказал каретник винокуру. - Плакали сотенки.
     - Не хватает их,  что ли?  -  ответил тот.  -  Всяк себе князь,  у кого
деньги в мошне. Так как же, сядем? Я вот с ним, а вы с этим...
     Расселись;  рядом,  за другими столами,  устроились другие партнеры,  и
вскоре  всех  окутал  дым  превосходных  сигар.   Только  время  от  времени
слышалось:  "Пас!",  "Три  без  козыря!",  "А  чтоб вас!"  "Вы,  сударь,  не
слушаете, что объявляют!"
     В  половине двенадцатого в залах и игорных комнатах поднялся шум.  Одни
спрашивали:  "Что случилось?",  другие шептали: "Приехали!" Мамаши и тетушки
нехотя обратили взоры на дверь,  не потому,  упаси бог!  -  чтобы кто-нибудь
занимал их,  а просто так себе.  Дочки и племянницы одна за другой прерывали
разговоры о  позитивизме и  Дарвине и  потупляли взор,  что  не  мешало  им,
однако,   все  видеть.  Поэты,  литераторы,  артисты,  вообще  интеллигенция
почувствовали себя  покинутыми;  молодые  фабриканты в  дальних апартаментах
заволновались и стали тушить папиросы.
     Отозвав супруга от  карточного стола,  пани Коркович выбежала с  ним  в
переднюю,  где  пан  Казимеж Норский снимал пальто,  а  пан Згерский говорил
одному из лакеев:
     - Послушай-ка, голубчик, наши пальто держи под рукой, мы скоро уедем.
     - Ах,  какая честь!  Как  мы  польщены!  -  воскликнула пани Коркович и
протянула Норскому обе  руки,  которые тут  же  подхватил Згерский,  обратив
таким образом все изъявления радости на свою персону.
     - Какая честь!  Петр!..  А как Сольские,  еще не приехали?  -  говорила
дама.
     - На днях должны приехать, - ответил Норский.
     Ян,  в ярко-красном жилете и желтых панталонах, настежь распахнул дверь
в зал и выкрикнул:
     - Ясновельможный пан Норский!
     - Пан Норский!  -  повторила пани Коркович,  живописно опершись на руку
молодого человека.
     - Зять... то есть бу... - вставил ошеломленный пан Коркович.
     Пани  Коркович  повернула  голову  и  пронзила  супруга  таким  ужасным
взглядом, что тот дал себе клятву хранить молчание.
     - Видно,  я какую-то глупость сморозил? - невзирая на это, прошептал он
Згерскому.
     - Ах! - вздохнул Згерский, томно закрыв глазки.
     В зале воцарилась тишина, только там и тут послышался шепот:
     - А это что еще такое?
     - Никого еще так не представляли!
     - Можно подумать, что сам королевич явился!..
     Но  ропот стих.  Норский был  так  хорош собою,  что мамаши и  тетушки,
поглядев на него,  уняли взрыв негодования, а дочки и племянницы готовы были
простить ему все.
     - Красив,  как  смертный грех!  -  сказала  перезрелая эмансипированная
девица восемнадцатилетней щебетунье с синими глазками.
     Щебетунья ничего не ответила, но сердце у нее забилось.
     Представленный  гостям,   Норский   обменялся  любезностями  с   самыми
почтенными дамами и направился вдруг к фортепьяно.  Присутствующим казалось,
что в эту минуту от фортепьяно и группы, сидящей около него, исходит сияние.
     - Кто там сидит?
     - Линка и Стася.
     - А с кем он так разговаривает?
     - С гувернанткой Корковичей.
     - Кто она? Как ее зовут?
     Достаточно было Норскому несколько минут поговорить с  Мадзей,  которой
до сих пор никто не замечал, чтобы все взоры обратились на нее. Пожилые дамы
попросили  хозяйку  дома  представить  им  гувернантку,  а  барышни  гурьбой
кинулись здороваться с  Линкой и  Стасей,  чтобы  при  этом  познакомиться с
Мадзей.
     Даже молодые фабриканты ленивым шагом подошли поближе к гувернантке или
издали уставили на нее глаза.
     - Хо-хо! - прошептал один из них. - А девка-то хороша!
     - А какая грация! Живчик!
     - Эта бы закружила!..
     - Смотря кого!  -  пробормотал молодой винокур, слывший силачом. - А ты
что скажешь, Бронек?
