мных
поступков,  к тому же понимал прекрасно, что, начнись сраженье, не пройдет
и часу, как горстка его людей будет сметена клокочущей лавиной, - и потому
обратился к  иным средствам.  А именно:  первым делом распустил слух среди
собственных солдат,  будто  они  -  лишь  передовой отряд дивизии грозного
князя,  и  этот  слух  распространял повсюду:  на  всех хуторах,  во  всех
деревнях и  местечках,  через которые лежал путь отряда.  И действительно,
весть эта с  быстротою молнии полетела вниз по  течению Збруча,  Смотрыча,
Студеницы, Ушки, Калусика, достигла Днестра и, словно подхваченная ветром,
понеслась дальше,  от Каменца к  Ягорлыку.  Ее повторяли и турецкие паши в
Хотине,  и  запорожцы в  Ямполе,  и  в  Рашкове татары.  И снова прогремел
знакомый клич:  "Идет Ярема!",  от которого замирали сердца мятежников,  и
без того дрожавших от страха, не уверенных в завтрашнем дне.
     В достоверности этого слуха никто не сомневался.  Региментарии ударят
на Хмеля, а Ярема на Кривоноса - это подсказывал ход событий. Сам Кривонос
поверил -  и у него опустились руки.  Что теперь делать? Идти на князя? Но
ведь под Староконстантиновом и дух был иной у черни,  и сил больше, однако
же  они  были разбиты,  едва унесли ноги с  кровавой бойни.  Кривонос знал
твердо,  что  его  молодцы будут насмерть стоять против любого войска Речи
Посполитой и  против  всякого  полководца,  но  стоит  показаться Яреме  -
разлетятся, словно от орла лебединая стая, словно степные перекати-поле от
ветра.
     Поджидать  князя  под  Каменцем  было  еще  хуже.  И  решил  Кривонос
двинуться к востоку,  -  к самому Брацлаву!  -  чтобы,  избежав встречи со
своим заклятым врагом, соединиться с Хмельницким. Правда, он понимал, что,
сделавши такой крюк,  ко времени вряд ли поспеет, однако, по крайней мере,
загодя  будет  знать,  чем  окончится дело,  и  позаботится о  собственном
спасенье.
     А  тут  ветер принес новые вести,  будто Хмельницкий уже  разгромлен.
Слухи эти - как и прежние - намеренно распускал сам Скшетуский.
     В  первую минуту несчастный атаман совсем растерялся,  не  зная,  что
делать.  Но  потом решил,  что тем паче надо идти на  восток да поглубже в
степи забраться:  вдруг там на татар наткнется и под их крылом схорониться
сможет?
     Однако  прежде  всего  захотел Кривонос эти  слухи  проверить и  стал
спешно  выискивать  среди  своих  полковников  надежного  и   бесстрашного
человека, которого можно было б отправить в разъезд за "языком".
     Но задача оказалась нелегкой:  "охотников" не находилось, к тому ж не
на всякого атаман мог положиться,  а послать надлежало такого, который бы,
попадись он неприятелю в руки, ни на огне, ни на колу, ни на колесе планов
бегства не выдал.
     В конце концов Кривонос нашел такого человека.
     Однажды ночью он велел позвать к себе Богуна и сказал ему:
     - Послушай, Иван, дружище! Ярема идет на нас с великою силой - знать,
погибель наша неминуча.
     - И я слыхал, что идет. Мы с вами, бїаїтїьїкїу, об том уже толковали,
только зачем погибать-то?
     - Нїеї зїдїеїрїжїиїмїо. С другим бы справились, а с Яремой не выйдет.
Боятся его ребята.
     - А я не боюсь, я целый его полк положил в Василевке, в Заднепровье.
     - Знаю,  что не боишься.  Слава твоя молодецкая, казачья, его княжьей
стоит,  да только я ему не дам бою -  не пойдут ребята...  Вспомни, что на
раде говорили,  как на меня с саблями да кистенями кидались:  мол, я их на
верную смерть вести задумал.
