- Панна Магдалена, пора вставать!
     Вместе  с  этим  возгласом Мадзя  услышала стук  колес,  лязг  цепей  и
торопливое пыхтенье паровоза.  Но в вагоне ее укачало,  и она никак не могла
открыть глаза.
     Внезапно стукнуло окно,  и  Мадзю  обвеяло струей свежего воздуха.  Она
вздохнула и протерла глаза.
     Сон  пропал,  Мадзя начинала сознавать окружающее.  Она сидит в  уголке
купе первого класса,  а  напротив нее спутница,  жена начальника,  глядясь в
маленькое зеркальце,  умывает  одеколоном лицо  и  приглаживает волосы.  Над
миром ясное утро.
     - Добрый день, пани начальница!
     - Добрый день,  добрый день,  милая панна Магдалена!  Вы  крепко спали!
После бани и после слез всегда хорошо спится.
     - До Варшавы еще далеко? - спрашивает Мадзя.
     - Мы выехали с последней станции.
     Мадзя, покачиваясь, подходит к окну и начинает смотреть на окрестность.
     Поля сжаты;  на пожнях вспыхивают и гаснут капли росы; листва деревьев,
убегающих назад,  какая-то блеклая, будто осень здесь начинается раньше, чем
в Иксинове.  Порою в полях забелеется хата,  обнесенная изгородью;  издалека
видны две высокие трубы.
     А на самом горизонте встает огромное серое марево,  разрезанное поперек
тремя дымными полосами.  Нижняя полоса -  это  Повислье,  средняя -  склоны,
верхняя -  шпили Варшавы, которая напоминает таинственную гряду зубчатых гор
с пиками, там и тут уносящимися ввысь.
     - Ну и воздух у вас здесь,  в Варшаве,  -  говорит жена начальника. - Я
уверена,  что через два дня легкие у меня станут черными.  -  Ах, господи, и
как вы только можете жить здесь?
     - А  вы  взгляните,  чем  ближе  мы  подъезжаем к  городу,  тем  скорее
рассеивается дым.  О, вон башня кирки, слева костел Святого креста, справа -
Рождества богородицы. Видно, ясно видно!
     - Нет,  уж покорно благодарю за такую ясность!  Господи! Да я бы за год
здесь умерла!  А вы, панна Магдалена, как начнутся каникулы, возвращайтесь в
Иксинов. О, вот и свисток! Сейчас выходить! Я вас довезу.
     С  этими словами жена  начальника начинает доставать из  вагонной сетки
узлы,  баулы, зонтики. Поезд замедляет ход, слышен громкий говор, кондуктора
открывают двери.
     - Варшава!
     - Эй,  носильщик!  -  зовет  жена  начальника.  -  Закажи-ка  поудобней
пролетку! - Она сует носильщику целую кучу вещей.
     Поверх  плеча  носильщика Мадзя  замечает  худенькую  девицу  в  темном
платье, озабоченное лицо которой кажется ей знакомым.
     - Мадзя! - протягивая руки, окликает ее вдруг озабоченная девица.
     - Жаннета! - отвечает Мадзя. - Что ты здесь делаешь?
     - Я приехала встретить тебя.
     - А ты откуда знаешь, что я должна вернуться?
     - Ты же телеграфировала панне Малиновской, вот она меня и послала.
     Обе барышни с  такой стремительностью падают друг другу в объятия,  что
загораживают проход и задерживают на перроне движение.  Их задевает тележка,
толкает кондуктор,  наконец на них натыкается носильщик и нечаянно разделяет
зонтиком жены начальника.
     - Итак,  я  вам  больше не  нужна,  -  говорит жена  начальника и  тоже
заключает Мадзю в объятия.  -  Что ж, до свидания, панна Магдалена, до новой
встречи,  самое позднее в конце июня будущего года. Я говорю: до свидания не
только от своего имени, но и от имени всего города и моего супруга, которому
вы тоже вскружили голову. О, мы будем ссориться в Иксинове!..
