ись сегодня днем к Сандре... или даже как спускались от нее со
мной на руках.

- Вряд ли. Увидев новости, они наверняка были максимально осторожны. Что
касается косвенных улик... Не знаю, можно ли считать их убедительным
доказательством. А кстати, кому пришла в голову мысль о том, что меня
похитили проходимцы из поезда? И кто додумался дать объявление на
телевидение?

Безбожно привирая и выпячивая свои заслуги, Прошка пространно отчитался о
событиях двух последних суток. Не могу утверждать, что его рассказ был для
меня полной неожиданностью. О многом я уже догадывалась, а об остальном
могла бы догадаться, если бы чертова чугунная болванка на двери оставила
мне побольше времени на размышления. Например, о том, что Генрих, Марк,
Леша и Прошка приедут на розыски. Я на их месте сделала бы то же самое.

В нападении на машину Толика-Аркаши и Васи тоже не было ничего
удивительного. Я еще на вокзале заметила, что они кого-то боятся, а
подслушанный мною здесь, в доме, разговор объяснил причину пристального
интереса к моей персоне. Теперь же стало ясно и то, почему меня похитили.
Не иначе как черт дернул Сандру запечатлеть для потомства дурацкую вывеску
сапожной мастерской на той самой улице, где беглецы залегли на дно. Должно
быть, они были неприятно поражены, увидев, как я дефилирую мимо их
подъезда. Ведь не прошло и суток после обыска моих пожитков и снятия с меня
подозрения в шпионаже. Кабы не наше с Прошкой бедственное положение, их
даже можно было бы пожалеть. Наверное, так же чувствует себя затравленная
лисица, с трудом оторвавшаяся от преследователей и нырнувшая в нору только
затем, чтобы обнаружить у второго выхода страшную таксу. Тут кто угодно
потеряет голову.

Действия моих друзей тоже были вполне предсказуемы. Единственным сюрпризом
в Прошкином рассказе оказалась деятельность Селезнева. При всей теплоте
наших отношений двух месяцев знакомства, на мой взгляд, все же недостаточно
для желания поучаствовать в спасательной операции.

- Наверное, Сандра спятила, - сказала я вслух. - Я же говорила ей, что
познакомилась с Селезневым только в ноябре. Как она не постеснялась
позвонить и вызвать его в Питер?

- Брось, Варвара, - сердито сказал Прошка. - Хоть на краю вечности прекрати
ломать комедию.

Я опешила:

- Как прикажешь тебя понимать?

- А вот так! Сандра тебя выдала. Впрочем, мы и без ее откровений
догадывались, что твои шашни с Селезневым закончатся загсом.

Я несколько раз открыла рот, но слов так и не нашла.

- Молчишь, - констатировал Прошка. - Нечем крыть?

- Слушай, ты, кажется, упоминал, что тебя били по голове. Ты уверен, что у
тебя все в порядке с мозгами? Во всяком случае, один из нас определенно
сошел с ума.

- Значит, решила стоять до конца... Ну-ну! Только вот непонятно, на кой
черт тебе это нужно, если через несколько часов мы превратимся в мороженые
тушки.

- Прошка, милый, ты бредишь! Мои чувства к Селезневу даже приблизительно не
подпадают под определение "нежные" и уж тем более "страстные".

Прошка попытался было приподняться на локте, но поскольку я ограничивала
свободу его движений, потерпел неудачу и снова повалился на картошку.

- Поклянись! - потребовал он страшным голосом.

- Клянусь! - торжественно провозгласила я. - Клянусь здоровьем и жизнью
Генриха, Марка, Леши, Сандры и Лидии. Достаточно?

Прошка долго обдумывал последний вопрос и наконец неохотно согласился:

- Достаточно. Уж если ты поклялась жизнью и здоровьем ненаглядного
Лешеньки, значит, не врешь. Выходит, Селезнев напрасно питает надежду?
Дурак несчастный! Ты знаешь, что в разговоре с Сандрой он назвал тебя своей
невестой?

- Дон?! Это какое-то недоразумение. Наверное, Сандра что-то напутала. Я
всегда говорила, что чтение любовных романов сказывается на умственных
способностях. У нее все в голове перемешалось...

