После чего направился к хате, переступил через лежащий на пороге труп
старого бондаря,  убитого казаками,  и скрылся за дверью.  Когда же вышел,
вкруг  чресел его,  поверх кунтуша,  измаранного навозом,  сверкал Богунов
пояс, густо расшитый золотом, а за поясом нож, украшенный крупным рубином.
     - Господь вознаградил за отвагу, - бормотал он, - вон и кошелек набит
весьма  туго!  Ну,  разбойник  поганый!  Теперь  не  уйдешь,  надеюсь!  Но
маленький-то фертик каков! Чтоб ему ни дна ни покрышки. Невелика щучка, да
зубок остер,  дери его черти.  Знал я,  что он славный воин,  но чтоб эдак
Богуну насесть на хвост - такого я,  признаться, не ждал. Подумать только:
телом  тщедушен,  а  сколько  огня  и  задору!  Богун  бы  его мог за пояс
заткнуть,  как ножик.  Чтоб ему пусто было! Ой, нет: помоги ему всевышний!
Видно, он Богуна не узнал, а то бы прикончил. Фу, как порохом пахнет, аж в
носу засвербило!  Однако я-то из какой переделки вылез - в такую  мне  еще
попадать не доводилось!  Слава тебе,  господи!.. Но Богуна-то он как лихо!
Нужно будет к этому Володы„вскому присмотреться:  дьявол в нем  сидит,  не
иначе.
     Так приговаривая, Заглоба сел на пороге хлева и стал ждать.
     Вскоре  вдали  на  равнине  показались солдаты,  возвращающиеся после
разгрома врага.  Впереди  ехал  Володы„вский.  Увидев  Заглобу,  маленький
рыцарь  пришпорил коня  и,  спешившись,  направился прямо  к  нему,  крича
издали:
     - Неужто я вашу милость живым вижу?
     - Меня собственной персоной, - ответил Заглоба. - Да вознаградит тебя
бог, что с подмогой прибыл.
     - Благодари  бога,  что  вовремя,  -  сказал  Володы„вский,  радостно
пожимая Заглобе руку.
     - Но откуда ж ты, сударь, о моей беде прознал?
     - Мужики с этого хутора знать дали.
     - О, а я уж думал, они меня предали.
     - Что ты,  это добрые люди.  Парень с девушкой едва унесли ноги,  а с
другими что, они и не знают.
     - Коли не изменники,  значит, всех казаки порешили. Вон, хозяин лежит
возле хаты.  Ну ладно,  довольно об этом.  Говори скорей, сударь любезный:
Богун жив? Удрал?
     - Неужто средь них Богун был?
     - Ну да!  Тот,  что без шапки,  в  рубахе и шароварах,  которого ваша
милость свалил с конем вместе.
     - Я его в руку ранил.  Экая досада,  что не узнал... Но ты-то, ты что
здесь учинил, сударь?
     - Я что учинил?  -  переспросил Заглоба.  -  Пошли со мной - да гляди
хорошенько.
     Он взял пана Михала за руку и повел в хлев.
     - Гляди, - повторил он на пороге.
     Володы„вский поначалу со  света ничего не  мог разобрать,  но,  когда
глаза его привыкли к темноте,  увидел тела, неподвижно лежащие на навозной
куче.
     - А этих кто перебил? - удивленно спросил он.
     - Я, - ответил Заглоба. - Ты спрашиваешь, что я учинил? Любуйся!
     - Н-да!  -  произнес молодой офицер,  покачав головою. - А как это ты
исхитрился?
     - Я там, наверху, оборонялся, а они на меня и снизу лезли, и с крыши.
Не знаю,  долго ли,  -  в бою время не замечаешь.  Да,  это был Богун, сам
Богун с  немалою силой -  молодцы все как на  подбор.  Попомнит он  теперь
тебя,  сударь,  да и меня не забудет! В другой раз я расскажу, как попал в
плен,  что вытерпел и как Богуна отчехвостил,  -  мы с ним еще несколькими
словами перекинуться успели. А сегодня я до чрезвычайности fatigatus, едва
на ногах стою.
