ободрял: "Это князь!
Спасена!"  И  голоса эти так терзали его,  что разве сердце не  разрывали.
Всадники мчались, погоняя терявших силы лошадей. Минул час и другой. Вышел
месяц и,  поднимаясь в вышину,  становился бледнее. Кони покрылись мылом и
тяжко всхрапывали. Влетели в лес, он промелькнул как молния; влетели в яр,
за яром -  сразу же -  Разлоги.  Вот-вот,  и судьба рыцаря будет решена. А
ветер скачки между тем свистит у  него в  ушах,  шапка свалилась с головы,
конь под  ним  постанывает,  словно бы  сейчас падет.  Еще мгновение,  еще
рывок, и яр отворится. Вот! Вот!
     И  вдруг  страшный,  нечеловеческий  вопль  вырвался  из  груди  пана
Скшетуского.
     Усадьба,  сараи,  конюшни,  овины,  частокол  и  вишневый сад  -  все
исчезло.
     Бледный  месяц  освещал  косогор,   а  на  нем  -   черные  пепелища,
переставшие уже и дымиться.
     Никакой голос не нарушал беззвучья.
     Пан Скшетуский  безмолвно  остановился  у  рва,  руки  лишь к небесам
протянул, глядел, взирал и головою кивал как-то странно. Татары придержали
коней.  Он  спешился,  нашел  остатки  сожженного  моста,  перешел  ров по
продольному бревну и сел на камень,  лежавший посреди  майдана.  Затем  он
стал  осматриваться,  словно человек,  который оказался впервые в каком-то
месте и намеревается освоиться.  Сознание покинуло пана Скшетуского. Он не
издал даже стона.  Спустя минуту, уперев руки в колени и свесив голову, он
сделался неподвижен, и могло показаться, что он уснул, а если не уснул, то
одеревенел.  В  голове  его  вместо  мыслей  проносились  какие-то неясные
картины.  Вот возникла Елена, такая, с какою расстался он в последний свой
приезд,  правда,  лицо  ее  сейчас  было  словно  затянуто  дымкой  и черт
различить было невозможно.  Он попытался  ее  из  этого  туманного  облака
вызволить,  но  не смог.  Потому и уехал с тяжелым сердцем.  Вот перед ним
явилась  чигиринская  площадь,  старый  Зацвилиховский  и  беспутная  рожа
Заглобы;  она  с  особенным  упорством  возникала  перед взором его,  пока
наконец не сменилась угрюмым обличьем Гродзицкого.  Потом  увидел  он  еще
Кудак,  пороги,  стычку на Хортице,  Сечь,  все злоключения и происшествия
вплоть до нынешнего дня,  вплоть да последнего часа.  Но дальше был  мрак!
Что происходило с ним сейчас,  он понять не мог.  У него было лишь неясное
ощущение,  что  едет  он  к  Елене,  в  Разлоги,  но  силы  в  нем  словно
расточились,  вот он и отдыхает на пожарище.  Хотел было он встать и ехать
далее,  однако бесконечная какая-то немощь приковывает его к месту, словно
бы кто стофунтовые ядра к ногам ему привязал.
     Сидел он так и сидел.  Ночь проходила. Татары расположились на ночлег
и,  разложив костер,  стали жарить куски лошажьей падали, затем, наевшись,
полегли спать на землю.
     Не прошло и часа, как они вскочили на ноги.
     Издалека  доносились  отголоски,   похожие  на  шум  большого  отряда
конницы, идущей спешным маршем.
     Татары торопливо нацепили на жердь белую плахту и  подложили в костер
хвороста, чтобы издалека было ясно, что они мирные посланцы.
     Конский топот,  фырканье и звяканье сабель между тем приближались,  и
вскоре на дороге показался конный отряд, тотчас же татар и окруживший.
