о временам просто теряю сознание!
     - Тогда я пришлю к вам доктора.
     - Я не хочу доктора!
     - Но  ведь надо что-то  делать.  Надо хоть немного владеть собой,  -  с
превосходством в голосе говорила панна Говард. - Такой упадок духа...
     - Прочь! - крикнула пани Ляттер, показывая рукой на дверь.
     - Что?..
     - Прочь! - повторила она, хватая бронзовый подсвечник.
     Лицо панны Клары стало серым.
     - Я уйду,  -  прошипела она,  -  и вернусь не раньше, чем тебя здесь не
будет!
     Она хлопнула дверью, а пани Ляттер повалилась на пол и, захлебываясь от
рыданий, терзала руками ковер.
     Вбежал Станислав,  за ним хозяйка, кто-то из учительниц, наконец Мадзя.
Они подняли пани Ляттер,  привели ее в чувство.  Она успокоилась понемногу и
велела всем уйти, кроме Мадзи.
     - Подожди меня здесь, - сказала она, помолчав.
     Она  вышла к  себе  в  спальню и  через несколько минут вернулась такая
спокойная,  что Мадзя вскрикнула от  удивления.  Ни следа ужасного припадка,
только смятое платье и отуманенные глаза напоминали о том,  что это та самая
пани Ляттер, которая четверть часа назад в приступе каталась по полу.
     "Боже, какая сильная женщина!" - подумала Мадзя.
     Пани Ляттер подошла к ней и, взяв ее за руку, тихо сказала:
     - Послушай... Только дай слово, что не выдашь меня...
     - Как могли вы это подумать? - простонала перепуганная Мадзя.
     - Так вот,  -  продолжала пани Ляттер, - я уезжаю... Я сейчас же уезжаю
отсюда. Ты должна помочь мне...
     - Но, сударыня...
     - Не спорь,  не протестуй,  иначе,  клянусь счастьем моих детей,  я  на
твоих глазах покончу с собой, - сказала пани Ляттер.
     - Куда же вы хотите ехать?
     - Все равно куда. В Ченстохов, в Петрков, в Седлец. Я уезжаю ненадолго,
дня на два,  но...  хоть один день я не хочу видеть пансион и людей, которые
меня здесь окружают.  Говорю тебе:  если я останусь здесь еще на два часа, я
покончу с  собой или сойду с ума.  А так,  я уеду на день-другой,  перестану
терзаться, соберусь с мыслями...
     Она стала целовать и обнимать учительницу.
     - Ты поймешь меня, Мадзя, - говорила она. - Ведь и с преступника иногда
снимают кандалы и выпускают его на свежий воздух. А я не преступница. Помоги
же мне, как помогла бы своей матери. В этом аду у тебя одной сердце ребенка,
тебе одной я могу сказать, что... верно, я проклята богом...
     - Что вы говорите, успокойтесь! - умоляла Мадзя, пытаясь упасть к ногам
пани Ляттер.
     Пани Ляттер подняла ее и усадила рядом с собой.
     - Пожалей меня,  дитя мое, и пойми. Я в тяжелом положении, и нет у меня
никого,  с  кем бы  можно было не то что посоветоваться,  но хоть поделиться
своим горем. Я предоставлена самой себе. Меж тем я могу сойти с ума... Вот и
сейчас мне кажется, что стены в комнате прогибаются, что земля уходит у меня
из-под ног. Я так боюсь этого дома и этих людей, так они мне противны, что я
должна бежать...  На один день,  Мадзя,  на один день избавь меня от них, и,
умирая, я буду благословлять тебя... Ты поможешь мне?
     - Да, - прошептала Мадзя.
     - Тогда пойдем.
     Они вышли в  спальню,  где пани Ляттер торопливо переоделась в суконное
платье.  Затем  она  положила в  саквояж рубашку,  полотенце и,  наконец,  -
бутылку вина с рюмкой.
     - Ты погляди,  Мадзя, как я несчастна, - говорила она, вытирая слезы. -
Если я не вырвусь отсюда,  не отдохну,  мне грозит пьянство! Я так изнурена,
что не могу обойтись без вина,  как человек в тифозной горячке. К сожалению,
нет такого сильного наркотика,  чтобы заглушить ту горечь, которой отравляют
нас люди.  О,  какой человек - подлый зверь! Когда он появляется на свет, мы
молимся на него,  как на херувима, а через каких-нибудь двадцать лет из него
вырастает чудовище...  Есть ли  ребенок,  над  которым мать не  проливала бы
слез,  которого не  окружила бы нежностью?  Для нее он само небо,  вечность,
божество,  а что потом? Рано или поздно все откроется, мать не узнает своего
ребенка и поразится,  как голубь,  у которого выкрали птенца и подсунули ему
жабу.
