ступы неконтролируемой ярости. Когда
Вероника поступила в университет, отец открыл банковский счет на ее имя,
перевел туда большую часть денег, а свой счет закрыл. "Это гнусное
государство не получит от меня ни шиша! - заявил он. - Я больше не напишу
на продажу ни единой картины и не заплачу ни цента налогов". В конце концов
он переоформил дом на Веронику, сел в свой подержанный джип и уехал куда
глаза глядят.

Два месяца Вероника сходила с ума, не имея от отца никаких известий. Потом
он прислал письмо, в котором сообщил, что путешествовал по Европе, а теперь
снял себе хижину в горах Вайоминга, куда она может приехать к нему на
каникулы. Вероника, очень скучавшая по отцу, естественно, приняла
приглашение. Хижина на краю света, без водопровода и электричества, и дикий
лес вокруг живо напомнили ей Паршуткино и вызвали умиление, но уже
обретенная привычка к удобствам оказалась сильнее. Прожив с отцом две
недели, Вероника вернулась к цивилизации.

С тех пор так и повелось. Полгода Виктор скитался по Европе, а полгода жил
в глуши, где охотился, ловил форель, коптил свою добычу в самодельной
коптильне, бродил в горах и собирал травы. Вероника изредка приезжала к
нему погостить, умоляла вернуться к живописи и цивилизации, но отец не
желал ее слушать.

- С каждым приездом я находила его все более угрюмым и замкнутым,
рассказывала кузина, промокая платочком слезы. - Но мне даже в голову не
пришло, что он болен. В последний раз я видела его смеющимся у твоих родных
в Торонто. Помню, мы сидели за столом, тетя Белла читала вслух твои письма,
а папа смеялся - весело и беззаботно, почти как раньше. Потом дядя Андрей
принес пачку фотографий, которые ты прислала недавно. Помнишь - походные?
Там еще такие забавные подписи. А перед отъездом папа долго разглядывал
твои картины... По-моему, я знаю, о чем он думал. Жалел, что не ты, а я его
дочь. Я слишком скучная, к тому же не умею рисовать... Если бы ты знала,
как мне хотелось научиться! - Она низко склонилась над столом, и острые
плечики задрожали.

Я воздела глаза к потолку и шумно выдохнула.

- Зато ты наверняка умеешь петь.

Кузина подняла голову и посмотрела на меня недоуменно и, пожалуй,
неодобрительно.

- А это-то здесь при чем?

- При том. Моя мама окончила консерваторию по классу вокала. Преподаватели
сулили ей грандиозное будущее, но она родила моего брата и пожертвовала
карьерой. Весь нерастраченный запас своих честолюбивых устремлений она
сосредоточила на детях. А теперь угадай: у кого из нас обнаружилось полное
отсутствие слуха?

Вероника слабо улыбнулась.

- У тебя?

- Угу. Я тоже травила себя всякими самоедскими мыслями лет до десяти. Но
потом поняла: глупо убиваться из-за несбыточных желаний. И когда мама
слагала панегирики в честь очередной своей гениальной ученицы, я уже не
скрипела зубами, а говорила себе, что ее будущие великие музыкантши
наверняка не займут первого места на городской олимпиаде по математике, не
научатся держать в руках карандаш и теннисную ракетку и не отличат
староиндийскую защиту от защиты Нимцовича. Вот и у тебя, несомненно,
отыщутся таланту, о которых я даже не мечтаю. Кроме того, еще неизвестно,
как бы мы поладили с твоим отцом, проживи мы под одной крышей пару недель.
Может, заклевали бы друг друга до полусмерти.

- Может быть, - неожиданно легко согласилась кузина. - Мне кажется, у вас
много общего, в том числе и задиристость. Но после драки вы непременно
подружились бы. Не спорь, я знаю. Я еще не рассказала тебе главного. -
Вероника деликатно высморкалась. - После поездки в Канаду папа вернулся в
свою глушь, и через два месяца у него случился удар. Инсульт. В тот день он
поехал за почтой в поселок, а когда почувствовал себя нехорошо, то, слава
богу, не стал садиться за руль, а решил переждать приступ в ресторане. Там
отец потерял сознание, и его отвезли в больницу. Мне прислали срочный вызов
- он вот-вот мог умереть. Когда я приехала, папа был очень плох: левая
сторона парализована полностью, правая - частично. Он говорил с трудом и
очень невнятно, но страшно рассердился, когда я попросила его поберечь
силы. Доктор сказал мне: "Сосредоточьтесь и постарайтесь его понять. Он
хочет сообщить вам нечто важное и боится не успеть". Папа заморгал правым
глазом и сказал: "Да! Да!" На самом деле у него вышло что-то вроде "Ва!"
или "Гха!". Я изо всех сил вслушивалась в его фразы, но ничего не могла
разобрать. Тогда доктор предложил мне написать буквы алфавита и показывать
на них по очереди ручкой, чтобы отец моргнул, когда я дойду до нужной.
Подожди, я сейчас покажу тебе, что у нас получилось.