     - Н-да, - повторил еще раз Володы„вский, - ничего не скажешь, отважно
ты,  сударь, держался. Однако только замечу: рубака из тебя лучший, нежели
полководец.
     - Пан Михал,  -  промолвил шляхтич, - не время сейчас заводить долгие
разговоры. Лучше возблагодарим бога, что нам с тобой ниспослал нынче столь
блистательную победу, которая нескоро в памяти людской сотрется.
     Володы„вский с  удивлением  взглянул  на  Заглобу.  Ему  до  сих  пор
казалось,  что он один одержал эту победу, но старый шляхтич, видно, желал
разделить с ним лавры.
     Однако  пан  Михал  только  поглядел на  приятеля,  покачал головой и
молвил:
     - Пусть будет так, ладно.
     Часом  позже  оба  друга  во  главе  соединенных отрядов двинулись по
дороге, ведущей в Ярмолинцы.
     Люди Заглобы почти все были целы,  так как,  застигнутые спящими,  не
оказывали сопротивленья;  Богун же,  которому велено было достать "языка",
приказал солдат не убивать, а брать живыми.


                                Глава VIII

     Богуну,  сколь ни бесстрашным и осмотрительным он был вождем, господь
не  дал  удачи в  той  экспедиции,  куда его  отправили следить за  мнимой
дивизией  князя  Иеремии.  Он  лишь  утвердился  в  убеждении,  что  князь
действительно двинул все силы против Кривоноса: так говорили взятые в плен
люди Заглобы,  которые сами свято верили,  будто Вишневецкий идет за  ними
следом.  Поэтому  бедному  атаману ничего  не  осталось иного,  кроме  как
возвращаться поскорей к Кривоносу, но и эта задача была не из легких. Лишь
на  третий  день  собрались возле  него  две  с  небольшим сотни  казаков,
остальные либо полегли в бою, либо остались, раненные, на месте схватки, а
кое-кто  еще блуждал по  оврагам и  очерету,  не  зная,  что делать,  куда
бежать, в какую сторону податься. Да и от собравшейся вокруг Богуна ватаги
немного было проку:  после погрома люди его,  перепуганные, растерявшиеся,
при  первой  тревоге норовили обратиться в  бегство.  А  ведь  молодцев он
подобрал одного к  одному:  лучше во всей Сечи сыскать было бы трудно.  Но
казаки не  знали,  что  Володы„вский ударил на  них с  такой малой силой и
разгромил лишь потому,  что внезапно напал на спящих и неготовых к отпору,
- они нисколько не сомневались,  что если не с самим князем повстречались,
то,  по крайней мере,  с  сильным,  в несколько раз большим по численности
отрядом.  Богун на  стенку лез:  раненый,  истоптанный копытами,  больной,
избитый,  он еще и заклятого врага упустил из рук,  и славу свою запятнал,
его же молодцы,  которые накануне разгрома хоть в Крым, хоть в пекло, хоть
на самого князя готовы были слепо за ним идти, теперь разуверились в своем
атамане,  поникли духом и о том только думали, как бы спасти свою шкуру. А
ведь он  сделал все,  что  атаману сделать надлежало,  ничего не  упустил,
стражей хутор обставил,  а привал устроил лишь потому, что лошади, которые
из-под Каменца почти без роздыху шли,  никак не могли продолжать путь.  Но
Володы„вский,  чья молодость прошла в  стычках с  татарами и набегах,  как
волк  подкрался ночью  к  дозорным,  скрутил их,  прежде  чем  они  успели
выстрелить или вскрикнуть,  -  и обрушился на отряд так,  что он, Богун, в
одних  только шароварах да  в  рубахе унес  ноги.  Стоило атаману об  этом
подумать,  как  ему свет немил становился,  голова шла кругом и  отчаянье,
словно бешеный пес, рвало душу. Он, который на Черном море турецкие галеры
топил,  который до самого Перекопа татар по пятам гнал и  у хана на глазах
предавал огню улусы,  он,  который у князя под боком,  под самыми Лубнами,
вырезал в Василевке целый регимент,  - вынужден был бежать в одной рубахе,
с непокрытой головой и без сабли, ибо и саблю потерял в стычке с маленьким
рыцарем.  Потому на  привалах и  ночлегах,  когда никто на него не глядел,
атаман хватался за  голову и  кричал:  "Где моя слава молодецкая,  где моя
подруга сабля?"  И  от собственного крика в  дикое помешательство впадал и
напивался до  потери человеческого облика,  а  тогда рвался идти на князя,
против всей его рати - и погибнуть, навеки расстаться с жизнью.
