воскликнул:
     - Пан поручик Кушель!  Сїлїаївїаї бїоїгїу!
     - Это ты, Антон! - сказал поручик, вглядываясь в есаула. - Что вы тут
делаете? Где атаман?
     - Кїаїжїе,  пїаїнїе,  гетман  великий  послал   нашего   атамана   ко
князю-воеводе просить помощи,  так что атаман поехал в Лубны,  а нам велел
ездить по деревням и беглых ловить.
     Антон  врал  без  зазрения  совести,  рассчитывая  на  то,  что,  раз
драгунская хоругвь идет со стороны Днепра, ей, может быть, неизвестно ни о
нападении на  Разлоги,  ни  о  битве под Василевкой,  ни о  каких-либо еще
выходках Богуна.
     Поручик тем не менее сказал:
     - Можно подумать, что вы к бунтовщикам пробираетесь.
     - Эй, пїаїнїеї поручик, - сказал Антон, - да захоти мы ко Хмелю уйти,
разве ж мы были бы на этом берегу Днепра?
     - Оно  справедливо,  -  сказал Кушель.  -  Оно верно,  и  мне на  это
возразить нечего. Да только атаман не застанет князя-воеводу в Лубнах.
     - Ну?! А где же князь?
     - Был в Прилуках и, возможно, только вчера в Лубны вернулся.
     - Ой,  жаль. У атамана до князя письмо от гетманов. А позвольте, ваша
милость, узнать - не из Золотоноши ли вы идете?
     - Нет.  Мы в Каленках стояли, а сейчас, как и все остальные, получили
приказ идти к Лубнам, откуда князь выступит со всеми силами. А вы куда?
     - В Прохоровку. Мужичье там переправляется.
     - Много разбежалось?
     - Оїйї бїаїгїаїтїо!  Бїаїгїаїтїо!
     - Ну тогда поезжайте с богом.
     - Благодарим покорно вашу милость. Помогай бог и вам!
     Драгуны расступились,  и Антонов отряд проехал сквозь них к выходу из
яра.
     Выехав из него,  Антон остановился и внимательно прислушался, а когда
драгуны вовсе исчезли из глаз и даже последние отголоски по ним отзвучали,
он обратился к своим и сказал:
     - Знаете ли вы, дурни, что, ежли б не я, вы бы через три дня на колах
в Лубнах посдыхали! А теперь вперед, и хоть бы даже дух из коней вон!
     Отряд рванул с места.
     "Вот уж повезло!  -  думал Антон.  -  Вдвойне повезло: во-первых, что
шкуру свою спасли,  а  во-вторых,  что  драгуны шли не  из  Золотоноши,  и
Заглоба разминулся с  ними:  повстречай он  их,  плевать ему  было  бы  на
погоню!"
     И  правда,  пану Заглобе не везло ужасно,  а фортуна была к нему явно
неблагосклонна,  ибо не наткнулся он на хоругвишку пана Кушеля, не будучи,
таким образом, сразу спасен и избавлен от всяческих неприятностей.
     В Прохоровке его как громом сразила весть о корсунском поражении. Уже
на пути к  Золотоноше по деревням и  хуторам поговаривали о великой битве,
даже о победе Хмеля, но пан Заглоба этому не верил, хорошо зная, что среди
простого народа всякая новость разрастается до небывалых размеров и что об
успехах казацких простонародье всего охотнее измышляет само себе небылицы.
Но  в  Прохоровке можно  уже  было  не  сомневаться.  Правда,  страшная  и
зловещая,  ударила как  обухом по  голове.  Хмель -  триумфатор,  коронное
войско разгромлено, гетманы захвачены. Вся Украина объята пламенем.
     Пан  Заглоба сперва  даже  растерялся.  Он  ведь  очутился в  ужасном
положении.  Счастье не  сопутствовало ему и  по дороге,  ибо в  Золотоноше
никакого  гарнизона не  оказалось.  Город  бурлил  противу  ляхов,  старая
крепостца была оставлена.  Заглоба ни секунды не сомневался, что Богун его
ищет и что рано или поздно на след нападет. Правда, старый шляхтич петлял,
как преследуемый русак,  но он превосходно знал гончую, которая его гнала,
и  знал также,  что гончая эта не  даст сбить себя со следа.  В  итоге пан
Заглоба имел позади Богуна,  а впереди -  море крестьянской смуты,  резню,
пожоги, нападения татар, озверевшую чернь.
     Спастись в  такой ситуации было задачей почти невыполнимой,  особенно
же с девушкой,  которая,  хоть и переодетая дедовским  поводырем,  повсюду
привлекала внимание необычайной своей красотою.
