бленность, на нее
направленная. Татьяна принесла успокоительное, она не удивилась, узнав о
гибели Мирона, она отправила его жену в медпункт, написав Николаю записку,
в которой предлагала сделать Нине укол снотворного. Она находилась в
медпункте дольше других. Она врач-хирург и наверняка сталкивалась со
смертью. Она умная, решительная женщина, которая вполне способна
противостоять следователю. Наконец, она не знала близко ни Мирона, ни Нину;
они были ей чужими, посторонними людьми.

После этой речи все погрузились в молчание.

- Но мы не вправе утверждать наверняка, что убийца - она, - сказал наконец
Генрих. - Мы можем подозревать, догадываться, предполагать, но никаких
доказательств справедливости наших предположений у нас нет.

- Это как раз дело поправимое, - сказала я. - Думаю, если изложить Татьяне
все наши доводы и намекнуть, что мы собираемся поделиться своими
соображениями со Славками, она дрогнет. В конце концов, ради чего она весь
огород городила, как не ради спасения своего брака? А передушить нас всех
подушками за приемлемый срок ей удастся едва ли. При всех ее талантах.

- Ты собираешься ее шантажировать? - ужаснулся Генрих.

- Варька имеет на это полное моральное право, - решительно заявил Марк. -
Не забывай, Славки прямо обвинили ее в убийстве.

- А мы сумеем выманить сюда Татьяну, да еще одну? - усомнился Прошка.

- У нас есть замечательный предлог, - ответила я. - Она врач, а у Генриха
ожоги и температура.

- Не надо! - испуганно попросил Генрих.

- Нельзя быть таким щепетильным, Генрих, - назидательно сказал Прошка. - Ты
хотя бы о Варьке подумал. Представляешь, каково ей сегодня пришлось, когда
Славки тут свою стройненькую версию излагали?

Генрих помолчал, потом тяжело вздохнул:

- Только не слишком на нее наседайте, ладно?

Глава 25

Остаток ночи я провела в неравной борьбе с бессонницей. Мои успехи были
временными и незначительными, ее победа - тотальной. Иногда мне удавалось
впасть в тревожное забытье, но каждый раз минут через десять сердце ухало
вниз или подпрыгивало к горлу, словом, настойчиво старалось извести
собственную владелицу.

Правильно ли мы угадали? В конце концов, Генрих прав: у нас нет ни единого
доказательства, только зыбкое предположение связи между Татьяной и
Николаем. А Татьяна совершенно непохожа на женщину, способную закрутить
роман за спиной мужа. Тогда что могла увидеть Нинка? Ну, пускай даже
обезумевший от любви Николай сгреб Татьяну в жаркие объятия. Если Татьяна
никак его не поощряла, нечаянный свидетель в худшем случае мог поставить ее
в неловкое положение, и только. Что ей грозило? Объяснение с мужем? В таких
обстоятельствах это, конечно, малоприятно, но не смертельно. Славка ведь не
Отелло какой-нибудь. А представить себе Татьяну подлой обманщицей я, хоть
убей, не могу.

Но и Леша тоже прав. Татьяна идеально соответствует психологическому
портрету нашего убийцы: умный, решительный, с сильным характером. Как там
говорил Прошка? Убийство чистое и аккуратное, совершивший его способен на
мгновенную импровизацию. Или я ничего не понимаю, или это описание
профессиональных качеств хорошего хирурга. А в том, что Татьяна - хирург
хороший, у меня сомнений нет. Она относится к типу людей, которые блестяще
делают все, за что ни берутся.

Белов назвал убийцу "крепким орешком". С одной стороны, Татьяна под это
определение очень подходит, а с другой - я уверена - она не умеет
изворачиваться. Во всяком случае, я на это надеюсь. Иначе у нас ничего не
выйдет - не добьемся мы от нее признания.

Мои мысли переключились на предстоящий разговор с Татьяной. С чего начать,
с какой стороны к ней подступиться? Как она себя поведет? Удастся ли
вытащить ее сюда одну, или Славка увяжется с нами?

Я вдруг поняла, что идти за Татьяной нужно мне. Леша просто не сможет
соврать ей про Генриха, а если я буду врать в его присутствии, он отведет
глаза и Славка точно не отпустит Татьяну одну. Да и Марк с Прошкой не
смогут вести непринужденную беседу с человеком, которого собираются
обвинить в убийстве. А я? Удастся ли мне держаться с Татьяной и Славками
естественно, чтобы ни у кого из них не зародилось подозрения?

