илосердие твое!
     А  ведь милосердие уже совершилось,  ибо,  вырванная из наигнуснейших
рук,  она упасена непостижимым божьим чудом. Опасность еще не миновала, но
избавление,  возможно,  близко.  Кто знает,  где теперь тот,  избранник ее
сердца. Из Сечи он, должно быть, уже возвратился, возможно даже, он сейчас
где-нибудь в  этой самой степи.  Он  будет искать ее  и  найдет,  и  тогда
радостью сменятся слезы, весельем - печаль, опасения и тревоги прекратятся
раз и навсегда -  наступит успокоение и благодать.  Отважное бесхитростное
сердце  девушки исполнилось надежды,  а  степь  окрест  сладко  шумела,  а
ветерок,  колебавший травы, навевал заодно и ей сладкие мысли. Не такая уж
она  сирота  на   белом  свете,   если  рядом  некий  странный  безвестный
покровитель,  а  другой -  известный и  любимый,  о  ней  позаботится,  не
оставит,  приголубит на  всю жизнь.  А  уж  он-то человек железный и  куда
сильнее и доблестнее тех, кто зарится на нее сейчас.
     Степь тихо шумела,  цветы издавали сильные дурманные запахи,  красные
головки  чертополоха,   пурпурные   кисточки   очитка,   белые   жемчужины
синеголовника  и  перья полыни склонялись к ней,  словно бы в ряженом этом
казачке с длинными косами,  с лицом белей молока и алыми  устами  узнавали
сестрицу-дивчину.  Они  склонялись  к ней и словно бы хотели сказать:  "Не
плачь,  кїрїаїсїнїоїдїиївїо,  мы,  как  и  ты,  божьи!"  Степь  словно  бы
умиротворяла  и  успокаивала  девушку,  картины  убийств  и погони куда-то
исчезли,  ее охватила некая сладостная слабость,  и сон  стал  смежать  ей
веки. Лошади шли неспешно, езда укачивала, и она уснула.


                                 Глава XX

     Разбудил ее  лай  собак.  Открыв  глаза,  увидела она  далеко впереди
огромный тенистый дуб,  двор и  колодезный журавль.  Елена тотчас же стала
будить своего спутника.
     - Ваша милость, проснись! Проснись, сударь!
     Заглоба разлепил глаза.
     - Что такое? Куда это мы приехали?
     - Не знаю.
     - Погоди-ка, барышня-панна. Это казацкий зимовник.
     - Так и мне кажется.
     - Тут, верно, чабаны живут. Не самая приятная компания. Чего эти псы,
чтоб их волки сожрали,  заходятся!  Вон и  кони с  людьми у  хаты.  Делать
нечего,  едем к  ним,  а  то,  если объедем,  за нами погонятся.  Ты тоже,
видать, вздремнула.
     - Немножко.
     - Один,  два,  три...  четыре коня  оседланных.  Значит,  там  четыре
человека.  Сила невеликая. Точно! Это чабаны. Разговаривают о чем-то. Гей,
люди, а давайте-ка сюда!
     Четверо казаков сразу же подъехали.  Это и  в  самом деле были чабаны
при конях,  или табунщики, присматривавшие летом в степях за табунами. Пан
Заглоба тотчас отметил,  что  только один  из  них  при  сабле  и  пищали,
остальные же трое были вооружены палками с  привязанными к концам конскими
челюстями;  однако он знал, что такие табунщики бывают людьми дикими и для
дорожных опасными.
     И точно, подъехав, все четверо исподлобья воззрились на прибывших. На
их коричневых лицах не было и признаков радушия.
     - Чего надо? - спросил один, причем никто не снял шапки.
     - Сїлїаївїаї бїоїгїу, - сказал пан Заглоба,
     - Нїаї вїiїкїиї вїiїкїiїв. Чего надо?
     - А далеко до Сыроватой?
     - Нїеї зїнїаїеїмїої нїiїяїкїої…ї Сыроватой.
     - А зимовник этот как зовется?
     - Гусла.