     - Да оставь ты меня в покое! - сердито ответил молодой Коркович.
     - Черт побери! - вздохнул четвертый.
     - Ну-ну, молодые люди, придержите языки, она девушка честная, - прервал
их вполголоса Коркович-старший.
     - Что это вы,  папаша, так за нее заступаетесь? - грубовато спросил пан
Бронислав, глядя исподлобья на своего родителя.
     Улучив удобную минуту,  кругленький, как шарик, пан Згерский подкатился
к  хозяйке дома  и,  глядя  на  нее  влюбленными глазами,  заговорил сладким
голосом:
     - Великолепный вечер,  даю слово!  Я  насилу вытащил Казика,  он  хотел
увезти меня к графу Совиздральскому...
     - Как, он мог не прийти к нам? - в изумлении спросила дама.
     - Ну,  я этого не говорю!  Просто нет ничего удивительного,  что такого
баловня,  который изведал свет,  тянет  в  общество молодых ветреников.  Там
должны быть князь Гвиздальский,  граф Роздзеральский...  золотая молодежь, -
толковал Згерский.
     - Ну,  на  ужин-то  вы останетесь у  нас,  -  с  некоторым раздражением
сказала дама.
     Згерский подкрутил нафабренный ус и молитвенно вознес очи к небу. Когда
пани Коркович отошла,  он приблизился к Мадзе и, нежно пожав ей руку, сказал
голосом, трепетавшим от избытка чувств:
     - Позвольте напомнить, сударыня... Згерский. Друг, - тут он вздохнул, -
покойницы и, осмелюсь так назвать себя, ваш друг...
     Мадзя  была  так  смущена всеобщим вниманием,  что,  желая хоть  минуту
отдохнуть, показала Згерскому на стул рядом с собою.
     Пан   Згерский  присел  и,   склонив  ослепительную  лысину,   как   бы
запечатлевшую благость души, понизил голос и вкрадчиво заговорил:
     - Я рад видеть вас в этом доме.  Полгода я от души советовал Корковичам
пригласить вас,  и...  весьма рад,  что  план  мой  удался.  Давно вы  имели
известия от панны Элены?
     - О, очень давно!
     - Да! - вздохнул Згерский. - Она, бедняжка, еще не рассеялась. В судьбе
этих детей,  Казика и  Эленки -  с вами я их всегда буду так называть,  -  я
принимаю живое участие.  Для  того чтобы упрочить их  будущность,  я  должен
сблизиться с Сольскими, и вы поможете мне в этом. Правда?
     - Чем же я могу помочь вам? - прошептала Мадзя.
     - Вы много можете сделать!  Все! Одно вовремя, к месту сказанное слово,
один намек мне...  Панна Магдалена,  - говорил он растроганно, - судьба этих
детей,  детей вашего задушевного друга,  не  безразлична мне...  Мы  с  вами
должны заняться их будущностью.  Вы будете помогать мне, я вам. Мы союзники!
А теперь - за дело, и держать все в тайне!
     Он поднялся и окинул Мадзю таким взглядом, точно вверил ей судьбы мира.
Затем он многозначительно пожал ей руку и исчез в толпе.
     От печки к Мадзе медвежьей походкой направился пан Бронислав.
     - Что он там вас морочит? Вы ему не верьте!
     По другую сторону стула рядом с Мадзей очутился пан Коркович-старший.
     - Что за  тайны поверяет вам Згерский?  Не советую секретничать с  ним,
это старый волокита.
     - А  что вам,  папаша,  до  того,  кто за кем волочится?  -  бросил пан
Бронислав, косо поглядев на родителя.
     Мадзя  думала  о  Згерском и  не  заметила этой  стычки между  сынком и
папашей.   Она  видела  Згерского  в  пансионе  пани  Ляттер  после  бегства
начальницы,  он  произвел на  нее  тогда  не  особенно приятное впечатление.
Кажется,  не  очень лестно отзывалась о  нем панна Марта,  хозяйка пансиона,
сейчас его ругают Корковичи...
     "Згерский,  видно,  добрый человек,  -  подумалось Мадзе,  -  но у него
враги.  Для Эленки и пана Казимежа я,  конечно,  сделаю все. Только что же я
могу сделать для них?"
     Она была растрогана заботой Згерского о  детях пани Ляттер и  гордилась
тем, что он доверил ей свою тайну.
