ешь.

- Не знаю, как начать...

- Неважно. Начни как-нибудь, а там пойдет как по маслу.

- Хорошо. У меня был брат... - Лицо Селезнева вдруг осунулось и стало
каким-то серым. - Близнец. Ваня. Конечно, как все мальчишки, мы частенько
дрались, дразнили друг друга, бывало, что и не разговаривали часами, но...
не знаю, как это объяснить... В общем, мы понимали друг друга без слов.
Посмотрим на какую-нибудь вещь, или на живую тварь, или на чье-то лицо,
переглянемся и сразу знаем, о чем подумал другой. Если один начинал
говорить, другой мог закончить фразу. Когда мы что-либо делали вместе, нам
ни к чему было договариваться о разделении обязанностей, все получалось
как-то само собой. И так вышло, что друзья нам были в общем-то ни к чему.
Конечно, мы играли со сверстниками, но нас всегда раздражало, что
приходится подолгу объяснять им самые очевидные вещи.

В семнадцать лет мы окончили школу и поехали в Москву поступать в
университет. Я бредил философией - Платоном, Сократом, Аристотелем, - а
Ванька мечтал о юридическом. Перед самым отъездом он вдруг заболел, и в
Москву мы приехали в последний день подачи заявлений. В страшной спешке,
прямо с чемоданами бросились каждый в свою приемную комиссию, встали в
очередь и только перед самой дверью удосужились открыть чемоданы. Как
выяснилось, мы их перепутали - и документы, естественно, тоже. Я бросился
на юридический факультет, но Ваньку в очереди не нашел - он тем временем
искал меня на философском. Что было делать? Очередь вот-вот пройдет, народу
за нами много, а приемная комиссия через полтора часа закроется. Решение мы
приняли одинаковое - поменяться именами, так что все обошлось. Экзамены мы
сдали, но я недобрал два балла, а Ванька, превратившийся вдруг в Федьку,
поступил. Только вот медицинская комиссия его забраковала - врачи
обнаружили болезнь крови. Как потом оказалось, неизлечимую... Но ему так
хотелось учиться, что он уговорил меня пойти вместо него в поликлинику и
сделать анализы повторно - дескать, ошибочка у вас вышла, дорогие доктора.

Доктора никак не хотели верить своим глазам и заставили меня сдавать кровь
аж три раза, но в конце концов были вынуждены признать меня здоровым. Мы
вернулись домой. Иван полагал, что едет на месяц, а получилось - навсегда.
Когда стало ясно, что болезнь его не отпустит, он упросил меня его
заменить. "Выручай, - говорит, - уж за год-то я точно выздоровлю. Что же
мне тогда, второй раз поступать? А тебе все равно ждать до будущего лета.
Ну что тебе стоит?" Конечно, я не мог ему отказать... хотя и знал, что он
не поправится.

В Москве мне жилось очень тяжело - не хватало брата. Однокурсники быстро
обрастали друзьями, а я страдал от одиночества. Сначала я не стремился
завести друзей из-за Ваньки: мне казалось, это будет нехорошо по отношению
к нему. А потом, когда его не стало... Словом, мне было не до этого. Да и
не умел я дружить. С детства не научился.

Четыре года я был волком-одиночкой, а на пятом курсе познакомился с милой
девушкой, и через полгода мы поженились. Сначала все у нас складывалось
хорошо, она заменила мне целый свет, а потом начались сложности. Мы прожили
семь лет и разошлись. Опять я остался один - друзьями за эти семь лет так и
не обзавелся.

На Петровку меня распределили из-за дзюдо. За время учебы я дошел до
кандидата в мастера. А еще стрельба из пистолета. На третьем, то ли на
четвертом курсе я взял первое место по университету. Московская прописка,
которой одарила меня женитьба, тоже сыграла свою роль. Словом, повезло:
такое распределение считалось завидным. Но я не вписался в компанию. Там
есть несколько неплохих ребят, но все они какие-то другие. Не знаю, в чем
дело - в образовании ли, в душевных ли склонностях, - но я до сих пор
чувствую себя чужим, хотя уже восьмой год работаю.

- Ты в каком году закончил? - встрепенулась я.

- В восемьдесят девятом.

- Так ты еще совсем зеленый! Я тебя на целых три года старше! Не забывай об
этом и веди себя почтительно.

