е Иоася.
     - Зато я в претензии!  -  воскликнула панна Говард. - Вот пани Ляттер я
уважаю за то, что она порвала наконец с предрассудками...
     - Что же она сделала? - спросила Мадзя.
     - Не  все,  но для нее и  это много:  она признала,  что панна Иоанна -
независимая женщина и  имеет  право  приходить домой,  когда ей  вздумается.
Впрочем,  -  прибавила панна Говард,  -  я сегодня заявила ей,  что если она
уволит Иоасю, я уйду из дома на всю ночь.
     - Господи, что вы говорите? - со смехом прервала ее Мадзя.
     - Я  выражаю самое святое свое убеждение.  Да,  я  уйду на всю ночь,  и
пусть только какой-нибудь негодяй попробует меня задеть!
     Лицо панны Говард,  когда она выражала эти свои взгляды, побагровело, и
даже волосы приобрели какой-то еще более неопределенный цвет.
     Передохнув минутку,  она обернулась к Мадзе и,  крепко пожимая ей руку,
сказала:
     - Ну,  оставляю вас у  постели больной и выражаю свое удовлетворение по
поводу того,  что и вы отважились обнаружить свои взгляды.  Через год,  два,
самое большее три, нас будут миллионы!
     "Нас?  - подумала краснея Мадзя. - Что же это она думает, что и я стану
эмансипированной?"
     После  ухода панны Говард,  которая в  подтверждение своих самых святых
убеждений так  хлопнула дверью,  что  пол в  комнате заходил ходуном,  Мадзя
присела у постели больной.  Она заметила, что Иоася переменилась. Руки у нее
повисли, на глазах видны были слезы.
     - Что с тобой, Иоася? - шепотом спросила Магдалена.
     - Ничего,  ничего!  Я ни о чем не жалею.  Но,  если бы ты видела, как я
путешествовала через двор! У меня не было пятачка, чтобы сунуть сторожу, и я
слышала, как он ворчал, что если у кого нет денег, то ему нечего шататься по
ночам.  Во дворе я споткнулась, испортила все платье. А как поглядел на меня
этот подхалим!  Но только знаешь, это доставило мне удовольствие. Иногда мне
как  будто  хочется все  время  падать  в  грязь,  хочется,  чтобы  на  меня
показывали пальцами,  да,  да! Мне вспоминаются детские годы. Когда отец бил
меня,  я кусала себе пальцы, и это доставляло мне такое же удовольствие, как
вчерашнее возвращение.
     - Отец бил тебя? За что?
     - Еще как! Но ничего он из меня не выбил, ничего, ничего...
     - Ты очень возбуждена, Иоася. Где ты вчера была?
     Панна Иоанна села на постели и, грозя сжатыми кулаками, зашептала:
     - Раз навсегда прошу вас,  не задавайте мне таких вопросов. Где была, с
кем была,  - это мое дело. Достаточно того, что я ни на кого не в претензии,
ни на кого, слышишь? Не тот, так другой, все равно. Все дороги ведут в Рим.
     Она повалилась на постель и, уткнувшись лицом в подушку, зарыдала. Стоя
над нею,  Мадзя не знала, что делать. Душу ее потрясали самые противоречивые
чувства: изумление, гадливость и в то же время зависть.
     - Может, тебе чего-нибудь надо? - с неприязнью спросила она.
     - Ничего мне не надо,  только уходите,  пожалуйста,  и не подсылайте ко
мне соглядатаев! - ответила Иоася, не поднимая головы.
     - До свидания.
     Мадзя медленно вышла.
     "К чему я говорю:  до свидания, - думала она, - если не хочу ее видеть?
В  конце концов какое мне до всего этого дело?  Я  бы не пошла с мужчинами в
ресторан  и  ни  за  какие  сокровища  не  захотела  бы  оказаться  в  таком
невероятном положении,  значит,  я  не  завидую ей.  Но почему она совершила
поступок, какого не совершил бы никто из нас? Разве она не такая же, как все
мы, или она лучше нас?"
     В  коридоре Мадзя  встретила хозяйку  пансиона,  панну  Марту,  высокую
женщину в  белом чепце;  силы она была необычайной,  но  сутулилась и  вечно
кашляла.
     - Ах,  что у нас творится,  панна Магдалена!  - сказала хозяйка, сложив
жилистые руки и еще ниже, чем обыкновенно, понуря голову. - Я живу здесь уже
десять лет, и за все это время у нас не случалось ничего подобного. А бедная
пани начальница...
     - Что с нею?