     Начался  короткий  разговор.   Татары  указали  фигуру,  сидевшую  на
взгорье, которую в лунном свете было и так отлично видно, и объяснили, что
сопровождают посла, а к кому и от кого, он скажет сам.
     Начальник  отряда  с  несколькими товарищами  немедленно поднялся  на
косогор, но едва приблизился и заглянул в лицо сидящему, как тут же развел
руки и воскликнул:
     - Скшетуский! Господи боже мой, это Скшетуский!
     Наместник даже не шевельнулся.
     - Ваша милость наместник, ты узнаешь меня? Я Быховец! Что с тобою?
     Наместник молчал.
     - Очнись ради бога! Гей, товарищи, давайте-ка сюда!
     И  в самом деле,  это был пан Быховец,  шедший в авангарде всей армии
князя Иеремии.
     Между тем подошли и другие полки. Весть о том, что найден Скшетуский,
молнией  разнеслась  по  хоругвям,  и  все  спешили  приветствовать милого
товарища.  Маленький  Володы„вский,  оба  Слешинские,  Дзик,  Орпишевский,
Мигурский,  Якубович,  Ленц,  пан  Лонгинус  Подбипятка  и  многие  другие
офицеры,   обгоняя  друг  друга,  бежали  по  косогору.  Но  напрасно  они
заговаривали с ним,  звали по имени,  трясли за плечи,  пытались поднять с
камня - пан Скшетуский глядел на всех широко открытыми глазами и никого не
узнавал.  Нет,  скорее  наоборот!  Казалось,  он  узнает их,  но  остается
совершенно безучастным.  Тогда те,  кто знал о его чувствах к Елене, а все
почти про  это знали,  сообразив,  где они находятся,  поглядев на  черное
пожарище и седой пепел, поняли все.
     - От горя он память потерял, - шепнул кто-то.
     - Отчаяние mentem* ему помутило.
     _______________
          * разум (лат.).

     - Отведите его ко князю. Увидит князя, может, и очнется.
     Все, окружив наместника, сочувственно на него глядели, а пан Лонгинус
просто  руки  ломал  в  отчаянии.   Некоторые  утирали  перчатками  слезы,
некоторые печально вздыхали. Но тут из толпы выступила внушительная фигура
и, медленно подойдя к наместнику, возложила ему на голову руки.
     Это был ксендз Муховецкий.
     Все умолкли и опустились на колени, словно бы в ожидании чуда. Однако
ксендз чуда не  сотворил,  а  не  убирая рук  своих с  головы Скшетуского,
вознес очи к небесам, залитым лунным светом, и стал громко читать:
     - Pater noster,  qui es in coelis! Sanctificetur nomen Tuum, adveniat
regnum Tuum, fiat voluntas Tua...*
     _______________
          * Отче наш, иже еси на небесех! Да святится имя твое; да приидет
     царствие твое; да будет воля твоя... (лат.).

     Тут он умолк и спустя мгновение повторил громче и торжественней:
     - Fiat voluntas Tua!..*
     _______________
          * Да будет воля твоя! (лат.)

     Воцарилась глубокая тишина.
     - Fiat voluntas Tua!.. - повторил ксендз в третий раз.
     И тогда с уст Скшетуского изошел голос небывалой боли и смирения:
     - Sicut in coeli et in terra!*
     _______________
          * Яко на небеси и на земли! (лат.).

     И рыцарь, зарыдав, пал на землю.


                                Глава XVII

     Чтобы  рассказать,  что  произошло  в  Разлогах,  придется  вернуться
несколько назад, к той самой ночи, когда пан Скшетуский отправил Редзяна с
письмом к старой княгине.  В письме он настоятельно просил, чтобы княгиня,
забравши Елену,  как  можно  скорее  поспешала в  Лубны  под  защиту князя
Иеремии,  ибо война может начаться в любую минуту.  Редзян, севши в чайку,
которую пан Гродзицкий отправил из Кудака за порохом,  пустился в путь, но
совершал его медленно, так как челн поднимался вверх по реке. У Кременчуга
повстречались им  войска под началом Кречовского и  Барабаша,  по  приказу
гетманов плывшие воевать против Хмельницкого. Редзян свиделся с Барабашем,
которому, конечно, рассказал, каким опасностям подвергается пан Скшетуский
по  пути  на  Сечь.  Посему  просил  он  старого полковника при  встрече с
Хмельницким настойчиво поинтересоваться судьбой посла. Затем Редзян поплыл
дальше.