     Воистину было от чего растеряться.
     Однако  пан  Заглоба  надолго не  падал  духом  никогда.  Несмотря на
величайшую сумятицу в  башке,  он тем не менее отлично понимал,  а вернее,
весьма безошибочно чувствовал,  что  Богуна боится в  сто раз больше,  чем
огня, воды, смуты, резни и самого Хмельницкого. При одной мысли, что можно
угодить в  руки  страшного атамана,  мурашки начинали бегать по  коже пана
Заглобы.  "Уж этот бы мне устроил выволочку!  - то и дело повторял Заглоба
сам себе. - А тут еще впереди море бунта!"
     Был очень простой способ спастись: бросить Елену, предоставив ее воле
божьей. Но этого пан Заглоба делать не собирался.
     - Наверняка,  -  говорил  он ей,  - подсыпала ты мне,  барышня-панна,
чего-то, так что мне из-за тебя шкуру на шагрень выделают.
     Нет!  Бросать он ее не собирался и даже мысли такой не допускал.  Что
же ему тогда оставалось делать?
     "Га! - размышлял он. - Князя искать нет смысла! Передо мною море, так
что нырну-ка я в это море и таким образом скроюсь, а даст бог, и на другой
берег выплыву".
     И он решил переправиться на другой берег Днепра.
     Однако в  Прохоровке  сделать это было нелегко.  Пан Миколай Потоцкий
еще для Кречовского и посланных  с  ним  войск  реквизировал  все  дубасы,
шухалеи,  паромы,  чайки и челноки,  притом начиная от Переяслава и кончая
Чигирином.  В Прохоровке остался только один дырявый паром.  Парома  этого
ожидали  тысячи  людей,  бежавших  из  окрестных  поселений.  В деревеньке
оказались заняты все хаты,  коровники,  овины,  хлева,  и дороговизна была
неслыханная. Пан Заглоба и впрямь был вынужден лирою и пением зарабатывать
на кусок хлеба.  Целые сутки не получалось им переправиться, так как паром
дважды ломался и его подолгу чинили.  Ночь они с Еленой провели у костров,
сидя на берегу с толпами пьяного мужичья.  Ночь была ветреная и  холодная.
Княжна  даже  стоять  не  могла  от усталости и боли,  потому что мужицкая
обутка до крови стерла ей ноги.  Она боялась расхвораться всерьез. Лицо ее
осунулось и побледнело, чудные очи перестали сиять. То и дело ее охватывал
страх, что, несмотря на костюм, ее распознают или что неожиданно прискачет
с  погоней Богун.  В ту же ночь выпало ей видеть страшное зрелище.  Мужики
привели с устья Роси  толпу  шляхтичей,  искавших  спасения  от  татарских
набегов во владениях Вишневецкого,  и зверски убили всех тут же на берегу.
Им высверливали буравами глаза,  а головы раздавливали меж  камней.  Кроме
того,  в Прохоровке оказались две еврейских семьи. Этих взбесившаяся чернь
побросала в Днепр,  а так как они не пожелали сразу пойти ко дну,  евреев,
евреек и их детишек топили длинными баграми.  Сопровождалось это воплями и
пьянством.  Подпившие молодцы бесились  с  подпившими  молодицами.  Жуткие
взрывы  смеха разносились по темным днепровским берегам.  Порывистый ветер
разметывал костры;  красные головни и искры,  подхваченные вихрем,  летели
умирать в воду.  То и дело возникал переполох. Какой-нибудь пьяный хриплый
голос орал во тьме:  "Лїюїдїи, сїпїаїсїаїйїтїеїсїя, Яїрїеїмїаї iїдїе!!", и
толпа,  не разбирая дороги, топча и сталкивая друг друга в воду, бросалась
к берегу.  Один раз чуть не затоптали Заглобу с княжной. Это была воистину
адская ночь, и казалось, никогда она не кончится. Заглоба выклянчил кварту
водки, сам выпил и княжну заставил выпить, иначе та бы лишилась чувств или
забылась  бы  в горячке.  Но вот наконец днепровская вода стала светлеть и
поблескивать.  Рассветало.  День нарождался  облачный,  угрюмый,  бледный.
Заглобе  не  терпелось  как  можно скорее переправиться.  По счастью,  был
исправен и паром. Однако толчея образовалась страшная.
     - Дорогу деду!  Дорогу деду! - кричал Заглоба, держа впереди себя меж
вытянутых  рук  Елену  и  оберегая  ее  от  давки.  -  Дорогу  деду!  Я  к
Хмельницкому и Кривоносу иду!  Дорогу деду, люди добрые, любезные молодцы,
чтоб черная смерть прибрала вас и детей ваших!  Я ж худо вижу!  Я  в  воду
свалюсь!  Поводыря утопите!  Расступитесь,  дїiїтїкїи,  паралич разбей вам
руки-ноги, чтоб вы сдохли, чтоб на колах вертелись!
