ого
следователя Петровского. Вероятно, если бы он напористее давил на гостей
Генриха или всерьез озаботился фактом исчезновения Леши, у него что-нибудь
и получилось бы, но он сосредоточил весь нерастраченный запас своей
въедливости на нас с Архангельским, а мы стояли насмерть. Помимо тщательно
проведенной мной подготовки нам немало помогло то обстоятельство, что
Архангельский после Генриха действительно отправился к подружке, и соседи
заметили, как он возвращался утром четырнадцатого. Правда, как и следовало
ожидать, с телом Мефодия на руках его никто не видел, как не видел никто и
прихода Мефодия тринадцатого вечером, но ведь не все же замечают соседи!
Зато окулист в поликлинике опознала Мефодия по фотографии и, сверившись с
картой, подтвердила, что он обращался к ней за несколько часов до
"варварского разгрома", учиненного в ее кабинете ноябрьской ночью. Леша до
самого четверга просидел у меня на даче - мы не осмелились подвергать его
бесхитростную душу суровому испытанию допросом у Петровского.

Мое антиобщественное поведение было подвергнуто самой суровой критике, но
длинная гневная нотация из уст работника прокуратуры все же лучше самого
короткого тюремного заключения, поэтому можно считать, я легко отделалась.
Равно как и Архангельский, хотя ему, на мой взгляд, повезло совсем
незаслуженно. Но таким уж он уродился счастливчиком.

В пятницу, двадцать девятого, во второй половине дня капитан Селезнев
явился ко мне домой взимать долг. Во исполнение данного обещания я должна
была рассказать одну из старинных баек о нашей университетской жизни, а
потом вечером представить его друзьям, которые наконец вновь соберутся у
меня на традиционный пятничный бридж.

Предыдущую неделю мы с Селезневым виделись почти ежедневно. На Петровке у
него я была лишь единожды, но он звонил мне каждый вечер, справлялся, как
дела, частенько забегал пересказать свои диалоги с Петровским, а иногда
предлагал пойти погулять. За это время мы узнали друг о друге много нового
и выявили немало совпадений во взглядах и вкусах. Изобилие общих
привязанностей укрепило меня во мнении, что Селезнев прекрасно впишется в
нашу компанию и тем самым мое безоглядное доверие к нему будет оправдано в
глазах друзей, которым я пока не решалась поведать подлинную историю нашего
сообщничества.

И вот в пятницу мне предстояло проверить правильность своего
оптимистического прогноза.

Селезнев пришел с тортом, поэтому я сразу поставила чай и предложила ему
расположиться на кухне. Уютно устроившись в любимом кресле с любимой чашкой
и куском торта в руках, я начала обещанный рассказ.

- Чтобы тебе яснее была подоплека, я в двух словах опишу, что собой
представляли тогда Глыба и Мефодий. И тот и другой считались мехматовскими
знаменитостями, каждый в своем роде, однако Глыба сам искал славы, а
Мефодия скорее можно назвать ее жертвой. У Глыбы было два предмета
гордости: искрометный юмор и фирменные американские джинсы - большая
редкость в начале восьмидесятых. Подарок папеньки, профсоюзного босса. Но
если фирменность джинсов сомнений не вызывала, то с юмором дело обстояло
сложнее. За искрометный его признавали далеко не все. Кое-кто - страшно
подумать! - считал Глыбу жалким неумелым скоморохом. Нашего остроумца это
мнение сильно гневило и, желая раз и навсегда доказать интеллектуальное
превосходство над насмешниками, он задумал серию розыгрышей, которая
выставила бы противников в самом нелепом виде. Часть этих розыгрышей он
подготовил и осуществил самостоятельно, но для некоторых ему нужен был
помощник. На эту роль идеально подходил Мефодий.

Мефодий тех лет был удивительно простодушным созданием. Он верил всему, что
видел, слышал или читал. Может быть, виной тому воспитание в
физико-математическом интернате, но его неискушенность в самых обыденных
житейских делах не лезла ни в какие ворота. И этим вечно пользовались не
слишком умные и не очень разборчивые в средствах сокурсники.

Ну все, с предысторией покончено, перехожу к сути.