Вероника вышла в прихожую и вернулась с сумочкой, из которой достала
бумажник крокодиловой кожи, а из него, в свою очередь, сложенный в
несколько раз и потертый на сгибах листок. Она без слов протянула его мне.
Не знаю почему - может, из-за выражения ее лица, - но мне до одури
захотелось, чтобы эта бумажка испарилась, лучше всего - вместе с самой
Вероникой. Но ничего подобного, естественно, не произошло. Я взяла
проклятый листок, развернула его и прочла следующее:

А Б В Г Д Е Ж З И Й К Л М Н О П Р С Т У Ф Х Ц Ч Ш Щ Ъ Ы Э Ю Я

ВЕРНИСЬ В РОССИЮ НАВСЕГДА ОТДАЙ ВСЕ ДЕНЬГИ ВАРВАРЕ ПОПРОСИ ЕЕ СТАТЬ ТВОИМ
ОПЕКУНОМ СЛУШАЙСЯ ЕЕ ВО ВСЕМ ПРОСТИ МЕНЯ

* * *

- Ну, и что мне теперь делать? - обратилась я к друзьям, безуспешно пытаясь
скрыть дрожь в голосе.

- М-да, задачка. - Генрих почесал в затылке. - И сколько у нее миллионов?

- Не знаю. Эта дурочка не смогла сосчитать. Там целый сейф, набитый
валютой, причем разных стран. Она дошла до двух с половиной, и как минимум
еще пол-лимона остались неучтенными.

- Откуда такие деньги? - спросил Марк. - Ты же говорила, что будет еще от
силы двести тысяч.

- Двести тысяч - это совсем другое. Это деньги, которые, возможно, будут
выручены от продажи американского дома, машины и прочей мелочевки. И
выставят барахло на продажу еще нескоро - во всяком случае, я приложу к
тому максимум усилий. Кто знает, может, она все-таки вернется в Америку? -
Я шмыгнула носом. - А миллионы - папочкин сюрприз. Помните, я рассказывала
вам, что восемь лет назад Виктор во всеуслышание объявил, что больше не
напишет на продажу ни одной картины - чтобы, значит, гнусное американское
государство не жирело за счет его трудовых копеек. После этого его полотна
взлетели в цене до небес...

- Он что, и правда такой гениальный художник? - полюбопытствовал Прошка.

- Ну, насчет гениальности утверждать не возьмусь, но талант у него,
безусловно, был. И изрядный. Вероника показывала мне каталог одной из его
выставок. Эх, все-таки полиграфия у буржуев - обалдеть...

- Насчет буржуйских преимуществ порассуждаешь потом, - одернул меня Марк. -
Может быть, ты не расслышала, но я спросил, откуда взялись миллионы.

- Так я же и объясняю. Виктор объявил, что писать не будет. Цены на картины
взлетели. Но он был художником и не писать не мог. Поэтому каждый год
отправлялся в Европу, писал там одно-два полотна и продавал за наличные
коллекционерам, с условием, что те до его смерти не будут демонстрировать
картины широкой публике. Поскольку каждый коллекционер пребывал в
уверенности, что ему в руки попало последнее творение мастера, за ценой они
не стояли. Так и вышло, что за восемь лет у Виктора скопилось несколько
миллионов. Чтобы не платить налогов ненавистной Америке, деньги он хранил в
сейфе швейцарского банка. О них не знала ни единая душа, за исключением
Тимура - того самого друга моего дядюшки, который заложил основы его
благосостояния. Полгода назад Тимур перенес депрессию, а потом по совету
врача ушел на яхте в длительное плавание и практически не поддерживал связи
с остальным миром. Вернувшись, он узнал о смерти Виктора и сразу начал
разыскивать Веронику. Это было непросто, потому что ее американские друзья
знали только, что она внезапно решила вернуться на родину. В конце концов
Тимур каким-то образом вышел на моих родителей, а через них - на меня и
Веронику. Он прислал ей ключ от сейфа и письмо, в котором объяснил все
насчет картин, денег и швейцарского банка. Вероника полетела в Цюрих, пошла
в банк и открыла сейф. Не сумев пересчитать наличность, она закрыла его и
побежала звонить мне. Теперь тебе все понятно?