     - Как что?  Уж она-то взаправду больна, краше в гроб кладут. Некрасивое
это дело, и для пансиона нехорошо...
     Она оглянулась,  нет ли кого в коридоре, и, нагнувшись, тихо сказала на
ухо Мадзе:
     - Ах,  эти дети,  эти дети!  Какое счастье,  панна Мадзя, что у нас нет
детей!
     И торопливо ушла, размахивая большими руками.
     "Дети?.. Что это она болтает о детях?.. Ведь Иоася не дочь пани Ляттер.
Панна Марта, видно, спятила".
     Вдруг ей  вспомнилось,  как  в  полдень пан Казимеж с  пылающим лицом и
разметавшимися  кудрями  говорил  матери:  "Ну,  пусть  рассудит  нас  панна
Магдалена!"  Как он  был красив в  эту минуту!  Любопытно,  по какому поводу
взывал он к ней? Неужели Иоася с ним?..
     Магдалена оцепенела.  Не  может  быть,  чтобы нынче ночью Иоася была  в
ресторане с паном Казимежем, нет! Он бы этого не сделал. Он - с Иоасей!..
     Она не могла этому поверить,  но при одной мысли об этом почувствовала,
что ненавидит Иоасю.


                               Глава седьмая

                                Счастливица

     В начале декабря, когда Иоася уже выздоровела и приступила к исполнению
обязанностей классной  дамы,  а  в  пансионе утихли  сплетни  по  поводу  ее
позднего возвращения,  произошло событие, которое навело Магдалену на мысль,
что Эленка Норская бессердечное существо.
     Случилось это у Ады,  когда они втроем занимались со стариком Дембицким
математикой.
     Надо сказать,  что еще на первом занятии Мадзя с негодованием заметила,
что Эленка кокетничает с паном Дембицким.  Она носила платья,  обнажавшие ее
прелестные руки,  показывала ножки,  когда  учитель  объяснял  что-нибудь  у
доски,  а  иногда бросала на  старика такие взгляды,  что  Мадзе становилось
стыдно за  нее.  Тем более,  что пан Дембицкий сперва смущался,  а  потом не
только перестал обращать внимание на кокетство Элены, но даже улыбался своей
доброй и умной полуулыбкой, в которой сквозила ирония.
     "Странная эта  Эля!  -  думала Мадзя.  -  Как  она может строить глазки
человеку,  которому уже за  пятьдесят,  который и  некрасив и  даже начинает
лысеть и,  что самое главное, никогда на ней не женится? Хуже всего, что пан
Дембицкий, человек очень умный, видит ее проказы и подсмеивается над ней".
     Поведение  Дембицкого  начало  сердить  Эленку,  у  которой  были  даже
шестидесятилетние обожатели;  она кокетничала с ним все более вызывающе,  не
скупясь, однако, при случае и на насмешки.
     В  начале декабря Дембицкий объяснял девушкам бином Ньютона при дробных
показателях,  причем так ясно, что Мадзя не только все понимала, но просто в
восторге была от его объяснений.  На нее какое-то особенное влияние оказывал
этот тихий,  беззлобный,  вечно озабоченный старик,  который, объясняя урок,
просто  преображался.  Редкие  волосы  у  него  топорщились,  светлые  глаза
темнели,  одутловатое лицо становилось величественным, а голос проникновенно
звучным.  Ада с  Мадзей не раз говорили между собой,  что уроки Дембицкого -
это настоящие концерты,  что математика вдохновляет его,  а  вот в пансионе,
особенно географию, он преподает скучно.
     Итак,  объяснив бином Ньютона, Дембицкий спросил у девушек, не хочет ли
которая-нибудь из них повторить сказанное.  Магдалена могла это сделать,  но
из вежливости решила уступить Аде. Ада обратилась к Эленке.
     - А я ничего не знаю, - пожав плечами, со смехом ответила Эля.
     - Вы не поняли? - спросил удивленно Дембицкий.
     Элена  откинула голову  и,  глядя  на  Дембицкого прищуренными глазами,
ответила:
     - Я так заслушалась звуков вашего голоса,  что ничего не понимала.  Вам
это не доставляет удовольствия?
     - Наши слушатели,  -  спокойно отрезал Дембицкий, - могут доставить нам
только одно удовольствие,  а  именно -  быть внимательными.  Вы  мне в  этом
всегда отказываете.
     "Так ей и надо!" -  подумала Мадзя,  но, поглядев на подруг, смешалась.