     - Вы  не  должны так  говорить...  -  прервала ее  Мадзя,  но  смолкла,
испугавшись своей смелости.
     Пани Ляттер устремила на Мадзю любопытный и умоляющий взгляд.
     - Говори, говори! - сказала она. - Почему не должна?
     - Это не преступление,  что Эленка не хочет выходить за Сольского, если
она его не любит. Без любви...
     - Ты хочешь сказать,  что без любви не стоит выходить замуж, - прервала
ее пани Ляттер. - А по любви, думаешь, стоит? Ах, дитя, дитя! Я знаю женщин,
которые выходили замуж по  любви,  и  что  же?  Они  наживали себе  врагов в
счастливую пору,  изменников во время борьбы за кусок хлеба и  насмешников в
тяжелые времена. Я скажу тебе, что такое любовь: это выйти замуж за богатого
и заключить брачный контракт...  Господи Иисусе!..  -  вдруг прошептала она,
вытягивая руки.
     - Что с вами?
     - Постой... Уже проходит... Ах, как страшно!.. Бывают минуты, когда мне
кажется,  что дом рушится...  Если бы  ты  видела стены,  когда они начинают
прогибаться...  Я  должна бежать отсюда...  я  не  вынесу...  -  Она села и,
переведя дыхание,  продолжала прерывистым голосом:  -  Я  знаю,  что все это
чудится мне,  но  не  могу  отогнать эти  призраки...  Понимаю,  в  каком  я
состоянии, но уже не владею собой. Надо быть сумасшедшей, чтобы сердиться на
ученицу,  которая прощается с тобой,  на панну Марту, когда она угощает тебя
бульоном,  на всех тех,  кто каждые полчаса врывается к тебе в комнату. Ведь
это тянется уже много лет,  и  все время ко  мне кто-нибудь врывается...  Но
сегодня я больше не в силах вынести это.  Каждый шорох, каждое слово, каждое
человеческое лицо для меня словно раскаленные клинки,  которые вонзаются мне
в мозг... Я должна уехать, только это может спасти меня...
     Около шести часов небо нахмурилось и надвинулись сумерки.
     Пани  Ляттер  наскоро  написала  несколько  слов  Згерскому  и   велела
Станиславу отнести письмо. Затем она торопливо надела шляпу, накинула пальто
и попросила Мадзю через черный ход вынести ее саквояж на улицу.
     Через несколько минут,  никем не замеченные, они встретились неподалеку
от памятника Копернику.  Пани Ляттер вскочила на извозчичью пролетку, велела
Мадзе сесть рядом, а извозчику - ехать на Венский вокзал.
     - Вот ключи от письменного стола,  -  сказала она Мадзе.  - Ах, как мне
легко!.. Там лежит несколько сот рублей. Скажи, что я уехала дня на два, мне
тоже хочется, чтобы у меня были каникулы. Только сейчас я почувствовала, что
буду здорова,  хотя мне  все  еще кланяются дома...  Но  это пустяки!..  Вот
отдохну,   вернусь,  и  все  переменится,  а  тебе,  Мадзя,  я  сделаю  одно
предложение... Как знать, может, когда-нибудь ты еще будешь начальницей?..
     "Господи, спаси и помилуй!" - подумала Мадзя.
     - Вот и все, - сказала пани Ляттер. - А теперь до свидания! Выходи и не
возвращайся сразу в пансион, а когда вернешься, говори, что тебе вздумается.
Ловко удалось мне всех провести...
     Она велела извозчику остановиться и обняла Мадзю.
     - Выходи, выходи! Будь здорова!..
     Через  минуту пролетка скрылась,  оставив на  углу  улицы  остолбенелую
Мадзю.


                           Глава двадцать девятая

                               Помощь готова

     Мадзя  недолго стояла в  оцепенении,  тем  более  что  около  нее  стал
вертеться какой-то  молодой человек с  явным  намерением предложить ей  свои
услуги и  сердце.  Она очнулась,  и в голове ее встали две отчетливые мысли:
первая,  что пансион пани Ляттер погиб, вторая, что в такую минуту надо идти
к Дембицкому.
     Чем он мог помочь?  Решительно ничем. Но Мадзя чувствовала, что нависла
грозная опасность и  что  в  такую  минуту  надо  искать  защиты у  человека
порядочного.  В  ее глазах Дембицкий был самым порядочным человеком из всех,
кого  только она  знала.  Этот  бедный,  больной,  вечно озабоченный учитель
казался ей сейчас утесом-великаном. Если он будет дома, она спасена; если же
он случайно куда-нибудь уехал, ей остается одно - броситься в воду...
