шься  ей,  заискиваешь,  дружески  беседуешь,  -  с  оживлением
говорила дама.
     - А я ведь помоложе вас, папа, и мне это простительно, - прибавил сын.
     В  то  же  самое мгновение отец схватил его  за  лацканы фрака и  почти
поднес к лампе.
     - Так вот ты какой? - сказал он спокойным голосом, глядя ему в глаза. -
Я обхожусь с порядочной девушкой, как полагается порядочному человеку, а ты,
шут, смеешь говорить, что я пыхчу около нее, как тетерев на току.
     - Петрусь! Петрусь! - воскликнула потрясенная супруга, силясь дрожащими
руками вырвать сына из отцовских объятий. - Петрусь, ведь это была шутка!
     - Э!  -  по-прежнему спокойно продолжал старик,  -  вижу,  в  моем доме
слишком много шутят. Тебе волочиться простительно, потому что ты моложе? Это
верно. Волочись, но... сейчас же сделай девушке предложение!
     - Петрусь! - воскликнула супруга. - Это уж слишком!
     - Не хочешь, чтобы твой сын женился на докторской дочке?
     - Ты меня в гроб уложишь! - затряслась супруга.
     - Ах,  вот как,  сударыня! Такой союз вам не по вкусу! Ну, погодите же!
Бронек! - решительно продолжал отец. - Завтра же переедешь из дому на завод.
Там есть комната.  Я тебя, голубчик, заставлю работать, я тебе подам хороший
пример, будешь и ты, как тетерев, пыхтеть, только около чана!
     - Но, Петрусь!
     - Вы меня не морочьте!  -  крикнул отец.  -  Будет так,  как я хочу,  и
баста!  Из  парня уже  вырастила бездельника,  если и  дочек так  воспитала,
знаешь,  куда они пойдут?..  Надо мне и к девочкам заглядывать, а то с ними,
пожалуй,  дело еще хуже.  Вот подвяжешь фартук да  наденешь шлепанцы на босу
ногу, пропадет у тебя охота куралесить! - прибавил он, обращаясь к сыну.
     Пан  Бронислав в  эту минуту был бледнее,  чем в  начале разговора,  но
глаза его  смотрели трезво.  Он  взял отца за  руку и,  поцеловав в  локоть,
пробормотал:
     - Но, папа, я ведь могу... сделать предложение Мадзе!
     - И думать не смей! - вскричала мать. - Только через мой труп!
     - Сперва за работу возьмешься, голубчик, а о женитьбе потом подумаем.
     - Только через мой труп! В гроб меня хотите уложить! - визжала мать.
     - Довольно ломать комедию!  -  прервал ее  отец.  -  Мне  надо ехать на
завод,  а вы ступайте спать.  Бронек,  -  прибавил он на прощанье,  - только
посмей пристать к гувернантке, всыплю, как два года назад. Помнишь?
     - Но я хочу жениться на ней...
     - Пошел вон!
     Когда сын с матерью вышли в коридор, пан Бронислав сказал вполголоса:
     - Вы же видите, мама, что старик ревнует. Спокойной ночи!
     Он  вышел в  прихожую.  Пани  Коркович остановилась под  дверью Мадзи и
сказала, грозя кулаком:
     - Погоди ты у  меня,  эмансипированная!  Дай мне только познакомиться с
Сольскими, я тебе за все отплачу!


                                Глава шестая

                             Сольские приезжают

     В   первый  день  после  роскошного  вечера  ни  Коркович-старший,   ни
Коркович-младший не вышли к обеду.  На следующий день Коркович-младший велел
принести себе обед в  комнату;  отец,  правда,  вышел к  столу,  но  ел  без
аппетита и  изругал Яна.  Только на  третий день  пан  Бронислав показался в
столовой;  вид у  него был обиженный,  и Коркович-старший не смел поднять на
сына глаза.
     Все  эти тяжелые дни пани Коркович жаловалась на  мигрень,  бранилась с
дочерьми и  прислугой,  хлопала дверьми,  с Мадзей говорила коротко,  силясь
быть любезной.
     - Нечего сказать, порядки! - сказала в эту пору Линка Стасе. - По всему
видно, что папа с мамой истратили кучу денег.
     - И  к  тому же  Бронек выкинул какую-то  штуку,  -  ответила Стася.  -
Кажется, ущипнул за ужином панну Катарину.
     - Что за гадость! - возмутилась Мадзя. - Как можно повторять выражения,
которых постеснялась бы прислуга на кухне!
     - Ах, панна Магдалена! Нам это сказали в гардеробной!