Ада испуганными глазами смотрела то  на  Эленку,  то  на Дембицкого,  Эленка
вспыхнула от  гнева;  ее  красивое лицо приняло какое-то  кошачье выражение,
когда, поднявшись со стула, она с улыбкой ответила:
     - Как  видно,  у  меня нет  способностей к  высшей математике,  хоть вы
подкрепляете ее даже уроками морали. Не буду мешать вам, друзья...
     Она кивнула Аде, поклонилась Дембицкому и вышла из комнаты.
     Бедный учитель был совершенно озадачен.  Он выронил мел,  сунул большой
палец левой руки за лацкан сюртука и забарабанил по лацкану пальцами. Лицо у
него помертвело, взгляд затуманился, тихим голосом старик спросил у Ады:
     - Не... не мешаю ли я вам?
     Ада молчала,  ей хотелось плакать, Дембицкий заметил это и, взявшись за
шляпу, произнес:
     - На следующий урок я приду, когда вы дадите мне знать.
     Старик неловко поклонился, глядя в потолок, а когда направился к двери,
Мадзя заметила, что на ходу он очень высоко поднимает колени.
     - Боже,  что же это такое!  -  со слезами воскликнула Ада, прижимаясь к
Мадзе. - Что же мне теперь делать?
     - Ну что тебе до этого,  Адзя?  -  воскликнула Магдалена.  - Ведь он на
тебя не сердится.
     - Да,  но я снова вынуждена прекратить занятия, иначе Эля смертельно на
меня обидится.  А он такой замечательный учитель, такой несчастный человек и
к тому же друг Стефека... Надо уезжать из Варшавы, а то я здесь расхвораюсь.
     Не  прошло и  часа,  как весь пансион уже кричал о  том,  что Дембицкий
наговорил Эле дерзостей,  а в коридоре панна Говард твердила классным дамам,
что  Дембицкий грубиян,  мерзкая жаба,  что  под  маской  тихони  скрывается
заклятый враг женщин.
     - Три раза я у него спрашивала, что он думает о независимости женщин, а
он только улыбался!  За эти улыбочки я бы его с лестницы спустила, - уверяла
панна Говард.
     Встретив вечером Мадзю, пани Ляттер сердитым голосом сказала:
     - Этот  тюфяк,  видно,  разъелся на  наших уроках,  позволяет уже  себе
недопустимые выходки! Неосторожен он, неосторожен!
     Магдалена не  ответила,  хотя по яркому румянцу было видно,  что она не
разделяет  мнения  начальницы.  Из  слов,  оброненных пани  Ляттер,  девушка
сделала вывод,  что Дембицкий будет уволен, и в первый раз в жизни подумала,
что  начальница несправедлива.  Бедный учитель может  потерять место  только
потому, что не позволил Эленке шутить над собой, а Иоася, которая скандально
вела  себя,  по-прежнему остается классной дамой и  даже  начинает поднимать
голову.
     "Зачем я  об этом думаю?  -  упрекала себя Мадзя.  -  И что это со мной
творится, что я начинаю судить людей и даже выносить приговоры. Может, Иоася
держится  надменно из  опасения,  что  ее  станут  упрекать,  хотя  зря  она
придирается к  Зосе...  А  Марта тоже была права,  когда говорила,  что пани
Ляттер страдает из-за детей.  Бессердечное существо эта Эля,  ведь Дембицкий
из-за  нее  рискует потерять место,  а  мать  может совершить несправедливый
поступок".
     Рядом с  Эленкой ей представился пан Казимеж;  молодой человек все реже
бывал у  пани Ляттер,  но  имя его все чаще повторяли рядом с  именем Иоаси.
Мадзя в такие минуты старалась не слушать шепота собственных мыслей и упорно
повторяла про себя:
     "Не может быть,  чтобы он был с Иоасей в ресторане. Все это сплетни! Он
такой красивый, такой благородный!"
     Магдалена опасалась,  что  Дембицкого могут уволить,  а  меж  тем  дела
старика внезапно улучшились,  причем  буквально через  несколько дней  после
случая с Эленкой. Причиной явился приезд Стефана Сольского, брата Ады, о чем
Мадзя узнала от самой Эленки.
     - Знаешь что,  -  воскликнула панна Элена, увлекая ее в свою комнату, -
Стефан здесь!  Сегодня утром он  приехал из-за  границы,  а  через неделю...
через неделю мы с Адой и ее тетушкой уезжаем!  Я еду за границу,  да,  да, и
рождество мы проведем уже в Риме! Слышишь, Мадзя?
     Элена стала целовать Мадзю и  закружилась в  танце по комнате.  Никогда
еще она не была так оживленна.