- Если судить по тому, что рассказал о тебе Паша Сегун, я гожусь тебе в
папы, - рассмеялся Селезнев. - И количество прожитых лет не имеет ровно
никакого значения.

- Ладно, батя, не отвлекайся. Кури, если хочешь. Возьми под пепельницу
пустую банку с подоконника.

- А ты?

- Бросила пять лет назад на спор. Прошка проиграл мне три желания, и,
поверь, это были такие желания, что лучше я буду до конца жизни мыть
сортиры, чем возьму в рот сигарету.

Селезнев окончательно развеселился, и у меня отлегло от сердца. На него
больно было смотреть, когда он говорил о брате.

- Охотно верю. Но как же ты решилась на пари? Вдруг выиграл бы Прошка?

- Ну уж нет! Я не самоубийца. Но ты продолжай, продолжай!

- Хорошо. Как ты, наверное, поняла, по натуре я не одиночка. Даже наоборот:
одиночество меня тяготит. Я всегда мечтал встретить людей, с которыми у
меня сразу обнаружится родство душ и завяжется дружба. Но до сих пор они
мне не попадались. Когда Сегун так запросто пригласил меня к себе и походя
установил между нами самые непринужденные отношения, я подумал: вот оно!
Это шанс, которого ты ждал столько лет. Но потом мне стало ясно, что Паша
просто необыкновенно легкий человек, я бы сказал - поверхностный. Он легко
сходится с людьми, легко с ними расстается и вообще не принимает ничего
всерьез.

- Очень верно, - похвалила я. - Сегун настолько легковесен, что заслужил на
мехмате прозвище Поплавок.

- А мне хотелось других отношений, таких, чтобы на первый взгляд они были
вроде бы легкими и даже дурашливыми, а на самом деле - глубокими и
прочными. Как у нас с братом...

- Кто же этого не хочет! - быстро вставила я, испугавшись, что мой идальго
снова впадет в черную меланхолию. Но он, видимо, покончил на сегодня с
грустными воспоминаниями.

- А когда Сегун начал рассказывать мне о вас и ваших похождениях, я понял,
что он описывает мою голубую мечту. Вы именно те люди, которых мне так не
хватало после смерти Ваньки. Между вами именно те отношения, по которым я
тосковал. Больше всего меня обнадежило, что вас пятеро; не двое, не
четверо, а именно пятеро. Пара - безнадежно замкнутая система, она не
терпит посторонних. Четверо - это две пары, тоже устойчивое образование. А
где пятеро, там и шестой может прийтись кстати, верно? Конечно, я понимал,
что у вас долгая общая биография, что мои шансы сблизиться с вами
призрачны, но вдруг? Ведь я впервые за десять лет услышал о компании, куда
мне хотелось бы войти. Глупо, да?

- Я пока ничего глупого не заметила. Ты прав, вписаться в столь тесное
сообщество трудно, но случаются и не такие чудеса. Ты ведь не чудовище
какое... Вполне славный парень.

Селезнев посмотрел на меня с такой признательностью, что мне стало неловко.

- А потом, когда выяснилось, что Подкопаев отравлен и вы, возможно,
причастны к преступлению, я решил: к черту! Знаешь, сколько раз нам
спускали сверху приказ свернуть или направить в другую сторону
расследование, потому что оно затрагивало какую-нибудь важную птицу? Почему
я должен прилагать усилия, чтобы отмазать мерзавца с волосатой лапой, и не
могу помочь людям, которые мне симпатичны? Тем более, что я не верю в ваши
преступные наклонности. Психологический портрет не совпадает. А если я
все-таки ошибаюсь, то, наверное, речь для вас шла о жизни и смерти, и
другого решения просто не существовало. А уж когда я поговорил с тобой,
отпали последние сомнения. Я сам готов прыгнуть с университетской башни,
если Подкопаева отравили вы.

Селезнев посмотрел на меня, проверяя, как я приняла его объяснения. А я не
знала, как их воспринимать. Я верила ему, но не до конца. Задремавший
здравый смысл нашептывал: так не бывает. Если страж порядка решается на
должностное преступление, им должно руководить нечто более весомое, чем
простая человеческая симпатия. Куда разумнее допустить, что свою
душещипательную историю капитан Селезнев извлек из личного арсенала
средств, помогающих ему пробиться наверх, к чинам и славе. Но, честно
говоря, я редко подчиняюсь здравому смыслу, когда он вступает в
противоречие с моими желаниями. А мне хотелось принять объяснение
Селезнева. Ну и пусть оно похоже на лепет первоклассника: "давай с тобой
дружить". Взрослые тоже, бывает, делают такие предложения, только другими
словами. Или не словами вовсе. Селезнев тоже надеялся, что сближение
произойдет без его откровений; я сама вынудила его объясниться, и он
предупреждал, что правда прозвучит фальшиво.

