яде.
     - Там и остановимся, - сказал Заглоба.
     - Хорошо, - согласились остальные.
     Заглобу   все   более   охватывала  тревога.   Наконец,   подойдя   к
Володы„вскому, он шепнул:
     - Пан Михал...
     - Что?
     - Ради бога,  братец,  уж ты постарайся!  В твоих отныне руках судьба
Скшетуского, свобода княжны, твоя жизнь, да и моя тоже. Упаси тебя господь
от беды, но я с разбойником этим не справлюсь.
     - Чего же ты его вызвал?
     - Как-то  выскочило само  собою.  Одна  на  тебя  надежда.  Куда мне,
старику,  против него с моею одышкой,  да и прыть не та,  а красавчик сей,
точно кубарь, верток. И зол, собака.
     - Я постараюсь, - сказал маленький рыцарь.
     - Помоги тебе бог. Не падай духом!
     - Еще чего!
     В эту минуту к ним подошел один из Селицких.
     - Хорош гусь казак ваш,  -  шепнул он. - Ровней себя с нами держит, а
то и выше мнит. Экая фанаберия! Верно, матушка его на шляхтича загляделась
в свое время.
     - Э, - сказал Заглоба, - скорей на его матушку шляхтич.
     - И мне так сдается, - добавил Володы„вский.
     - Начнем! - вдруг воскликнул Богун.
     - Начнем, начнем!
     Остановились.  Володы„вский и Богун друг против друга, шляхтичи возле
них полукружьем.
     Володы„вский,  будучи,  несмотря на  молодость лет,  весьма искушен в
подобных забавах,  сперва песок ногою пощупал -  довольно ли  тверд,  -  а
потом  оглядел  неровности  почвы.  Видно  было,  что  настроен  он  очень
серьезно.  Как-никак предстояло скрестить оружье с рыцарем,  прославленным
на  всю Украину,  о  котором в  народе слагались песни,  имя которого было
известно в  каждом  уголке  Руси,  вплоть до  самого Крыма.  Володы„вский,
простой драгунский поручик, многого ожидал от этого поединка: либо славной
смерти,  либо не  менее славной победы -  и  потому ничего без внимания не
оставил.  Лицо  его  необычайную  выражало  серьезность.  -  Заглоба  даже
перепугался.  "Легкость духа теряет, - подумал он. - Несдобровать бедняге,
а за ним и я на тот свет отправлюсь".
     Меж тем Володы„вский,  тщательно оглядев площадку,  стал расстегивать
куртку.
     - Холодно, - сказал он, - но согреемся, надо думать.
     Богун последовал его примеру, и оба, сбросив верхнюю одежду, остались
в  одних лишь  рубахах и  шароварах,  затем каждый засучил на  правой руке
рукав.
     Но сколь же жалостно выглядел маленький рыцарь подле рослого и дюжего
атамана!  Пана  Михала почти что  не  было видно.  Будто молодой петушок с
сильным  степным  ястребом  замыслил единоборство!  Секунданты с  тревогой
поглядывали на  широкую грудь казака,  на  открывшиеся,  когда он  засучил
рукав,  узловатые и  тугие  могучие мускулы.  Ноздри  Богуна  раздувались,
словно он загодя чуял кровь,  лоб собрался морщинами,  так что,  казалось,
черная грива растет от самых бровей, и сабля в руке покачивалась. Вперивши
в противника хищные свои очи, он ждал сигнала к поединку.
     А Володы„вский еще раз осмотрел на свет клинок своей сабли, пошевелил
желтыми усиками и стал в позицию.
     - Ох, и резня будет! - шепнул Харламп Селицкому на ухо.
     И тут раздался несколько дрогнувший голос Заглобы:
     - Во имя божие, начинайте!