     Носильщик занялся вещами Мадзи, и обе барышни вошли в пассажирский зал.
     - Боже,  Мадзя,  ты прекрасно выглядишь,  - заговорила Жаннета, - а тут
кто-то распустил слух,  будто ты в  апреле умерла!  Устроила себе каникулы с
апреля до августа, поздравляю! То-то, верно, наслаждалась?
     - Я даже сестренки не видела,  -  прервала ее Мадзя.  -  Ну,  как у вас
дела?
     - Ничего.  В  пансион такой  наплыв,  что  панна  Малиновская не  хочет
принимать учениц.  А какие перемены!  В прежней квартире Ады Сольской и пани
Ляттер сейчас дортуары;  хозяйкой в пансионе мать панны Малиновской, а у нее
самой,  кроме приемной, всего лишь одна комната. Слыхала? Начальница в одной
комнате!
     - Доходы, у нее, наверно, меньше, чем у пани Ляттер?
     - Сомневаюсь,  -  возразила панна Жаннета.  - Хотя, представь себе, она
берет с  учениц на  пятьдесят и  даже на  сто  рублей меньше,  нам  повысила
жалованье, ну... и стол стал лучше. Гораздо лучше!
     - Вот и отлично!
     Панна Жаннета вздохнула.
     - Дисциплина,  страшное дело!  Пансионерок посещать не разрешается,  мы
можем принимать гостей только в  общей гостиной.  В  девять часов вечера все
должны быть дома. Иоасе у нас нечего было бы делать. Это монастырь!
     Носильщик вынес вещи, барышни сели на извозчика.
     - Как трясет на ваших извозчиках,  ой,  упаду!  -  воскликнула Мадзя. -
Пыль, духота!
     - А мне кажется, что сегодня чудный воздух, - улыбнулась панна Жаннета.
- Я так давно не была в деревне,  что,  наверно,  не смогла бы там дышать, -
прибавила она со вздохом.
     - Панна Говард у нас? - спросила Мадзя.
     - Что ты! У панны Малиновской нет места прогрессисткам.
     - Шум,  гам!  Несносная Варшава!  Ты  ничего не  слыхала про  Сольских,
про... Элену Норскую? - краснея, допытывалась Мадзя.
     - Все они за  границей,  но  скоро должны вернуться,  -  отвечала панна
Жаннета.  -  Ада хочет сдать экзамен на доктора естественных наук,  Эленка и
Сольский,  кажется,  помолвлены;  но  они  все  время то  мирятся,  то  рвут
отношения.  Эля,  видно,  так же  деспотична,  как пани Ляттер,  а  Сольский
ревнив.  Не пойму я их.  Сворачивай в ворота и заезжай во двор,  -  крикнула
панна Жаннета извозчику.
     Спустя несколько минут Мадзя с  бьющимся сердцем поднималась по  хорошо
знакомой лестнице пансиона. Девушку поразила тишина, царившая в коридорах, и
отсутствие пансионерок, которые прежде вечно носились из класса в класс.
     - Пани начальница у  себя?  -  спросила Жаннета у  служителя в  черном,
наглухо  застегнутом сюртуке,  с  проседью в  волосах,  который стоял  около
лестницы, вытянувшись в струнку, как солдат.
     - Пани начальница... - начал он и - смолк.
     Дверь отворилась,  и  какой-то господин стал с поклонами пятиться задом
из комнаты, в глубине которой слышался мягкий голос панны Малиновской.
     - ...как  только она  попадет в  пансион,  ей  нельзя будет  выходить в
город.
     - Категорически? - продолжая отвешивать поклоны, спросил господин.
     - Да.
     Господин спустился с  лестницы,  и  Мадзя  увидела  перед  собой  панну
Малиновскую.  На  ней было такое же  темное платье,  и  лицо ее  было так же
спокойно, как полгода назад. Только красивые глаза приобрели стальной блеск.