     Он-то рвался - да молодцы не  хотели.  "Хоть  убей,  бїаїтїьїкїу,  не
пойдем!"  -  угрюмо  отвечали  они  на  отчаянные его призывы,  и тщетно в
припадках безумия замахивался он на них саблей, стрелял из пистолетов так,
что им порохом опаляло лица, - не хотели идти, и все тут.
     Можно сказать,  земля уходила из-под ног атамана -  и  это еще был не
конец его бедам.  Опасаясь возможной погони,  он  не решился идти прямо на
юг,  а,  считая,  что,  быть  может,  Кривонос уже  снял с  Каменца осаду,
повернул  на  восток  и...  наткнулся на  отряд  Подбипятки.  Чуткий,  как
журавль,  пан  Лонгинус не  дал себя застать врасплох,  первый на  атамана
ударил и  разбил тем легче,  что казаки не желали драться,  а затем погнал
навстречу Скшетускому, тот же довершил разгром, так что Богун после долгих
скитаний в  степях,  без добычи и  без "языков",  потеряв почти всех своих
молодцев, с каким-нибудь десятком людей бесславно явился к Кривоносу.
     Но  неистовый  Кривонос,  не  знающий  снисхождения к  тем  из  своих
подчиненных,   которых  постигла  неудача,   на  сей  раз  не  разгневался
нисколько.  Он по собственному опыту знал, каково иметь дело с Иеремией, и
потому принял Богуна ласково,  утешал его  и  успокаивал,  а  когда атаман
свалился в жестокой горячке, приказал ухаживать за ним, и лечить, и беречь
пуще глаза.
     Между тем четыре княжеских рыцаря, посеяв всеместно страх и смятенье,
благополучно возвратились в Ярмолинцы,  где задержались на несколько дней,
чтобы дать роздых людям и  лошадям.  Остановились все на  одной квартире и
там поочередно отчитались Скшетускому,  что с кем приключилось и каких кто
добился успехов,  а  затем уселись за бутылкой доброго вина,  чтобы излить
душу в дружеской беседе и взаимное удовлетворить любопытство.
     Тут  уж  Заглоба никому не  дал  вымолвить слова.  Не  желая  слушать
других,  он требовал, чтобы слушали только его; оказалось, однако, что ему
и вправду более, нежели другим, есть о чем рассказать.
     - Любезные судари!  -  витийствовал он. - Я попал в плен - что верно,
то верно! Но фортуна, как известно, изменчива. Богун всю жизнь других бил,
а час пришел -  мы его побили.  Да-да, на войне так всегда бывает! Сегодня
со  щитом,  завтра на  щите -  обычное дело.  Но  Богуна господь за  то  и
покарал,  что на  нас,  сладко спящих сном праведных,  напасть осмелился и
разбудил нагло.  Хо-хо!  Он  думал страху на  меня нагнать гнусными своими
речами,  но я  его,  любезные судари,  так отбрил,  что он вмиг присмирел,
смешался и выболтал больше,  чем самому хотелось.  Впрочем,  что тут долго
рассказывать?..  Не попадись я в плен,  мы бы с паном Михалом так легко их
не одолели;  я говорю "мы", ибо в заварухе сей magna pars fui* - до смерти
повторять не  устану.  Дай  мне бог здоровья!  Теперь слушайте дальше:  по
моему  разуменью,  не  наступи  мы  с  паном  Михалом  атаману  на  пятки,
неизвестно еще,  каково бы пришлось пану Подбипятке, да и пану Скшетускому
тоже;  короче:  не погроми мы его,  он бы нас погромил -  а  почему так не
сталось, в ком, скажите вы мне, причина?