     - Напоите-ка коней.
     - Нету воды, высохла. А откуда вы едете?
     - От Кривой Руды.
     - А куда?
     - В Чигирин.
     Чабаны переглянулись.
     Один из них,  черный как жук и косоглазый,  уставился на пана Заглобу
и, помолчав, сказал:
     - А зачем с большака съехали?
     - А там жарко очень.
     Косоглазый положил руку на повод пана Заглобы.
     - Слазь, панок, с коня. Незачем тебе в Чигирин ехать.
     - А это почему бы? - спокойно спросил пан Заглоба.
     - А видишь ты вот этого молодца?  -  спросил косоглазый,  указывая на
одного из товарищей.
     - Вижу.
     - Он из Чигиринаї пїрїиї…їхїаїв.  Тамї лїяїхїiївї рїiїжїуїтїь.
     - А знаешь ли ты, мужик, кто за нами в Чигирин следует?
     - Хїтїої тїаїкїиїй?
     - Князь Ярема!
     Наглые лица  чабанов во  мгновение стали  смиренными.  Все,  точно по
команде, поснимали шапки.
     - А знаете ли вы,  хамы, - продолжал пан Заглоба, - что делают ляхи с
теми,  которыеї рїiїжїуїтїь.  Они ихї вїiїшїаїюїтїь.  А знаете ли, сколько
князь Ярема войска ведет?  А знаете ли,  что он уже в полумиле отсюда?  Ну
так как,  собачьи души?  Хвосты поджали? Вот как вы нас приняли! Колодец у
вас высох?  Коней поить воды нету?  А,  стервецы!  А,  кобыльи дети! Я вам
задам!
     - Нїеї  сїеїрїдїиїтїеїсїя,  пїаїнїе!  Колодец  пересох.  Мы  сами   к
Кагамлыку ездим поить и воду для себя носим!
     - А, прохвосты!
     - Пїрїоїсїтїiїтїь,  пїаїнїе.  Колодец пересох. Велите, так сбегаем за
водой.
     - Без вас обойдусь,  сам со слугою поеду. Где тут Кагамлык? - спросил
он грозно.
     - От,  две  мили  отсюда!  -  сказал косоглазый,  указывая на  череду
зарослей.
     - А на дорогу этим путем ворочаться или по берегу доеду?
     - Доедете, пане. В миле отсюда река к дороге сворачивает.
     - Эй,  слуга,  ну-ка давай вперед!  - сказал пан Заглоба, обращаясь к
Елене.
     Мнимый слуга поворотил коня на месте и мигом ускакал.
     - Слушать меня!  -  сказал  Заглоба мужикам.  -  Ежели  сюда  разъезд
придет, сказать, что я берегом на большак поехал.
     - Добре,  пїаїнїе.
     Через четверть часа Заглоба опять ехал рядом с Еленой.
     - Вовремя я  им князя-воеводу выдумал,  -  сказал он,  прищурив глаз,
закрытый бельмом.  -  Теперь они целый день сидеть будут и разъезда ждать.
От одного только княжеского имени у них дрыготня началася.
     - Ваша  милость таково быстро соображает,  что  изо  всякой переделки
выпутаться сумеет,  -  сказала Елена. - И я бога благодарю, что послал мне
такого опекуна.
     Шляхтичу эти слова пришлись по вкусу,  он усмехнулся,  погладил рукою
подбородок и сказал:
     - А  что?  Есть у  Заглобы голова на плечах?  Хитер я,  как Улисс,  и
должен тебе,  барышня-панна, сказать, что, ежели бы не хитрость эта, давно
бы  меня вороны склевали.  Но  что же  нам делать?  Надо спасаться.  Они и
вправду в  близость княжеских войск поверили,  ибо  ясно же,  что князь не
сегодня-завтра появится с  мечом огненным,  аки  архангел.  А  ежели б  он
заодно и Богуна по пути извел, я бы дал обет босиком в Ченстохову пойти. А
хоть и не поверь чабаны,  ведь одного упоминания о княжеской силе довольно
было,  чтобы их  от покусительства на живот наш удержать.  В  любом случае
скажу я тебе,  барышня-панна,  что наглость их - недобрый для нас signum*,
ибо означает это, что мужичье здешнее о викториях Хмельницкого наслышано и
час от  часу будет становиться нахальнее.  А  посему следует держаться нам
мест безлюдных и  в  деревни заглядывать пореже,  так как сие небезопасно.