     - Оригинал этот Стефан,  -  говорила она,  сверкая глазами, - некрасив,
похож на Аду,  но в нем сидит дьявол.  У меня голова кружится,  как подумаю,
что у этого человека миллионное состояние...  Ах, да, я сегодня помирилась с
Дембицким.  Я  сделала это  для  Ады  и  Стефана...  Сколько энергии в  этом
человеке! Не успел поздороваться с Адой и тут же заявил ей: "Через неделю вы
отсюда уедете".  То  же  самое он сказал маме,  которую покорил буквально за
четверть часа. Говорю тебе, это просто необыкновенно...
     Действительно,  на  следующий день  пришли  грузчики и  начали выносить
книги и физические приборы Ады;  при упаковке присутствовал Дембицкий. В тот
же  день к  пани Ляттер явился какой-то господин,  которого Сольский прислал
уладить формальности с паспортом Эленки. У классных дам и воспитанниц только
и  разговору было,  что о  Сольском,  и  не  одна из них посматривала вниз с
верхней площадки лестницы,  надеясь увидеть господина,  который очень  дурен
собою,  но имеет кучу денег и не любит,  когда ему противоречат.  Мадзя даже
слышала, как две третьеклассницы вели между собою такой разговор:
     - Смотри, смотри, это, наверно он!
     - Ничего подобного! Это тюфяк Дембицкий!
     - Людвися,  - бросила мимоходом Магдалена, - как ты можешь так называть
пана Дембицкого?
     - Но его называет так пани Ляттер, - смело возразила девочка.
     Мадзя притворилась, что не слышит, и торопливо сбежала с лестницы.
     Она торопилась к  Аде;  когда она вошла в комнату,  какой-то низенький,
широкоплечий  и  большеголовый  господин  разговаривал  с  Элей.   При  виде
Магдалены Ада поднялась с кресла и сказала:
     - Стефек!
     Большеголовый господин сорвался с места, быстро посмотрел Мадзе в глаза
и, пожимая ей руку, сказал:
     - Сударыня, я друг всем, кто любит мою сестру.
     Потом он снова сел на стул и  повернулся к  Элене.  Лицом он походил на
сестру, только у него были небольшие усики и розовый шрам на правой щеке.
     - Вы меня не убедите,  -  говорила Эленка,  глядя на Сольского с робкой
улыбкой, что несколько удивило Мадзю.
     - Жизнь  убедит  вас,  -  ответил  он.  -  Красоту справедливо называют
паспортом, который обладателю ее или обладательнице помогает покорить людей.
     - Так вот сразу? Ну, а что же потом?
     - Все  зависит от  поведения.  Во  всяком случае,  красивым люди  щедро
платят за  заслуги,  многое им  прощают и  очень часто любят их  даже тогда,
когда они этого не стоят.
     - Может быть,  -  ответила Эленка,  -  но мне что-то невдомек.  О  моем
брате,  например,  все говорят,  что он  недурен собою,  но я  ничего ему не
прощаю.  А  влюбиться в  такого красивого мужчину,  как он,  я бы не смогла.
Мужчина должен быть энергичен, смел. В этом его красота.
     Мадзя покраснела при  этих словах,  Ада потупилась,  а  Сольский умолк;
однако по  выражению его  лица  трудно было  догадаться,  согласен ли  он  с
теориями Эленки, которые Мадзе показались новыми и даже неожиданными.
     Поговорили еще  несколько минут  о  путешествии,  и  Сольский  собрался
уходить.
     - Так вы решительно отсылаете нас в среду?  - спросила Эленка, окидывая
его глазами.
     - Ну, что ты спрашиваешь? - вмешалась Ада. - Видишь же, что он сделал с
моей лабораторией.
     - Если позволите,  в среду вечерним поездом,  - ответил Сольский и стал
прощаться.
     Вскоре после него  ушла и  Эленка;  Ада  с  Мадзей остались в  гостиной
вдвоем.
     - Что ты скажешь об этом, Мадзя? - спросила Ада.
     При  этом  она  так  печально и  странно посмотрела на  Мадзю,  что  та
смешалась.
     - О чем это ты, милочка, говоришь, не об отъезде ли?
     - Ах,  и об отъезде и о других вещах,  - ответила Ада. Она вдруг обняла
Мадзю и,  прижавшись головой к ее плечу,  прошептала: - Ты не представляешь,
Мадзя,  какая ты добрая, благородная, простая. Но я должна тебе сказать, что
ты меньше меня знаешь людей, хотя я тоже только сейчас начинаю их постигать,
немного, совсем немного...