     - Пошли тогда к Хмелю, там и крови, и добычи будет вдоволь.
     - Говорят, Хмеля уже региментарии разбили.
     - Не  верю я  этому,  батька Максим.  Хмель хитрый лис,  без татар не
ударит на ляхов.
     - И мне так думается,  да надобно знать точно.  Мы б тогда треклятого
Ярему обошли и  с Хмелем соединились,  но сперва все надо разведать!  Кабы
нашелся кто,  кому Ярема не страшен, да отправился в разъезд и языка взял,
я б тому молодцу полну шапку золотых червонцев насыпал.
     - Я пойду, батька Максим, но не червонцев ради, а за славой казачьей,
молодецкой.
     - Ты моя правая рука,  а  идти желаешь?  Быть тебе у казаков,  добрых
молодцев,  головою,  потому как Яремы не страшишься.  Иди,  сокол, а потом
проси,  чего хочешь.  И еще я тебе скажу:  кабы не ты,  я бы сам пошел, да
нельзя мне.
     - Нельзя, бїаїтїьїкїу, уйдете - ребята крик подымут, скажут, спасаете
шкуру, и разлетятся по белу свету, а я пойду - прибодрятся.
     - А конников много попросишь?
     - Нет, - с малой ватагой и укрыться легче, и тишком подкрасться, но с
полтыщи молодцев возьму,  а уж языков я вам приведу, головой ручаюсь, и не
простых солдат, а офицеров, от которых все узнать можно.
     - Езжай быстрее.  В  Каменце уже из пушек палят ляхам на радость и на
спасение, а нам, безвинным, на погибель.
     Выйдя  от  Кривоноса,  Богун  тотчас  принялся  готовиться в  дорогу.
Молодцы  его,   как  водилось,   пили  мертвую  -   "покуда  костлявая  не
приголубит",  - и он с ними пил, наливался горелкой, буйствовал и шумел, а
под  конец повелел выкатить бочку дегтя и,  как был,  в  бархате и  парче,
бросился в нее, раз-другой с головой окунулся и крикнул:
     - Ну, вот и черен я, как ночь-матушка, не увидеть меня ляшскому оку.
     Потом, покатавшись по награбленным персидским коврам, вскочил на коня
и  поехал,  а  за  ним  припустили под  покровом тьмы верные его  молодцы,
напутствуемые криками:
     - На славу!  Нїаї щїаїсїтїя!
     Между тем  Скшетуский добрался до  Ярмолинцев;  там,  встретив отпор,
учинил над  горожанами кровавую расправу и,  объявив,  что наутро подойдет
князь Ярема, дал отдых утомленным лошадям и людям.
     После чего, созвав товарищей на совет, сказал им:
     - Покамест господь  к  нам  благоволит.  Судя  по  страху,  обуявшему
мужичье,  смею предположить, что нас везде за княжеский авангард принимают
и верят,  будто главные силы идут следом.  Надо подумать,  как бы и впредь
обман не  открылся:  еще  кто заприметит,  что один и  тот же  отряд всюду
мелькает.
     - А долго мы так разъезжать будем? - спросил Заглоба.
     - Пока не узнаем, каковы намеренья Кривоноса.
     - Ба, эдак можно и к сражению не поспеть в лагерь.
     - И так может случиться, - ответил Скшетуский.
     - Весьма прискорбно,  -  заявил Заглоба.  -  Под  Староконстантиновом
только вошли в охоту! Немало, конечно, мы там бунтовщиков положили, но это
все равно что льву мышей давить! Так и чешутся руки...
     - Погоди, сударь, может, тебя впереди поболе, нежели ты думаешь, ждет
сражений, - серьезно ответил Скшетуский.
     - О! А это quo modo? - с явным беспокойством спросил старый шляхтич.