     Так,  шумя,  ругаясь и  распихивая толпу своими могучими локтями,  он
сперва втолкнул на паром Елену,  а затем,  протиснувшись и сам,  тотчас же
принялся вопить:
     - Довольно уже  вас  тут!..  Куда  прете?..  Паром потонет,  если вас
столько напихается.  Хватит...  Хватит!..  И  ваша  очередь придет,  а  не
придет, так и черт с вами!
     - Хватит,  хватит! - кричали те, кто прорвался на паром. - Отчаливай!
Отчаливай!
     Весла напряглись,  и паром начал отваливать. Быстрое течение сразу же
снесло его несколько вниз в направлении Домантова.
     Они  преодолели  уже  половину  реки,  когда  с  прохоровского берега
послышались окрики и зовы.  Страшное замешательство поднялось в оставшихся
там  толпах:  одни  как  полоумные ударились бежать  к  Домантову,  другие
попрыгали в воду, а третьи вопили, размахивая руками или кидаясь наземь.
     - Что это? Что случилося? - спрашивали на пароме.
     - Ярема! - крикнул один голос.
     - Ярема, Ярема! Навались! - отозвались другие.
     Весла  начали судорожно колотить по  воде,  и  паром  понесся,  точно
казацкая чайка.
     В ту же секунду какие-то конные появились на прохоровском берегу.
     - Жолнеры Яремы! - кричали на судне.
     Конные метались по берегу,  вертелись,  о чем-то выспрашивали людей и
наконец стали кричать плывущим:
     - Стой! Стой!
     Заглоба поглядел, и холодный пот прошиб его с ног до головы: он узнал
Богуновых казаков.
     Был это и в самом деле Антон со своим отрядом.
     Но,  как  уже  было  сказано,  пан  Заглоба надолго головы никогда не
терял;  он приложил к глазам ладонь, как это делают люди с плохим зрением,
и некоторое время вглядывался в берег, потом вдруг принялся вопить, словно
бы его живьем резали:
     - Дїiїтїкїи!   Это   же   казаки   Вишневецкого!   Ради   господа   и
святой-пречистой  быстрее к берегу!  Уж мы тех,  кто остался,  помянем,  а
паром порубать, иначе всем нам конец!
     - Быстрей, быстрей, порубать паром, - подхватили другие.
     Сделался шум,  покрывший вопли, доносившиеся со стороны Прохоровки, а
паром  в   эту  минуту  скрежетнул  о  прибрежный  гравий.   Мужики  стали
выскакивать на берег,  но не успели одни высадиться,  как другие уже рвали
борта парома,  били топорами в  дно.  Доски и  оторванные щепки полетели в
разные стороны. Несчастное суденышко уничтожалось с яростью, разрывалось в
куски, а страх прибавлял уничтожителям сил.
     Все это время пан Заглоба вопил:
     - Бей! Руби, рви, жги!.. Спасайся! Ярема идет! Ярема идет!
     Оставаясь в  таком возбужденном состоянии,  он  нацелил свой здоровый
глаз на Елену и со значением принялся подмигивать.
     Меж тем на  другом берегу крики,  пока уничтожался паром,  усилились,
однако из-за значительного расстояния невозможно было понять, что кричали.
Взмахи   рук   казались   угрожающими  и   поэтому   ускоряли  поспешность
уничтожения.
     Спустя малое время судно перестало существовать,  но  изо всех грудей
вырвался вдруг вопль ужаса и отчаяния:
     - Сїкїаїчїуїтїьї уї вїоїдїу!  Пїлїиївїуїтїьї  дїої  нїаїс!  -  вопили
мужики.
     Сперва один, а за ним несколько десятков всадников въехали на лошадях
в  днепровскую  воду  и  пустились  вплавь.  Было  это  делом  просто-таки
безумным, ибо вздутая еще с весны река бежала много поспешнее, чем обычно,
создавая  там  и  сям  бесчисленные  водоверти  и  быстрины.  Подхваченные
течением кони не  могли плыть по  прямой,  и  вода с  непомерной быстротой
начала сносить их.
     - Не доплывут! - кричали мужики.
     - Потонут!
     - Сїлїаївїаї бїоїгїу!  Вїо!  Вїо!  Один конь уже окунулся.
     - На погибель же им!