- Не совсем. В чем, собственно, заключается твоя проблема?

- Как - в чем? Согласно предсмертной просьбе Виктора, я - опекун Вероники,
ты не забыл? Я едва не сошла с ума, пристраивая те деньги, с которыми она
явилась в первый раз, из Америки - ведь их нужно было вложить не только
надежно, но и выгодно, чтобы она могла жить на проценты. Не забывайте:
большую часть сознательной жизни она прожила как белый человек и не
привыкла сводить концы с концами на зарплату в двести долларов.

- Но благодаря своему могучему интеллекту ты справилась с этой титанической
задачей, разве не так? - уточнил Марк, не скрывая сарказма. Равиль
Багаутдинов обещал дивиденды тысячу долларов в месяц, и четыреста у
Вероники зарплата. У нас не Америка, и на жизнь этого должно хватить с
лихвой. Так почему бы тебе не забыть о миллионах? Пускай лежат себе в
сейфе, как лежали, пока в них не возникнет нужда.

- В том-то и дело, что она уже возникла, - буркнула я. - А с чего бы, ты
думал, Вероника помчалась в Цюрих чуть ли не в тот же день, когда получила
письмо от Тимура?

- Та-ак! - сказал Марк. - С этого места подробнее, пожалуйста. Что твоя
подопечная делает с деньгами? Клеит из них бумажные фонарики? Квартиру ты
ей купила и обставила, правильно? Машина у нее есть. Детей, напротив, нет.
В круизы она пока не ездит. Может, она просаживает баксы в рулетку?

- Если бы! - горько усмехнулась я. - Все гораздо печальнее. У Вероники
большое доброе сердце и слабая голова. Когда мы купили у Равиля квартиру,
вложили сто тысяч в его агентство недвижимости, приобрели мебель, всякие
пылесосы-телевизоры и машину, у нас оставалось двенадцать штук. В долларах,
естественно. Я решила, что Вероника уже большая девочка и сочтет для себя
обременительным бегать ко мне за каждым центом до первой зарплаты и
процентов, поэтому отдала весь остаток ей. Через неделю к моей простушке
пристали какие-то сектанты и, тыча ей под нос душеспасительные брошюрки и
грязных золотушных младенцев, выманили на богоугодные дела десять штук. Вот
тогда-то до меня и дошло, почему Виктор на смертном одре озаботился
назначением опекуна для дочки. Непонятно только, почему он оказал эту честь
вашей покорной слуге. Вроде бы никаких гадостей я ему не делала. Разве что
в детстве...

- Вот-вот! - встрепенулся Прошка. - Если в детстве ты была хотя бы
вполовину такая вредная, как сейчас, он вполне мог получить незаживающую
душевную рану. И все эти годы вынашивал страшные планы мести...

- А ты пока помолчи! - сказал Марк и спросил: - Варвара, насколько я
помнится, эпизод с сектантами имел место два месяца назад. А на что
понадобились деньги сейчас?

- На театр. - Я устало вздохнула. - Это долгая история, и к тому же
дурацкая, как, впрочем, все отечественные приключения Вероники. На курсах
английского, куда она устроилась преподавать, работает некий Сурен. По
какой-то неведомой причине он возомнил себя гениальным режиссером. Задурил
головы нескольким девицам, которые не прочь покрасоваться на сцене, и
создал нечто вроде доморощенной театральной студии. Среди замороченных дур
оказалась сердечная подружка Вероники Людмила, работающая на тех же курсах.
Она и втянула Веронику в этот вертеп. Последнее время моя замечательная
кузина ни о чем, кроме студии, гениального Сурена и своих будущих ролей,
говорить не могла. Признаться, я тоже сваляла дурочку. Мне бы
насторожиться, а я только обрадовалась, понадеявшись, что эта театральная
блажь вытеснит из ее пустой головки Романа...

- Роман - это тот самый хлыщ, который вокруг нее увивается? - уточнил Марк.