     - Но,  милочки,  не  повторяйте больше  подобных выражений,  -  сказала
Мадзя, целуя Стасю и Линку.
     А про себя подумала:
     "Бедные Корковичи! Так истратиться на этот вечер, а в результате только
мигрень да неприятности! Бедные люди!"
     И  она  стала  терпеливо  ждать,  когда  кончится  дурная  полоса,  как
деревенский люд ждет, когда кончится непогода, а сам делает свое дело.
     Ее терпение было вознаграждено даже раньше,  чем можно было ожидать.  В
один  прекрасный день  в  учебный  зал  вбежала пани  Коркович,  она  совсем
запыхалась, но сияла от радости.
     - Знаете, сударыня! - воскликнула она. - У меня только что был Згерский
и сказал, что Сольские ночью приехали в Варшаву. Сегодня пан Сольский должен
уехать дня на два к себе в имение, которое граничит с нашим заводом.
     - Так они здесь? - сказала Мадзя и вся вспыхнула. - Ах, как хорошо!
     Пани Коркович не могла сдержать порыва нежных чувств, который нарастал,
как горный поток после дождя.
     - Милая панна Магдалена,  -  говорила она,  обнимая Мадзю,  - простите,
если я за эти два дня доставила вам неприятности.  Но я так расстроилась,  у
меня было столько скандалов с мужем...
     Удивленная этим порывом, Мадзя ответила, что в доме Корковичей ей никто
не причиняет никаких неприятностей,  напротив,  пребывание в нем она считает
лучшей порой в своей жизни.
     Хозяйка снова бросилась обнимать ее.
     - Панна Сольская,  наверно, пригласит вас к себе, - продолжала она, - и
сама у  вас  побывает.  Прошу вас,  не  связывайте себя уроками.  Вы  можете
уходить из дому и возвращаться,  когда вам вздумается.  А для ваших гостей в
вашем распоряжении наша гостиная.
     Вечером старый слуга Сольских принес Мадзе письмо и сказал, что ее ждет
карета.  Пани  Коркович была  вне  себя от  радости.  Она  дала слуге рубль,
который тот  взял с  совершенным равнодушием,  хотела угостить его  стаканом
вина,  за что тот поблагодарил ее,  и  даже готова была сама отвезти Мадзю к
панне Сольской.  Когда же Мадзя,  торопливо одевшись, выбежала из дома, пани
Коркович кликнула в  гостиную обеих дочерей,  Яна  и  горничную и  велела им
смотреть в окна.
     - Поглядите!  -  лихорадочно говорила она. - Это карета панны Сольской.
Жаль,  что темно,  но  мне что-то  кажется,  что это довольно старая карета,
правда, Ян? Вот панна Магдалена садится!.. Вот уже тронулись!.. А лошадки-то
плохонькие!
     Мадзя  в   сопровождении  камердинера  поднялась  по  широкой  лестнице
особняка  Сольских  в   бельэтаж.   Она  прошла  несколько  больших  комнат,
заставленных мебелью в чехлах, и камердинер постучал в закрытую дверь.
     - Прошу, прошу!
     В  комнате,  освещенной лампой с абажуром,  у камина,  в котором пылало
несколько поленьев, сидела на козетке, закутавшись в шаль, Ада Сольская.
     - Наконец-то ты явилась, бродяга! - воскликнула Мадзя, подбегая к Аде.
     - Не целуй меня,  а то получишь насморк!  Ну,  ладно,  теперь уж целуй,
только не смотри на меня,  -  говорила Ада.  - Моя милая, мое золотко! Вид у
меня  ужасный.  Стефан вчера открыл в  вагоне окно,  и  я  схватила жестокий
насморк.  Слышишь, какой голос, как у шестидесятилетней старухи... Ну садись
же,  ну  поцелуй меня еще  раз...  Меня так давно никто не  целовал!  Стефан
делает это так,  точно отбывает повинность,  а  Элена не любит нежностей,  и
губы у  нее холодны,  как мрамор.  Ну,  скажи же мне что-нибудь...  Какая ты
красавица!  Что поделываешь,  что думаешь делать? Ведь уже скоро год, как мы
не видались.
     С этими словами Ада обняла Мадзю за талию и укутала ее своей шалью.
     - Что же я  могу поделывать,  моя дорогая?  -  ответила Мадзя.  -  Я  у
Корковичей в  гувернантках,  а  в  будущем году  открою  маленький пансион в
Иксинове.
     - Эти Корковичи, наверно, несносные люди?
     - Ты знаешь их? - с удивлением спросила Мадзя.
     - Знаю ли  я  их?  Да  ведь они  уже  полгода засыпают нас письмами,  а
сегодня пан Казимеж сказал мне, что это неприятные, чванные люди.