                                Глава XII

     Свистнули сабли,  и  острие  звякнуло об  острие.  Поле  боя  в  одно
мгновенье расширилось:  Богун наступал столь неудержимо,  что Володы„вский
отскочил на  несколько шагов  и  секундантам тоже  пришлось,  попятившись,
расступиться.  Сабля  Богуна  мелькала  в  воздухе  с  быстротою молнии  -
испуганные взоры присутствующих не  успевали за нею следить,  им казалось,
вкруг  пана  Михала  сомкнулось  кольцо  сверкающих  зигзагов,  грозя  его
испепелить,  и  лишь  господь властен вырвать маленького рыцаря  из  этого
огненного  круга.  Отзвуки  ударов  слились  в  протяжный  свист,  воздух,
взвихрясь,  хлестал по лицам. Ярость атамана с каждой секундой возрастала;
в  исступлении обрушился он  на противника подобно урагану -  Володы„вский
только отступал и защищался.  Правая его рука,  выставленная вперед,  была
почти неподвижна, только кисть без устали описывала малые, но быстрые, как
мысль,  полукруги,  отражая  бешеные  Богуновы  удары;  клинку  подставляя
клинок,  уставя очи в очи атамана,  Володы„вский в ореоле змеящихся вокруг
него молний казался спокойным, лишь на щеках его проступили красные пятна.
     Заглоба, зажмурясь, прислушивался: удар, снова удар, свист, скрежет.
     "Еще защищается!" - подумал он.
     - Еще защищается! - шептали Селицкие и Харламп.
     - Сейчас его к песку припрет, - тихо добавил Кушель.
     Заглоба приоткрыл глаза и глянул.
     Володы„вский почти касался песчаной гряды спиною,  но,  видно, не был
пока еще ранен,  только румянец на  лице стал ярче и  лоб усыпали капельки
пота.
     Сердце Заглобы забилось надеждой.
     "А ведь и пан Михал у нас великий искусник, - подумал он, - да и этот
когда-нибудь устанет".
     И  действительно,  лицо Богуна покрыла бледность,  пот  оросил и  его
чело,  но сопротивление только разжигало неистовство атамана:  белые клыки
блеснули из-под усов, из груди вырывалось звериное рычанье.
     Володы„вский глаз с него не спускал и продолжал защищаться.
     Почувствовав вдруг за собой песчаную стену, он будто исполнился новой
силы. Наблюдающим поединок казалось - маленький рыцарь сейчас упадет, а он
меж  тем нагнулся,  сжался в  комок,  присел и,  точно камень,  всем телом
ударил в грудь атамана.
     - Атакует! - закричал Заглоба.
     - Атакует! - повторили за ним остальные.
     Так оно и было на самом деле:  теперь казак отступал, а Володы„вский,
изведавши силу  противника,  напирал на  него  столь стремительно,  что  у
секундантов дух захватило:  видно,  начал разогреваться - маленькие глазки
метали искры,  он то приседал,  то подскакивал,  меняя позицию в мгновение
ока, кружа возле казака и вынуждая того волчком вертеться на месте.
     - Ай да мастер! - закричал Заглоба.
     - Смерть тебе! - прохрипел вдруг Богун.
     - Смерть тебе! - как эхо ответил Володы„вский.
     Внезапно казак  приемом,  лишь  искуснейшим фехтовальщикам известным,
перекинул  саблю  из  правой  руки  в  левую  и  слева  нанес  удар  столь
сокрушительный, что противник его, как подкошенный, грянулся наземь.
     - О господи! - крикнул Заглоба.
     Но пан Михал упал намеренно, отчего Богунова сабля только свистнула в
воздухе, маленький же рыцарь вскочил, точно дикий кот, и со страшной силой
рассек саблей незащищенную грудь казака.
     Богун  пошатнулся,  шагнул вперед и,  сделав последнее усилье,  нанес
последний удар.  Володы„вский отбил его  без труда и  еще дважды ударил по
склонившейся голове -  сабля выскользнула из ослабевших Богуновых рук,  он
повалился лицом в песок, обагряя его кровью, растекшейся широкой лужей.