     - В  любую минуту на врага можно наткнуться,  и,  хоть не для того мы
здесь,  чтобы  ему  оружием  преграждать  дорогу,  защищать  себя  все  же
придется.  Однако вернемся к  делу:  расширить надо  круг  наших действий,
чтобы сразу в  разных местах о  нас слыхали,  непокорных для пущего страху
кое-где вырезать и слухи распускать повсюду - потому, полагаю, следует нам
разделиться.
     - И я того же мнения,  -  подхватил Володы„вский, - будем множиться у
них на глазах -  и  те,  что побегут к  Кривоносу,  о тысячах рассказывать
станут.
     - Твоя милость,  пан поручик,  нами командует -  ты и распоряжайся, -
сказал Подбипятка.
     - Я через Зинков пойду к Солодковцам,  а смогу, то и дальше, - сказал
Скшетуский.  -  Наместник Подбипятка отправится вниз,  к  Татарискам,  ты,
Михал, ступай в Купин, а пан Заглоба выйдет к Збручу под Сатановом.
     - Я? - переспросил Заглоба.
     - Так точно.  Ты человек смекалистый и на выдумки гораздый:  я думал,
тебе  такое дело  по  вкусу придется,  но,  коли  не  хочешь,  я  Космачу,
вахмистру, отдам четвертый отряд.
     - Отдашь,  да только под моим началом! - воскликнул Заглоба, внезапно
сообразив,  что получает командованье над отдельным отрядом.  - А если я и
задал вопрос, то лишь потому, что с вами жаль расставаться.
     - А  достаточно  ли  у  тебя,   сударь,   опыта  в  ратном  деле?   -
полюбопытствовал Володы„вский.
     - Достаточно ли  опыта?  Да  аист  еще  вашу  милость отцу с  матерью
презентовать не замыслил, когда я уже многочисленнее этого водил разъезды.
Всю жизнь прослужил в  войске и доселе бы не ушел,  кабы в один прекрасный
день заплесневелый сухарь колом не стал в  брюхе,  где и  застрял на целых
три года.  Пришлось за животным камнем податься в  Галату;  в свое время я
вам об  этом путешествии расскажу во  всех подробностях,  а  сейчас пора в
дорогу.
     - Поезжай,  сударь,  да  не  забудь впереди себя слух пускать,  будто
Хмельницкий уже погромлен и князь миновал Проскуров,  - сказал Скшетуский.
- Без  разбору  пленных  не  бери,  но,  если  повстречаешь разъезд из-под
Каменца,  постарайся любой ценой языка добыть, да такого, чтобы осведомлен
был о Кривоносовых планах; прежние реляции были весьма противоречивы.
     - Самого бы Кривоноса встретить!  Ну что б  ему отправиться в разъезд
пришла охота - ох, и задал бы я ему перцу! Можете не сомневаться, любезные
судари, эти мерзавцы у меня не только запоют - запляшут!
     - Через три дня съезжаемся в Ярмолинцах, а теперь - в путь, кому куда
вышло! - сказал Скшетуский. - Только людей берегите.
     - Через три дня в  Ярмолинцах!  -  повторили Заглоба,  Володы„вский и
Подбипятка.


                                 Глава VI

     Когда  Заглоба  остался один  со  своим  отрядом,  ему  как-то  сразу
сделалось неуютно и даже, правду говоря, страшновато: дорого бы дал старый
шляхтич,  чтобы  рядом был  Скшетуский,  Володы„вский либо  пан  Лонгинус,
которыми он в душе премного восхищался и рядом с которыми, безоглядно веря
в   их   находчивость  и   бесстрашие,   чувствовал  себя  в   совершенной
безопасности.
     Поэтому вначале ехал он  во  главе своего отряда в  довольно скверном
расположении духа и,  подозрительно озираясь по сторонам,  перебирал в уме
опасности, которые могли ему встретиться, бормоча при этом:
     - Конечно,  оно б веселей было,  ежели бы хоть один из них поблизости
находился.  Господь всякого сообразно задуманному предназначенью создал, а
этим троим надо бы слепнями родиться, потому как до крови весьма охочи. Им
на войне таково,  каково другим возле жбана меду,  - что твои рыбы в воде,
ей-богу.  Хлебом не корми,  а допусти в сечу. В самих нисколько весу, зато
рука тяжелая.  Скшетуского я в деле видал,  знаю,  сколь он peritus*.  Ему
человека  сразить,  что  ксендзу  молитву  сказать.  Излюбленное  занятье!