     - Эля приехала?
     - Она осталась на несколько дней в Берлине и приедет со своим отчимом.
     - А здесь поговаривают что Эля и Стефан помолвлены.
     Ада пожала плечами и подняла глаза к потолку.
     - Как тебе сказать?  - ответила она. - Они дали друг другу слово, потом
порвали отношения,  снова сблизились,  а теперь,  право, не знаю, - кажется,
дружат.  Может,  и поженятся,  когда у Элены кончится траур.  Однако я бы не
удивилась, если бы сегодня она вышла за другого.
     - Пан Стефан любит ее?
     - Скорее уперся на своем, решил, что она должна за него выйти.
     - А она?
     - Откуда мне знать? - говорила Ада. - Когда Стефек ухаживает за другими
женщинами, Элена не скрывает своей ревности, но когда он возвращается к ней,
она  становится холодна.  Может  быть,  она  и  любит  его...  Стефека можно
полюбить, да-да!
     - А ты?
     - Я уже не восторгаюсь Эленой, как прежде бывало, помнишь? Не хочу быть
соперницей Стефека.  И  все-таки если бы они поженились,  я была бы рада,  и
знаешь почему?  В доме появились бы дети,  -  сказала Ада,  понизив голос, -
красивые дети. А я так люблю детей, даже безобразных...
     И, поцеловав Мадзю, она продолжала:
     - Вся наша родня,  все знакомые возмущаются.  Ни приданого, ни имени...
Дочь,  говорят,  самоубийцы,  - прибавила она, снова понизив голос. - Но чем
больше они негодуют, тем больше упирается Стефек.
     - Пан Стефан уехал? - спросила Мадзя.
     - Да,  в имение.  Представь,  он хочет строить сахарный завод!  Я очень
довольна,  ведь он  всегда терзался мыслью,  что  у  него нет цели в  жизни.
Теперь у него есть эта цель:  я,  говорит он, либо осчастливлю много народу,
либо стану делать деньги, а они тоже чего-нибудь да стоят.
     - Совсем как наш Здислав, - вставила Мадзя.
     - Твой брат? - спросила Ада. - Как его успехи?
     Мадзя махнула рукой.
     - Таков,  видно,  наш удел - не понимать собственных братьев, - сказала
она.  -  Здислав управляет не  то  одной,  не  то несколькими ситценабивными
фабриками под Москвой.  Он писал мне, - только просил ничего не рассказывать
папе и  маме,  -  что у  него все идет хорошо,  но  что сейчас он мне больше
ничего не скажет.  Хочет,  видно,  сделать сюрприз папе и маме,  но я его не
понимаю. Расскажи мне, милочка, о себе, - закончила Мадзя.
     - Ах,  о  себе!  -  со вздохом ответила панна Сольская.  -  Я  написала
исследование о  размножении грибов,  а  сейчас  изучаю мхи.  Познакомилась с
несколькими известными ботаниками,  которые хвалят  мои  работы...  вот  как
будто и все. У меня, наверно, нервы шалят, - я так много работаю, а меня все
равно томит тоска,  лезут в голову всякие страхи. Перед тем как ты пришла, я
думала о  том,  что наш дом для меня слишком просторен.  Ты только представь
себе, какая это пытка одиннадцать комнат для такого маленького существа, как
я?  Я боюсь ходить по ним, меня пугают их размеры, отзвук собственных шагов.
Сегодня,  когда надвинулся вечер,  я велела зажечь везде огни,  -  мне вдруг
стало  страшно,  что  наши  предки сошли с  портретов и  блуждают по  пустым
комнатам.  Но,  увидев эти  залитые светом комнаты,  я  так испугалась,  что
тотчас  велела  погасить  огни.  То  же  чувство  страха  охватывало меня  в
венецианских и римских дворцах. Так я и живу... В Цюрихе было получше, там я
занимала две комнатки, как у пани Ляттер. Но эта пора уже не вернется... Вот
видишь,  какой у меня ужасный насморк?  -  закончила панна Сольская, вытирая
платком глаза.
     - А ты и тут переходи жить в маленькие комнатки, - посоветовала Мадзя.
     Ада печально улыбнулась.
     - Разве ты  не знаешь,  -  ответила она,  -  что одиночество раздвигает
стены даже самого маленького жилья?  Куда бы я  ни пошла,  я  всегда остаюсь
сама собою и всегда я одинока.
     - Подбери себе общество.
     - Какое? Из тех людей, что льстят мне, или из тех, что завидуют?
     - У тебя есть родные, знакомые.