     Она уже не думала ни о пансионе,  ни о пани Ляттер, а только о себе. Ей
нужно было услышать доброе слово из  уст  справедливого человека или хотя бы
посмотреть ему в  лицо,  в  его честные глаза.  Теперь он  был самым мудрым,
самым лучшим, самым прекрасным, он был единственным человеком, которому в ее
положении можно было безусловно довериться.
     Она села на извозчика и  велела ехать к особняку Сольских.  Позвонила у
входа, дверь не открывали; она звонила до тех пор, пока в сенях не раздались
медленные шаги.  Кто-то повернул ключ,  и  в полуотворенных дверях показался
старик с густыми бровями и кустиками седых волос на голове.
     - Пан Дембицкий дома? - спросила она.
     Старик развел руками от удивления,  но показал ей дверь направо.  Мадзя
вбежала в  большую комнату и  под лампой с зеленым абажуром увидела сидящего
за столом Дембицкого. Старик писал.
     - Ах,  пан  учитель,  -  воскликнула Мадзя,  -  как хорошо,  что я  вас
застала!
     Дембицкий поднял  на  нее  светлые  глаза,  она  бросилась в  кресло  и
зарыдала.
     - Вы только не беспокойтесь,  -  говорила она.  - Это пустяки, я просто
немного расстроилась...  Ах, только бы вы не захворали... Я сейчас проводила
пани Ляттер... Она уехала!
     - На праздники?  -  спросил Дембицкий, пристально глядя на Мадзю. А про
себя прибавил: "Вечная комедия с этими бабами!"
     - Нет, не на праздники... Она почти сбежала! - ответила Мадзя.
     И  связно,   что  чрезвычайно  его  удивило,  рассказала  Дембицкому  о
внезапной  болезни  пани  Ляттер,   о  возвращении  ее  мужа,   о  возможном
банкротстве.
     Дембицкий пожал плечами: он слышал все, но мало что понимал.
     - Простите,  -  сказал старик,  - но за это вы не можете быть на меня в
претензии.  Я  почти никуда не выхожу,  и не в моих привычках выспрашивать о
чужих делах. Между прочим, для пани Ляттер есть деньги...
     - Какие деньги?
     - Четыре...  пять...  до десяти тысяч рублей.  Пан Стефан Сольский,  по
желанию панны  Ады,  оставил эту  сумму в  распоряжение пани  Ляттер на  тот
случай,  если она окажется в затруднительном финансовом положении.  Но я-то,
сами посудите, сударыня, не мог знать о ее положении.
     - Оставил? Но ведь он порвал с Эленой! - воскликнула Мадзя.
     - Порвал!  -  повторил Дембицкий,  махнув рукой. - Так или иначе неделю
назад он  еще  раз  напомнил мне  о  том,  что  пани  Ляттер надо  в  случае
необходимости ссудить деньгами.
     - Она от пана Сольского не приняла бы денег, - сказала Мадзя.
     - Мы бы кого-нибудь нашли,  какую-нибудь компаньонку или покупательницу
пансиона. Но с пани Ляттер трудно иметь дело...
     Мадзя вопросительно поглядела на него.
     - Вы уж извините,  - продолжал озабоченно старик, - с ней потому трудно
иметь дело, что она ничего не признает, кроме своей воли.
     - Необыкновенная женщина! - прервала его Мадзя.
     Пощипывая остатки волос и уставясь глазами на стол, Дембицкий сказал:
     - Да,   она  особа  энергическая,   но  простите,  сударыня,  по-женски
энергическая.  Ей кажется, что ее желания должны быть законом, а так нельзя.
Нельзя  держать дорогой пансион,  когда  страна  обеднела и  появилось много
дешевых пансионов.  Не  годится посылать детей за границу,  когда нет денег.
Нехорошо, что одна женщина работает на троих, и все трое любят тратить много
денег...
     - Так  пан  Сольский даст  ей  взаймы  десять тысяч,  -  перебила Мадзя
старика.
     - Да,  да!  Это можно сделать в любую минуту,  сегодня,  завтра. Но пан
Сольский,  вернее  доверенное  лицо,  которое  будет  договариваться с  пани
Ляттер, поставит свои условия.
     - Боже,  боже!  Почему я  не  пришла к  вам неделю назад!  -  всплеснув
руками, воскликнула Мадзя.
     - Простите,  сударыня,  - возразил он, - но, по-моему, это безразлично.