Литвину нашему, который своей головы не имеет, а охотится за тремя чужими,
терять нечего.  Всего  меньше я  маленького этого фертика знаю,  но  тоже,
верно, жалить пребольно умеет, судя по тому, что я под Староконстантиновом
видел и  что мне о  нем рассказывал Скшетуский,  -  оса,  да и  только!  К
счастью,  хоть он где-то неподалеку;  соединюсь-ка я с ним,  пожалуй: а то
куда идти, хоть убей, не знаю.
     _______________
          * опытный, умный (лат.).

     До  того Заглоба чувствовал себя одиноким,  что  сердце от  жалости к
самому себе защемило.
     - Вот  так-то!  -  ворчал  он  тихонько.  -  У  каждого есть  к  кому
притулиться, а у меня что? Ни друга, ни матери, ни отца. Сирота - и баста!
     В эту минуту к нему подъехал вахмистр Космач:
     - Куда мы идем, пан начальник?
     - Куда идем-то? - переспросил Заглоба.
     И вдруг выпрямился в седле и ус закрутил лихо.
     - Да хоть в Каменец,  ежели будет на то моя воля! Понимаешь, вахмистр
любезный?
     Вахмистр поклонился и  молча  вернулся в  строй,  недоумевая,  отчего
рассердился  начальник.   Заглоба  же,  бросив  вокруг  несколько  грозных
взглядов, успокоился и продолжал бормотать:
     - Так я  и  пошел в  Каменец -  пусть мне сто палок по пяткам всыплют
турецким манером,  коли сделаю такую глупость.  Тьфу! Хоть бы один из этих
был рядом,  все б на душе стало полегче. Что можно с сотней людей сделать?
Уж  лучше  одному идти  -  извернуться проще.  Много нас  чересчур,  чтобы
пускаться на хитрости,  а чтоб защищаться -  мало. Ох, и некстати придумал
Скшетуский отряд разделить.  Куда,  например,  мне  направляться?  Я  знаю
только,  что у меня за спиною,  а что впереди,  кто скажет? Кто поручится,
что дьяволы эти западни не уготовили на дороге? Кривонос да Богун! Славная
парочка,  чтоб  их  черти драли!  Упаси меня всевышний от  Богуна хотя бы.
Скшетуский жаждет с ним встречи -  услышь,  господи,  его молитвы! И я ему
того желаю,  потому как он друг мне, прости меня, боже! Доберусь до Збруча
и вернусь в Ярмолинцы,  а языков им приведу побольше, чем хотели сами. Это
дело простое.
     Тут вдруг к нему снова подскакал Космач.
     - Пан начальник, верховые какие-то за взгорком.
     - Да пошли они к дьяволу... Где? Где?
     - А вон там, за горою. Я значки видел.
     - Войско?
     - Похоже, войско.
     - Пес их за ногу! А много людей?
     - Кто их знает,  они далеко покамест. Может, укроемся за тот валун да
и нападем врасплох -  им так и так проезжать мимо. А больно много окажется
- пан Володы„вский рядом: заслышит выстрелы и прилетит на подмогу.
     Заглобе удаль  внезапно ударила в  голову,  как  вино.  Возможно,  от
отчаяния пробудилась в  нем жажда действовать,  а быть может,  подстегнула
надежда,  что  Володы„вский не  успел далеко отъехать;  так или иначе,  он
взмахнул обнаженной саблей и крикнул, страшно заворочав глазами:
     - Укрыться за валун! Навалимся вдруг! Мы этим разбойникам покажем...
     Вышколенные княжеские  солдаты  с  ходу  поворотили  к  валунам  и  в
мгновение ока выстроились в боевом порядке, готовые ударить внезапно.