     - Ах,  оставь, - ответила Ада, презрительно пожимая плечами. - Уж лучше
иметь дело со мхами,  чем с  этими людьми,  я  и  разговаривать-то с ними не
могу.  Надо  мной  и  особенно  над  Стефеком тяготеет заклятье:  ум  у  нас
аристократический,  а  воспитание демократическое,  ну и кое-какие знания...
Плод древа познания изгоняет не только из рая,  но прежде всего из светского
общества...
     Подали ужин и  чай,  и  обе подруги засиделись до  полуночи,  вспоминая
пансионские времена.
     Вернувшись домой,  Мадзя  застала у  себя  в  комнате возбужденную пани
Коркович.
     - Ну как панна Сольская? - воскликнула пухлая дама, помогая Мадзе снять
пальто.
     - Ей нездоровится, насморк.
     - А про нас она не вспоминала? Скажите прямо...
     - Да,  да,  -  смущенно ответила Мадзя.  -  Она что-то говорила о ваших
письмах.
     - Прекрасная, благородная девушка! Не слишком ли жарко у вас в комнате,
панна Магдалена,  я  велела истопить?  Завтра муж  едет к  себе на  завод и,
наверно, познакомится с паном Сольским.
     Мадзя до трех часов утра не могла уснуть.  Ее взволновал приезд Ады, но
больше  всего  подавленное  настроение  подруги.  Все  виделась  ей  богатая
невеста,  которая,  укутавшись в шаль, жмется в углу козетки, обладательница
одиннадцати комнат, в которых ей страшно, когда они погружены во мрак, и еще
страшнее, когда они залиты огнями.
     "Мыслимое ли это дело,  -  думала Мадзя,  -  что Ада несчастна?  У  нее
огромное состояние, а она сидит в одиночестве; она хорошая, чудная девушка -
и  не  может найти себе общество.  На сеете,  верно,  нет справедливости,  а
только слепой случай, который одним дает добродетели, а другим радости?"
     Ее  бросило  в  дрожь.   Ведь  ей  говорили,   что  добродетель  бывает
вознаграждена,  и  она  верила  в  это.  Однако  же  пани  Ляттер  и  бедный
Цинадровский были покараны смертью,  а  тем  временем очень много злых людей
наслаждаются жизнью и успехом!
     В  течение нескольких дней  карета каждый вечер  приезжала за  Мадзей и
увозила  ее  к  панне  Сольской.  Пани  Коркович  была  в  восторге;  однако
настроение ее внезапно изменилось.
     Пан Коркович вернулся с завода злой как черт. Он попал как раз к обеду,
небрежно поздоровался с семьей,  холодно с Мадзей и,  садясь за стол, бросил
жене:
     - И надо же было посылать меня неизвестно за чем?
     - Как? - воскликнула супруга. - Ты ничего не сделал? Ты же сам желал...
     - Ах, оставь меня в покое с моими желаниями! - крикнул супруг. - Это не
мое желание,  а твой каприз.  У меня одно желание, чтобы пиво было хорошее и
чтоб его побольше покупали! А вовсе не искать знакомств с аристократией.
     - Прекрати, Петрусь! - бледнея, прервала его супруга. - Ничего-то ты не
умеешь. Вот если бы с тобой поехал Згерский...
     - Згерский  врет,  он  тоже  с  ними  незнаком.  Сольский это  какой-то
сумасброд, а может, он занят...
     - Да прекрати же,  Петрусь, - прервала его супруга. - Пан Сольский был,
наверно, очень занят.
     Как ни сердит был пан Коркович,  ел он за четверых,  зато пани Коркович
потеряла аппетит.  После обеда она уединилась с  супругом в его кабинете,  и
они долго о чем-то совещались.
     Когда вечером в обычное время за Мадзей приехала карета, пани Коркович,
преградив гувернантке в коридоре дорогу, язвительно сказала:
     - Каждый божий день вы ездите к  Сольским,  а  они так и  не отдают вам
визита?
     - Ада нездорова,  -  в  замешательстве ответила Мадзя.  -  Да и в конце
концов...
     - Не мне делать вам замечания,  - продолжала почтенная дама, - однако я
должна предупредить вас,  что  с  этими  господами аристократами надо  очень
считаться. Если панна Сольская не отдает вам визита, не знаю, прилично ли...
     - Но разве я у себя дома?  - ответила Мадзя, и дрожь пробежала у нее по
телу при мысли о том,  что пани Коркович может обидеться на нее за эти слова
или подумать, что она ее упрекает.
     Но  эта небольшая дерзость произвела эффект совершенно противоположный:
пани Коркович расчувствовалась.