     В  Чигирин  прибыли  на  рассвете.  Тут  их  немедленно окружил отряд
казаков,  спрашивая, кто они такие будут. Они ответили, что едут из Кудака
от пана Гродзицкого с письмом к гетманам.  Тем не менее набольшему с чайки
и Редзяну велено было доложиться полковнику.
     - Какому полковнику? - спросил набольший.
     - Пану  Лободе,  -  ответили  караульные есаулы.  -  Которому великий
гетман велел всех прибывающих из Сечи задерживать и допрашивать.
     Отправились.  Редзян шел смело, так как не предполагал ничего худого,
зная,  что здесь уже простирается гетманская власть. Их привели в стоявший
поблизости  от  Звонецкого  Кута  дом  пана  Желенского,  где  квартировал
полковник Лобода. Тут им было сказано, что полковник еще на рассвете уехал
в  Черкассы и что его замещает подполковник.  Прождали они довольно долго,
пока наконец не отворилась дверь и не вошел ожидаемый подполковник.
     При виде его у Редзяна задрожали поджилки.
     Подполковником оказался Богун.
     Власть гетманская и  в самом деле распространялась еще на Чигирин,  а
поскольку Лобода и Богун к Хмельницкому не переметнулись и, даже наоборот,
во всеуслышание заявляли о  своей приверженности Речи Посполитой,  великий
гетман именно им  и  назначил стоять гарнизоном в  Чигирине и  за порядком
приглядывать велел.
     Богун уселся за стол и начал выспрашивать прибывших.
     Набольший,  имевший при себе письмо от  пана Гродзицкого,  отвечал за
себя и за Редзяна. Разглядев внимательно письмо, молодой подполковник стал
подробно расспрашивать,  что слышно в Кудаке,  и видно было, что ему очень
хотелось дознаться,  зачем это  пан Гродзицкий к  великому гетману людей и
чайку отрядил.  Однако набольший ответить на это не мог,  а  послание было
запечатано печаткой пана Гродзицкого.  Допросивши гостей, Богун хотел было
отослать их и  в  кошель полез,  дать им на водку,  как вдруг распахнулась
дверь и пан Заглоба молнией влетел в горницу.
     - Что же это делается,  Богун!  -  завопил он.  - Подлец Допул лучший
тройняк утаивает. Я лезу с ним в погреб. Гляжу - возле угла то ли сено, то
ли еще что.  Спрашиваю,  что там?  Говорит:  сухое сено!  Я гляжу -  а там
горлышко,  как татарин из травы, выглядывает. А-а, коровий сын! Я говорю -
давай поделимся: ты, волох, говорю, сено съешь, ибо ты вол, а я мед выпью,
ибо я человек. Вот я и принес бутыль для надлежащей пробы. Давай же скорее
кубки.
     Сказавши это,  пан Заглоба одною рукою в бок уперся,  а другою поднял
бутыль над головой и принялся распевать:

              Гей, Ягуся! Гей, Кундуся! Ну-ка дайте кубки!
              Non timare*, не пугайтесь, подставляйте губки!
     _______________
          * Не пугайтесь (лат.).

     Тут пан Заглоба,  увидев Редзяна, внезапно замолк, поставил бутыль на
стол и сказал:
     - Эй! Как бог свят, это же слуга верный пана Скшетуского.
     - Чей? - быстро спросил Богун.