     Прошел  час;  наконец  послышался  приближающийся  шум  голосов,  эхо
донесло обрывки веселых песен,  а  вскоре  затаившиеся в  засаде явственно
различили звуки  скрипок,  волынки  и  бубна.  Вахмистр  снова  подъехал к
Заглобе и сказал:
     - Не войско это, пан начальник, не казаки - свадьба.
     - Свадьба? - переспросил Заглоба. - Ну, погодите, я вам сыграю!
     С  этими  словами  он  тронул  коня;   следом  выехали  на  дорогу  и
выстроились шеренгой солдаты.
     - За мной! - грозно крикнул Заглоба.
     Всадники пустились рысью,  затем  галопом и,  обогнув валун,  выросли
вдруг  перед  толпой  людей,  ошарашив  их  и  напугав  неожиданным  своим
появленьем.
     - Стой! Стой! - раздались с обеих сторон крики.
     Это и  вправду  была  крестьянская  свадьба.  Впереди  ехали на конях
волынщик,  бандурист,  дваї дїоївїбїыїшїаї и скрипач;  они  были  уже  под
хмельком  и  лихо наяривали задорные плясовые.  За ними невеста,  пригожая
девка в темном жупане,  с  распущенными  по  плечам  волосами.  Подле  нее
выводили  песни  подружки,  у  каждой  из которых на руку было нанизано по
нескольку венков. Издали этих девок, по-мужски сидящих на лошадях, нарядно
одетых,  убранных  полевыми цветами,  и впрямь можно было принять за лихих
казаков.  Во втором ряду ехал на добром коне  жених  в  окружении  дружек,
державших  венки  на  длинных  шестах,  похожих на пики;  замыкали шествие
родители молодых и гости,  все верхами.  Только бочки с горелкой,  медом и
пивом катились на легких,  выстланных соломой повозках, смачно взбулькивая
на неровностях каменистой дороги.
     - Стой!   Стой!   -  понеслось  с  двух  сторон,  и  свадебный  поезд
перемешался.
     Девушки,  подняв с перепугу крик,  отступили назад,  а парни и мужики
постарше метнулись вперед,  чтобы грудью своей заслонить их  от нежданного
нападенья.
     Заглоба подскочил к  ним и,  махая перед носом у  испуганных крестьян
саблей, завопил:
     - Ха!  Голодранцы, крамольники, охвостье собачье! Бунтовать вздумали!
Кривоносу служите,  негодяи?  Шпионить подрядились?  Войску путь  надумали
преградить?  На шляхту подняли руку? Я вам покажу, стервецы, собачьи души!
В колодки велю забить, на кол посадить, нехристи, шельмы! Сейчас вы у меня
поплатитесь за все злодейства!
     Старый и седой как лунь дружка соскочил с лошади,  подошел к шляхтичу
и,  с  покорностью  уцепившись  за  его  стремя,  кланяясь  в  ноги,  стал
упрашивать:
     - Смилуйся,  доблестный рыцарь,  не  губи  бедных людей,  видит  бог:
невиновные мы,  не к бунтарям идем,  из Гусятина возвращаемся,  из церкви,
сродственника  нашего  Димитрия,  кузнеца,  с  бондаревой  дочкой  Ксенией
повенчали. На свадебку с караваем едем.
     - Это люди безвинные, - прошептал вахмистр.
     - Пошел вон!  Все они шельмы!  На свадьбу,  да только от Кривоноса! -
рявкнул Заглоба.
     - Кїоїлїиї  бї йїоїгїої тїрїяїсїцїяї мїоїрїдїуївїаїлїа!  - воскликнул
старик.  -  Мы  его  в  глаза  не  видели,  мы  люди  смирные.   Смилуйся,
ясновельможный пан,  дозволь проехать, мы никому зла не чиним и повинность
свою соблюдаем.
     - В Ярмолинцы пойдете в путах!..