Яви же, господи, поскорее князя-воеводу, ведь мы в такую ловушку попались,
что будь я не я, хуже и придумать трудно!
     _______________
          * знак (лат.).

     Елена снова встревожилась и,  желая услышать из уст пана Заглобы хоть
одно обнадеживающее словечко, сказала:
     - Теперь я  уж  вовсе уверовала,  что ты,  сударь,  и  себя,  и  меня
спасешь.
     - Это конечно,  -  ответил старый пройдоха.  -  Голова затем и  есть,
чтобы о шкуре думать. А тебя, барышня-панна, я уже так полюбил, что, как о
собственной дочери, о тебе печься буду. Самое скверное, сказать по правде,
что непонятно,  куда удирать,  ибо и  Золотоноша эта самая не очень верное
asylum*.
     _______________
          * убежище (лат.).

     - Я точно знаю, что братья в Золотоноше.
     - Или да,  или нет, потому что могли уехать; и в Разлоги наверняка не
той дорогой, какой мы едем, возвращаются. Я-то больше на тамошний гарнизон
рассчитываю.  Ежели бы  этак бог  дал  полхоругвишки или  полрегиментика в
крепостце!  А вот и Кагамлык!  Теперь хоть очереты под боком. Переправимся
на другой берег и, вместо того чтобы вниз по реке к большаку пойти, пойдем
вверх, чтобы следы запутать. Правда, мы окажемся близко от Разлогов, но не
очень...
     - Мы к  Броваркам ближе будем,  -  сказала Елена,  -  через которые в
Золотоношу ездят.
     - И прекрасно. Останавливайся, барышня-панна.
     Они напоили коней. Затем пан Заглоба, надежно укрыв Елену в зарослях,
поехал искать броду и тотчас его нашел, так как брод оказался в нескольких
десятках шагов от места, где они остановились. Именно тут уже знакомые нам
табунщики перегоняли коней  через  реку,  которая хоть  и  была  по  всему
течению  мелководна,  но  берега  повсюду имела  неприступные,  заросшие и
болотистые.  Переправившись, наши путники спешно двинулись вверх по реке и
без  отдыха проехали допоздна.  Дорога была трудная,  так  как в  Кагамлык
впадало  множество  ручьев,  и  они,  широко  разливаясь в  своих  устьях,
создавали повсюду болота и  топи.  То и дело приходилось или искать брода,
или  продираться сквозь  заросли,  почти  непроезжие  для  конных.  Лошади
страшно утомились и  едва шли.  Порой они так сильно увязали,  что Заглобе
казалось -  выбраться уже не удастся.  Но в  конце концов беглецы все-таки
вышли  на  высокий,  заросший  дубняком сухой  берег.  А  тут  уж  и  ночь
наступила,  глубокая и  непроглядная.  Дальнейший путь сделался опасен:  в
темноте можно было угодить в трясину,  так что пан Заглоба решил дождаться
утра.
     Он  расседлал лошадей,  спутал  их  и  пустил пастись.  Затем  нагреб
листьев,  устроил из них подстилку, застелил чепраками и, накрывши буркою,
сказал Елене:
     - Укладывайся,  барышня-панна, и спи, ибо это единственное, что можно
сделать.  Роса тебе глазки промоет,  оно и славно будет.  Я тоже голову на
арчак преклоню,  а  то я  в себе костей прямо не чую.  Огня мы зажигать не
станем, не то на свет какие-нибудь пастухи заявятся. Ночи теперь короткие,
на зорьке двинемся дальше.  Спи,  барышня-панна,  спокойно.  Напетляли мы,
точно зайцы,  хотя,  по правде сказать, уехали недалеко, но зато так следы
запутали,  что тот,  кто найдет нас,  дьявола за хвост поймает.  Спокойной
ночи барышне-панне.