     - А,  панна Бжеская,  вы уже здесь?  -  сказала начальница и поцеловала
Мадзю в  лоб.  -  Можете ли вы сегодня в  пять часов поехать со мной к своим
воспитанницам?
     - Конечно, сударыня!
     - Панна Жаннета, займитесь панной Бжеской.
     - Можно мне поздороваться с моими бывшими ученицами?  -  робко спросила
Мадзя.
     - Конечно,  Петр,  завтрак для  панны  Бжеской!  Потом  можешь отослать
письмо, которое я сегодня дала тебе...
     - Для  отправки  пани  Коркович,   -   подхватил  служитель,   стоявший
навытяжку.
     - Я сообщила пани Коркович о вашем приезде и предупредила, что мы будем
у них в пять часов, - сказала пани Малиновская Мадзе и пошла наверх.
     Мадзя в остолбенении смотрела на панну Жаннету,  увидев, что начальница
исчезла в коридоре третьего этажа, та покачала головой и прошептала:
     - Ну-ну!
     Тут приоткрылась другая дверь,  и  в щелке показалась девочка,  которая
делала знаки рукой и шептала: "Тсс! Тсс! панна Магдалена!"
     Мадзя вошла с  Жаннетой в класс,  где собралась кучка младших и старших
воспитанниц.
     - Пани начальница разрешила вам  поздороваться с  панной Магдаленой,  -
сказала Жаннета.
     Девочки окружили Мадзю и, целуя ее, заговорили наперебой:
     - Мы видели в окно,  что вы приехали!  Вы к нам? Нет, к Корковичам. Ах,
если бы вы только знали, какие у нас строгости! А знаете, в июле умерла Зося
Пясецкая...
     - У меня по всем предметам отлично, я получила первую награду, - громче
других говорила красивая брюнетка с бархатными глазами.
     - Милая Мальвинка, да не хвастайся ты так!
     - А  ты,  Коця,  не мешай.  Я ведь была ученицей панны Магдалены,  и ей
будет приятно узнать, что во всем пансионе я самая способная.
     - Знаете,  панна Магдалена,  бедная Маня  Левинская так  и  не  кончила
шестой класс.
     - А,  это ты,  Лабенцкая!  Как поживаешь! - спросила Мадзя. - Почему же
Маня не кончила?
     - Она должна жить у  своего дяди Мельницкого.  Помните,  такой толстяк.
После смерти пани Ляттер его разбил паралич, и Маня за ним ухаживает.
     - Вы совсем меня забыли. А я так по вас скучаю!
     - Да что ты, Зося, вовсе не забыла!
     - Мне столько надо сказать вам! Пойдемте к окну.
     Зося увлекла Мадзю к окну и зашептала:
     - Если вы его увидите... Ведь он скоро должен вернуться...
     - Кто, Зося?
     - Ну... пан Казимеж Норский...
     - Ты  все  еще  думаешь о  нем?  И  это в  шестом классе!  -  огорченно
воскликнула Мадзя.
     - Нет,  я совсем о нем не думаю.  Пан Романович в тысячу раз лучше! Ах,
панна Магдалена, какую он за лето отпустил красивую бороду!
     - Ты ребенок, Зося!
     - Вовсе  не  ребенок,  я  умею  уже  презирать.  Пусть женится на  этой
монголке.
     - Кто, на ком? - бледнея, спросила Мадзя.
     - Казимеж на Аде Сольской, - ответила Зося.
     - Кто тебе наболтал таких глупостей?
     - Никто не наболтал,  никто ничего не знает, только... чует мое сердце.
Ах, недаром сидят они в Цюрихе!
     В  дверь постучали.  Девочки бросились врассыпную,  как стайка воробьев
при виде ястреба. Вошла горничная и позвала Мадзю завтракать.
     В  комнате  начальницы Мадзя  застала седенькую,  худенькую,  но  очень
подвижную старушку.
