сами отвезли Мефодия в больницу и
оставили там, никого не известив. Теперь его уже обнаружили, но нас никто
не видел. Если участники вчерашней вечеринки будут помалкивать, ни одна
душа не узнает, где Мефодий провел свои последние часы.

- Прости, Варька, но я опять ничего не понял. Как вы могли пронести тело в
больницу без ведома персонала? Почему никто не поинтересовался, кто вы
такие и где подобрали труп?

- Серж, это долгая история. Я тебе все объясню, но потом. Ты выполнишь мою
просьбу?

Серж вздохнул:

- Да. Хотя не знаю, удастся ли мне убедить всех троих. У них наверняка
возникнут возражения и вопросы, а что я им отвечу?

- И не надо ничего отвечать. Скажи просто, что они здорово подпортят
Генриху жизнь, если кому-нибудь проболтаются. О'кей?

- Ладно. Будет сделано. Но позже обязательно перезвони.

- Это само собой. Спасибо тебе, милый. Запиши за мной должок.

- Какие между нами могут быть счеты, любовь моя, - усмехнулся Серж и дал
отбой.

Леша и Марк ждали меня у машины.

- Варька, у тебя есть при себе рублей полтораста? - спросил Марк, когда я
приблизилась. - Мы там присмотрели приличную люстру, а денег не хватает.

- Зачем вам люстра? По-вашему, сейчас самое время поиграть в Санта Клауса?

- А почему бы и нет? Подарок к новоселью все равно нужен, а сделав его
сейчас, можно убить сразу двух зайцев. Если у Машеньки появились какие-то
подозрения, люстра поможет ее отвлечь. И объяснит нашу задержку.

Я пошарила по карманам, наскребла искомую сумму, и мы двинули к магазину.
Люстра и впрямь была хороша. Простенькая, без выкрутасов, но очень изящная.
Мы осторожно пристроили коробку с покупкой на заднем сиденье рядом с Лешей,
вручили ему пакет с лампочками и поспешили назад, к новому дому Генриха.

Прибыли вовремя. Еще немного, и Генрих не выдержал бы. Когда мы вошли, он
уже ждал у открытой двери - наверное, высматривал нас в окно. Едва мы
успели обменяться взглядами, в прихожую шумно высыпали дети, повисли на нас
гроздьями и лишили всякой возможности перемолвиться хоть словечком. Но
Генрих все равно догадался, что за руку нас не схватили. Во всяком случае,
сковывавшее его напряжение заметно ослабло. Вслед за детьми появилась
Машенька. Замысел Марка себя оправдал. Завидев коробку, Машенька всплеснула
руками и потащила подарок в комнату, на ходу развязывая узел. Дети частично
устремились за ней, а частично - за нами, на кухню, где, как и следовало
ожидать, сидел Прошка. Когда мы вошли, он как раз резал колбасу. Занятие
это поглотило его без остатка, посему наше возвращение интереса не вызвало.

- Опять лопаешь, - неодобрительно заметил Марк, усаживаясь за круглый
садовый столик, который перекочевал на кухню из гостиной.

Я давно заметила, что никакие несчастья и неприятности не могут помешать
яростным схваткам Марка и Прошки по поводу аппетита последнего. Вот и
сейчас Прошка гневно отшвырнул нож и вскочил как ошпаренный:

- Я?! Я лопаю?

Дальнейший сценарий я знала наизусть, поэтому, не дожидаясь продолжения,
бежала в гостиную - полюбоваться на люстру и проверить, как Генрих с
Прошкой справились с уборкой. Надо признать, потрудились они изрядно.
Теперь о ночной оргии напоминали только желтые кляксы свечного воска на
розовом линолеуме.

Машенька, завидев меня, отправила двух своих отпрысков на кухню с
поручением и плотно закрыла за ними дверь. Меня охватило дурное
предчувствие. И не зря.

- Признавайся, что тут у вас произошло, Варвара? - произнесла она грозным
шепотом.

- Ничего. - Я потупила взор.

- Не ври. Я не слепая. Анри бродит по квартире точно привидение и уныло
отшучивается, когда я пристаю к нему с расспросами. Прошка же, напротив,
развил бурную деятельность, чем выдал себя с головой. Ты часто наблюдала у
Прошки приступы трудового энтузиазма? Я, например, вижу это чудо впервые.
Так вот, хватит темнить. Что вы натворили?