     - Спокойной ночи и вам.
     Стройный казачок опустился на колени и  долго молился,  обращая очи к
небу,  а  пан  Заглоба,  взвалив на  спину  арчак,  отнес его  несколько в
сторону, где присмотрел себе местечко для спанья. Привал был выбран удачно
- берег был высокий и сухой, а значит, без комаров. Густая листва могла, в
случае чего, защитить и от дождя.
     Сон долго не шел к Елене.  События прошлой ночи тотчас же вспомнились
ей, а из темноты выставились лица убитых - тетки и братьев. Ей мерещилось,
что  она вместе с  их  трупами заперта в  сенях и  что в  сени эти вот-вот
войдет  Богун.  Она  видела  и  его  побелевшее лицо,  и  сведенные  болью
соболиные черные брови, и глаза, пронзающие ее. Елену охватила безотчетная
тревога.  А  вдруг в  окружающей тьме  она  и  вправду увидит два  горящих
глаза...
     Месяц ненадолго выглянул из  туч,  осветил немногими лучами дубраву и
придал  фантастические  обличья  веткам  и  стволам.  На  лугах  закричали
дергачи,  в степи -  перепела; порою слышны были какие-то странные далекие
голоса то ли птиц,  то ли ночных зверей. Поблизости фыркали кони, которые,
пощипывая траву и тяжело прыгая в путах,  все больше отдалялись от спящих.
Все эти звуки успокаивали Елену, отгоняя фантастические видения и перенося
ее в явь.  Они словно бы напоминали ей, что сени эти, постоянно являвшиеся
ее взору,  и  трупы родных,  и бледный этот Богун с отмщением в очах всего
лишь обман чувств,  порождение страха, и ничего больше. Еще несколько дней
назад сама  мысль о  подобной ночи под  голым небом в  глуши смертельно бы
испугала ее, сейчас же, чтобы успокоиться, ей приходилось напоминать себе,
что она и в самом деле у Кагамлыка, далеко от своей девичьей светелки.
     Голоса дергачей и перепелов ее  убаюкивали,  звезды  помаргивали  над
ней,  стоило ветерку шевельнуть ветвями, жуки ворочались в дубовой листве,
и она в конце  концов  уснула.  Но  у  ночей  в  глуши  тоже  бывают  свои
неожиданности.  Уже  развиднелось,  когда донеслись до нее какие-то жуткие
звуки,  какое-то  рычанье,  завывания,  всхрапывания,  потом  визг   столь
отчаянный  и  пронзительный,  что кровь похолодела в жилах.  Она вскочила,
дрожа от испуга и не понимая,  что надо делать.  Вдруг перед нею  мелькнул
пан  Заглоба,  без  шапки,  с  пистолетом в руках мчавшийся на эти голоса.
Через секунду  раздался  его  крик:  "Ух-ха!  Ух-ха!  Сїiїрїоїмїаїхїа!"  -
грохнул  выстрел,  и все смолкло.  Елене казалось,  что прошла тысяча лет,
прежде чем у подошвы берега наконец раздался голос Заглобы:
     - А,  чтоб вас псы сожрали!  Чтобы с вас шкуры посдирали!  Чтоб вы на
воротники еврейские пошли!
     В воплях Заглобы чувствовалось неподдельное отчаяние.
     - Ваша милость, что произошло? - спросила девушка.
     - Волки коней задрали.
     - Иисусе Христе! Обоих!
     - Один зарезанный,  другой так покалечен,  что версты не пройдет.  За
ночь шагов на триста отошли, и конец.
     - Как же нам быть?
     - Как быть?  Выстругать палки и оседлать их. Откуда я знаю, как быть?