     - Я здешняя хозяйка,  -  весело сказала старушка.  - Дочки нет, так что
позвольте предложить вам...
     Старушка  была  похожа  на  докторшу  Бжескую,   и  растроганная  Мадзя
поцеловала ей руки.
     - Присаживайтесь, дитя мое, простите, не помню, как звать вас?
     - Магдалена.
     - Присаживайтесь,  панна Магдалена!  Я  налью вам  кофе,  вы,  наверно,
устали. И булочку намажу маслом. Я это умею.
     - Большое спасибо,  я не ем масла, - прошептала Мадзя, не желая вводить
в расходы свою покровительницу.
     - Вы не хотите масла?  - удивилась старушка. - Что, если об этом узнает
Фелюня?  Избави бог! Она считает, что без масла хлеб ничего не стоит. Мы все
здесь должны есть масло.
     Итак,  Мадзя ела булочку с  маслом,  и в сердце ее это отозвалось тихой
печалью.  Когда у родителей на полдник подавали в беседке кофе, булочку тоже
ели только с маслом...  Что поделывают теперь майор,  ксендз,  папа с мамой?
Ах, как тяжело покидать родной дом!
     Старушка, угадав, быть может, ее печальные мысли, сказала:
     - Вы теперь,  наверно,  надолго в Варшаву,  как и мы?  Фелюня уже очень
давно не была в деревне.
     - Ах нет,  нет, сударыня! - запротестовала Мадзя. - Через год я, может,
вернусь домой.  Я хочу открыть небольшой пансион,  -  прибавила она, понизив
голос.
     - В  Варшаве?  -  живо  спросила старушка,  глядя на  Мадзю испуганными
глазами.
     - О нет, что вы! В Иксинове.
     - Иксинов?..  Иксинов?.. У нас нет ни одной ученицы из Иксинова. Что ж,
может, оно и хорошо. Вы бы присылали к нам учениц в старшие классы.
     - Ну конечно, только к вам, - ответила Мадзя.
     Старушка успокоилась.
     В соседнюю гостиную,  куда дверь была полуотворена, вошла начальница, а
за нею какая-то дама.
     - Я согласна платить четыреста,  -  говорила дама.  -  Что ж, ничего не
поделаешь!
     - У  меня для  вашей девочки уже  нет места,  оно вчера было занято,  -
отвечала начальница.
     Минута молчания.
     - Как же так? Ведь может же в таком просторном дортуаре поместиться еще
одна кроватка, - снова с беспокойством заговорила дама.
     - Нет,   сударыня.  У  нас  количество  учениц  определяется  размерами
помещения.  Либо много воздуха,  либо малокровие,  а я не хочу, чтобы в моем
пансионе дети страдали малокровием.
     Дама, видно, собралась уходить.
     - Пани  Ляттер никогда не  была такой несговорчивой,  -  сказала она  с
раздражением в голосе. - До свидания, сударыня!
     - Потому-то  и  кончила  плохо.   До  свидания,  сударыня!  -  ответила
начальница, провожая даму в коридор.
     Мадзю поразила решительность панны Малиновской,  но  еще больше лицо ее
матери.  Во  время  разговора в  гостиной на  лице  старушки испуг  сменялся
гордостью, гнев - восторгом.
     - Она  всегда такая,  моя Фелюня!  -  сложив руки и  тряся от  волнения
головой,  говорила мать.  -  Какая это исключительная женщина! Не правда ли,
панна... простите, панна...
     - Магдалена, - подсказала Мадзя.
     - Да,  да, панна Магдалена... вы уж меня извините. Не правда ли, Фелюня
необыкновенная женщина? Во всяком случае, я другой такой не встречала.
     На пороге показалась начальница.
     - Ну как, мама, - спросила она, - белье у Гневош сходится со списком?
     - Белья у нее достаточно,  -  ответила старушка,  -  но списка никакого
нет.