     Ельяшенко,  присутствовавший при  поединке,  бросился к  телу  своего
атамана.
     Секунданты несколько времени не  могли вымолвить ни слова,  пан Михал
тоже молчал, только дышал тяжело, опершись обеими руками на саблю.
     Заглоба первый нарушил молчанье.
     - Поди ж сюда,  дай обниму тебя,  пан Михал! - растроганно проговорил
он.
     Все обступили маленького героя.
     - Ну,  и мастак ты, сударь, разрази тебя гром! - наперебой восклицали
Селицкие.
     - В тихом омуте, гляжу, черти водятся! - промолвил Харламп. - Я готов
с вашей милостью драться, чтоб не говорили: Харламп струсил, - и даже если
ты меня так же искромсаешь, все равно прими мои поздравления!
     - Да  бросьте вы бога ради,  вам и  драться-то не из-за чего на самом
деле, - сказал Заглоба.
     - Никак  невозможно,   -   отвечал  ротмистр,  -  тут  затронута  моя
репутация, а я за нее жизни не пожалею.
     - Не нужна мне твоя жизнь,  любезный сударь,  оставим лучше намеренья
наши,  -  молвил Володы„вский.  -  По правде сказать,  я  и  не думал тебе
заступать дорогу.  На этой дорожке ты повстречаешь кое-кого другого -  вот
тогда держись, а я тебе не помеха.
     - Как так?
     - Слово чести.
     - Помиритесь, друзья, - взывали Селицкие и Кушель.
     - Ладно, будь по-вашему, - сказал Харламп, раскрывая объятья.
     Володы„вский упал  в  объятья  ротмистра,  и  бывшие  недруги  звучно
расцеловались,  аж  эхо прокатилось по  песчаным холмам;  при этом Харламп
приговаривал:
     - Ох,  чтоб тебя,  ваша милость!  Каково этакую громадину отделал!  А
ведь и он саблей владел недурно.
     - Вот уж не думал,  что он такой фехтовальщик! И где только выучился,
интересно?
     Тут всеобщее внимание обратилось вновь к  лежащему на  земле атаману,
которого Ельяшенко тем временем перевернул лицом кверху и,  плача, пытался
обнаружить в нем признаки жизни. Лицо Богуна трудно было узнать под коркой
быстро запекшейся на  холодном ветру,  вытекшей из  ран  на  голове крови.
Рубаха на груди тоже была вся залита кровью,  однако жизнь еще не оставила
атамана.  Он,  видно,  был в предсмертной конвульсии:  ноги вздрагивали да
скребли песок скрюченные как когти пальцы.  Заглоба глянул и  только рукой
махнул.
     - Получил свое! - сказал он. - С божьим прощается светом.
     - Ой!  Этот уже не жилец, - промолвил, поглядев на лежащее тело, один
из Селицких.
     - Еще бы! Надвое почти что рассечен.
     - Да,  таких  рыцарей не  часто  встретишь,  -  пробормотал,  покачав
головой, Володы„вский.
     - Не мне рассказывай, - отозвался Заглоба.
     Меж тем Ельяшенко вознамерился поднять и  унести несчастного атамана,
но  напрасно,  потому как немолод был и  тщедушен,  а  Богун -  едва ли не
исполинского  росту.   До  корчмы  было  несколько  верст,   а  казак  мог
преставиться в любую минуту; видя это, есаул обратился к шляхтичам.
     - Пїаїнїе! - воскликнул он, складывая просительно руки. - Зїаїрїаїдїи
сїпїаїсїаї  иї   сївїяїтїоїйї-їпїрїеїчїиїсїтїоїйї   пїоїмїоїжїiїтїе!   Нїе
дїаїйїтїе,   щїоїбї   вїiїнї   тїуїтїкїиї   щїеїзї   яїкї  сїоїбїаїкїа.  Я
сїтїаїрїиїй,  нїеї зїдїуїжїаїю,  аї лїюїдїеї дїаїлїеїкїо...