     - Ах,  панна Магдалена,  - сказала она, взяв Мадзю за руку, - ну хорошо
ли так отвечать такому другу,  как я?  Наш дом - это ваш дом, вы для нас все
равно,  что дочь и можете принимать в гостиной,  кого вам вздумается, можете
даже пригласить Сольских на обед,  -  уж мы-то в грязь лицом не ударим. Если
же я,  дорогая панна Магдалена,  напомнила вам об ответном визите, то только
для вашего добра.  Я не могу допустить, чтобы пренебрегали особой, достойной
любви и уважения...
     Мадзя испытывала двойное чувство:  она  не  верила пани  Коркович с  ее
заботами и опасалась, что может показаться Аде назойливой.
     "Пани Коркович чего-то  сердится на  Сольских,  -  думала она,  -  но с
другой стороны,  она права.  Зачем мне навязываться Аде, с которой я не буду
поддерживать близких отношений? Я - гувернантка, она - светская дама!"
     Когда Мадзя спустя час  приехала к  Аде  Сольской,  та  бросила на  нее
взгляд и спросила:
     - Что с тобой?  Вид у тебя такой,  точно у тебя случилась неприятность?
Уж не письмо ли из дому?
     - Ничего со мной, милая, не случилось, - опуская глаза, ответила Мадзя.
     В  эту  минуту  к  сестре  вошел  Стефан  Сольский.  Увидев  Мадзю,  он
остановился, и в раскосых его глазах засветилась радость.
     - Если не ошибаюсь, - сказал он, - панна Бжеская? Признаюсь, я не узнал
бы вас...
     Он  взял обе руки Мадзи и  впился в  нее глазами;  ноздри раздувались у
него, как у скакуна благородных кровей.
     - В Риме,  -  говорил он, - художники умоляли бы вас позировать им. Ну,
скажи,  Ада,  разве это не воплощение доброты? Ну, скажи, найдется ли сейчас
на тысячу женщин одно такое лицо?  Где были мои глаза,  когда я увидел вас в
первый раз? Нет, ты сама скажи, Ада...
     Он жал Мадзе руки и,  пожирая ее взором,  придвигался все ближе к  ней,
так  что  девушка попятилась в  смущении,  не  смея взглянуть в  его  черные
сверкающие глаза.
     - Стефек!  -  мягко отстранила его Ада. - Мадзя обидится, ведь вы почти
незнакомы.
     Сольский стал серьезен.
     - Ты знаешь, - сказал он сестре, - мне легче руки лишиться, чем обидеть
твою подругу. Да еще такую подругу!
     Он снова шагнул к Мадзе, но Ада снова его удержала.
     - Не сердись, золотко, - сказала она Мадзе. - Стефек такой живчик! Если
ему что-нибудь понравится,  он,  как ребенок,  сейчас же тянется руками. Его
живость и  чудачества доставляют мне порой много огорчений.  Представь себе,
на аудиенции у его святейшества ему так понравилась статуэтка божьей матери,
что он не отвечал на вопросы...
     Брат вырвался у сестры из рук и снова схватил за руку Мадзю.
     - Клянусь,  сударыня,  -  вскричал он,  -  я неплохой парень, и Ада зря
старается удержать меня в стеснительных рамках приличий. Признаться сказать,
я  только сегодня вас разглядел.  В  вашем лице есть что-то удивительное,  я
просто очарован...
     Мадзя спрятала зарумянившееся лицо на плече Ады.
     - Если вы со мной будете так разговаривать,  я  больше никогда к вам не
приду, - ответила она.
     - Ах,  вот как?  -  воскликнул он.  -  Тогда я буду нем,  только почаще
приходите к Аде.  Вы совершите акт милосердия,  потому что моя бедная сестра
совсем заброшена.  Я  ринулся в  водоворот коммерческих дел,  и  очень может
быть, что мы будем встречаться с нею всего раз в неделю.
     Мадзя  молчала.  Сольский  произвел на  нее  огромное впечатление.  Она
чувствовала в нем дикую необузданную силу,  которую,  однако, он сам укротил
из уважения к ней.
     Сольский посидел  еще  с  полчаса.  Шел  веселый разговор об  Италии  и
Париже, и Ада пообещала Мадзе как-нибудь силком увезти ее за границу.
     - Ты  увидишь другой  мир,  -  говорила она.  -  По-другому построенные
города, по-другому возделанные поля, другие обычаи, даже другие правила...
     - Другие правила? Это по сравнению с какими? - спросил Сольский.
     - По сравнению с нашими, - ответила сестра.
     - У нас нет никаких правил! - сказал он со смехом.
     - Ты на себя же клевещешь.