     Пани Коркович усиленно занимала гостей, к каждому из них она обратилась
с  каким-нибудь  вопросом,  каждому сказала что-нибудь приятное или  оказала
любезность,  каждого постаралась развлечь. Но как ни занята она была, все же
от  нее  не  ускользнул  успех  Мадзи.  Какой-нибудь  час  назад  никому  не
известная,  никому не представленная,  всеми забытая гувернантка стала вдруг
на  вечере главной фигурой.  К  ней  несколько раз подходил герой вечера пан
Норский и дольше всего беседовал с нею; ее о чем-то просил, не то посвящал в
какие-то  тайны  человек с  такими связями,  как  пан  Згерский;  вокруг нее
вертелись барышни,  с  нею знакомились дамы почтенного возраста и  с весом в
обществе; на почтительном расстоянии ее пожирали глазами молодые люди.
     Кажется,  даже из-за этой девчонки -  а пани Коркович редко ошибалась в
подобных случаях -  произошла стычка между  ее  собственным мужем  и  родным
сыном.  Нет ничего удивительного, что на ясном челе хозяйки дома прорезалась
морщина,  которая отнюдь не гармонировала с добродушной улыбкой, игравшей на
ее лице.
     - Вас заинтересовала наша гувернантка...  Правда,  недурна?  - спросила
пани Коркович у Згерского, который все вертелся около нее.
     - О,  я  давно  ее  знаю,  -  ответил тот.  -  Задушевная подруга панны
Сольской...
     - Вы  глядели таким  смиренником,  когда беседовали с  ней,  -  уронила
хозяйка.
     - Видите ли,  панна...  панна  гувернантка может много сделать в  таких
сферах,  где я только...  добрый знакомый. Много может сделать! - подчеркнул
многозначительно Згерский.
     Два  кинжала пронзили в  эту  минуту  сердце пани  Коркович:  зависть к
Мадзе,  которая на  каждом шагу  одерживала победы,  и  нежное,  неподдельно
нежное чувство все  к  той  же  Мадзе,  которая так  много  может  сделать в
известных сферах.
     "Если она так много может сделать,  -  подумала хозяйка,  -  что ж, она
должна познакомить нас  с  Сольскими.  Правда,  панна Сольская дурнушка,  но
Бронек настолько умен..."
     Подали ужин,  во время которого появлялись и исчезали блюда икры,  горы
устриц,  мяса, дичи, чуть не ведра отменных вин. Пробки шампанского стреляли
так часто, что оглушенный Згерский перестал слушать своих соседок и предался
исключительно изучению содержимого тарелок и бутылок.
     Около трех часов ночи все  мужчины пришли в  самое веселое расположение
духа,  причем  было  отмечено  странное  психологическое  явление.  Одни  из
участников пиршества утверждали, что пан Норский сидит за ужином и они видят
его  собственными глазами,  другие говорили,  что  пан  Норский исчез  перед
ужином.  Потом  первые начали утверждать,  что  Норского вообще не  было,  а
другие,  что он здесь,  но в  другой комнате.  Когда обратились к  хозяину с
просьбой разрешить сомнения,  тот одинаково уверенно соглашался и с теми и с
другими,  так что никто в конце концов так и не узнал, что же на самом деле,
Норский никогда не  существовал на  свете  или  за  ужином  сидят  несколько
Норских и умышленно направляют разговор так, чтобы сбить общество с толку.
     Самые энергичные стали было протестовать против неуместных шуток, когда
новое происшествие отвлекло всеобщее внимание в другую сторону.
     Подвыпивший   пан    Бронислав   поцеловал   в    плечико    перезрелую
эмансипированную девицу, которая развлекала его рассуждениями о Шопенгауэре,
а  когда этот  подготовительный маневр был  мило  принят,  открылся девице в
страстной любви.
     Девица,  не будь дура,  уронила счастливую слезу, а ее дядюшка, толстый
промышленник, кинулся обнимать пана Бронислава и публично заявил, что лучшей
партии для своей племянницы он и желать не может.
     Тут-то  и  случилось нечто  невероятное.  Молодой  Коркович сорвался со
стула,  протер глаза, словно пробудившись ото сна, и без всяких околичностей
объявил барышне и  ее  дядюшке,  что он...  ошибся,  что предмет его страсти
совсем другая девица, которую он никак не может высмотреть за столом.