     Шляхтичи переглянулись.  Озлобления против Богуна в их сердцах уже не
осталось.
     - И впрямь негоже его здесь бросать как собаку,  - первым пробормотал
Заглоба.  -  Коли приняли вызов,  значит, он для нас уже не мужик, а воин,
каковому всяческая надлежит помощь.  Кто  со  мной его  понесет,  любезные
господа?
     - Я, - ответил Володы„вский.
     - Кладите на мою бурку, - предложил Харламп.
     Минуту  спустя  Богун   уже   лежал  на   бурке  Харлампа.   Заглоба,
Володы„вский,  Кушель  и  Ельяшенко ухватились каждый  за  свой  конец,  и
шествие,   замыкаемое  Селицкими  и   Харлампом,   медленно  двинулось  по
направлению к корчме.
     - Живучий,  черт, еще шевелится, - пробормотал Заглоба. - Господи, да
скажи мне кто,  что я с ним нянчиться буду и на руках таскать, я б таковые
слова за издевку принял!  Чересчур мягкое у меня сердце, сам знаю, да себя
переделать не можно! Еще и раны ему перевяжу... Надеюсь, на этом свете нам
больше не встретиться: пускай хоть на том добром вспомянет!
     - Думаешь, не выкарабкается? - спросил Харламп.
     - Он-то?  Да я  за его жизнь гроша ломаного не дам.  Видно,  так было
написано на  роду,  а  от судьбы не уйдешь:  улыбнись ему счастье с  паном
Володы„вским,  от  моей бы  руки погибнул.  Впрочем,  я  рад,  что так оно
получилось, - и без того уже меня душегубцем безжалостным прозывают. А что
прикажете  делать,   если  вечно  кто-нибудь  мешается  под  ногами?  Пану
Дунчевскому  пришлось  отступного  заплатить  пятьсот  злотых,  а  русские
имения, сами знаете, нынче не приносят доходу.
     - Да, там у вас все подмели вчистую, - сказал Харламп.
     - Уф!  Тяжелешенек наш казак -  дух сперло!..  - продолжал Заглоба. -
Вчистую подмели -  это верно,  но я все ж надеюсь, сейм воспомоществованье
окажет,  не  то  хоть  зубы  клади на  полку...  Ох,  и  тяжел,  дьявол!..
Гляньте-ка, ваши милости, опять кровавит. Беги, пан Харламп, к корчмарю да
вели намять хлеба с паутиной. Покойничку нашему не больно поможет, но рану
перевязать -  всякого христианский долг,  все ж  ему помирать будет легче.
Живей, сударь!
     Харламп поспешил вперед,  и,  когда атамана наконец внесли в  корчму,
Заглоба,   не  мешкая,   со  знанием  дела  и  большой  сноровкою  занялся
перевязкой.  Он остановил кровь,  залепил раны,  после чего, обратившись к
Ельяшенке, молвил:
     - А в тебе, старик, здесь нужды нету. Скачи быстрее в Заборов, проси,
чтоб к его высочеству допустили, и письмо отдай, да расскажи, что видел, -
все  в  точности опиши,  как  было.  Соврешь,  я  узнаю,  потому как у  их
королевского высочества в большом доверье,  и голову тебе повелю снести. И
Хмельницкому кланяйся:  он меня знает и любит. Похороним мы твоего атамана
как  должно,  а  ты  делай свое дело,  да  остерегайся темных углов -  еще
прибьют где-нибудь ненароком,  не успеешь и объяснить,  кто таков да зачем
едешь. Будь здоров! И пошевеливайся!
     - Дозволь, ваша милость, остаться, хотя бы покуда он не остынет.
     - Езжай,  говорят тебе!  -  грозно сказал Заглоба.  -  Не  то прикажу
мужикам  силком  в   Заборов  доставить.   И  привет  не  забудь  передать
Хмельницкому.