- Да ничего особенного. Ну подумаешь, перебрали вчера немного, так ведь не
каждый же день вам квартиры дают!

- Ты мне зубы не заговаривай. А то я не видела, какие вы с перепою! Сколько
лет я с вами знакома? Скоро счет на десятки пойдет. И все ваши хитрости
выучила назубок. Нечего вилять, Варька. Признавайся: поругались?

Стараясь не выдать своего облегчения, я понурила голову и энергично
помотала ею из стороны в сторону.

- Да что ты! Ничего подобного!

- Врунья! Вы не просто поругались, а разругались вдрызг. Настолько, что не
смогли больше сидеть в одной квартире. Ты и Марк наверняка накинулись на
Прошку, тот полез в бутылку, и дело чуть не дошло до драки, так? Анри с
Лешей бросились вас разнимать, и вы с Марком хлопнули дверью. Леша побежал
вас успокаивать, а Анри остался зализывать Прошкины раны. Я угадала?

- Нет, Машенька, все было совсем не так, - фальшиво запротестовала я.

Машенька протяжно вздохнула:

- Горе мне с вами! Вы хуже детей - ни на минуту нельзя оставить без
присмотра. И отпираетесь так же глупо и неумело. Пороть вас некому.

Дверь приоткрылась, и в щели показалась голова Генриха.

- Хватит секретничать, девочки. У нас все готово. Пора выпить за новое
счастье в новом доме.

И Генрих тяжело вздохнул.

Глава 4

Воскресенье с понедельником прошли в тревожном ожидании. Связанная
обещанием принести в конце недели эскиз заказанной мне обложки нового
романа, я честно пыталась работать, но ничего путного не вышло. Все лица на
рисунках - и мужские, и женские - неизменно оказывались портретами Мефодия.
И неудивительно, поскольку мысли мои все время возвращались к нему.

Мефодий был личностью поистине неординарной - даже на мехмате, где
заурядные люди встречаются не чаще, чем белые слоны в Заполярье. Злые языки
на факультете поговаривали, что до десяти лет наш гений учился в школе для
умственно отсталых и только в пятом классе был переведен в Новосибирский
физико-математический интернат для особо одаренных детей. Допускаю, что это
не более чем сплетня, но, как бы то ни было, Мефодия она характеризует
весьма точно, ибо трудно представить себе человека более талантливого,
беспомощного и нелепого одновременно. Кстати, его настоящее имя Кирилл, но,
по общему мнению моих сокурсников, прозвище Мефодий дает куда более
адекватное представление об этой уникальной и несуразной личности.

Возьмем, к примеру, внешность. Тщедушное тельце Мефодия венчала огромная
головизна. Тонкая шея не могла выдержать такой колоссальной нагрузки и
угрожающе клонилась из стороны в сторону. Когда Мефодий отрывал голову от
плеча или от груди, окружающие сдерживали дыхание, боясь услышать громкий
хруст позвонков, сломленных, наконец, непосильной ношей. Когда Мефодий шел
по улице, слабонервные прохожие вздрагивали и отворачивались. Семеня
маленькими ножками, он так раскачивался из стороны в сторону, что казалось,
малейшее дуновение опрокинет это неустойчивое сооружение на асфальт и
разобьет вдребезги. Если Мефодий переходил через дорогу, сердобольные
старушки забывали о собственных немощах и, отбрасывая костыли, неслись
наперерез транспортному потоку, чтобы поддержать жалкое хрупкое создание,
дерзнувшее ступить на проезжую часть.

Кстати, о проезжей части. Уму непостижимо, каким чудом Мефодий умудрился не
кончить свою жизнь под колесами. Он никогда не обращал внимания ни на
светофоры, ни на переходы, да и вообще вряд ли отдавал себе отчет в том,
куда идет. Вечно погруженный в недоступные простому смертному мысли, он
имел обыкновение натыкаться на столбы, деревья, прохожих, детские коляски,
скамейки, постовых и бешеных собак. Редкую неделю Мефодий обходился без
свежего синяка под глазом или шишки на лбу, и это еще куда ни шло.