Задача, которая поначалу представлялась мне достаточно простой, неожиданно
оказалась непосильным испытанием. Чтобы расставить точки над "i",
требовалось заманить Татьяну сюда, причем без сопровождающих. А для этого,
в свою очередь, требовался человек, в совершенстве умеющий притворяться.
Такого среди нас не было.

"Нет, я должна это сделать. Иначе никому из нас не будет покоя. Я разыграю
свою партию без единой фальшивой ноты, даже если после этого умру от
перенапряжения. Но идти за Татьяной мне придется одной".

Рано утром я потихоньку выбралась из палатки и на цыпочках двинулась к
тропе, ведущей к морю. Не успела я скрыться за можжевеловыми зарослями, как
меня настиг Лешин окрик:

- Варька! Ты куда это?

Я обернулась, приложила палец к губам и махнула в сторону моря, надеясь,
что Леша отвяжется. Но моя надежда не оправдалась.

- Подожди, я с тобой!

Что мне оставалось делать? Затеять свару? Тогда на шум сбежались бы все и
мы препирались бы до вечера. Я решила спуститься с Лешей на берег и
объясниться там.

- Леша, я должна пойти в "Бирюзу" одна, - объявила я, когда мы отошли
достаточно далеко от палаток. - Ни ты, ни Марк, ни Прошка не сумеете
убедительно обставить вызов Татьяны к больному Генриху.

- А ты сумеешь? Тоже мне гений лицедейства! Нет, одну я тебя не отпущу. Это
может оказаться опасным.

- Что за ерунда?

- Ничего не ерунда. Тебе придется идти с Татьяной бок о бок на протяжении
часа. Что бы ты ни думала о своих актерских способностях, я в них не верю
ни на грош. Она догадается, что у тебя на уме.

- Ну, допустим. Опасность-то в чем? Ты думаешь, Татьяна бросится меня
душить? Какой в этом смысл? От моей смерти она ничего не выиграет, а
проиграет все.

- Кто знает, как может повести себя убийца, загнанный в угол? Если Татьяна
потеряет голову...

- Леша, ты сам говорил: Татьяна хладнокровная женщина с трезвым умом и
сильным характером. Она не потеряет головы, пока не убедится, что у нас
есть неопровержимые доказательства ее виновности. А поскольку у нас их нет,
то ей проще повернуться и уйти, не отвечая на наши вопросы, чем подставлять
себя под удар, снова пытаясь кого-нибудь убить. У меня одна надежда - на ее
страх за свои отношения со Славкой. Пока Славке просто на ум не приходит
подозревать жену - да и с чего бы? Татьяне не приходится лгать и
изворачиваться. Но если мы зароним в его душе сомнение, для Татьяны
начнется сущий ад. Она не больший гений лицедейства, чем я. А обманывать
любимого мужа, с которым живешь постоянно, непросто даже для завзятой
лицемерки. Она должна будет пойти на риск и рассказать нам все при условии,
что Славка ни о чем не узнает. Но для этого нам нужно поговорить с ней без
свидетелей. А как только Татьяна увидит твои бегающие глазки, она сразу
сообразит, куда ветер дует, и изыщет какой-нибудь предлог, чтобы с нами не
ходить. Нет, я должна пойти туда сама и сделать все возможное, чтобы у нее
не зародилось подозрений, пока она не окажется у нас в лагере.

- Одну я тебя не пущу! - уперся Леша. - Я согласен, риск нового убийства
невелик, но он есть. И потом, почему ты думаешь, что Татьяна изыщет предлог
не ходить с нами, если у нее возникнут подозрения? Ведь тогда мы можем
рассказать о своей догадке Славкам. По твоим же собственным словам, она
должна бояться этого хуже смерти.

- Она рискнет. Ведь посвятив Славок в свои измышления, мы ничего не
выиграем. Татьяна проиграет - да; но если она решит отмалчиваться, сомнения
у нас все равно останутся. И она это понимает. Понадеявшись на то, что
среди нас нет людей, способных сделать человеку гадость просто так, без
всякой пользы для себя и других, Татьяна попросту начнет избегать всякой
возможности остаться с нами наедине. Это совсем нетрудно. Ведь не
сегодня-завтра они уедут, а в Москве мы со Славками и до этой истории почти
не пересекались. Леша, прошу тебя, не упрямься. Если мы сейчас Татьяну
упустим, нам всю жизнь придется мучиться сомнениями.