     Ельяшенко поклонился в  пояс и  вышел,  а Заглоба объяснил Харлампу и
Селицким:
     - Казака я нарочно отправил -  нечего ему здесь делать... А ежели его
и  вправду по дороге прирежут,  что легко может статься,  всю вину ведь на
нас свалят. Заславцы да прихвостни канцлера первые крик подымут, что, мол,
люди русского воеводы,  преступив закон,  вырезали казацкое посольство. Но
ничего,  умная голова сто  голов кормит!  Нас  шелопутам этим,  дармоедам,
гладышам  голыми  руками  не  взять,  да  и  вы,  судари,  при  надобности
засвидетельствуете,  как все было на деле,  и подтвердите,  что он сам нас
вызвал.  Еще  нужно здешнему войту наказать,  чтобы его земле предал.  Они
знать не знают,  кто он таков:  сочтут шляхтичем и  похоронят по чести.  И
нам,  пан Михал,  пожалуй,  пора ехать -  должно еще реляцию князю-воеводе
представить.
     Хриплое дыхание Богуна прервало разглагольствования Заглобы.
     - Эвон,  уже  душа  наружу  рвется!  - заметил шляхтич.  - И на дворе
темнеет - ощупью придется на тот свет  добираться.  Но  коль  он  бедняжки
нашей не обесчестил,  пошли ему,  господи, вечный покой, аминь!.. Поехали,
пан Михал... Ото всей души отпускаю ему его прегрешенья, хотя, признаться,
чаще  я  у него,  нежели он у меня на пути становился.  Но теперь уж всему
конец.  Прощайте,  любезные судари,  приятно было  со  столь  благородными
кавалерами  свести  знакомство.  Не  забудьте  только  в  случае чего дать
показанья.


                                Глава XIII

     Князь  Иеремия принял  известие о  гибели  Богуна  в  поединке весьма
спокойно -  тем  паче когда узнал,  что  есть сторонние люди,  не  из  его
хоругвей,  готовые в  любую  минуту  засвидетельствовать,  что  вызван был
Володы„вский.  Случись это  не  в  канун объявления королем Яна  Казимира,
когда борьба соперников еще  продолжалась,  противники Иеремии во  главе с
канцлером и  князем Домиником,  вне всякого сомнения,  не преминули бы это
происшествие обернуть против него,  невзирая ни  на каких свидетелей и  их
заявленья.  Но  после  отказа Карла  от  престола умы  были  заняты совсем
другим, и яснее ясного было, что вся эта история канет в забвенье.
     Извлечь ее  на  свет  мог  разве только Хмельницкий,  чтобы показать,
какие ему беспрестанно чинят обиды.  Однако князь справедливо полагал, что
королевич,  отвечая гетману,  упомянет в  письме либо прикажет передать от
своего  имени  устно,   при  каких  обстоятельствах  погиб  его  посланец,
Хмельницкий же не посмеет усомниться в истинности монаршьих слов.
     Князя  заботило лишь  одно:  как  бы  из-за  его  людей не  затеялось
политической свары.  С другой стороны, он даже порадовался за Скшетуского,
потому что теперь и  впрямь куда вероятнее стало спасение княжны Курцевич.
Теперь можно  было  надеяться ее  отыскать,  отбить или  выкупить -  а  за
расходами,  сколь они ни велики могли оказаться, князь бы, надо думать, не
постоял,  желая любимого своего рыцаря избавить от страданий и вернуть ему
счастье.