     - Пойдем,  куда,  пане, прикажешь! Тебе повелевать, нам слушать! Одну
только  окажи  милость,  доблестный рыцарь!  Скажи панамї жїоїлїнїiїрїаїм,
чтобы наших не обижали,  а сам - прости уж нас,  темных, - не погнушайся с
нами  за  счастье  молодых  выпить...  Челом бьем:  подари радость простым
людям, как господь и Святое писание учат.
     - Только не надейтесь, что я, когда выпью, вам дам поблажку! - строго
молвил Заглоба.
     - Что ты,  пане!  - с радостью воскликнул старик.  - У нас и в мыслях
нету такого!  Эй,  гудошники!  - крикнул он  музыкантам.  -  Сыграйте  для
яїсїнїоїгїої лїиїцїаїрїя,  оїнї лїиїцїаїрї добрый, а вы, хлопцы, несите-ка
яїсїнїоїмїуї лїиїцїаїрїюї  сладкого  меду,  он  бедных  людей  не  обидит.
Быстрей,  хїлїоїпїцїi,  живо!  Дїяїкїуї†їм,  пїаїнїе!
     Хлопцы кинулись со всех ног к  бочкам,  а  тем часом зазвенели бубны,
запищали весело скрипки,  волынщик надул щеки и давай мять мех под мышкой,
а дружки махать шестами с нанизанными на них венками.  Видя такое, солдаты
подступили поближе,  закрутили  усы,  стали  посмеиваться да  через  плечи
мужиков поглядывать на девок.  Вновь молодицы завели песни - страха как не
бывало, даже кое-где послышалось радостное: "Ух-ха! Ух-ха!"
     Однако Заглоба не  сразу  смягчился -  даже  когда ему  подали кварту
меду,  он еще продолжал ворчать себе под нос:  "Ах, мерзавцы! Ах, шельмы!"
Даже когда усы  уже  обмочил в  темной влаге,  брови его  оставались хмуро
насуплены. Запрокинув голову, жмуря глаза и причмокивая, он отпил глоток -
и лицо его выразило сначала удивление, а затем возмущенье.
     - Что за времена!  -  буркнул он. - Холопы такой мед пьют! Господи, и
ты на это взираешь и не гневаешься?
     Сказавши так, он наклонил кварту и одним духом осушил до дна.
     Тем временем поезжане,  расхрабрясь, подошли всей гурьбой просить, не
причиня зла,  отпустить их с миром;  была среди них и молодая,  Ксения,  -
робкая, трепещущая, со слезами в очах, с пылающими щеками, прелестная, как
ясная    зорька.    Приблизясь,   она   сложила   руки   и   со   словами:
"Пїоїмїиїлїуїйїтїе,  пїаїнїе!" - поцеловала желтый сапог  Загдобы.  Сердце
шляхтича мгновенно растаяло как воск.
     Распустив кожаный пояс,  он порылся в нем и, выудив последние золотые
червонцы, полученные в свое время от князя, сказал Ксении:
     - Держи! И да благословит тебя бог, как и всякую невинную душу.
     Волнение  не  позволило  ему  вымолвить  больше  ни  слова:  стройная
чернобровая Ксения  напомнила Заглобе княжну,  которую он  по-своему любил
всем сердцем.  "Где она теперь, бедняжка, хранят ли ее ангелы небесные?" -
подумал старый шляхтич и,  вконец расчувствовашись, готов уже был с каждым
обниматься и брататься.
     Крестьяне же, видя такое великодушие, закричали от радости, запели и,
обступив  шляхтича,  кинулись  целовать  полы  его одежды.  "Он добрый!  -
повторяли в толпе.  - Зїоїлїоїтїиїйї лїяїх!  Чїеїрївїiїнїцїiї дїаї†, зїлїа
нїеї рїоїбїиїтїь,  хороший пан!  Нїаї сїлїаївїу,  нїаї щїаїсїтїя!" Скрипач
так наяривал,  что самого трясло,  у волынщика глаза  на  лоб  полезли,  у
довбышей отваливались руки. Старик бондарь, в