Мольба в моем голосе тронула Лешу, и он заколебался.

- Давай так, - предложил он, подумав. - Я пойду с тобой и посижу где-нибудь
в укромном месте. Когда вы с Татьяной пройдете, я пропущу вас подальше -
метров на триста - и пойду следом. Но вы должны быть у меня на виду.

- Но она может тебя заметить! Там, у пансионата, - еще ладно, там полно
народу, а здесь, за мысом, - никого. Разве что нудисты. Ты ведь откажешься
изображать нудиста?

- Еще чего! Конечно откажусь.

- Ну вот видишь...

- Ничего я не вижу! Или ты соглашаешься на мое предложение, или я пойду с
вами рядом.

Поняв, что большего мне не добиться, я тяжело вздохнула и уступила.

- Ладно, иди уж следом. Только постарайся на глаза не попадаться. Не топай,
как слон, и не сворачивай на своем пути скалы.


Перед дверью триста седьмого номера я простояла минуты три. Все никак не
могла собраться с духом. Теперь я и сама ни на грош не верила в свои
актерские способности. Но отступать было некуда. "В конце концов, почему я
должна вести себя непринужденно? - мысленно подбадривала я себя. - Я
волнуюсь за Генриха, а кроме того, оскорблена подозрениями, высказанными
вчера Славками в мой адрес. Правда, меня при этом не было, но ребята могли
мне все передать. В таких обстоятельствах скованность и нервозность
естественны". И, подавив желание удрать, я храбро постучала в дверь.

- Да? - произнесли одновременно два голоса - мужской и женский. Испытав
острое разочарование (в глубине души я надеялась застать Татьяну одну), я
толкнула дверь.

Они сидели за столом и пили чай - Славка ко мне боком, Татьяна - спиной.
Когда я вошла, и он, и она повернулись лицом к двери. При виде меня в
глазах Славки мелькнуло удивление и настороженность; Татьяна же восприняла
мое появление совершенно спокойно - только посмотрела вопросительно. "Если
судить по их физиономиям, то убийца скорее Славка, чем Татьяна, - подумала
я. - Хотя, если он считает убийцей меня, отсутствие признаков бурной
радости на его лице вполне понятно".

- Привет, - сказала я хмуро. - У нас опять ЧП. Генрих занедужил.

- Здравствуй, Варвара, - сдержанно поприветствовал меня Славка. - Мне очень
жаль. Можем мы чем-нибудь вам помочь?

- Ты - нет. Разве что Татьяна... Мы думаем, он просто сильно обгорел, но
хотелось бы на всякий случай показать его врачу. А сюда он не дойдет - ноги
сбиты и высокая температура.

- Но Таня - хирург, - напомнил Славка.

- Конечно, я схожу, - сказала одновременно с ним Татьяна, вставая.

- Тогда я с тобой, - быстро решил Славка и тоже встал.

- Э-э... тебе не стоит идти, Славка, - промямлила я и стала лихорадочно
соображать, почему не стоит. - Ты... видишь ли, ты расстроил вчера Генриха,
и мы боимся, что твое появление ухудшит его состояние. - (Боже, какую чушь
я несу!) - То есть... у Генриха совсем упадет настроение, а при болезни это
ни к чему. Лучше пусть Татьяна одна со мной пойдет. Мы потом ее проводим.

Славке совершенно не понравились ни мои слова, ни мое желание увести с
собой его жену. Он было уже открыл рот, чтобы ответить категорическим
отказом, но вмешалась Татьяна:

- Варвара права, Владик. Больных, да еще с температурой, нельзя
расстраивать. Это снижает иммунитет. И потом вы со Славой хотели ехать за
билетами. Чтобы вернуться сегодня, надо отправляться сейчас.

Я пристально посмотрела на нее и поняла: Татьяна догадалась, зачем она нам
понадобилась. Прав Леша: актриса из меня никудышная. Но почему Татьяна не
увильнула? Не то что не увильнула, а прямо-таки полезла на рожон. Ведь
Славкина позиция давала ей возможность избежать неприятного разговора, не
шевельнув пальцем. Скажу сразу: ответа на этот вопрос я не знаю по сей
день. Может быть, она не хотела всю жизнь прожить в неизвестности, а может
быть, считала, что мы все-таки способны делать гадости бескорыстно. Но так
или иначе, она отговорила Славку идти с нами, а сама пошла.