     Володы„вский с немалым страхом шел к князю:  будучи далеко не робкого
десятка,  он,  однако, как огня боялся сурового взгляда Иеремии. Каково же
было изумление его и радость,  когда князь, выслушав реляцию и поразмыслив
над тем, что случилось, снял с пальца дорогой перстень и молвил:
     - Выдержка  ваша,  милостивые  судари,  всяческой  похвалы  достойна:
напади вы  на  него  первыми,  на  сейме мог  бы  шум  подняться со  всеми
пагубными отсюда последствиями.  Если  же  княжна отыщется,  Скшетуский по
гроб  жизни  будет  вам  благодарен.  До  меня  дошли слухи,  любезный пан
Володы„вский,  будто,  как иные языка за зубами,  так ваша милость сабли в
ножнах удержать не  может,  что  само  по  себе заслуживает наказанья.  Но
поскольку ты  за  своего друга дрался и  перед лицом заправского рубаки не
уронил чести нашего мундира,  прими на  память об  этом дне  сей перстень.
Знал я,  что ты хороший солдат и отменный фехтовальщик, но, похоже, лучших
мастеров превосходишь.
     - Он-то? - воскликнул Заглоба. - Да он самому черту с третьего выпада
рога отрубит.  Ежели ваша светлость когда-либо мне прикажет снести голову,
прошу  не  поручать этого никому иному:  от  его  руки,  по  крайней мере,
прямиком на тот свет отправлюсь.  Он Богуну надвое грудь разрубил, а потом
еще дважды по мозгам проехал.
     Князь питал слабость к  добрым воякам и рыцарские подвиги ценил всего
выше, поэтому усмехнулся довольно и спросил:
     - А встречался тебе кто-нибудь, в сабельном бою столь же искусный?
     - Только Скшетуский однажды меня поцарапал, но и я в долгу не остался
- это когда твоя княжеская милость нас обоих под замок посадить изволил; а
из прочих,  возможно,  мне бы не уступил пан Подбипятка,  потому как силой
обладает сверхчеловеческой,  и,  пожалуй что, еще Кушель, будь у него глаз
поострее.
     - Не верь ему,  ваша светлость, - сказал Заглоба, - никто против него
устоять не может.
     - А долго Богун держался?
     - Да уж,  тяжеленько мне с ним пришлось, - ответил Володы„вский. - Он
и левой рукой умел не хуже правой.
     - Богун сам мне рассказывал,  -  вмешался Заглоба, - что для сноровки
целыми днями с  Курцевичами рубился,  да  и  я  видел в  Чигирине,  как он
управлялся с другими молодцами.
     - Знаешь что, - с деланною серьезностью обратился к маленькому рыцарю
князь,  - езжай-ка ты, сударь, в Замостье, вызови на поединок Хмельницкого
и одним махом освободи Речь Посполитую от всех бед и напастей.
     - Только прикажи, ваша светлость, тотчас и поеду, лишь бы Хмельницкий
не отказался, - ответил Володы„вский.
     А князь между тем продолжал:
     - Мы шутим,  а мир на глазах гибнет!  Но в Замостье, любезные судари,
вам  и  впрямь поехать придется.  Я  получил известие из  казацкого стана,
будто, едва огласят об избрании королем Казимира, Хмельницкий снимет осаду
и  уйдет на  Русь,  и  поступит так из  подлинного либо притворного к  его
величеству уважения,  а  возможно потому,  что  под Замостьем его силу нам
легко сломить.  Посему отправляйтесь и уведомьте Скшетуского о случившемся
- пусть  на  поиски княжны едет.  Скажите ему,  чтобы  из  моих  хоругвей,
оставленных при  старосте валецком,  отобрал  столько  людей,  сколько для
экспедиции будет потребно.  Впрочем,  я  ему через вас пошлю разрешение на
отпуск и письмо дам,  ибо от всего сердца желаю, чтобы счастье наконец ему
улыбнулось.
     - Твоя светлость нам всем как отец родной, - сказал Володы„вский, - и
мы тебе до гробовой доски верой и правдой служить будем.
     - Не  знаю,  не  придется ли  вскоре  всем,  кто  мне  служит,  пояса
затянуть,  -  заметил князь,  - ежели мои заднепровские имения разграблены
будут. Но покамест все, что мое, - ваше.
     - И  наши  состояния,   хоть