- Ладно, идальго, ты меня убедил. Слишком нетипичен ты для карьериста.
Опять же за семь лет всего-навсего до капитана дослужился... Если бы ты с
такой легкостью раскалывал подозреваемых в интересах следствия, давно бы в
майорах ходил. А то и в подполковниках. Давай выпьем по последней, и я
расскажу, почему устроила тебе допрос. Только сначала мне нужно позвонить.

Я оставила Селезнева и помчалась в спальню. Леша, конечно, очень
исполнителен, но мне не хотелось портить ему нервы.

- Алло, Леша? Микрофоны нашел?

- Нет. По крайней мере, в гостиной их не видно. А ты уже освободилась?

- Почти. Через полчаса можешь выезжать, если хочешь.

- А остальные?

- Вообще-то именно сегодня мне хотелось бы пожить без скандалов, но, если
они пообещают вести себя прилично, так и быть, пусть приезжают.

- И ты поверишь их обещаниям? - Леша хмыкнул. - Ладно, до встречи.

Я вернулась на кухню. Селезнев уже разлил водку и заварил чай. Мы хлопнули
с ним по последней - за раскрытие тайны, - и я рассказала ему историю
потери ключа и вторжения в Лешину квартиру.

- Понимаешь, только ты мог связать найденный возле больницы ключ с нами. И
потом, человек, проникший в квартиру, ничего не взял. Стало быть, он не
вор. Вот я и подумала, что ты ведешь двойную игру... раз не сказал мне, что
вычислил Лешино участие в операции с перевозкой тела.

- Понимаю. - Селезнев задумчиво посмотрел на стакан с чаем, потом поднял
глаза на меня. - Только я не находил ключа и не был у Леши в квартире.
Честное слово. Ты мне веришь?

- Да. Если бы ты там побывал, то не стал бы так глупо отпираться. Мог ведь
придумать вполне пристойное оправдание. А сейчас ситуация выглядит просто
абсурдно. В субботу Леша теряет у больницы на другом конце города ключ, а
во вторник к нему, не повредив замка, забирается неизвестный, заглядывает в
пару словарей и уходит, аккуратно заперев за собой дверь. Если этот
неизвестный - ты, то должен считать нас всех полными придурками. Ведь
другого разумного объяснения случившемуся придумать невозможно.

Селезнев улыбнулся:

- Хитрая у тебя логика. А если этот неизвестный не я - что же тогда
произошло?

- Произошло какое-нибудь дикое совпадение, которыми изобилует наша - я имею
в виду себя и компанию - жизнь. Но ты с нашими обычаями не настолько
знаком, чтобы надеяться, будто мы так подумаем. Даже если Поплавок накормил
тебя байками под завязку. Он вроде бы никогда не считал нас идиотами...

- И не считает. Даже наоборот. Я бы сказал, он гордится знакомством с
такими незаурядными, выдающимися личностями.

- Грубо льстишь, - поморщилась я. - Если хочешь вписаться в компанию, не
злоупотребляй комплиментами. Они в нашей среде как-то не приняты.

- Хорошо, - весело согласился Селезнев. - А что у вас принято? Поносить
друг друга последними словами?

- Ну, не последними... но близко к тому.

Селезнев сверкнул глазами.

- Можно попробовать?

- Валяй.

- Эх ты, мисс Марпл недоделанная! Говоришь, не существует других разумных
объяснений вторжению в Лешину квартиру? Пошевели мозгами, голова садовая,
если, конечно, есть чем шевелить.

- Смотри-ка, неплохо получается! Конечно, до Марка тебе далеко, но лиха
беда начало. Так что там насчет вторжения? Пожалей темноту убогую, поделись
светом мудрости.

- Так и быть. Почему ты уверена, что Леша потерял ключи возле больницы? У
больницы он обнаружил пропажу, только и всего. Разве было у него время
проверять карманы, когда вы несли тело Подкопаева по лестнице? Ты, конечно,
уточни, когда он в последний раз видел ключ, но сдается мне, что в пятницу
утром, когда закрывал дверь. Или Леша имеет привычку регулярно проводить
ревизию карманов?