     - По  обыкновению!  Гневош  сегодня вместо прогулки пересчитает с  вами
белье и  составит список,  а  когда отец  навестит ее,  даст  ему  список на
подпись. Вечный беспорядок!
     Затем панна Малиновская обратила свой спокойный взор на Мадзю.
     - Прошу,  панна Магдалена, ваши вещи в бывшей комнате Сольской. До пяти
часов вы можете занять эту комнату. До этого времени вы свободны.
     Мадзя поблагодарила старушку за  завтрак и  направилась в  указанную ей
комнату. Она нашла там свой дорожный сундук и картонки, большой медный таз с
водой,  белоснежное полотенце и -  ни живой души.  Все,  видно, были заняты,
никто и не помышлял о том, чтобы занимать ее.
     Брр!  как  здесь холодно!  В  ушах у  Мадзи все еще отдается стук колес
поезда,  ее  все еще поташнивает от паровозной гари,  так трудно освоиться с
мыслью,  что она уже в Варшаве. Остановившись посреди комнаты, она закрывает
глаза,  чтобы представить себе,  будто она  еще не  уехала из  Иксинова.  За
дверью слышен шорох,  -  может,  это  идет мама?  Кто-то  кашлянул,  -  это,
наверно, отец или майор! А это что? Ах, это пронзительные звуки шарманки!..
     Как  хотелось ей  в  эту  минуту кого-нибудь обнять и  поцеловать,  как
хотелось,  чтобы  кто-нибудь поцеловал ее.  Если  бы  кто-нибудь хоть  слово
вымолвил,  хоть послушал,  как хорошо было ей  дома и  как тоскливо сегодня!
Если бы  услышать хоть одно слово утешения!  Ни звука!  По коридору бесшумно
снуют люди; порою около лестницы кашлянет швейцар; в открытую форточку тянет
духотой, а где-то далеко, на другой улице, играет шарманка...
     "О моя комнатка, мой сад, мои поля! Даже наше маленькое кладбище не так
уныло,  как этот дом; даже на могиле бедного самоубийцы не так пустынно, как
в этой комнате", - думает Мадзя, с трудом сдерживая слезы.
     Если  бы  хоть  что-нибудь  напоминало тут  Сольскую!  Нет,  ничего  не
осталось! Даже обои ободраны и стены покрашены в стальной цвет, напоминающий
спокойные глаза панны Малиновской.
     Когда Мадзя переоделась, к ней вбежала панна Жаннета.
     - Ах,  наконец-то!  -  воскликнула Мадзя,  протягивая руки  озабоченной
девице,  которая когда-то совершенно ее не занимала, а сейчас казалась самым
дорогим существом в мире.
     - Я   пришла  проститься  с  тобой,   мы  уходим  сейчас  с  классом  в
Ботанический сад, а потом, может, не увидимся...
     - Ты не зайдешь ко мне? - с сожалением воскликнула Мадзя.
     - Не могу, сегодня мое дежурство.
     - А  нельзя ли  и  мне  пойти с  вами  на  прогулку?  -  спросила Мадзя
умоляющим голосом.
     - Право,  не знаю,  - ответила Жаннета с еще более озабоченным видом. -
Попроси панну Малиновскую, может, она разрешит.
     - Что ж, тогда до свидания, - грустно сказала Мадзя.
     Тяжело ей было оставаться в этой светло-голубой комнате,  но еще больше
боялась она обращаться к  начальнице за  разрешением.  Панна Малиновская так
занята, что, если она откажет или разрешит с неохотой?
     - Не больна ли ты?  - спросила вдруг панна Жаннета. - А то я скажу, и к
тебе сейчас же придет доктор.
     - Ради бога, Жаннета, ничего не говори! Я совершенно здорова!
     - У тебя такой странный вид,  -  сказала панна Жаннета и,  слегка пожав
плечами, простилась с Мадзей.