Я и впрямь считала Мефодия ошибкой природы, иначе как объяснить, что она
наделила могучим математическим гением столь нежизнеспособную особь? А его
нежизнеспособность просто била через край. Посуду он ронял, паспорта терял,
электроприборы загорались, а то и взрывались у него в руках. Не исключено,
что больницы, где Мефодий частенько валялся по поводу очередного воспаления
легких или перелома конечностей и ребер, помогали ему выжить - без них он
вполне мог умереть от истощения или из-за антисанитарии, ибо пищу Мефодий
принимал, только когда перед ним ставили тарелку с едой, а мылся и стирал
только под угрозой физической расправы со стороны соседей по общежитию.
Человек, привыкший к маломальскому порядку и чистоте, выжить в одной
комнате с Мефодием не мог, поэтому в соседи нашему уникуму, как правило,
доставались люди самые непритязательные, но и те рано или поздно вставали
на дыбы и прибегали к рукоприкладству, чем больно ранили самолюбие гения.

Да, Мефодий был необыкновенно обидчив. Правда, намеков и шуток он не
понимал и потому не замечал, но грубую брань или физическое воздействие
переносил весьма болезненно. И беспощадно мстил. Обидчик уже никогда не мог
рассчитывать, что Мефодий возьмет для него сотню-другую интегралов к
зачету, даст списать на контрольной или подскажет на экзамене.

Вообще характер у гения был сложный. Человеку постороннему, возможно,
показалось бы, что Мефодий груб и несдержан. Например, на дополнительный
вопрос экзаменатора он вполне мог ответить (и отвечал): "Что вы мне голову
морочите? Это же элементарно!" Предложение комсорга выйти на субботник
вызывало с его стороны такую реакцию: "Еще чего! Нашел дурака!" Если гений
звонил по телефону и на том конце провода вежливо отвечали, что
интересующего его человека сейчас нет дома, Мефодий взрывался негодованием:
"Где он, черт побери, шляется? Срочно разыщите его и передайте, что он мне
нужен!" Но этот недостаток лоска в манерах объяснялся вовсе не грубостью, а
неопытностью. Дело в том, что светской жизни Мефодий никогда не вел и такие
условности, как вежливость, были выше его понимания.

С другой стороны, никто не отказал бы Мефодию в душевной широте. Если вы
никогда не пытались силой запихнуть его под душ или заставить вымыть
посуду, он с радостью помогал вам разобраться в какой-нибудь мудреной
задаче или теореме, а на сопутствующие замечания типа "Это же и дураку
ясно!" просто не стоило обращать внимания.

Еще одной отличительной чертой Мефодия было удивительное простодушие. Он
безоговорочно верил любой чепухе, которую ему скармливали, - естественно,
если дело не касалось математики. Он покорно брел в самую дальнюю на
территории университета столовую, если какой-нибудь шутник сообщал ему, что
обеды там на пятнадцать копеек дешевле. Он заявлялся на факультет в
воскресенье, потому что профессор имярек якобы перенес на этот день свою
пятничную лекцию. Он учил к экзамену билеты следующего курса, брился перед
занятиями на военной кафедре наголо, сдавал деньги на мелиоративные работы
на Марсе и так далее и тому подобное. Такая доверчивость делала Мефодия
идеальной мишенью для розыгрышей, но наиболее совестливые шутники на
мехмате пользовались ею редко, справедливо полагая, что стыдно потешаться
над человеком, обмануть которого проще, чем младенца.

На третьем курсе к Мефодию пришла страсть, разом положившая конец былой
любви к чистой математике. Наш гений был пленен компьютером. Конечно, он
еще на первых курсах сдавал зачеты по программированию и численным методам,
но простенькие учебные программы, которые для этого требовалось написать,
не вызывали у гиганта мысли особого интереса. А на третьем курсе ему
понадобилась некая сложная и громоздкая программа - целый численный
эксперимент, дабы подтвердить правильность каких-то теоретических выкладок.
Мефодий затратил на него не меньше месяца. И пропал. Теперь никакая сила не
могла оторвать его от монитора. Он забывал о сне, еде, лекциях, семинарах и
экзаменах. Из-за него декану пришлось издать приказ, запрещавший студентам
проводить в вычислительном центре больше шести часов в сутки, но Мефодий,
проявив неожиданную хитрость, научился обходить это нелепое препятствие. В
результате он загремел на полгода в Кащенко, но программистом стал
несравненным. Половина дипломных программ нашего курса была написана
Мефодием. И, как следствие, половина курса ходила у него в должниках.