Вот горе так горе!  По-моему, барышня-панна, дьявол на нас зуб имеет - оно
и неудивительно,  ибо он Богуну или сват,  или брат.  Как нам быть? Будь я
конем,  если знаю!  В  любом случае тебе,  барышня-панна,  было бы  на ком
ехать. Чтоб я сдох, если мне хоть раз случалось так поразвлечься.
     - Пешком пойдем...
     - Хорошо барышне-панне в  ее  двадцать годочков,  а  не  мне при моей
циркумференции мужицким манером путешествовать.  Хотя что я говорю, в этих
местах  любого холопа на  конягу станет,  и  только одни  дворняжки пешком
ходят.  Чистая беда,  истинный бог!  Конечно,  сидеть мы  не засидимся,  а
пойдем,  но когда ж мы дойдем до этой Золотоноши,  а?  Если даже на лошади
удирать невесело,  то пешком вовсе дело паршивое.  С нами сейчас случилось
самое скверное, что могло случиться. Седла придется бросить, а провиант на
собственном горбу волочь.
     - Я не допущу, чтобы ваша милость сам нес, и, что смогу, тоже понесу.
     Заглобу такая самоотверженность обезоружила.
     - Любезная моя панна,  -  сказал он.  -  Разве ж  я турок или поганин
допускать до  такого?  Разве ж  для такой работы ручки эти беленькие,  для
такого стан этот стройный?  Даст бог,  я и сам управлюсь,  только отдыхать
часто придется, так как, сроду будучи воздержан в еде и питье, заработал я
себе одышку. Возьмем чепраки для ночевок да провианту малость, кстати, его
немного и останется, ибо сейчас надо как следует подкрепиться.
     Делать ничего больше не оставалось,  и  они принялись за еду,  причем
пан Заглоба, забыв про свое хваленое воздержание, делал все, чтобы будущую
одышку предупредить. Около полудня они подошли к броду, которым, вероятно,
время от  времени пользовались и  конные,  и  пешие,  -  на  обоих берегах
виднелись следы колес и конских копыт.
     - Может, это и есть дорога на Золотоношу? - сказала Елена.
     - Ба! Спросить-то не у кого.
     Стоило пану Заглобе это  сказать,  как вдали послышались человеческие
голоса.
     - Погоди, барышня-панна, спрячемся! - шепнул Заглоба.
     Голоса приближались.
     - Ты что-нибудь видишь, ваша милость? - спросила Елена.
     - Вижу.
     - Кто там?
     - Слепой дед с лирой. И парнишка-поводырь. Разуваются. Они сюда хотят
перейти.
     Спустя мгновение плеск воды  подтвердил,  что  реку  и  в  самом деле
переходят.
     Заглоба с Еленой вышли навстречу.
     - Сїлїаївїаї бїоїгїу! - громко сказал шляхтич.
     - Нїаї вїiїкїиї вїiїкїiїв! - ответил дед. - А кто ж там такие?
     - Люди крещеные. Не бойся, дедушка, держи вот пятак.
     - Щїоїбї вїаїмї сївїяїтїиїйї Мїиїкїоїлїаї  дїаївї  зїдїоїрїоїв'їяї  i
щїаїсїтїя.
     - А откудова, дедушка, идете?
     - Из Броварков.
     - А эта дорога куда?
     - Дїої хїуїтїоїрїiїв,  пїаїнїе,  дїої сїеїлїа...
     - А к Золотоноше не выведет?
     - Можно,  пїаїнїе.
     - Давно ль вы из Броварков вышли?
     - Вчера утречком,  пїаїнїе.
     - А в Разлогах были?
     - Были.  Да  только  говорят,  тудаї лїиїцїаїрїiї пїрїиїйїшїлїи,  щїо
бїиїтївїаї бїуїлїа.
     - Кто говорит-то?
     - В  Броварках сказывали.  Тут один с  княжьей дворни приехал,  а что
рассказывал, страх!
     - А вы сами его не видели?
     - Я,  пїаїнїе,  ничего не вижу, я слепой.
     - А паренек?
     - Он видит, да только он немой, я один его и понимаю.
     - А далече ли отсюда до Разлогов? Нам туда как раз и нужно бы.