     К  счастью,  ужин  уже  кончался,  гости  встали из-за  стола и  начали
поспешно разъезжаться по домам.
     В  эту  трудную минуту провидение для спасения чести Корковичей послало
Згерского.  Смекнув сразу все дело,  Згерский не  только не  встал со  всеми
из-за  стола,  но  во  имя приличий стал во всеуслышание протестовать против
разъезда.  Хуже то,  что он не только не уехал с  большей частью гостей,  но
вообще не  пожелал вставать.  Наконец кто-то  из  лакеев нашел  его  пальто,
усадил на извозчика и отвез домой.
     Когда пана  Згерского обвеяло свежим воздухом,  он  позабыл о  случае с
молодым Корковичем, зато вспомнил свой разговор с Мадзей.
     "Милашечка,  -  думал он, - придется и ею заняться... А главное, надо с
ее помощью попасть к Сольским, а то пани Коркович голову мне оторвет, если я
ее не познакомлю с ними..."
     Сразу же после отъезда гостей пани Коркович стала принимать у  прислуги
серебро, а пан Коркович на некоторое время заперся у себя в кабинете один на
один с содовой водой и лимоном.  О чем он размышлял, неизвестно, но только в
пять часов он призвал к себе жену и сына.
     Вид   у   пана  Бронислава  был  жалкий,   способный  растрогать  самое
бесчувственное материнское сердце:  лицо  бледное,  опухшее,  взгляд мутный,
волосы растрепаны.  Увидев его,  пани Коркович с  трудом сдержала слезы,  но
отец как будто не разжалобился.
     Заметив на столе у родителя содовую воду,  пан Бронислав неверной рукой
взял стакан и сунул под сифон. Но отец вырвал у него стакан и крикнул:
     - Руки прочь! Не за тем я звал тебя, чтобы ты мне тут выпивал воду.
     - Петрусь,  -  умоляющим голосом сказала мать,  -  ты  только посмотри,
какой у него вид!
     - Чтоб его черт побрал!  -  проворчал старик.  -  А  какой у меня будет
из-за  него вид?  Послушай,  что это ты устроил панне Катарине?  Как ты смел
целовать ее в плечо или куда-то там еще?
     - Было  из-за  чего  поднимать  такой  шум,   -  апатично  ответил  пан
Бронислав. - В голове у меня помутилось, вот и все. Я думал, это Мадзя...
     - Что? - крикнул отец, поднимаясь с кресла.
     - Ну конечно, он думал, что это гувернантка, - торопливо вмешалась пани
Коркович.
     - Гувернантка? - насторожился пан Коркович.
     - Ведь  Бронек  настолько тактичен,  что,  будучи  трезвым,  никогда не
позволил бы  себе обойтись так  с  барышней из  общества,  -  говорила мать,
подмигивая молодому человеку. - Завтра он принесет ей и ее дяде извинения, и
конец.  Сама панна Катарина сказала мне,  прощаясь,  что  приняла все это за
шутку.
     - И говорить тут не о чем!  -  подхватил пан Бронислав.  - Я ведь сразу
сказал ее дяде, что ошибся. Я ведь не панну Катарину...
     - Не панну Катарину хотел поцеловать в плечо,  а кого же? - допытывался
отец.
     - Ну, Мадзю! И говорить тут не о чем! - ответил пан Бронислав и, зевая,
закрыл рукою рот.
     Но отец побагровел и с такой силой хлопнул кулаком по столу,  что сифон
подпрыгнул и стакан упал на ковер.
     - Ах  негодяй!  Ах  фармазонское семя!  -  крикнул Коркович.  -  Так ты
думаешь, что я в своем доме позволю компрометировать честную девушку?
     - Да  чего же  ты  сердишься,  Петрусь?  Ведь ничего с  гувернанткой не
случилось, - успокаивала его супруга.
     - Вы, папа, просто ревнуете, - проворчал пан Бронислав.
     - К кому ревную? Что ты болтаешь? - спросил изумленный отец.
     - Да к Мадзе. Вы около нее, как тетерев на току, пыхтите. Сколько раз я
видел.
     - Вот видишь,  Петрусь!  -  вмешалась супруга.  -  Ты  сам подаешь сыну
дурной пример, а потом сердишься...
     - Я? Дурной пример?.. - повторил Коркович, хватаясь за голову.
     - Улыбае