     _______________
          * я принял значительное участие (лат.). - Вергилий.

     - А  ваша милость истинно как лиса,  -  заметил пан Лонгинус.  -  Тут
хвостом вильнешь, там увернешься и завсегда сухим из воды выйдешь.
     - Глуп тот пес,  что за своим хвостом бежит:  и догнать не догонит, и
порядочного ничего не учует, а вдобавок нюх потеряет. Скажи лучше, сударь,
сколько ты людей потерял?
     - Двенадцать  всего-навсего,   да  несколько  ранены,   казаки  и  не
больно-то отбивались.
     - А ваша милость, пан Михал?
     - Не более тридцати - мы их врасплох застали.
     - А ты, пан поручик?
     - Столько же, сколько пан Лонгинус.
     - А я двоих.  Извольте теперь сказать: кто лучший полководец? То-то и
оно!  Мы  сюда  зачем  приехали?  По  княжескому велению вести  собирать о
Кривоносе;  вот  я  вам  и  доложу,  любезные господа,  что  первый о  нем
проведал,  причем из наивернейшего источника -  от самого Богуна,  так-то!
Отныне мне  известно,  что Кривонос еще под Каменцем стоит,  но  об  осаде
больше не помышляет - потому как обуян страхом. Это de publicis*, но я еще
кое-что  разузнал,  от  чего  сердца ваши  должны возликовать безмерно,  а
молчал до поры, поскольку хотел с вами вместе обсудить, как быть дальше; к
тому ж доселе нездоровым себя чувствовал, в полном пребывал изнурении сил,
да и нутро взбунтовалось после того, как разбойники эти меня в бараний рог
скрутили. Думал, кондрашка хватит.
     _______________
          * о делах общественных (лат.).

     - Да говори же ты,  сударь,  бога ради!  - воскликнул Володы„вский. -
Неужто о бедняжке нашей что проведал?
     - Воистину так, да благословит ее всевышний, - промолвил Заглоба.
     Скшетуский поднялся во  весь свой рост,  но  тотчас же опять сел -  и
такая тишина настала,  что  слышно было жужжанье комаров на  окошке,  пока
наконец Заглоба не заговорил снова:
     - Жива  она,  это  я  теперь доподлинно знаю,  и  у  Богуна в  руках.
Страшные это руки,  любезные судари,  однако ж  господь упас ее  от  зла и
позору.  Богун сам мне признался, а уж он бы не преминул похвалиться, будь
оно иначе.
     - Возможно ли? Возможно ли это? - лихорадочно вопрошал Скшетуский.
     - Разрази меня  гром,  коли я  лгу!  -  со  всей серьезностью ответил
Заглоба.  -  Для  меня это святая святых.  Послушайте,  что Богун говорил,
когда  еще  насмешничать  надо  мной  пытался,  покуда  я  его  не  осадил
хорошенько.  "Ты что ж, говорит, думал, для холопа ее в Бар привез? Думал,
я мужлан,  силой хочу взять девицу? Неужели, говорит, меня не стать на то,
чтобы в Киеве обвенчаться в церкви,  да чтоб монахи, говорит, мне пели, да
чтобы триста свечей для меня зажглись -  для меня, гетмана и атамана!" - и
ногами давай  топать,  и  ножом грозиться -  напугать вздумал,  да  я  ему
сказал, пусть собак пугает.