     - Ой, далече!
     - Значит, в Разлогах, говорите, были?
     - Были,  пїаїнїе.
     - Да? - сказал пан Заглоба и вдруг схватил парнишку за шиворот.
     - А,   негодяи,  мерзавцы,  подлецы!  Ходите!  Разнюхиваете!  Мужиков
бунтовать подбиваете!  Эй,  Федор,  Олеша,  Максым,  взять  их,  раздеть и
повесить! Или утопить! Бей их, смутьянов, соглядатаев! Бей, убивай!
     Он  стал что  было сил  дергать подростка,  трясти его  и  все громче
вопить.  Дед рухнул на колени,  моля о пощаде;  подросток,  как все немые,
издавал пронзительные звуки, а Елена изумленно на все это глядела.
     - Что  ты,  ваша  милость,  вытворяешь?  -  пыталась  она  вмешаться,
собственным глазам не веря.
     Но пан Заглоба визжал,  бранился,  клялся всею преисподнею,  призывал
всяческие несчастья,  бедствия, хворобы, угрожал всеми, какие есть, муками
и смертями.
     Княжна решила, что он в уме повредился.
     - Скройся!  -  кричал он ей.  -  Не пристало тебе глядеть на то,  что
сейчас будет! Скройся, кому говорят!
     Вдруг он обратился к деду:
     - Скидавай одежу,  козел,  а  нет,  так я тебя сей же момент на куски
порежу.
     И,  повалив подростка наземь, принялся собственноручно срывать с того
одежду. Перепуганный дед поспешно побросал лиру, торбу и свитку.
     - Все скидавай!.. Чтоб ты сдох! - вопил Заглоба.
     Дед стал снимать рубаху.
     Княжна,  видя,  что происходит,  поспешно удалилась,  дабы скромности
своей лицезрением обнаженных телес не оскорбить, а вослед ей, торопившейся
уйти, летели проклятья Заглобы.
     Отдалившись на  значительное расстояние,  она остановилась,  не зная,
как  быть.  Поблизости лежал ствол поваленного бурей дерева.  Она  села на
него и стала ждать.  До слуха ее доносилось верещание немого, стоны деда и
гвалт, учиняемый паном Заглобой.
     Наконец все  смолкло.  Слышны были только попискиванья птиц и  шорохи
листьев.  Спустя некоторое время она услыхала какое-то  сопение и  тяжелые
шаги.
     Это был пан Заглоба.
     На плече он нес одежку,  отнятую у  деда и  отрока,  в руках две пары
сапог  и  лиру.  Подойдя,  он  принялся  моргать  своим  здоровым  глазом,
улыбаться и сопеть.
     По всему было видно, что он в превосходном настроении.
     - Ни один приказный в трибунале так не накричится,  как мне пришлось!
- сказал он.  -  Охрип даже.  Но, что надо, заимел. Я их в чем мать родила
отпустил.  Если  султан не  сделает меня  пашой или  валашским господарем,
значит, он просто неблагодарный человек; я же двух святых туркам прибавил.
Вот  негодники!  Умоляли,  чтобы  рубашки оставил!  А  я  говорю,  спасибо
скажите,  что в живых остаетесь. А погляди-ка, барышня-панна, все новое: и
свитки, и сапоги, и рубахи. Может ли быть порядок в нашей Речи Посполитой,
если хамы так  изрядно одеваются?  Они в  Броварках на  ярмарке были,  где
насобирали денег и  все  себе купили.  Мало кто из  шляхты нахозяйствует в
этой стране столько, сколько наклянчит дед. Вс„! С этой минуты я рыцарское
поприще бросаю и  начинаю на  больших дорогах дедов грабить,  ибо eo modo*
богатство быстрее нажить можно.
     _______________
          * таким манером (лат.).

     - Но за какою надобностью ты,  ваша милость,  сделал это?  - спросила
Елена.
     - За какою надобностью?  Ты,  барышня-панна, не поняла? Тогда погоди,
сейчас эта самая надобность зримо тебе явлена б