В один прекрасный день я заметила, что около меня вертится Мефодий. Сначала
я не придала этому особого значения: ну вертится и вертится, у нас страна
свободная. Но он продолжал назойливо лезть на глаза, а когда я натыкалась
на него взглядом, смотрел со значением. В конце концов я не выдержала и
спросила в лоб: "Тебе от меня что-нибудь нужно, Мефодий?" "Может,
погуляем?" - говорит он и смотрит эдак с поволокой. "Боже, - думаю, -
неужели этого олуха угораздило в меня втрескаться?" Но обижать убогого мне
не хотелось, поэтому я разрешила Мефодию проводить себя до дома - благо
идти было минут двадцать. Угадай, о чем он завел речь по дороге? О
классиках марксизма-ленинизма! Тут мне стало ясно, что дело нечисто. В ту
пору Мефодий мог говорить только о себе и математике. Остальные предметы
занимали его мало, а меньше всего - официальная, с позволения сказать,
философия. Я сразу смекнула, что моим новым ухажером кто-то руководит. "Все
это очень интересно, - сказала я, когда он довел меня до подъезда. - Но как
ты узнал, что Маркс и Ленин - мои любимые писатели? Я об этом особенно не
распространялась". "Мне сказал Глыба, - простодушно признался Мефодий. -
Может, сходим завтра в кино? Я тебе свой реферат по философии перескажу".
"Спасибо, - поблагодарила я с чувством. - Только давай не в кино, а на
дискотеку, ладно? Я зайду за тобой в общежитие в шесть".

В тот же день я выпросила у знакомого юнца из нашего двора старый
пионерский галстук, а назавтра разыскала на занятиях соседей Мефодия по
общежитию и заручилась их поддержкой. Потом обратилась к одной мехматовской
рукодельнице - она жила на том же этаже, что и Мефодий, - и изложила ей
свой план. Она с готовностью вызвалась помочь, потому как сильно не любила
Глыбу.

В шесть часов вечера я пришла к Мефодию, придирчиво оглядела его наряд и
спросила разочарованно: "Ты в этом собираешься идти на дискотеку? Нас же
засмеют! Сходи одолжи у Глыбы джинсы. Он тебе не откажет, ведь вы друзья.
Правда, они тебе, наверное, чуточку великоваты, но это ерунда. Подвернешь
штанины, затянешь ремень и будешь неотразим".

Как я и ожидала, Глыба джинсов не пожалел, более того, одолжил их с
радостью. Он в этот вечер играл у себя в комнате в преферанс. Выслушав
Мефодия, он сунул штаны в руки недотепе и буквально вытолкал его из комнаты
- так не терпелось ему рассказать партнерам о моем потрясающем романе.
Мефодий вернулся ко мне с джинсами, я еще раз критически оглядела его и
потащила к другому щеголю - за водолазкой.

Пока мы вели переговоры, занимались примеркой, решали, какую водолазку
выбрать - белую или черную, моя сообщница трудилась не покладая рук. Но вот
выбор был сделан, мы вернулись к Мефодию в комнату, и я собралась выйти,
дабы он мог переодеться в модную амуницию.

"Постой! А это что такое?" - гневно вскричала я, указывая на джинсы.
Мефодий поднес их к лицу и недоуменно уставился на заплату в виде алого
шелкового сердечка на заду. Заплата прикрывала солидную дыру такой же
формы. "Ну и Глыба, ну и подлец, - говорю я со слезами в голосе. -
Собственных штанов не пожалел, лишь бы над тобой посмеяться!"

Мефодий побагровел и с грозным рыком бросился к Глыбе. Сцену, происшедшую
там, я своими глазами не видела, но партнеры Безуглова по преферансу очень
правдоподобно изображали ее в лицах. Они как раз слушали конец повести о
его всесокрушающей страсти, рождению которой поспособствовал шаловливый
Амурчик-Глыба, шепнувший Мефодию, что я сгораю от любви и готова броситься
в пруд, если он не ответит мне взаимностью. Тут-то и ворвался Мефодий.
Увидев свои замечательные штаны, Глыба лишился дара речи. А когда Мефодий
заорал: "Сволочь! Ты нарочно это сделал, чтобы надо мной посмеяться!" - его
чуть удар не хватил. Он схватил Мефодия за грудки, оторвал от пола и
заревел: "Я?! Ты безмозглый дурак, простофиля, лопух! Доставай теперь новые
штаны где хочешь! Это Ворона тебя одурачила!" Наглый поклеп окончательно
вывел Мефодия из себя. Он от души стукнул Глыбу по голени, а когда тот,
охнув, его выпустил, завопил что было мочи: "Напакостил, а теперь
выкручиваешься? Думал, меня так просто обмануть, да? Варвара от меня ни на
шаг не отходила! И попробуй еще хоть раз заикнуться о своих вонючих штанах!
Сам дурак!"