     - Пана Скшетуского,  наместника, который в Кудак поехал, а меня перед
отъездом таким  тут  лубенским медом  поил,  что  любой кабатчик пускай не
суется. Как же там господин-то твой, а? Здоров ли?
     - Здоров  и  велел  вашей  милости кланяться,  -  ответил смешавшийся
Редзян.
     - Ох и лихой это кавалер!  А ты как в Чигирине оказался? Зачем хозяин
тебя из Кудака услал?
     - Хозяин он и есть хозяин, - отвечал на это Редзян. - У него в Лубнах
дела, вот он мне и велел вернуться, да и что мне в Кудаке делать-то?
     Богун  все  это  время быстро поглядывал на  Редзяна,  а  потом вдруг
сказал:
     - Знаю и я твоего господина, видал его в Разлогах.
     Редзян, словно недослышав, повернул к нему ухо и переспросил:
     - Где?
     - В Разлогах.
     - У Курцевичей, - сказал Заглоба.
     - У кого? - снова переспросил Редзян.
     - Ты, я вижу, оглох малость, - сухо заметил Богун.
     - Не выспался чегой-то.
     - Выспишься еще. Значит, твой хозяин послал тебя в Лубны, говоришь?
     - Эге!
     - У него там,  видать,  какая-нибудь сударка имеется,  - вмешался пан
Заглоба, - к которой он свои чувства с тобою и пересылает.
     - Да разве ж я знаю, ваша милость!.. Может, и есть, а может, и нету.
     Затем Редзян поклонился Богуну и пану Заглобе.
     - Слава Иисусу Христу, - сказал он, собираясь удалиться.
     - На веки веков! - ответил Богун. - Погоди же, соколик, не спеши так.
А почему ты от меня утаил, что состоишь в услужении у пана Скшетуского?
     - А потому что ваша милость меня не спрашивала, а я себе думаю, зачем
это мне невесть что говорить? Слава Иисусу...
     - Постой, сказано тебе. Письма господские везешь?
     - Ихнее дело писать,  а  мое,  слуги,  отдать,  да только тому,  кому
писаны, так что разрешите уж откланяться вашим милостям.
     Богун свел собольи брови и  хлопнул в ладоши.  Тотчас же возникли два
казака.
     - Обыскать его! - закричал Богун, показывая на Редзяна.
     - Истинный Христос, насилие надо мной совершают! - завизжал Редзян. -
Я хоть и слуга,  а тоже шляхтич!  Вы,  досточтимые господа,  в суде за это
ответите.
     - Богун, оставь его! - вмешался пан Заглоба.
     Но  один из  казаков уже обнаружил за пазухой у  Редзяна оба письма и
передал их подполковнику.  Богун отослал казаков прочь,  так как,  не умея
читать,  не хотел,  чтобы они об этом узнали,  и,  обратившись к  Заглобе.
сказал:
     - Читай, а я пока на парнишку погляжу!
     Заглоба  зажмурил левый  глаз,  на  котором у  него  было  бельмо,  и
прочитал адрес:
     - "Всемилостивейшей  ко  мне  госпоже  и  государыне-благодетельнице,
светлейшей княгине Курцевич в Разлогах".
     - Значит, соколик, ты в Лубны ехал и не знаешь, где Разлоги? - сказал
Богун, глядя на Редзяна страшным взглядом.
     - Куда велели, туда и ехал! - ответил тот.
     - Вскрывать, что ли? Sigillum* шляхетская свята! - заметил Заглоба.
     _______________
          * Печать (лат.).

     - Мне великий гетман дал право любые письма просматривать. Открывай и
читай.