После окончания университета Мефодия распределили на закрытое предприятие в
дальнем Подмосковье. Поселили гения в рабочем общежитии. Не знаю точно, то
ли его соседи-рабочие отличались обостренной чувствительностью к вони, то
ли им просто недоставало терпимости, но из общежития Мефодий отправился
прямиком в городскую больницу - с переломом челюсти. Когда пришло время
выписаться, наш герой, не утруждая себя пустяками вроде подачи заявления об
уходе, сел на ближайшую электричку до Москвы и навсегда покинул
негостеприимный подмосковный городок.

И тут моим бывшим однокурсникам пришлось платить должок.

Мефодий счел, что родной город на Урале недостоин столь ценного
специалиста, и твердо решил обосноваться в Москве. К тому времени страна
уже вовсю перестраивалась, посему на работу при желании можно было
устроиться и без местной прописки, проблему же с жильем Мефодий решил
крайне просто - обосновавшись у одного из должников.

А дальше начинается эпическая поэма с элементами трагедии.

Как легко понять из уже сказанного, жизнь в одном помещении с Мефодием -
испытание отнюдь не для слабых духом. Первый должник крепился почти полтора
месяца, но потом, устав от скандалов, которые устраивали ему родители,
попросил однокашника поискать другое жилье. Мефодий смертельно обиделся и
переехал к следующей жертве - весьма флегматичному и долготерпеливому
молодому человеку, который жил один и смотрел сквозь пальцы на такие
мелочи, как разбитый телефонный аппарат, сорванные краны, сожженные
чайники, грязные носки и сомнительный запах. Если бы не взорвавшаяся
газовая колонка, Мефодий, возможно, поселился бы у него навеки, но пожар в
доме возбудил соседей, и они, призвав на помощь милицию, выдворили опасного
жильца за пределы микрорайона.

Дальше все развивалось примерно по тому же сценарию. Мефодий кочевал из
дома в дом, оставляя за собой разбитые семьи и уничтоженные материальные
ценности. Кстати, несмотря на демократические порядки, у него возникли
трудности и с работой. Ибо неожиданно выяснилось, что Мефодий не в
состоянии покинуть постель раньше четырех часов пополудни. Таким образом,
попасть на рабочее место ему удавалось никак не раньше шести, а учитывая
вечерние телевизионные программы, которые он никак не мог пропустить, и
вообще никогда. К тому же с распространением компьютерных игр и
видеомагнитофонов интерес Мефодия к программированию постепенно угас.
Теперь он сосредоточил свое внимание на порнофильмах и игрушках-стрелялках,
на посторонние же занятия времени у него как-то не находилось. Короче
говоря, должникам приходилось не только предоставлять Мефодию кров, что
само по себе ужасно, но и обеспечивать его материально. Правда, благодарный
гость пытался подсластить им пилюлю, рассказывая о гениальных программах,
которые он не сегодня-завтра напишет, и о несметных миллионах, которыми
осыплет очередного гостеприимного хозяина, но его посулы мало кого утешали.

Из нашей компании в должниках Мефодия ходил только Прошка - известный
любитель прокатиться за чужой счет. Остальные писали свои программы
самостоятельно или вовсе обходились без них. Поэтому наше участие в эпопее
началось сравнительно недавно - года два назад. В одну прекрасную пятницу
Прошка заявился на бридж весь зеленый и, заикаясь, рассказал о постигшем
его бедствии. Возможно, мы бы отнеслись к его жалобам без должного
сочувствия, но, когда наш вечно голодный друг отказался утолить свое горе
при помощи такого старого проверенного средства, как сытная и обильная еда,
стало ясно, что дела его плохи.

На свою беду, Прошка чрезвычайно чистоплотен. Он не выносит грязных ванн и
унитазов, заплеванных полов и волос в пище, а кроме того, терпеть не может,
когда его зубной щеткой чистят ногти или сморкаются в его полотенце. Что
поделаешь, у каждого свои слабости. Мы вот, например, питаем ничем не
оправданную любовь к Прошке. Посему после долгого чесания в затылке наше
собрание решило скинуться и снять Мефодию комнату.