- Хм... не знаю. Он имеет привычку бренчать мелочью в карманах брюк, но
ключи, насколько я поняла, лежали в куртке. Да, ты прав, нужно выяснить,
когда они были на месте. Если Леша посеял их под дверью собственной
квартиры, нет ничего удивительного в том, что нашедший их туда вломился.
Странно только, что ничего не взял. Вряд ли им двигало благородное
побуждение пожурить Лешу за рассеянность и вернуть ключ. В таком случае мог
бы оставить записку...

Я резко замолчала, увидев выражение лица Селезнева. Оно вдруг стало очень
сосредоточенным и напряженным.

- В чем дело, идальго?

- Знаешь, я вдруг вспомнил, что у покойного тоже при себе не было ключей. Я
ведь видел содержимое его карманов: паспорт, мелочь, карточка на метро,
оторванная пуговица, таблетки соды, игрушка-головоломка, обертка от
жевательной резинки, дешевая шариковая ручка, несколько потрепанных клочков
бумаги с буквами и цифрами - сокращения для так называемого компьютерного
"железа" и цены на него, как объяснил мне один наш знаток. Но ключей не
было. Конечно, Подкопаев жил в гостях, но ведь не сидел же безвылазно в
квартире! Ему должны были дать ключи на случай, если он вернется в
отсутствие хозяев. Как ты считаешь?

- Наверное. Но Мефодий мог оставить их дома - по рассеянности или нарочно.
Ведь он думал, что вернется назад с Великовичем. Надо спросить у Лђнича,
давал ли он Мефодию ключи и не находил ли их потом дома.

- Спроси. Если ключ исчез, получается довольно интересная история.

- Думаешь, ключи позаимствовал убийца? - Я открыла рот. - И у Леши тоже? Но
какой в этом смысл? Ни у Леши, ни у Лђнича, ни у Мефодия деньгами особо не
разживешься. Правда, Мефодий недавно получил деньги от родителей, но сильно
сомневаюсь, что сумма была такой, на какую польстился бы убийца. Стоило ли
рисковать? Логичнее было бы обокрасть Архангельского. Среди гостей Генриха
он самый состоятельный.

- Вряд ли убийцу интересовали деньги. Кстати, ты поинтересуйся, вдруг ключи
пропали у кого-нибудь еще...

- Слушай! Меня посетила бредовая идея. Мефодий в разное время жил у многих
сокурсников. В том числе у Безуглова, Мищенко, у Сержа, Прошки, Марка,
Генриха и у Леши. Наверное, все они вручали ему ключи от своих квартир, но
вот все ли забирали их, когда Мефодий съезжал? Не исключено, что некоторые
просто об этом не вспомнили. Тогда у Мефодия накопилась целая коллекция
ключей. Не она ли была целью убийцы?

- Хм! И покойный носил эту коллекцию с собой? Не тяжеловато ли? Если я
правильно понял, за одиннадцать лет Подкопаев сменил едва ли не сотню
адресов. Если хотя бы каждый пятый из его бывших хозяев забывал потребовать
ключи обратно, связочка получается чересчур увесистая. Наверное, таскать
такую в кармане не совсем удобно, да и зачем?

- Ну, Мефодия трудно назвать существом сугубо рациональным. И во внимании к
мелочам нельзя обвинить. Однажды какой-то придурок пришпилил ему на полу
пиджака куриную лапку, так Мефодий ходил с ней две недели, пока сама не
отскочила. И груда металлолома в кармане ему не была бы помехой, он ее
просто не заметил бы. Нужно на всякий случай спросить у ребят, не обратил
ли кто-нибудь внимания на необъяснимую привязанность Мефодия к увесистой
связке ключей. Ладно, с первым вопросом покончили. Ключа ты не находил и у
Леши в квартире не был. Остается разобраться с обещанием тянуть с началом
расследования до пятницы. Сегодня мне сообщили, что приехали родители
Мефодия. Тебе не кажется, что ты поторопился с вызовом? Они должны знать, у
кого сын жил последние дни. А мы не имеем права просить Лђнича дать ложные
показания. Каким же образом ты собираешься морочить голову начальству?

Услышав резкие нотки в моем голосе, Селезнев помрачнел.