Мы миновали ворота пансионата, ущелье, забитое туристами, и дошли до
нагромождения крупных камней, за которым народу было значительно меньше. За
все это время ни одна из нас не произнесла ни слова. Но когда мы перелезли
через камни, Татьяна остановилась и посмотрела мне в глаза:

- Генрих - это только предлог, да?

- Да, - ответила я прямо.

Она отвернулась к морю, потом медленно пошла дальше.

- Я в общем-то догадывалась, что рано или поздно вы доберетесь до правды.
Значит, мне не удалось сбить вас с толку? Жаль. Хотя, конечно, глупо было
на это рассчитывать... Могу я спросить, что вы собираетесь предпринять?

Татьяна говорила ровным, совершенно спокойным голосом. И выражение лица у
нее было не встревоженным, а скорее грустным. На меня она не смотрела, но
не потому, что избегала моего взгляда. Казалось, она просто любуется игрой
солнечных бликов на рябой поверхности моря.

- Не знаю, - ответила я после паузы. - Мы над этим как-то не думали. Пока
что нам просто хотелось бы выслушать твою историю. Одно я могу обещать тебе
твердо: доносов писать мы не будем.

- В этом-то я не сомневаюсь, - Татьяна усмехнулась. - При всей своей
многогранности на доносчиков вы не похожи. Знаешь, я никак не могу
подобрать определение для вашей живописной компании. Вы представляетесь мне
неким уникумом, некой популяцией, не имеющей аналогов в животном мире.
Умственно отсталые гении, трезвомыслящие сумасброды, сентиментальные
циники, суетливые пофигисты, взрослые дети - как вас назвать?

- Группой даунов, - с готовностью подсказала я.

- Как назвать ваши отношения? - продолжала Татьяна, пропустив мою реплику
мимо ушей. - Дружескими? Родственными? По-моему, вы давно уже перешагнули
"заветную черту", которая "есть в близости людей", и из отдельных личностей
превратились в диковинный единый организм.

- Чудище обло, озорно, огромно, стозевно и лаяй. Вот ужас-то! Теперь я буду
с криками по ночам просыпаться.

Татьяна вдруг остановилась и посмотрела на меня жестко.

- Варвара, я не могу рассказать свою историю вам всем. Может быть, это
инстинкт самосохранения. Сейчас мы разговариваем без свидетелей, и при
случае я смогу от всего отпереться. Но отпереться от слов, сказанных в
присутствии пяти человек, очень трудно, если вообще возможно.

- Даже если эти пять человек давным-давно превратились в сиамских
близнецов?

- Угу. Даже в этом случае. Скажи мне, Генрих может обойтись без медицинской
помощи?

- Надеюсь, что да. Ты решила оставить нас без объяснений? Предупреждаю
сразу: этим ты сильно усугубишь свою вину. Пятеро ни в чем не повинных
людей умрут от неутоленной жажды знаний. Неужели у тебя совсем нет сердца?

- Ты невозможна, Варвара! Я практически созналась тебе в самом страшном
преступлении, которое только может совершить человек. Где твои отвращение,
негодование, ужас, наконец? Ты способна хоть в каких-нибудь обстоятельствах
проявить серьезность?

- Да. Я прошу тебя совершенно серьезно: прояви к нам сострадание. Не
заставляй терзаться неразрешимой загадкой до конца наших дней.

- Но вы же каким-то образом вычислили меня. Значит, у вас есть отгадка?

- Есть, но если ты не подтвердишь ее правильность и не устранишь кое-какие
противоречия - грош ей цена.

- А можно ее услышать?

- Нет. Только баш на баш. Ты нам - свою историю, мы тебе - свою версию.
Наоборот не получится.

- Я не признаюсь в присутствии пяти свидетелей. Если хочешь, давай присядем
где-нибудь, и я расскажу все тебе.

- Нет, Татьяна. Ты, наверное, знаешь, что вчера твой муж пытался убедить
ребят в моей виновности.

- Впервые слышу.

- Тогда поверь мне на слово. Не могу сказать, что Славка особенно преуспел,
но сомнения он, возможно, заронил. Если я сейчас тебя выслушаю, а потом
перескажу твою историю ребятам, эти гипотетические сомнения могут и не
рассеяться. А вдруг я все это выдумала?