     Заглоба распечатал и стал читать:
     - "Всемилостивейшая ко  мне  госпожа  и  пр.  Доношу  вашей  милости,
сударыня, что я уже стою в Кудаке, откуда, дай боже, в добрый час нынешним
утром на Сечь отправлюсь,  а  пока что пишу тут,  в  беспокойстве спать не
ложася,  чтобы вам какая кривда от головореза этого,  Богуна, и его бродяг
не случилась.  А поскольку мне тут и пан Кшиштоф Гродзицкий говорил,  что,
того  гляди,   война  большая  разразится,  ради  каковой  также  и  чернь
поднимется,  потому заклинаю и  умоляю вашу  милость,  сударыня,  чтобы eo
instante*,  хоть бы даже и степь не просохла, хоть бы верхами, тотчас же с
княжною в  Лубны ехать изволили и  не  поступали бы  иначе,  ибо  я  впору
воротиться не успеваю. Каковую просьбу соблаговоли, ваша милость сударыня,
незамедлительно исполнить,  дабы о  блаженстве,  мне обещанном,  я  мог не
опасаться и,  воротившись,  нарадовался им.  А  вместо  того  чтобы  вашей
милости, сударыня, с Богуном кунктовать и, обещав девку мне, ему со страху
голову морочить,  лучше sub  tutelam** князя,  господина моего,  укрыться,
каковой  в  Разлоги гарнизон послать не  промедлит,  так  что  и  усадебку
упасете. При сем имею честь и т. д. и т. д.".
     _______________
          * сей же миг (лат.).
          ** под охраной (лат.).

     - Гм,  друг ты мой,  Богун, - сказал Заглоба, - гусарик, видать, рога
тебе наставить собрался.  Значит,  вы за одною девкой увивались? Чего ж ты
молчал-то? Да ты не переживай, мне вот тоже случалося...
     Начатая фраза замерла на  устах пана Заглобы.  Казак сидел за  столом
неподвижно,  но лицо его словно бы свело судорогой, оно было бледно, глаза
закрыты, брови сдвинуты. С Богуном происходило что-то ужасное.
     - Что это ты? - спросил пан Заглоба.
     Тот   стал  судорожно  махать  рукою,   а   из   уст  его  послышался
приглушенный, хриплый голос:
     - Читай давай второе.
     - Второе - княжне Елене.
     - Читай! Читай!
     Заглоба начал:
     - "Милая,  возлюбленная Елешка,  сердца  моего  госпожа  и  королева!
Поскольку по княжескому делу я  немалое еще время в  этой стороне пробуду,
то пишу я  к  тетке затем,  чтобы вы в  Лубны сразу же ехали,  где никакая
твоей  девичьей чести  обида  от  Богуна  случиться не  может  и  взаимная
сердечная склонность наша риску не подвергнется..."
     - Довольно!  - крикнул вдруг Богун и,  обезумело вскочив из-за стола,
прыгнул к Редзяну.
     Чекан фыркнул в  его руке,  и  несчастный отрок,  пораженный в  самую
грудь,  охнул и грянулся на пол.  Безумие овладело Богуном,  он бросился к
пану Заглобе, вырвал у того письма и сунул их за пазуху.
     Заглоба, схватив бутыль с медом, отскочил к печке и крикнул:
     - Во имя отца,  и сына,  и святого духа! Человече, ты очумел, что ли?
Спятил ты,  а?  Успокойся,  опомнись!  Окуни башку в  ведро,  черт бы тебя
подрал!.. Да слышишь ты меня?
     - Крови! Крови! - выл Богун.
     - Ты что,  сбесился?  Окуни же башку в ведро,  сказано тебе! Вот она,
кровь,  ты ее уже пролил,  причем невинную. Он уже не дышит, парнишка этот
бедный.  Дьявол тебя попутал или сам ты есть сущий дьявол?  Опомнись же, а
нет - пропади ты пропадом, басурманский сын!
     Выкрикивая все  это,  Заглоба протиснулся по  другую сторону стола  к
Редзяну  и,  склонившись над  ним,  стал  ощупывать пострадавшему грудь  и
прикладывать ладонь ко рту его, из которого неудержимо бежала кровь.