     Скшетуский уже овладел собою, но аскетическое его лицо просветлело, и
снова на нем появились тревога, надежда, сомненье и радость.
     - Где же  она тогда?  Где?  -  выспрашивал он торопливо.  -  Если ты,
сударь, и это узнал, значит, мне тебя небеса послали.
     - Этого он  мне не сказал,  но умной голове и  полслова довольно.  Не
забудьте,  любезные судари,  что поначалу он всячески надо мной издевался,
пока я его не приструнил,  а тут у него и вырвалось против воли:  "Вперед,
говорит,  я тебя отведу к Кривоносу,  а потом пригласил бы на свадьбу,  да
сейчас война,  нескоро еще свадьба будет". Заметьте, судари: еще нескоро -
выходит,  у нас есть время!  И другое заметьте:  вперед к Кривоносу,  а уж
потом на свадьбу - значит, у Кривоноса княжны точно нет, куда-нибудь он ее
от войны подальше спрятал.
     - Сущее ты золото, сударь! - воскликнул Володы„вский.
     - Я сначала подумал,  -  продолжал польщенный Заглоба, - может, он ее
отослал в  Киев,  ан  нет:  зачем тогда было  говорить,  что  они  в  Киев
венчаться поедут;  раз  поедут,  значит,  не  там  наша бедняжка.  У  него
достанет ума туда ее не везти,  потому как,  если Хмельницкий на Червонную
Русь подастся, литовские войска легко могут захватить Киев.
     - Верно! Верно! - воскликнул пан Лонгинус. - Богом клянусь, не одному
бы стоило с вашей милостью разумом поменяться.
     - Только я  не  со  всяким меняться стану  из  опасения взамен разума
мешок ботвы заполучить, а уж особенно с литвином.
     - Опять он за свое, - вздохнул пан Лонгинус.
     - Позволь же мне,  сударь,  закончить. Ни у Кривоноса, ни в Киеве ее,
стало быть, нет - где же она в таком случае?
     - В том и загвоздка!
     - Если ваша милость догадывается,  говори скорей,  а то я сижу как на
угольях! - вскричал Скшетуский.
     - За Ямполем она! - сказал Заглоба и торжествующе обвел всех здоровым
своим оком.
     - Откуда это тебе известно? - спросил Володы„вский.
     - Откуда известно?  А вот откуда:  сижу я в хлеву,  - разбойник этот,
чтоб его свиньи слопали,  в  хлев меня велел запереть!  -  а  рядом казаки
разговаривают промеж собою. Прикладываю ухо к стене и что же слышу?.. Один
говорит: "Теперь небось атаман за Ямполь поедет", а другой на это: "Молчи,
коли молодая жизнь дорога..." Голову даю, что она за Ямполем где-то.
     - О, это уж как бог свят! - воскликнул Володы„вский.
     - В  Дикое Поле ведь он  ее  не  повез,  значит,  по моему разумению,
где-нибудь между Ямполем и  Ягорлыком спрятал.  Был я однажды в тех краях,
когда посредники туда съехались от нашего короля и  от хана:  в  Ягорлыке,
как вам ведомо,  вечно разбираются пограничные споры об угоне стад...  Там
вдоль  всего  Днестра сплошь овражины да  чащобы,  места  неподступные,  и
хуторяне никому не подвластны -  пустыня окрест,  они и  друг с  другом не
встречаются.  У  таких диких отшельников он ее,  верно,  и  спрятал,  да и
безопаснее место трудно придумать.
     - Ба! Но как туда добраться сейчас, когда Кривонос заградил дорогу? -
говорит пан Лонгинус.  -  И  Ямполь,  как я  слышал,  -  сущее разбойничье
логово.
     На это Скшетуский:
     - Я   ради  ее   спасения  хоть  десять  раз  голову  сложить  готов.