Селезнев давно сидел, закрыв рот рукой, чтобы не мешать мне своим
хихиканьем.

- О господи! - запричитал он, когда понял, что рассказ окончен. -
Американская фирма!.. Голубая мечта идиота... с алым сердечком на заду!
Ха-ха-ха! "Напакостил!.. Вонючие штаны!"

В эту минуту в дверь позвонили. Я лениво потянулась к чайнику долить себе
кипяточку.

- Ты не откроешь? - спросил Селезнев, все еще смеясь.

- А зачем? У своих есть ключи. Кстати, надо бы сделать и тебе. А чужих мне
видеть неохота.

Звонок повторился. Один, другой, третий раз. Потом кто-то начал вызванивать
морзянкой: "открой!" Я заколебалась. Может, кто-нибудь из моих олухов
посеял ключ?

- Открой, чего уж там! - сказал Селезнев. - Если тебе будут докучать, я
приду на помощь.

- Сама справлюсь, - проворчала я, вылезая из кресла. - Ты лучше спрячься за
холодильник. Не дай бог, Софочка пожаловала!

Но это была не Софочка. За порогом стоял Безуглов. Вот уж действительно: о
черте речь, а он - навстречь! В руках у него был букет розовых гвоздик, на
физиономии - умильное выражение, и, глядя на нее, я почему-то сразу
вспомнила троянского коня. Может быть, у него тоже была такая длинная
угловатая морда?

- Варвара, извини, что без приглашения, - затараторил Глыба. - Я на одну
минуту!

- Ну заходи. - Я посторонилась.

- Я был несправедлив по отношению к тебе, - торжественно объявил он, закрыв
за собой дверь. - Наговорил черт-те что, возвел напраслину, нагрубил, можно
сказать. Ты уж меня прости. Вот, возьми. - Он протянул мне гвоздики и
открыл пакет, который держал в левой руке. - Хотел сначала купить тебе
коробку конфет, а потом решил: фрукты полезнее.

И он вложил мне в руки ананас, три здоровых грейпфрута и кулек с
виноградом.

- А это, - сказал он, демонстрируя мне солидных размеров огурец, - гвоздь
сезона. Новый сорт, недавно вывели. "Женская услада" называется.

"Эх, Глыба, Глыба, - подумала я, подавив вздох. - И зачем только ты пошел
на мехмат? В военном училище твоим шуткам цены бы не было!" Но с волками
жить - по-волчьи выть. Я подняла брошенную мне перчатку.

- Ой, какая прелесть! - (Бурный восторг.) - Где ты его достал? Я слышала,
их распространяют по подписке только среди тех, кто уже не может услаждать
женщин иными способами.

Если Глыба и собирался отразить мой выпад, то не успел. За моей спиной
послышалось какое-то шлепанье. Я обернулась и узрела, конечно же,
Селезнева. Но в каком виде! Хорошо, что Глыба не мог видеть моего лица.
Идальго снял пуловер, рубашку и даже носки и расстегнул ремень. Он стоял,
поигрывая борцовскими мускулами, которых не могла скрыть тонкая футболка, и
смотрел на нас исподлобья.

- Кто здесь собирается кого услаждать? - осведомился он зловеще. - Ты не
представишь нас друг другу, дорогая?

У Глыбы забегали глазки. Ростом он ничуть не уступал Селезневу, но
программистским трудом таких бицепсов не наживешь. Сообразив, что сейчас
его будут бить, он явно занервничал.

- Э... очень приятно!

С этими словами Глыба шустро повернулся к двери, зачем-то закрыл задвижку,
истерично дернул ручку и, окончательно запаниковав, начал ломать замок.

- Уже уходишь? - сдавленно спросила я, помогая ему справиться с нехитрым
устройством.

- Э... да! - Замок щелкнул, и он опрометью выскочил за дверь.

- Эй, постой! - крикнул ему вслед идальго, и было явственно слышно, как
оклик придал Глыбе ускорения.

Мы с Селезневым посмотрели друг на друга и расхохотались.

- Где тебя учили так быстро раздеваться? - спросила я сквозь смех. - На
курсах спринт-стриптиза? Ох, но как у него вытянулась рожа, боже мой!