     Лошади преодолели треть реки,  но течение сносило их все сильнее. Как
видно,  они выбились из сил и медленно,  но все глубже погружались.  Через
некоторое время сидевшие на  них  молодцы оказались уже  по  пояс в  воде.
Прошло еще какое-то  время.  Прибежали мужики из  Шелепухи поглядеть,  что
происходит:  уже только лошадиные головы виднелись над водой,  а  молодцам
вода доходила до  груди.  Однако полреки они все-таки переплыли.  Внезапно
одна  конская голова  и  один  молодец исчезли под  водой,  затем  второй,
третий, четвертый и пятый... Число плывущих все уменьшалось и уменьшалось.
В толпах по обе стороны реки воцарилось глухое молчание, и все шли вниз по
берегу,  чтобы увидеть,  чем  все кончится.  Вот уже две трети преодолены,
количество плывущих еще уменьшилось,  но стало слыхать тяжкий храп коней и
возгласы,   ободряющие  молодцев.  По  всему  было  видно,  что  некоторые
доплывут.
     Внезапно в тишине раздался голос Заглобы:
     - Гей!  Дїiїтїкїи!  В ружье! На погибель княжеским!
     Заклубились дымки,  загремели выстрелы.  С  реки  донеслись отчаянные
крики,  и  спустя  короткое время  кони  и  молодцы -  все  исчезло.  Река
опустела,  только где-то,  уже вдалеке,  на  гребне волны вдруг появлялось
конское брюхо или мелькала красная шапка казака.
     Заглоба глядел на Елену и подмигивал...


                                Глава XXII

     Князь-воевода русский, прежде чем на пана Скшетуского, забывшегося на
пепелище Разлогов,  наткнулся,  знал уже о корсунской катастрофе,  так как
ему пан Поляновский,  товарищ гусарский княжеский, о том в Саготине донес.
Еще  прежде  того  пребывал  князь  в  Прилуках и  оттуда  пана  Богуслава
Маскевича к гетманам с письмом отправил,  вопрошая,  куда они ему со всеми
его силами повелят явиться. Но поскольку пана Маскевича с ответом гетманов
долго  не  было,  двинулся князь к  Переяславу,  рассылая во  все  стороны
передовые отряды, а также приказы, чтобы полки, остававшиеся разбросанными
по Заднепровью, как можно спешнее шли к Лубнам.
     Однако были получены известия,  что  более десятка казацких хоругвей,
по  границам с  ордой на  "паланках" стоявших,  уже  или разбежались,  или
примкнули к смуте.  Князю таким образом стало ясно,  что силы его внезапно
уменьшились,  и он премного этим удручился, ибо никак не ожидал, что люди,
которыми  он  столько  раз  победоносно  предводительствовал,   могут  его
бросить.  Встретясь же с  Поляновским и узнав о неслыханном поражении,  он
известие это  от  войска утаил и  пошел далее к  Днепру,  предпочитая идти
наудачу прямо в  бурю и бунт и либо за поражение отмстить,  смыв бесславье
войска,  либо собственную кровь пролить.  Еще  он  полагал,  что  какая-то
часть, а возможно, и немалая, коронных войск могла после разгрома уцелеть.
Если бы они увеличили его шеститысячную дивизию,  можно было с надеждой на
победу померяться силами с Хмельницким.
     Остановившись в  Переяславе,  приказал он  маленькому Володы„вскому и
пану Кушелю,  чтобы те своих драгун во все концы -  в Черкассы,  в Мантов,
Секирную,  Бучач,  Стайки,  Трехтымиров и Ржищев - разослали и все суда да
паромы, какие бы там обнаружились, пригнали. После чего войско должно было
с левого берега в Ржищев переправиться.
     Посланные узнали  от  встреченных беглых  о  поражении,  но  во  всех
означенных городах ни  одного суденышка не обнаружили,  ибо,  как уже было
сказано,  половину их  великий  коронный гетман  давно  для  Кречовского и
Барабаша  изъял,  остальное же  взбунтовавшаяся на  правом  берегу  чернь,
опасаясь князя, уничтожила. Тем не менее пан Володы„вский, наскоро велевши
сплотить из  бревен плот;  сам-десят достиг правого берега.  Там поймал он
человек пятнадцать казаков,  которых представил пред князя.  От  них князь
узнал о чудовищном распространении бунта и страшных последствиях,  каковым
корсунское поражение уже сделалось причиною.  Вся Украина,  до  последнего
человека,  восстала.  Бунт ширился,  как полая вода,  когда она катится по
равнине -  и  моргнуть не  успеешь -  все  более  необозримые пространства
заливает. Шляхта отбивалась по замкам и крепостцам, многие из которых были
уже захвачены казаками.