- Да. Типичный альфонс - лощеный, смазливый, угодливый и фальшивый. Я до
такой степени обрадовалась, что Вероника о нем больше не упоминает, что
сама начала всячески поощрять ее интерес к этому сиротскому приюту
Мельпомены. Откуда же мне было знать, что эта самодеятельная тусовка тоже
зарится на ее деньги? Неприглядная правда выплыла наружу за день до того,
как пришло письмо от Тимура. Вероника позвонила мне и виноватым тоном
спросила, не могу ли я выклянчить у Равиля пару сотен долларов в счет
будущей выплаты. Поскольку очередную тысячу он выплатил ей буквально за
неделю до этого звонка, я, потребовав, чтобы кузина явилась пред мои ясные
очи, устроила разбирательство. Выяснилось, что два месяца назад Сурен уже
вытянул из моей доверчивой дурочки две тысячи долларов, которые по доброте
душевной оставили ей сектанты. Он сообщил, что у него появилась возможность
купить полуподвальное помещение в какой-то развалюхе, и это самое помещение
- просто воплощение его мечты о собственном театре. А для полного счастья
ему не хватает всего-то двух штук зеленых. Вероника, надо отдать ей
должное, собиралась посоветоваться со мной, но гениальный режиссер и
подколодная подруженька Людмила ее отговорили. Дескать, мне, человеку,
далекому от сцены, будет трудно оценить, насколько выгодно такое вложение
капитала. Зато потом, когда выяснится, что Вероника совладелица
процветающего театра, я до смерти обрадуюсь ее сюрпризу.

- Слушай, Варька, по-моему, тебе надо отказаться от этой дурацкой опеки, -
не выдержал Генрих. - Нельзя же человека до самой его старости водить за
ручку? Она - взрослая женщина, пусть забирает свои деньги и раздаривает их,
кому пожелает.

- Так я ей и сказала, когда узнала, что вслед за двумя тысячами на покупку
подвала она выложила еще две на ремонт и переоборудование помещения уже из
собственной зарплаты и процентов, которые выплатил ей Равиль.

- И что она?

- Разревелась. Просила прощения и памятью отца заклинала не бросать ее на
произвол судьбы. Конечно, память ее отца для меня не очень убедительный
аргумент. В конце концов, я почти не помню Виктора и не обязана питать к
нему теплые чувства. Но подумай, Генрих, что станет с несчастной, если я от
нее отрекусь? Да, она взрослая женщина, но при этом десять лет прожила в
глубинке среди бесхитростных селян и девять - среди законопослушных граждан
Америки. Современная Москва для нее - все равно что джунгли для
беспомощного младенца. Если ее ограбят до нитки или, не дай бог, убьют, я
же никогда себе этого не прощу.

- Может, тебе лучше уговорить ее вернуться в Америку?

- Неужели ты думаешь, я не пыталась? Да я только этим и занимаюсь с самого
первого дня. Убедила ее повременить с продажей американского дома и не
спешить с заявлением о предоставлении российского гражданства. Знали бы вы,
чего мне это стоило! Вероника приехала сюда, намереваясь во что бы то ни
стало исполнить последнюю волю отца, то есть поселиться на земле предков.
Но самое смешное, что, в отличие от Виктора, она Америку любит. Это видно
невооруженным глазом, когда она рассказывает о своей тамошней жизни. Но,
будучи послушной дочерью, убедила себя, что разделяет взгляды отца. Я чуть
мозги не свихнула, изыскивая доводы против немедленной продажи дома и
подачи заявления. И все равно, вряд ли бы у меня что-нибудь вышло, не ткни
я ее носом в листок с предсмертными словами Виктора: "Слушайся Варвару во
всем". Эх, если бы не первая фраза, я бы выставила ее из страны в сорок
восемь часов!

- Ладно, нет смысла сокрушаться о том, чего не можешь изменить, - изрек
многомудрый Прошка. - Надо решать проблему в том виде, в каком она
существует. Насколько я понял, сейчас тебя беспокоят внезапно возникшие
цюрихские миллионы. Так почему бы тебе не поступить с ними так же, как с
предыдущей сотней тысяч вложить в агентство недвижимости?