Зло  не  в  отсутствии денег,  а  в  характере пани Ляттер,  которая,  будем
говорить прямо,  немножечко чересчур энергична и любит идти напролом.  А так
нельзя. Человек должен признавать законы природы и права других людей, иначе
он рано или поздно потерпит крушение.
     - Стало быть,  женщины,  по-вашему, не должны быть энергичными? - робко
спросила Мадзя.
     - Вот что я вам скажу, сударыня: мы должны быть людьми с умом, сердцем,
энергией, но не без меры, не чересчур. Одно дело уступать всем и вся, другое
дело -  навязывать всем свою личность. Одно дело, страдать расхлябанностью и
податливостью,  другое  дело  -  не  признавать никаких  законов  вне  своих
интересов или прихотей.
     Мадзе неприятно было  слышать о  пани  Ляттер такие слова,  она  верила
Дембицкому,   а  главное,   чувствовала,  что  он  дал  суровую,  но  верную
характеристику начальницы.  В каждом ее слове, движении, повадке, даже когда
она была в  самом лучшем настроении духа,  звучало:  "Я  здесь одна,  я  так
хочу..."
     Однако,   будь  у  нее  другой  характер,   она,  может,  не  стала  бы
руководительницей сотен людей.
     - Итак, сударь, эти десять тысяч... - начала Мадзя.
     - Ну, так уж сразу и десять! - улыбнулся Дембицкий. - Сперва посмотрим,
сколько надо.  Жаль, что я узнал так поздно, но мы ничего не потеряли. После
возвращения пани Ляттер к  ней явится с  предложениями доверенное лицо,  и -
все обойдется.
     Осчастливленная Мадзя простилась с  Дембицким.  Как  она гордилась тем,
что благодаря ей,  благодаря такой ничтожной пылинке, как она, кончатся беды
пани Ляттер,  а  та  и  не догадается,  кто оказал ей такую услугу.  Как она
жалела, как горько упрекала себя за то, что не пошла к Дембицкому раньше.
     - И  то,  признаться,  верно,  -  говорила она себе,  -  что,  останься
Дембицкий в пансионе, не было бы таких хлопот.
     И в эту минуту страх ее обнял: она поняла, что такое логика фактов. Да,
ничто не пропадает в  этом мире,  и мелкие,  даже забытые ошибки со временем
дают себя знать и накладывают на жизнь тяжелый отпечаток.
     Вернувшись в  пансион,  Мадзя вбежала в  темный дортуар за  свою  синюю
ширмочку и,  опустившись на колени,  хотела помолиться богу и возблагодарить
его за  то,  что он избрал ее орудием своего милосердия к  пани Ляттер.  Но,
взволнованная до  глубины души,  она  не  могла  найти слов  благодарности и
только била себя в грудь, шепча: "Боже, будь милостив ко мне, грешной!"
     Недолго длился этот молитвенный экстаз. Дверь внезапно приотворилась, в
темный дортуар упал луч света,  и  на  фоне светлой полосы показались чьи-то
головы и головки. Послышались голоса:
     - Принеси лампу.
     - Еще рассердится...
     - Панна Магдалена, вы здесь?
     Мадзя  вышла из-за  ширмы;  когда она  подошла поближе и  ее  заметили,
толпа, стоявшая в коридоре, бросилась к лестнице.
     - Ну и трус же вы, Станислав! - раздался голос панны Марты. - И мужчина
как будто, а первый убегаете...
     - В  чем  дело?  -  смущенно спросила Мадзя,  останавливаясь на  пороге
дортуара.
     Тут  все  снова  подбежали к  двери дортуара,  и  Мадзю в  одну  минуту
окружила толпа пансионерок,  классных дам и  слуг;  глядя на нее испуганными
глазами, они все что-то кричали ей, но она ничего не понимала.
     - Где пани начальница? - спросила одна из пансионерок.
     - Нам причитается жалованье, - перебила ее горничная.
     - Что я завтра дам девочкам есть? - крикнула хозяйка.
     - Здесь  уже  были  управляющий домом  и  частный пристав,  -  прибавил
Станислав.
     У Мадзи подкосились ноги.
     "Уж не подозревают ли они меня в чем-нибудь?" - в ужасе подумала она.
     По  счастью,  из другого конца коридора прибежала панна Говард в  белом
пеньюаре,  с  распущенными белесыми  волосами;  растолкав  собравшихся,  она
схватила Мадзю за руку.
     - Идем ко мне,  панна Магдалена,  -  сказала она.  -  А  вы,  -  строго
прибавила она,  -  по местам! Я замещаю пани начальницу и, если понадобится,
дам объяснения.