- Ерунда! Сандра - самая здравомыслящая женщина из всех, кого я знаю,
вступился за мою подругу Прошка. - Если она говорит, что Селезнев называет
тебя невестой, значит, так оно и есть. Может, он просто боялся тебе
признаться? Я его понимаю. Еще бы ему не бояться! Тут требуется богатырская
сила духа и полное отсутствие инстинкта самосохранения. Я, например, скорее
согласился бы провести ночь в раскаленном террариуме с кобрами, чем
объясниться тебе в любви.

- И правильно! Если я когда-либо заподозрю, что ты собираешься объясниться
мне в любви, самолично запру тебя на ночь в террариум и обложу его
угольками. Целуйся лучше с кобрами. А что касается Дона, то тут какая-то
ошибка, уж поверь. Любая женщина, любая сопливая девчонка всегда совершенно
определенно знает, любит ее данный конкретный мужчина или нет, особенно
если сама в него не влюблена. Не догадывается - понимаешь? - а именно
знает. Даже если мужчина молчит, как партизан, его все равно выдают взгляд,
поведение и нечто неопределимое - быть может, пресловутые биотоки. Если бы
Селезнев положил на меня глаз, он бы испытывал в моем присутствии
напряжение, а он, наоборот, внутренне расслабляется. Я это чувствую.
Собственно, потому-то он и ищет моего общества. Работа у него не приведи
господь, сам знаешь, а людей, с которыми он мог бы поболтать, посмеяться,
снять стресс, в его окружении нет. Вот и весь секрет его привязанности.

Прошка ничего не ответил, но по его расслабленной позе и спокойному дыханию
я поняла, что он мне верит.

- Слушай, - снова заговорила я через минуту. - Раз уж зашел такой разговор,
не мог бы ты объяснить, почему мои отношения с Селезневым вызывают столь
жгучий интерес? Честно говоря, я пребываю по этому поводу в полном
недоумении, хотя, казалось бы, знаю вас как облупленных.

Прошка ответил не сразу, и по его интонации я немедленно поняла, что он
собирается увильнуть.

- Ну... мы просто считаем, что милиционер - неподходящая для тебя компания.

- Не ври! - строго сказала я.

Прошка заерзал и выпалил раздраженно:

- Не знаю!

- Не ври, - повторила я.

Он помолчал, потом шумно вздохнул и наконец выдал:

- Ну ладно, ты сама напросилась. Потому что ты женщина.

- При чем здесь моя половая принадлежность?

- При том! Если бы Леша или Марк надумали жениться, то лично для меня
изменилось бы немногое. Может быть, мы и стали бы видеться реже, но они все
равно остались бы моими друзьями. Для влюбленного мужчины любовь - всего
лишь часть жизни. Важная, но часть. У него остается место и для работы, и
для увлечений, и для друзей. А для влюбленной бабы любовь и есть жизнь.
Если и существует что-то другое, то где-то на самой периферии. При малейшем
конфликте с возлюбленным баба поступится чем угодно, лишь бы удержать при
себе единственного и ненаглядного. Это во-первых, а во-вторых, все мужики
собственники. Сами они сколько угодно могут предаваться своим увлечениям -
я имею в виду не только женщин, а увлечения вообще, - но никому из них не
понравится, если любимая жена будет делить свою привязанность к нему с
привязанностью к кому-то еще. Тем более если этот кто-то - мужского пола.
Понятно?

- Чего ж тут не понять! Тоже открыл Америку! В том, что касается мужиков,
ты говоришь прописные истины, а в том, что касается женщин, повторяешь
избитые литературные штампы. Только вот литература по какой-то загадочной
причине изображает женщин только одного, вполне определенного
психологического склада. Всяких там бедных лиз и мадам бовари. А женщины,
чтобы ты знал, бывают разные. Среди них действительно попадаются одержимые,
готовые полностью посвятить себя Богу или любимому мужчине. Но их совсем не
так много, как уверяет мировая классика и бульварные романцы. Как минимум
процентов десять прекрасных дам вообще не выносят мужчин. Они скорее
предпочтут утопиться в пруду, нежели выйти замуж. А большая часть женщин
стремится вступить в брак только для приобретения определенного социального
статуса. Общество бесстыдно навязывает своим членам мнение, будто
незамужняя женщина суть неудачница. Оттого-то вокруг брачных церемоний
такой ажиотаж. Кому охота прослыть неудачницей? Но если женщина умна и
самодостаточна, любовь для нее - просто приятный довесок к гармонии, в
которой она живет. Есть у нее муж или возлюбленный - прекрасно, нет - она
все равно будет жить в ладу с собой. Такая женщина никогда не поступится
своими убеждениями, увлечениями или друзьями ради сохранения брака.