Конечно, затея была дурацкая. Через две недели соседи по коммуналке со
скандалом изгнали Мефодия, и он вернулся к Прошке. Единственное наше
достижение - прочно засевшая в мозгу Мефодия мысль о том, что мы - свои
люди и в крайнем случае он может на нас рассчитывать. А до крайнего случая
было рукой подать - список должников неуклонно сокращался.

Прошку в конце концов спасли две старушки-соседки, неизвестно почему не
чающие в нем души. Поначалу они терпеливо сносили присутствие Мефодия,
поскольку считали его другом своего любимца, но, узнав о страданиях
последнего, впали в такую ярость, что Мефодию пришлось добровольно покинуть
гостеприимного хозяина. Он удалился к очередному должнику, а мы получили
передышку.

Но ненадолго. Через несколько месяцев Мефодий позвонил Марку и, слезно
жалуясь на жизнь, попросил убежища. С Марком (а он еще больший чистюля, чем
Прошка) случилась истерика. Отказать Мефодию он не смог (не на улице же
человеку ночевать!), но, едва тот ступил на порог, удрал, пробормотав
что-то насчет срочной командировки. Две недели бедолага мыкался, разъезжая
по гостям, и наконец отважился сунуть нос в свое жилище. Там его чуть не
хватил удар, и добрый Генрих грудью прикрыл друга. Он увез Мефодия к себе в
Опалиху, а мы вчетвером двое суток приводили квартиру Марка в порядок.

У Генриха Мефодий прожил, слава богу, недолго. Пятеро очень резвых детей,
небольшой зверинец и отсутствие телевизора быстро подвигли его на новое
переселение. На этот раз Марк был начеку, и к телефону не подходил.
Связаться с ним могли только мы, вызвонив заранее оговоренный и довольно
сложный код.

Через полтора месяца Мефодий объявился снова - на этот раз у Леши. Леша
особой любовью к порядку не страдает, к тому же нрав у него очень
спокойный, но и ему пришлось ох как несладко. По счастью, через месяц после
вселения Мефодия приехали Лешины родители, которые после выхода на пенсию
перебрались в деревню. Мама, открыв дверь квартиры, тихо сползла по косяку
на пол, после чего отец в считанные секунды выставил гостя вон, даже не дав
ему возможности одеться. Леше, естественно, устроили головомойку, но все
равно его радости не было границ.

Я действовала решительнее остальных. Совместное проживание с родителями и
братом в хрущевской двухкомнатной малометражке настолько покалечило мою
детскую психику, что квартирный вопрос стал моим пунктиком. После выезда
родных за рубеж постороннему человеку попасть ко мне в дом невероятно
сложно, а задержаться дольше чем на пять минут позволяется лишь самым
близким друзьям. Поскольку на звонки в дверь я не реагирую, а телефонную
трубку снимаю лишь после консультации с определителем номера, Мефодию
пришлось подкарауливать меня у подъезда. И как-то вечером встреча
состоялась. Я выслушала горькие стенания и спросила, не могу ли чем-нибудь
ему помочь.

- Да, - обрадовался Мефодий. - Пусти меня к себе на пару недель. За это
время я закончу свою программу...

- Извини, - перебила я. - Я что-то не совсем тебя поняла. Ты хочешь у меня
поселиться?

- Ну... да, - неуверенно ответил Мефодий, сбитый с толку ударением, которое
я сделала на последнем слове. - Ненадолго. От силы на пару месяцев.

- А моя репутация?! - возмутилась я.

Мефодий многое мог сказать по поводу моей репутации. Ему было отлично
известно: в оные времена со мной в комнате проживало от одной до пяти
особей мужеского полу, и слухи, гулявшие на этот счет по мехмату, ничуть
меня не удручали. Он даже открыл было рот, дабы напомнить мне об этом
обстоятельстве, но наткнулся на мой холодный негодующий взгляд и осекся. И
больше попыток не предпринимал.

А вот Марк жил в постоянном напряжении. Время от времени он забывал об
условном сигнале, подходил к телефону и нарывался на Мефодия. После этого
ему с невероятным трудом удавалось отвертеться от гостя. Марк уже ссылался
на капитальный ремонт, приезд многочисленных родственников из провинции,
откл