     Хмельницкий увеличивал свои силы с каждой минутою.  Схваченные казаки
определяли число его  войск в  двести тысяч человек,  но  через пару  дней
количество их легко могло удвоиться.  Поэтому после битвы он все еще стоял
в  Корсуне и,  пользуясь передышкой,  приводил свое  бессчетное воинство в
порядок.  Он  разделил чернь на  полки,  назначил в  полковники атаманов и
самых опытных запорожских есаулов,  разослал отряды,  а то и целые дивизии
воевать окрестные замки.  Приняв все это во внимание, князь Иеремия понял,
что из-за отсутствия челнов,  изготовление которых для шеститысячной армии
отняло бы несколько недель, и ввиду буйно и сверх всякой меры умножившейся
мощи неприятеля возможность переправиться через Днепр в той местности, где
он  сейчас  находился,  отсутствует.  На  военном совете пан  Поляновский,
полковник Барановский,  стражник Александр Замойский,  пан  Володы„вский и
Вурцель держались мнения  двинуться на  север  к  Чернигову,  лежавшему за
глухими лесами,  оттуда же  идти  на  Любеч и  только там  переправиться к
Брагину.  Это  была дорога долгая и  небезопасная,  ибо  за  черниговскими
лесами  путь  к  Брагину пролегал через  огромные трясины,  где  и  пехоте
нелегко было бы пройти, а что же тогда говорить о тяжелой кавалерии, обозе
и артиллерии! Тем не менее совет князю понравился, и он пожелал лишь перед
долгой  этой  и,  как  он  полагал,  безвозвратной дорогой тут  и  там  на
Заднепровье своем появиться, чтобы до немедленного восстания не допустить,
шляхту под свои крыла собрать, страх посеять и страх этот в памяти людской
оставить,  дабы в  его  отсутствие память эта стала охранительницей края и
защитницей всем  тем,  кто  не  смог уйти с  армией.  Кроме того,  княгиня
Гризельда,  панны Збаражские, фрауциммер, весь двор и некоторые регименты,
а именно пехота,  оставались еще в Лубнах; так что решил князь отправиться
на последнее прощание в Лубны.
     Войско выступило в  тот  же  день,  а  впереди -  пан Володы„вский со
своими драгунами,  которые хоть  и  были  все  без  исключения русины,  но
привыкшие к  дисциплине и в регулярных солдат превращенные,  верностью все
прочие хоругви превосходили.  Край был пока спокоен.  Кое-где, правда, уже
появились  мятежные  шайки,   грабившие  как  усадьбы,   так  и  крестьян.
Бунтовщиков этих немало по дороге было разгромлено и посажено на колы.  Но
холопья пока что нигде не поднялись.  Умы кипели,  огонь пылал в  мужицких
взорах и душах;  тайно вооружаясь,  мужичье убегало за Днепр. Однако страх
пока   еще   умерял  жажду   крови  и   убийств.   Покамест  лишь   дурным
предзнаменованием  на   будущее  можно  было  почесть  то,   что   даже  в
деревеньках, где крестьяне не подались до сих пор к Хмелю, они разбегались
при подходе княжеских войск, словно опасаясь, что страшный князь прочитает
в  их глазах все,  что подспудно лежало на их совести,  и  накажет,  чтобы
впредь неповадно было.  Наказывал же  он только там,  где малейший признак
замышляемого бунта обнаруживал,  а  поскольку натуру и  в  наказании,  и в
поощрении имел  неудержимую,  то  наказывал без  жалости и  пощады.  Можно
сказать, что по обе стороны Днепра блуждали тогда два призрака: один - для
шляхты -  Хмельницкий, другой - для взбунтовавшегося простонародья - князь
Иеремия.  Шли даже разговоры, что, когда эти двое столкнутся, солнце, надо
полагать,  затмится и  воды по всем рекам кровавыми сделаются.  Но скорого
столкновения не ожидалось, ибо этот самый Хмельницкий, победитель у Желтых
Вод,  победитель при Корсуне, Хмельницкий, в пух и прах разбивший коронные
войска, захвативший в плен гетманов и теперь стоявший во главе сотен тысяч
бойцов,  попросту говоря, боялся этого самого володетеля из Лубен, каковой
намеревался искать его  за  Днепром.  Княжеское войско только что  перешло
Слепород, а сам князь остановился на отдых в Филипове, когда ему сообщили,
что от Хмельницкого с письмом и просьбою выслушать явились посланцы. Князь
велел  их   немедленно  привести.   И   вот  шестеро  запорожцев  вошли  в
подстаростовский дворик,  где  стоял князь