- Естественно, ты относишь себя к последней категории? - ехидно спросил
Прошка.

- Естественно. И себя, и Сандру, и Лидию, и еще добрый десяток своих
знакомых. Ты, например, можешь представить, что Сандра, влюбившись, уедет
из Питера или забросит на антресоли фотоаппарат? Или что тетка Лида, пав
жертвой Амура, пошлет к черту свой хипповский образ жизни? Или что я
соглашусь хотя бы минуту терпеть рядом с собой человека, который попытается
указать моим друзьям на дверь?

- Кто тебя знает, - проворчал Прошка миролюбиво. - Разве ж с тобой можно за
что-нибудь поручиться? Психи - они психи и есть. - И он вдруг резко
переменил тему: - Варька, а как ты думаешь, сырую картошку есть можно? А то
я аж с самого завтрака маковой росинки во рту не держал.

Я честно попыталась подавить напавший на меня смех, но Прошка все-таки
уловил мое хрюканье и страшно обиделся:

- Нечего тут фыркать! Скажи спасибо, что я не устраиваю истерики по поводу
грядущей гибели в расцвете сил, хотя и мог бы. Но подыхать на пустой
желудок - не мой стиль.

Тут я перестала содрогаться в конвульсиях, потому что вспомнила о сумке,
преспокойненько лежащей там, где была лестница. "Что ж, возможно, за свою
жизнь я сделала не так много хорошего, но скрасить последние часы
несчастного, безусловно, в моих силах".

- Ты уверен, что хочешь набить желудок именно сырой картошкой? А как насчет
бутербродика с осетринкой под сто граммчиков французского коньячку?

- Хватит издеваться! Я серьезно спрашиваю.

- Я тоже не шучу. Насмехаться над предсмертным желанием обреченного дурной
тон.

Прошка притих, явно озадаченный моей последней репликой, а я потихоньку
выпростала руку из рукава телогрейки и двинулась в путь к заботливо
припасенным продуктам.

- У тебя что - правда все это есть? - догнал меня Прошкин крик. - Что же ты
раньше молчала, балда? Я тут, можно сказать, загибаюсь в муках, а она
кормит меня баснями о возлюбленном Селезневе!

Через полчаса мы умяли осетрину, сыр и хлеб. От коньяка осталось одно
воспоминание. Подобревший Прошка, мурлыча от удовольствия, растянулся на
клубнях.

- Знаешь, Варька, - мечтательно проговорил он, - теперь мне почти не жалко
помирать.

- Интересно, как ты запоешь, когда в брюхе снова заурчит.

- Э-э, живи сегодняшним днем. А что мы на сегодня имеем? Жизнью я доволен,
позади прекрасная, насыщенная событиями молодость - какой смысл затягивать
существование до немощной старости? И уж, во всяком случае, я ни за что не
согласился бы поменяться местами с Марком или Лешей. Представляешь, какие
они прольют слезы на нашей могилке? Какие прочувствованные речи произнесут!
Жаль только, мы не услышим. При жизни-то я и клещами не мог вытянуть из них
доброго слова.

- А ты его и не заслуживаешь, доброго слова, - буркнула я, пристраиваясь
рядом. - Как был всю жизнь эгоистом, так им и помрешь. И вообще, хватит
болтать! Постарайся лучше заснуть. Если повезет, разбудят нас уже ангелы.

* * *

После звонка Сандры надежда на счастливый исход если и не умерла в Доне
окончательно, то билась в предсмертной агонии. Решившись на похищение
Прошки, Сарычев и Кузнецов шли на чудовищный риск. Толкнуть на такой шаг их
могла только крайняя необходимость. Какая? Единственное разумное
предположение - им позарез нужна какая-то информация. Имя человека,
приказавшего стрелять по машине, его местопребывание или что-нибудь в этом
роде. И то, что теперь они надеются вытянуть эти сведения не из Варвары, а
из человека, ее разыскивающего, доказывает, что от нее они уже ничего не
ждут. Если бы она сбежала, то давно вернулась бы к Сандре или дала о себе
знать. А раз известий о ней нет, нужно готовиться к худшему.