     - Совсем  как  я,   -  воскликнула  Мадзя.  -  С  недавних  пор,  всего
каких-нибудь несколько недель,  я  стала  смотреть на  мир  какими-то  иными
глазами...
     - Совсем как я. Ты думаешь и об Иоасе?
     - И об Иоасе, и о всяких других делах. А ты?
     - Я тоже, но об этом не стоит говорить, - сказала Ада.
     За  несколько дней до  отъезда за границу комната Эленки превратилась в
швейную мастерскую.  Пани  Ляттер привела трех портних:  закройщицу,  швею и
мастерицу -  и  велела им  пересмотреть весь  гардероб дочери.  Из  кухни  в
кабинет внесли простой стол; нагнувшись над ним, закройщица с сантиметром на
шее и ножницами в руках целый день кроит и перекраивает лифы и юбки.  С семи
часов утра  до  одиннадцати вечера качается над  стрекочущей швейной машиной
бледная швея; мастерица, сидя у окна, то и дело напоминает ей:
     - Я жду, панна Людвика.
     Или:
     - Плохая строчка, панна Людвика, надо поправить челнок.
     На  кровати и  на письменном столике Эли лежали груды белья,  на обитых
атласом диванах и креслах - юбки и кофточки, ковер был засыпан обрезками. На
столе  лязгали  ножницы,  машина  стучала,  ей  вторил  кашель  швеи.  Мадзю
неприятно поражал шум и  беспорядок,  царивший у  Эленки,  но та готова была
сидеть у  себя в  комнате с утра до ночи,  по нескольку раз примерять каждое
платье и вмешиваться в работу мастериц.
     Когда бы  Мадзя ни  зашла к  Эленке,  она заставала ее перед зеркалом в
новом лифе или новой юбке.
     - Ну как, - спрашивала Эленка, - хорошо сидит? Мне кажется, что в талии
слишком свободно,  а на плечах морщит.  Юбку не укорачивать ни на один дюйм,
так гораздо солидней;  никакая женщина не  может гордо держаться в  короткой
юбке.
     В  такие  минуты  закройщица и  мастерица вертелись вокруг Эленки,  как
голуби  вьются  вокруг  гнезда:   они  примеряли,   наметывали,   закалывали
булавками,  поднимались на  цыпочки  или  опускались на  колени.  У  Эленки,
которая терпела все  эти  пытки,  глаза были томные и  выражение лица как  у
святой или влюбленной.
     "Как глупы эти мужчины,  -  подумала Мадзя,  глядя на красавицу.  -  Им
кажется, что барышня может быть интересной только при них".
     Это ангельски мечтательное и  томное выражение Мадзя заметила у  Эленки
не только во время примерки платьев.
     В понедельник перед обедом Эля вызвала Мадзю из класса.
     - Дорогая,  -  сказала она,  -  тебя заменит панна Иоася,  а мы с тобой
поедем в  город.  Стефан прислал Аде карету,  но она остается,  и  мы поедем
делать покупки вдвоем.
     Мадзе стыдна было  садиться в  карету;  в  своем суконном салопчике она
боялась дотронуться до атласной обивки. Но Эленка чувствовала себя как дома.
Она опустила окно и с надменным видом смотрела на прохожих.
     - Смех, право, - сказала Эленка, - как вспомню, что и я ходила, как эти
дамы, или ездила в ободранных пролетках.
     - Мне кажется,  -  прервала ее Мадзя,  -  нам чаще придется ездить не в
каретах, а в пролетках.
     - Посмотрим! - глядя в пространство, прошептала Эленка.
     "Смешная она",  -  подумала Мадзя, вспомнив, что на содержание пансиона
пани Ляттер пришлось занять денег у Ады.
     В  городе Эленке надо было купить два локтя шелка,  башмачки и  золотой
крестик для панны Марты. Однако на эти покупки у них ушло три часа.
     У  ювелира  Эленка  купила  крестик за  два  рубля,  но  попутно велела
показать  жемчужное  ожерелье  и  два  гарнитура:  один  сапфировый,  другой
брильянтовый.  Она спросила о цене и поторговалась с ювелиром.  У сапожника,
прежде чем  выбрать одну пару обуви,  она померила несколько пар башмачков и
туфелек.  В мануфактурном магазине, прежде чем купить нужный ей шелк, велела
подать столько штук  разного цвета,  что  вокруг нее  образовалась радуга из
белых,  розовых,  голубых и  желтых шелков.  Это было так красиво,  что даже
Мадзя на минуту забыла,  кто она и где находится,  и ей показалось,  что все
это принадлежит ей.  Но,  поглядев на Эленку,  у которой от волнения дрожали
губы, она тотчас