     Богун же,  схватившись за голову,  скулил, точно раненый волк. Потом,
продолжая выть,  упал на лавку, ибо душа в нем была истерзана бешенством и
страданием.  Внезапно он  вскочил,  подбежал к  двери,  выбил  ее  ногой и
выбежал в сени.
     - Беги же,  чтоб тебе пусто было! - невнятно проворчал пан Заглоба. -
Беги и разбей башку об конюшню или об овин,  хотя,  рогоносцем будучи, мог
бы  уже  и  бодаться.  Вот  это рассвирепел!  В  жизни ничего подобного не
видывал.  Зубами,  как кобель на случке,  стучал. Но паренек-то живой еще,
бедняга.  Ей-богу,  если ему этот мед не поможет,  значит,  он солгал, что
шляхтич.
     Говоря это,  пан Заглоба пристроил голову Редзяна у себя на коленях и
потихоньку стал вливать в его посинелые уста мед.
     - Проверим,  есть  ли  в  тебе  кровь  благородная,  -  продолжал он,
обращаясь к лежавшему в беспамятстве.  - Ежели, скажем, еврейская имеется,
то,  приправленная медом или же вином,  она кипеть станет, мужичья, будучи
ленивой  и  тяжелой,  вниз  пойдет,  и  только  шляхетская  возвеселится и
отборный сотворит состав,  каковой телу мужество и удаль сообщает.  Другим
нациям господь наш  Иисус Христос тоже дал  напитки,  дабы каждая достойно
утешена могла быть.
     Редзян тихо застонал.
     - Ага,  еще хочешь!  Нет,  пане-брате, позволь же и мне... Вот так! А
сейчас,  раз ты  живой оказался,  перенесу-ка  я  тебя в  конюшню и  уложу
где-нибудь в уголку, чтобы это чудо-юдо казацкое тебя не растерзало, когда
вернется.  Опасный он друг-приятель,  черти бы его драли!  Ибо на руку, не
умом он скор, как я погляжу!
     После   этих   слов   пан   Заглоба  поднял   Редзяна  с   легкостью,
свидетельствующей о необычайной силе,  и вышел в сени,  а затем - во двор,
где человек десять казаков,  сидя на земле, играли в кости на разостланном
коврике. Увидев его, они вскочили, а он сказал:
     - Хлопцы,  возьмите-ка этого паренька и  положите на сено.  И  пускай
который-нибудь сбегает за цирюльником.
     Приказ был незамедлительно исполнен,  потому что пан Заглоба,  будучи
другом Богуну, пользовался среди казаков большим почетом.
     - А где же это полковник?
     - Коня велел подать и  на полковую кватеру поехал,  а нам сказал быть
наготове и коней под седлом держать.
     - И мой взнузданный?
     - Эге ж.
     - Тогда веди его сюда. Значит, я полковника в полку найду?
     - Да вон же он сам едет.
     Действительно,   сквозь  темную  арку   ворот  видать  было   Богуна,
подъезжавшего со  стороны  площади.  Позади  него  в  некотором  отдалении
показались пики более сотни молодцев, как видно, готовых в поход.
     - В  седло!  -  крикнул сквозь подворотню Богун находившимся на дворе
казакам.
     Все кинулись исполнять приказание.  Заглоба же  вышел из подворотни и
внимательно поглядел на молодого атамана.
     - В поход собрался? - спросил он.
     - Собрался!
     - А куда ж тебя черти несут?
     - На свадьбу.
     Заглоба подошел поближе.
     - Побойся бога,  сынку!  Гетман велел тебе город стеречь,  а ты и сам
уезжаешь,  и  солдат уводишь.  Приказ нарушаешь.  Тут  подлый народ спит и
видит  на  шляхту  кинуться;  город  погубишь -  на  гнев  гетманской себя
обречешь.
     - На погибель и городу, и гетману!
     - Головой за это ответишь.
     - На погибель и моей голове!
     Заглоба понял,  что