- Во-первых, родителей отыскал не я, а участковый, к которому с самого
начала попало это дело. Они прилетели в Москву вчера примерно в то время,
когда мы с тобой разговаривали. Я видел их вечером, выразил соболезнования
и сказал, что должен побеседовать с ними, но готов отложить разговор на
пару дней, пока они немного придут в себя и уладят необходимые
формальности. Подкопаевы с благодарностью приняли отсрочку. Мы договорились
встретиться в пятницу. Во-вторых, у меня сложилось впечатление, будто они
не знали о мытарствах сына. Они писали ему до востребования.

- А как ты оправдался перед начальством? Вряд ли оно одобряет столь
гуманное отношение к родственникам убиенных, если от него страдает
следствие.

- Я веду сразу несколько дел. Начальство полагает, что я собираюсь к
пятнице расквитаться с остальными долгами, чтобы с чистой совестью
сосредоточиться на деле Подкопаева.

Селезнев подчеркнуто смотрел мне в глаза и ни разу, пока говорил, не отвел
взгляда. В его словах мне слышались вызов и обида: все-таки его задело мое
недоверие и этот допрос. Оно и понятно. Человек в лепешку расшибается,
чтобы сдержать слово, помочь людям, которым, между прочим, ничем не обязан,
и вот благодарность...

- Не обижайся, Дон, - попросила я виновато. - Я никогда не подвергла бы
тебя этому допросу, если бы дело касалось только меня. Когда я вчера тебя
увидела - ты еще и слова не сказал, - первая моя мысль была о том, что я
без разговоров пошла бы с тобой в разведку. Чтоб мне провалиться, если вру.

Селезнев улыбнулся.

- Меня та же мысль посетила в субботу - еще до того, как мы встретились.

Я потянулась к чайнику, и тут мой взгляд случайно упал на часы.

- Боже! Немедленно смываемся! Сейчас сюда заявится вся гоп-компания.

- Ты не рассказала им о нашем договоре? - спросил он, когда мы выскочили на
лестницу и, перескакивая ступеньки, побежали вниз.

- Нет, ты же просил, - пропыхтела я. - Но они о многом догадываются. А если
Леша перескажет наш с ним телефонный разговор, понять, что к чему, будет
совсем несложно. Когда он сообщил мне о неизвестном посетителе, я
испугалась и предложила поискать микрофоны. Ох, и еще эта глупость, будто я
все объясню в предсмертной записке! Боже, пощади идиотку! Если они узнают
правду о заговоре у них за спиной, мне не жить. Сейчас-то они с моей подачи
думают, будто я выудила из тебя служебную информацию древним женским
способом.

Селезнев расхохотался:

- Ты сказала, что обольстила меня?

- Ну, не совсем. Скорее, позволила так думать. Нужно же было как-то
объяснить свою осведомленность. Эти гады ни за что не оставили бы меня в
покое, если бы я не подбросила им эту идею. Ведь я впервые в жизни скрываю
от них нечто важное. Добро бы еще тайна была моей личной...

- Не оправдывайся, я не против, - сказал Селезнев, хихикнув.

Мы вышли из подъезда и направились к его машине.

- О боже, ну при чем здесь ты? Я боюсь, они догадаются, как обстоит дело в
действительности. Мне, например, вряд ли понравилось бы, если бы они за
меня приняли какое-то важное решение, да еще скрывали бы это.

- Ты всегда можешь оправдаться тем, что я загнал тебя в угол. Ведь я знал
все о вечеринке и о фарсе в больнице. Следовательно, мог посредством
шантажа склонить тебя к чему угодно. - Он распахнул передо мной дверцу
серого "жигуленка". - Куда едем?

- Покатаемся по округе. Минут через десять я должна вернуться. Насчет
шантажа ты, конечно, неплохо придумал, но сомневаюсь, что они клюнут. Вот
ты бы поверил, что я уступила шантажисту?

- Ну, если бы опасность грозила кому-то из твоих близких, наверное, поверил
бы.

- Они знают меня лучше. Я просто зверею, когда на меня давят. Ничего не
соображаю от бешенства. Кроме того, как ты собираешься с ними сойтись, если
я представлю тебя шантажистом?

- Спишем все на недоразумение. Я открыл тебе свои карты и попросил об
ответной любезности, а ты решила, что в случае отказа я приму крутые меры.
Но в конце концов выяснилось, что я замечательный, чуткий, душевный
человек, готовый поступиться интересами следствия ради торжества
милосер