- Огурец! - хохотал Селезнев. - Представляешь, что подумают люди, увидев,
как он мчится с выпученными глазами и огурцом в руке?

- С "женской усладой"! - подхватила я, изнемогая. - Сексуальный маньяк!

Новый приступ неудержимого хохота. Я согнулась пополам, гвоздики и фрукты
посыпались на пол.

- Тише... тише! - выдавил Селезнев через силу. У него по лицу уже катились
слезы. - Нельзя... так... смеяться!

- Ему, видите ли, "очень приятно"! Ой, не могу!

Мы не расслышали, как в замке повернулся ключ. Дверь внезапно распахнулась
и пинком бросила меня в объятия Селезнева. Я не обернулась. Я знала, что
просто умру, если увижу сейчас физиономии друзей, взирающих на разбросанные
по полу цветы и фрукты, на мокрое лицо идальго, прижимающего меня к широкой
груди.

Судорожно всхлипнув, я уткнулась лицом в его майку и услышала за спиной
гневный Прошкин возглас:

- Совсем стыд потеряли, охальники!

И как мне удалось выжить?

                                                                        1999

                      --------------------------------



    Варвара Клюева.
    Как избежать замужества.


(c) Варвара Клюева

М.: ОЛМА-ПРЕСС, 1999. (Книга переиздана под названием "Коварство без
любви").

Глава 1

Захлопнув дверь, я бросила сумку на галошницу и тяжело плюхнулась рядом.
Больше всего на свете мне хотелось вцепиться себе в волосы и с громким воем
кататься по полу.

Всю сознательную жизнь я изводила родных и близких тезисом, будто несчастье
- понятие исключительно субъективное. "Относитесь к любой неприятности с
юмором, - говорила я, - и несчастий не будет. Если же чувства юмора нет,
можно отыскивать в житейских невзгодах светлые стороны. Заболел ребенок?
Печально. Но пока сорванец лежит в постели, он уж точно не выбежит за мячом
на скоростное шоссе. Цены растут, а зарплата остается прежней? Экономьте на
сигаретах и косметике, здоровье от этого только выиграет". По непонятной
причине моя жизнерадостность доводила напутствуемых до исступления. Одни
рычали и призывали на мою голову всевозможные кары, другие угрюмо вздыхали
и говорили, что меня еще не клевал жареный петух.

И вот наступила расплата. Третий месяц я пыталась относиться к положению, в
которое попала, с юмором или отыскать в нем хоть одну светлую сторону.
Тщетно. Ощущение безысходности все росло. Впервые в жизни (весьма
неспокойной, надо сказать) я потеряла сон и аппетит, боялась выходить на
улицу и поднимать телефонную трубку. Моя безграничная вера в себя
неожиданно иссякла.

Самое неприятное, что для меня была закрыта возможность обратиться за
помощью к друзьям. В любом другом случае я бы давно уже призвала их и мы
обязательно нашли бы выход. Но нынешняя моя проблема представлялась мне
неразрешимой, и, кроме того, боюсь, я не встретила бы понимания. Не будь
прошлогоднего первоапрельского розыгрыша, еще можно было бы попытаться, но
теперь они только позлорадствуют...

С этими невеселыми мыслями я пошла на кухню ставить чайник. На месте
записки "Меня не ждите, я в Питере" лежал клочок бумаги с карикатурой:
тощая свинья с моей физиономией, выпирающими ребрами и клочьями пены на
боках галопом бежит по шоссе с указателем: "До Санкт-Петербурга 600 км".
Подпись под рисунком отсутствовала. Должно быть, вся компания разобиделась
на меня не на шутку. Еще бы, пропустить Священную пятницу!

Не помню уж, сколько лет назад установилась эта традиция: каждую пятницу
друзья собирались у меня на бридж. За многие годы встречи срывались
считанное число раз и всегда в исключительных обстоятельствах. Признаться,
я испытала довольно сильные угрызения совести, когда за час до очередного
сбора вдруг схватила сумку, набила ее необходимыми мелочами, оставила
записку и удрала. Но я и так уже слишком часто ловила на себе встревоженные
взгляды, а притворяться, будто у меня все в порядке, уже не осталось сил. В
конце концов, ключи от моей квартиры у них есть, а без меня сама собой
разрешится проблема, куда девать лишнего игрока, - обычно мы собирались
впятером.