     После  ухода  подруги Мадзя  снова  осталась одна  со  своими  мыслями,
которые так  терзали ее,  что  она отважилась на  героический шаг.  Выйдя из
комнаты,  она  пробежала на  цыпочках через коридор,  озираясь при этом так,
точно  собиралась совершить  преступление,  и  в  гардеробной отыскала  мать
начальницы.
     - Сударыня,  -  сказала она, краснея, - у меня есть свободное время, не
могу ли я помочь вам?
     Старушка в  эту минуту считала белье с пансионеркой,  у которой от слез
покраснели глаза.
     - Дорогая панна...  простите,  панна Магдалена,  - подняла она на Мадзю
удивленные глаза,  -  чем же вы можете мне помочь? Скорее что-нибудь нашлось
бы у Фелюни. Она сейчас у себя в кабинете.
     И старушка снова взялась считать белье.
     - Носовых платков пятнадцать,  -  говорила она пансионерке. - Написала,
деточка?
     - Написала,  -  прошептала девочка и руками, перепачканными в чернилах,
стала тереть глаза.
     - Надо четко писать, деточка, очень четко...
     Выйдя из  гардеробной,  Мадзя со  страхом вошла в  кабинет,  где  панна
Малиновская, склонившись над письменным столом, писала письма.
     Услышав шум шагов, начальница повернула голову.
     - Сударыня, не могу ли я чем-нибудь помочь вам? - тихо спросила Мадзя.
     Панна Малиновская пристально на нее посмотрела, словно силясь отгадать,
какую цель преследует Мадзя, предлагая ей свою помощь.
     - Что вы,  что вы!  -  воскликнула она.  -  Пользуйтесь,  дорогая, теми
часами свободы, которые вам остались. Работы у вас будет предостаточно.
     Получив отказ,  пристыженная и  подавленная Мадзя торопливо удалилась к
себе в  комнату.  Чтобы не  предаваться отчаянию,  она  вынула из  дорожного
сундука все вещи, книги и тетради и стала их снова укладывать.
     Занятие это не требует особого умственного напряжения,  и оно успокоило
Мадзю.  Только теперь она поняла разницу между родным домом, где у всех было
время,  чтобы любить ее,  и чужим домом,  где ни у кого не было времени даже
поговорить с нею.
     Около трех часов в коридоре поднялось движение: пансионерки вернулись с
прогулки,  а затем пошли обедать.  По отголоскам,  доносившимся до ее слуха,
Мадзя поняла,  что  девочки идут парами и  тихонько разговаривают.  При пани
Ляттер в  такие минуты было много шума,  смеха,  беготни,  а  сегодня ничего
похожего!
     "Обо мне забыли!" -  вдруг подумала Мадзя,  сообразив,  что ее никто не
зовет обедать.
     Кровь  бросилась  ей   в   голову,   слезы  навернулись  на  глаза,   с
непреодолимой силой ее потянуло домой.
     "Домой, домой! Не надо мне ни панны Малиновской, ни ее протекции, ни ее
гостеприимства!  Да моя мама с нищим так не обошлась бы, если бы он очутился
у  нас в  обеденную пору!  У  меня девяносто рублей кредитками да  несколько
золотых майора,  можно вернуться домой.  А  в Иксинове,  если я в месяц даже
пятнадцать рублей заработаю, никто не посмеет меня оскорбить!"
     Так  говорила  себе  Мадзя,  в  волнении  расхаживая по  комнате...  на
цыпочках. Она опасалась, как бы кто не услышал ее шагов и не вспомнил о ней.
Ей  хотелось,  чтобы  все  о  ней  забыли,  чтобы  стены расступились и  она
незаметно смогла уйти из этого странного дома.
     - Боже, боже, и зачем я сюда приехала? - шептала Мадзя, ломая руки.
     Весь  ужас  ее  положения представился Мадзе,  когда она  почувствовала
вдруг, что хочет есть.
     "У меня нет гордости,  -  думала она в  отчаянии.