- Глупости! - ответил за меня Марк. - Во-первых, агентство у Равиля
сравнительно небольшое и сильно расширяться он не хочет, чтобы не
привлекать к себе внимание мафиози и налоговой полиции. Во-вторых,
вкладывать все деньги в российскую экономику - верный способ разориться,
тем более что к власти, того и гляди, вернутся коммунисты... Я предлагаю
другой выход. Пусть Вероника заберет из сейфа пару-тройку сотен тысяч, а
остальные запрет и никому об этих деньгах не рассказывает. Ты, Варвара,
поставишь ей следующее условие: взятыми из сейфа деньгами она будет
распоряжаться самостоятельно. Триста тысяч - даже по американским меркам
деньги немалые. Одних дивидендов двенадцать тысяч в год, и это по самым
скромным расценкам. Плюс двенадцать тысяч от Равиля, плюс зарплата. Итого -
больше двух тысяч баксов в месяц. Если Веронике удастся жить на эти деньги,
не залезая в основной капитал, пусть остается в России, покупает театры и
вообще делает все, что пожелает. Но она должна вернуться в Америку, если
растранжирит контрольную сумму. А там пусть обращается с просьбой об
опекунстве к другу Виктора - как его? - Тимуру. Судя по всему, он человек
честный и деловой. Думаю, он сумеет распорядиться этими миллионами и
обеспечить Веронике достаток до конца ее дней.

- Отличный план, - одобрил Генрих. - Соглашайся, Варька. Ты убьешь сразу
двух зайцев: во-первых, снимешь с себя непосильное бремя опеки и,
во-вторых, не дашь кузине обнищать и на старости лет попасть в богадельню.

- Да, пожалуй, план действительно неплох, - задумчиво сказала я. - В нем
только одно уязвимое место, но тут уж от нас ничего не зависит. Кто
поручится, что Вероника еще не поделилась радостной вестью о своих
миллионах с гениальным Суреном, подруженькой Людмилой и альфонсом Романом?
А если поделилась - к чему это может привести?

Глава 2

Два дня спустя Вероника появилась у меня с дарами - большой коробкой
швейцарского шоколада и флаконом французских духов. Тактично умолчав о том,
что не ем сладкого, а, выбирая духи, своей привередливостью довожу
продавщиц парфюмерных лавок до истерики, я приняла подарки с
благодарностью: слава богу, щедрой девочке не пришло в голову ухнуть на
сувениры половину унаследованных миллионов.

Устроились, как повелось, на кухне. Добрых полчаса я выслушивала счастливое
Вероникино щебетание о швейцарских красотах и швейцарской погоде, а сама
настраивалась на тяжелый разговор. Наконец кузина заметила мою мрачность и
поинтересовалась, что случилось.

- Ничего. - Я побарабанила пальцами по столу. - Просто мне нужно кое о чем
тебе сказать, и я не знаю, как начать. Ты деньги привезла?

- Да. Всђ, как ты велела. Триста двадцать тысяч долларов в дорожных чеках
"Америкэн экспресс". Кстати, а почему именно в дорожных чеках?

- Кредитную карточку могут украсть и, пока ты спохватишься, кто-нибудь
получит по ней деньги в банкомате. Наличные везти тем более глупо: пришлось
бы не только опасаться воров и грабителей, но и объясняться с таможней. А
чеки не нужно декларировать, и деньги по ним можешь получить только ты.

- Все-таки у папы была гениальная интуиция. - Глаза Вероники увлажнились. -
Знаешь, Варвара, когда я писала тогда, в больнице, эту фразу об опекунстве,
то решила, что он не очень хорошо соображает из-за болезни. Ведь перед
своим отъездом в Вайоминг он перевел на меня почти все деньги, и без всякой
опеки, хотя мне было всего восемнадцать лет. А сейчас мне уже двадцать
шесть, и вдруг - такое странное пожелание. Но теперь я понимаю: без тебя я
бы здесь пропала. Никогда бы не сумела так удачно вложить деньги, купить
квартиру, устроиться на работу. И до покупки дорожных чеков не додумалась
бы... Но как он мог догадаться, что ты окажешься таким замечательным
опекуном? Он же тебя фактически не знал!

- Вот об этом я и хотела с тобой поговорить. - Я долила в чашки чаю и
подвинула ближе к гостье коробку с шоколадом. - На самом деле в опекуны я
совершенно не гожусь. Подожди, Вероника, не возражай, выслушай до конца.
Начать с того, что я и деньги несовместны еще больше, чем гений и
злодейство. У меня никогда в жизни не было крупной суммы, и не потому, что
я не в состоянии ее заработать, - она мне просто не нужна. В еде, одежде и
развлечениях я крайне непритязательна.