Я налила в чайник воды и поставила его на плиту. Зажигая газ, услышала, как
в замке поворачивается ключ. Вот дура! И ежику было бы ясно, что меня не
оставят в покое, пока не выяснят причины моего непростительного бегства. В
следующую секунду на кухню ворвались Марк и Прошка. Увидев меня, они
синхронно затряслись от ярости.

- Варвара, ты совсем совесть потеряла? - гневно зашипел Марк.

- Дурацкий вопрос! Как можно потерять то, чего никогда не было? - ответил
за меня красный от злости Прошка. После восхождения на четвертый этаж он
пыхтел как паровоз. Казалось, его сейчас хватит удар.

- Чай будете? - спросила я, пытаясь разрядить обстановку.

И напрасно. Прошка начал синеть.

- Я всегда подозревал, что ты - самое бессовестное, наглое и циничное
создание на свете! - заорал он. - Но даже я не догадывался, что ты способна
на такое! Ты знаешь, что мы третий месяц места себе не находим? Ты знаешь,
что разучилась разговаривать по-человечески - только вопишь и огрызаешься?
Посмотри на себя в зеркало! На тебе кожа висит, как дырявый плащ на
огородном пугале! Но ты даже не подумала растолковать нам, что за
чертовщина с тобой творится! Тебе плевать, что мы извелись от дурацких
мыслей, перебирая одно за другим самые кошмарные предположения! "Может
быть, у нее рак? Может, смертельно болен кто-нибудь из родных?" И вот когда
мы уже не можем думать ни о чем, кроме твоего чертова состояния, и решаем
наконец покончить с неопределенностью, ты сматываешься в другой город, не
удосужившись даже объяснить почему!

- Прекрати орать! - взорвалась я. - Слава богу, я никому не обязана давать
отчет в своих действиях. Насколько мне известно, ездить в Питер законом не
запрещается.

Что тут началось! Прошка драл луженую глотку, периодически дубася кулаком
по столу, Марк брызгал ядом, словно взбесившийся гейзер, я, как могла,
защищалась, то пытаясь перекричать обоих, то затыкая уши. В разгар веселья
раздался мощный удар во входную дверь, послышался треск дерева, еще один
удар и топот ног в коридоре. Выглянув в прихожую, я узрела перекошенные
физиономии Генриха и Леши, распахнутую дверь и выдранный с мясом замок.

При виде сорванного замка, воплощавшего для меня девиз "Мой дом - моя
крепость", я не выдержала и заплакала.

Сдается мне, никто из присутствующих никогда прежде меня за этим занятием
не видел, иначе как объяснить их реакцию? Скандальный Прошка немедленно
умолк и воззрился на меня с вытаращенными глазами и открытым ртом. Желчный
Марк из ядовитой змеи превратился во встревоженную наседку и заметался,
пытаясь одновременно усадить меня, налить стакан воды и найти сердечные
капли. Всегда невозмутимый Леша совершенно растерялся и с глуповатым видом
переминался в дверях с ноги на ногу. Веселый и бесшабашный Генрих впал в
панику и запричитал:

- Ты из-за нас, да, Варька? Ты не расстраивайся, мы все починим. Вот
увидишь, через две минуты все будет в порядке. Мы просто услышали крики и
подумали, что тут кого-то режут...

Он еще что-то лепетал, но я молча протиснулась мимо Леши, заперлась в
ванной, отвернула кран на полную катушку и дала себе волю. Все напряжение
последних недель хлынуло из меня вместе с потоками слез.

Наревевшись всласть, я с отвращением поглядела в зеркало на красную
распухшую рожу, умылась холодной водой и попыталась сообразить, как теперь
быть.

Совершенно очевидно, что от объяснений не отвертеться. Если рассказать все,
как есть, мне припомнят первое апреля, и тогда на дружеское сочувствие
можно не рассчитывать. Но придумать убедительную историю, которая оправдала
бы мое состояние и поведение в последние несколько недель, я была не
способна - не хватало фантазии. И потом, допустим даже, я наплету про
какие-нибудь страсти-мордасти, друзья ведь не уйдут после этого восвояси,
предоставив меня самой себе. Они захотят помочь, защитить меня от
нафантазированных ужасов, тут-то и выяснится, что я наврала с три короба.
Вряд ли после этого наши отношения останутся прежними. Что же делать?
Может, они все-таки не будут настаива