"Пустить, что ли, себе пулю в лоб, - думал Селезнев в самолете. - Может,
Всевышний или кто там - звезды? - примут мою жертву и оставят Варвару в
живых. Если убили, точно пущу. Но сначала размажу подонков по стенке. Без
суда и следствия. И, если удастся, вытащу Прошку. Не дай бог, Варварины
ребята лишатся еще и его!"

Самолет приземлился в Пулково в 22.30. Селезнев отыскал на стоянке
"вольво", который поставил туда накануне, сел за руль и покатил в город. По
дороге он молился о том, чтобы сведений, собранных в Москве, оказалось
достаточно для выхода на убежище Сарычева и Кузнецова в Питере.

После звонка Сандры Дон, пугая сотрудников безумным выражением лица,
бросился в кабинет начальника и едва не упал перед ним на колени.

- Петр Сергеевич, Христом-богом заклинаю: позвоните в Питер Сухотину!
Попросите его послать по этим трем адресам самого опытного своего
сотрудника. Лейтенант, которого он выделил мне в помощь, хороший, толковый
парень, но у него еще молоко на губах не обсохло. А мне нужно, чтобы туда
пошел стреляный воробей, которого на мякине не проманишь.

Кузьмин посмотрел на подчиненного, пожевал губами и, решив в виде
исключения обойтись без площадной брани, спросил:

- Что нужно-то?

- Эти люди - бывшие сослуживцы некоего Василия Кузнецова. Он, кстати,
проходит у нас по делу, ведет Халецкий. Нужно выяснить, не обращался ли к
ним Кузнецов в последние три-четыре дня. Но тут есть одна тонкость.
Кузнецов, по-видимому, скрывается и от нас, и от тех, кто покушался на него
и его патрона Сарычева. Если он обратился за помощью к кому-то из друзей,
они наверняка не захотят его выдать, ведь они вместе прошли огонь и воду.
Потому-то и нужно, чтобы с ними разговаривал настоящий спец, способный
точно определить, лгут они или говорят правду.

Пђсич снова пожевал губами и не удержался-таки от матерка:

- Ладно, трам-тара-рам! На самолет! Я все устрою.

Но прежде чем ехать в Шереметьево, Дон зашел к Халецкому.

- Борис, свяжись, пожалуйста, с военными еще раз. В Афганистане с
Кузнецовым служили некие Николай Сивоконь и Юрий Белухин. Первый из
Донецка, второй, предположительно, из Сибири. Узнай их нынешние адреса, и
желательно сегодня же. Если удастся, позвони в Питер по прежнему номеру.
Возможно, я туда еще не доберусь, тогда передай сведения тому, кто возьмет
трубку.

Халецкий присвистнул:

- Думаешь, это так просто? Придется связываться с военкоматами, где их
призывали, выяснять, куда они выбыли, потом снова связываться с
военкоматами и так далее. И все по межгороду. А рабочий день, между прочим,
кончился.

- Ладно, Боря, сделай, что сможешь, - махнул рукой Селезнев.

Халецкий посмотрел на него с состраданием.

- Конечно, старик! Можешь на меня положиться. Давай-ка тебя кто-нибудь
отвезет в аэропорт.

- Спасибо, но лучше не надо. Мне нужно побыть одному и подумать.

Теперь, на подъезде к дому Сандры, желание побыть одному достигло наивысшей
силы. У него самого все переворачивалось внутри от страха, что вот он
сейчас войдет и узнает... А что чувствуют ее давние друзья, которые с ней
двадцать пудов соли съели? А теперь еще и Прошка...

Но, как ни боялся Дон предстоящей встречи, он не думал, что все будет
настолько скверно.

Сандра молча впустила его в квартиру. Лицо ее было мрачным, а веки красными
и припухшими. Сидевший в кресле в углу гостиной Марк поднял голову и
посмотрел на него пустыми глазами, потом в его взгляде мелькнула было
надежда и тут же погасла. Генрих с потерянным видом подпирал плечом стенку,
а самое тяжелое зрелище являл собой Леша. Он ходил по комнате, как робот,
и, глядя перед собой невидящими глазами, беззвучно шевелил губами. У Дона
по спине поползли мурашки. "Если они и переживут Варькину смерть, то один
точно попадет в дурдом", - тоскливо подумал он.

Между тем Марк, смотревший на Селезнева из другого конца гостиной, тоже
заметил перемену. Со времени их последней встречи Селезнев состарился лет
на десять. Под глазами набрякли мешки, от крыльев носа к уголкам губ
пролегли глубокие складки. И впервые при виде оперативника Марк испытал не
неприязнь, а нечто похожее на сочувствие.