     В комнате панны Клары Мадзя упала на стул и закрыла глаза. Ей казалось,
что стены прогибаются и пол ходуном ходит у нее под ногами.
     - Что  с  этой несчастной?  Где она?  -  понизив голос,  спросила панна
Говард.
     - Пани Ляттер уехала...
     - Вы мне этого не говорите, панна Магдалена.
     - Она в самом деле уехала.
     - Куда?
     - Да разве я знаю? Наверно, в Ченстохов, но она дня через два вернется.
     Панна Говард смутилась.
     - Не может быть, она в Варшаве. Но я знаю, почему она покинула пансион,
и я одна могу уговорить ее вернуться...
     - Вы? - спросила Мадзя.
     Панна Говард остановилась посредине комнаты в драматической позе.
     - Послушайте,  панна  Магдалена,  -  сказала она  более  глубоким,  чем
обыкновенно,  контральто,  поднимая глаза до самой фрамуги.  - Когда сегодня
эти девчонки взбунтовались и  не пожелали есть картофельный суп,  я  пошла к
пани Ляттер и хотела вывести ее из состояния апатии. Она была раздражена, мы
поссорились,  и я сказала ей,  что ухожу из пансиона и не вернусь,  пока она
будет здесь оставаться.  Теперь вам  все  понятно?  Перед пани Ляттер стояла
альтернатива:  либо извиниться передо мной,  либо уйти из  пансиона.  Она  и
выбрала второе, безумная, но гордая женщина...
     Мадзя вытаращила глаза и  разинула рот.  Панна Говард стала расхаживать
по своей тесной комнате.
     - Вы догадываетесь, - продолжала она, - что, одержав такую победу, я не
буду жестокой.  Я не хочу,  чтобы передо мной унижалась независимая женщина,
которая,  несмотря на все свои ошибки, на целую голову выше обычного уровня.
Так вот я не спрашиваю,  где она сейчас скрывается, но прошу вас, когда вы с
нею  увидитесь,  скажите ей  следующее:  "Панна Говард остается в  пансионе,
панна Говард все предала забвению. Она полагает, что мы обе занимаем слишком
значительное положение,  чтобы,  сражаясь друг  с  другом,  давать повод для
торжества  предрассудков!"  Вот  что  вы  ей  скажете,  панна  Магдалена,  -
закончила панна Говард.  -  А  когда она вернется в  пансион,  я  сама выйду
навстречу ей  и  молча первая подам ей  руку.  В  человеческой жизни,  панна
Магдалена, бывают такие минуты, когда молчание равносильно самой возвышенной
речи.
     В эту минуту,  желая подкрепить теорию практикой, панна Говард вплотную
подошла к  Мадзе,  крепко пожала ей руку и застыла в молчании.  Но помолчала
она  не  долее двух-трех секунд.  Тут же  она стала рассказывать Мадзе,  что
судомойка видела в  окно,  как  пани Ляттер уходила из  дому,  что  какой-то
посыльный узнал пани Ляттер,  когда она  с  саквояжем ехала в  сопровождении
какой-то дамы на извозчике,  из чего хозяйка, панна Марта, тотчас заключила,
что начальница сбежала,  а  в  результате,  спустя четверть часа после ухода
пани Ляттер из  пансиона,  весь дом  и  два  соседних узнали,  что  это  она
спаслась бегством от кредиторов.
     У  Мадзи в  эту минуту в  голове помутилось,  страх ее обнял,  мерзкими
показались ей Марта, панна Говард, пансион.
     Вот   когда  она  ощутила  всю  глубину  страданий  пани  Ляттер,   это
неудержимое ее желание бежать прочь, далеко-далеко, куда не долетела бы даже
весть обо всех этих людях и отношениях.


                              Глава тридцатая

                           Рой после отлета матки

     В ту ночь Мадзя не сомкнула глаз, вся во власти недобрых предчувствий и
тревоги за свое будущее. Вскоре эти предчувствия стали сбываться.
     Утром к ней,  лично к ней,  явился частный пристав и начал допрашивать,
куда уехала пани Ляттер, в котором часу, какой номер был у извозчика и точно
ли пролетка направилась к Венскому вокзалу. Пристав допрашивал ее деликатно,
и   все  же  его  шашка  и   закрученные  усы  были  для  Мадзи  неоспоримым
доказательством того,  что она совершила преступление и что ее закуют в цепи
и  бросят в  темницу,  которая так  же  глубоко уходит в  землю,  как высоко
возносит в небо свой шпиль башня р