Переоденусь и пойду искать - отыщу, надеюсь: бог меня не оставит.
     - Я с тобой, Ян! - воскликнул Володы„вский.
     - И  я  лирником  нищим  оденусь.   Поверьте,   любезные  судари,  уж
чего-чего,  а опыта у меня всех вас поболее;  торбан мне,  правда,  обрыдл
чертовски, ну да ничего, возьму волынку.
     - Так, может, и я на что сгожусь, братушки? - спросил пан Лонгинус.
     - Отчего ж нет,  - ответил Заглоба. - Понадобится переправиться через
Днестр, ты и перенесешь нас, как святой Христофор.
     - Благодарствую от души,  любезные судари,  -  сказал Скшетуский, - и
готовностью вашей  воспользоваться счастлив.  Друзья познаются в  беде,  а
меня,  вижу,  провидение такими  верными  друзьями подарило.  Позволь  же,
всемогущий боже, и мне положить за друзей достояние и здоровье!
     - Все  мы  аки един муж!  -  воскликнул Заглоба.  -  Господь поощряет
согласье; увидите, в скором времени и мы плодами своих трудов насладимся.
     - Знать,   мне  ничего  иного  не  остается,   -   сказал,  помолчав,
Скшетуский, - как отвести хоругвь к князю и, не мешкая, отправиться в путь
вместе с вами.  Пойдем по Днестру через Ямполь к Ягорлыку и повсюду искать
будем.  А поскольку, надеюсь, Хмельницкий уже разбит или, пока мы с князем
соединимся,  разбит будет,  то  и  служба общему делу  не  станет помехой.
Хоругви, верно, двинутся на Украину, чтобы вконец задушить мятеж, но там и
без нас обойдутся.
     - Погодите-ка,   любезные  судари,  -  сказал  Володы„вский,  -  надо
полагать, после Хмельницкого придет черед Кривоноса, так что, возможно, мы
вместе с войском пойдем на Ямполь.
     - Нет,  нет,  туда надлежит поспеть раньше,  -  ответил Заглоба. - Но
первая наша задача -  отвести хоругвь, чтобы руки развязаны были. Надеюсь,
и князь нами contentus* будет.
     _______________
          * доволен (лат.).

     - Особенно тобой, сударь.
     - Разумеется!  Кто ему лучшие везет вести?  Уж поверьте мне, князь не
постоит за наградой.
     - Стало быть, в путь?
     - Не  мешало  бы  отдохнуть до  завтра,  -  заметил  Володы„вский.  -
Впрочем,  пускай  приказывает  Скшетуский  -  он  у  нас  старший;  однако
предупреждаю: выступим сегодня - у меня все лошади падут.
     - Это дело серьезное, знаю, - сказал Скшетуский, - но, думается, если
задать им хорошего корму, завтра смело выходить можно.
     Назавтра  и  отправились.  Согласно княжескому приказу  им  надлежало
вернуться в Збараж и там ожидать дальнейших распоряжений.  Потому пошли на
Кузьмин,  чтобы,  оставив в стороне Фельштын, свернуть к Волочиску, откуда
через Хлебановку вел старый тракт на Збараж. Идти было нелегко - дорога от
дождей раскисла,  -  но зато спокойно,  только пан Лонгинус,  шедший о сто
конь   впереди,   разбил   несколько   банд,   бесчинствовавших   в   тылу
региментарских войск. На ночлег остановились лишь в Волочиске.
     Но едва утомленные долгой дорогой друзья уснули сладко,  их разбудила
тревога: дозорные дали знать о приближении конного отряда. Вскоре, однако,
выяснилось,  что это татарская хоругвь Вершулла -  свои,  значит. Заглоба,
пан Лонгинус и  маленький Володы„вский тотчас поспешили к  Скшетускому,  а
следом за  ними  туда  же  влетел вихрем запыхавшийся,  с  ног  до  головы
забрызганный  грязью  офицер  легко