- Не говори глупостей! По-моему, друзья поверят тебе, даже если ты начнешь
утверждать, что луна сделана из сыра. В любом случае у тебя нет выбора. Раз
Генрих выживет без медицинской помощи, я к вам не пойду. Так что решай:
либо ты выслушиваешь меня одна, либо я ухожу обратно в пансионат.

- Ладно, - неохотно согласилась я. - Только здесь мы умрем от жары.

- Видишь тот огромный обломок скалы? За ним должна быть тень. Там и
притулимся. Я согласна: признание в убийстве на ярком солнечном свету идет
вразрез со всеми литературными традициями.

Глава 26

- Все началось пять лет назад, - заговорила Татьяна, когда мы устроились на
валуне в тени здоровенной каменной глыбы. - Я только что окончила
ординатуру, вернулась домой, в Мичуринск, и устроилась на работу в детскую
городскую больницу. В той же больнице работал анестезиологом некий Володя
Абрамцев, парень, который учился в моем институте, но на два курса старше.
С ним же на курсе учился и Николай, которого ты видела. Оба они - и
Николай, и Володя - в годы студенчества ухаживали за мной, но одинаково
безуспешно. Николай казался мне чересчур слабохарактерным, а Абрамцев - до
отвращения себялюбивым. Как потом выяснилось, эта оценка была слишком
мягкой...

Однажды в ночь моего дежурства привезли шестилетнего мальчика. Его сбила
машина. Не знаю, как получилось, что такой малыш оказался ночью на улице,
не знаю, как его умудрились сбить в городе, где и днем-то движение не
слишком интенсивное, но факт остается фактом: мальчика привезли, и он умер
у меня на столе. Во время операции. Конечно, я уже не раз видела смерть, в
том числе и смерть ребенка, но еще никто никогда не умирал у меня на
столе...

Мальчика накрыли простыней и увезли, а я почувствовала, что меня не
слушаются ни ноги, ни руки. До конца моей смены оставалось еще два часа. Я
попросила Абрамцева - он дежурил вместе со мной и присутствовал на операции
- вколоть мне что-нибудь, чтобы можно было продержаться до конца смены. Он
отвел меня к себе в кабинет, усадил в кресло и сделал внутривенную
инъекцию. Буквально через минуту мне стало гораздо легче, но сознание как
бы раздробилось. Я воспринимала действительность фрагментами. Они были
очень яркими, очень четкими, но в целую картину никак не складывались. Я
поняла, что мне ввели наркотик, но не возмутилась и не испугалась - так мне
стало хорошо. И в это время привезли еще одного ребенка - девочку с гнойным
перитонитом.

Господи, ну почему это не случилось на час позже? Я знала, что не смогу
провести операцию, но выхода у меня не было. Даже если бы немедленно
вызвали второго хирурга, он наверняка бы не успел. А у меня все-таки был
шанс. Я отправилась в операционную.

Девочку готовили к операции прямо там - времени перевозить ее с места на
место не было. Я изо всех сил старалась собраться, но затуманенный мозг
работал медленно, пальцы стали словно чужими. Девочка умерла.

На следующий день подлец Абрамцев заявился ко мне домой и поставил
ультиматум: либо я выхожу за него замуж, либо он рассказывает родителям
девочки, что я делала операцию в состоянии наркотического опьянения. На мою
угрозу, что я расскажу главврачу, кому обязана этим состоянием, он только
спросил с усмешкой: "А свидетели у тебя есть?"

Клянусь, если бы речь шла только о суде и моей дисквалификации, я никогда
бы не уступила этому наглому шантажу. Но смотреть в обвиняющие глаза
раздавленных горем родителей... это было выше моих сил. Я согласилась стать
женой подонка.

Последующие три года были для меня сущим адом. Мой муж оказался
нравственным извращенцем - садистом. Он никак не мог простить мне, что
когда-то я его отвергла, что вышла за него без любви, из страха перед
разоблачением. Он куражился надо мной, как мог. Это я еще могла бы понять:
оскорбленное самолюбие, желание взять реванш, унизить обидчика хотя и не
похвальные, однако достаточно распространенные чувства. Но моему мужу
просто доставляло удовольствие издеваться над людьми. Например, он завязал
переписку с Николаем, человеком, к