Потом Сандра сообщила:

- Дон, тебе звонил Петя. Кажется, он на тебя очень обижен. Говорил крайне
сухо и официально, не то что раньше. Сказал, что звонит по поручению
начальника, полковника Сухотина. Полковник отправил по твоим адресам самого
опытного оперативника. Результат отрицательный. Матерая ищейка уверен на
сто процентов, что никто из интересующих тебя людей не видел Кузнецова и не
слышал о нем, по крайней мере, несколько лет.

Селезнев молча кивнул, подошел к дивану, сел и стал тереть лицо обеими
руками.

- Пойду поставлю чайник... - то ли спросила, то ли известила Сандра и
исчезла в дверях.

Громко тикали старые ходики. Дон поднял голову и наткнулся взглядом на
смеющуюся Варвару, глядящую на него с фотографии на стене. Молчание с
каждой минутой становилось все невыносимее, но когда Леша вдруг отверз уста
и заговорил, всем показалось, что лучше бы оно никогда не кончалось.

- Ее убили, - пробормотал он, по-прежнему глядя в пространство. - Она не
могла сказать, кто устроил покушение, и ее убили. А теперь убьют и
Прошку...

Он всего лишь огласил вслух мысль, которая у каждого вертелась в голове, но
у всех возникло такое чувство, будто к смертному приговору приложили
печать. Марк поджал губы и стиснул подлокотники кресла так, что пальцы
побелели. Генрих побледнел, оторвался от стены и застыл, а Селезнев
почувствовал резь в глазах. Когда Сандра вошла в гостиную и позвала всех на
кухню, никто не пошевелился, а Леша продолжал вышагивать, как заведенный.
Сандра постояла в дверях, а потом потихоньку села на диван рядом с Доном. И
тогда вдруг заговорил Генрих:

- Не верю! Она жива! Чтобы какие-то недоумки справились с Варькой? Да
никогда! Она наверняка их перехитрила и сбежала или спряталась, или
притворилась смертельно больной. Не знаю как, но она оставила их с носом! Я
это чувствую, я просто знаю.

Генрих всегда был добрым духом компании. В самые черные минуты, когда
Прошке изменяло его неиссякаемое жизнелюбие, когда у неукротимой Варвары
опускались руки, когда Лешина логика и здравый смысл оказывались
бессильными, когда на Марка нападала черная меланхолия, командование
парадом принимал на себя он. Мягкий и добросердечный сверх всякой меры,
Генрих, разумеется, страдал не меньше, но, забыв о себе, всеми правдами и
неправдами пытался поднять настроение друзей. И, самое удивительное, это
ему удавалось.

- Тогда почему она не подает о себе вестей? - спросил Марк вроде бы с
недоверием, но все ясно услышали в его голосе эхо возродившейся надежды.

- Говорю же, она прячется или ломает комедию, изображая полную
невменяемость. Но голову даю на отсечение, ничего страшного не случилось.
Вспомните, в каких только передрягах она не побывала! Другой на ее месте
сгинул бы десять раз. А Варька из любого положения всегда находит выход.
Хотя бы на Вологодчине, помнишь, те беглые с автоматами - как она их! А в
Карелии, когда перевернуло и унесло байдарку с продуктами на неделю! А
пожар в Киеве!..

- Какой еще пожар? - перебила его Сандра.

- Ты не слыхала? - удивился Генрих. - Не может быть! Я думал, у меня уже не
осталось знакомых, которым я не рассказал. Году так в восемьдесят пятом, в
зимние каникулы мы вчетвером (не помню, почему без Леши) поехали в Киев.
Днем побродили по городу, а на ночь остановились в гостинице... то ли
"Орион", то ли "Орбита", не важно. В общем, где-то в Дарнице. Обыкновенная
блочно-панельная башня. Нам с Прошкой и Марком дали трехместный номер, а
Варвару подселили к каким-то хохлушкам, но она, конечно, сразу перешла к
нам. Время - около полуночи. Сидим мы за столом и играем в преферанс. Вдруг
погас свет. Мы зажгли сувенирные свечи, которые купили днем в городе, и
сели играть дальше. Минут через пять слышим вопли: "Пожар! Пожар!" Я
высунулся в коридор и в тусклом свете еди