огическую природу преступления, показал, что преступник  это
человек, нанесший "один удар" ближнему, "непохожему на его отца"  и,  затем,
почувствовавший себя затравленным зверем и  потому  вступивший  в  отчаянную
борьбу со всеми. "Закоренелость в зле" у Шекспира есть  не  предпочтительная
любовь человека к "злу": Макбет, прежде чем убить Дункана,  сам  презирал  и
ненавидел все то, что называется этим  словом  "зло".  Да  и  после,  убивая
людей, Макбет ненавидит это "зло" и собственные злодеяния. Если  бы  он  мог
вернуться к прошлому, он бы десятому заказал убивать.  А  теперь  -  он  сам
неистовствует. "Все равно - не  стоит  возвращаться",  т.  е.  некуда  идти,
говорит он: категорический императив не пускает. Макбету кажутся его  жертвы
- палачами! И он убивает, не желая быть "дурным",  более  того,  всем  своим
существом ища только одного:  примирения  со  своей  совестью.  В  "Макбете"
разрушаются все обычные представления наши о  преступлении.  Злодей  кажется
нам героем, несмотря на то, что нас преследуют  стоны  и  вопли  его  жертв.
"Злая воля", то, что кажется нам самым ужасным и  непонятным  в  жизни,  для
Шекспира была фикцией, той страшной маской, которую люди надевают на опасных
ближних своих, чтоб иметь право травить  их.  И  пока  мы  думаем  о  вреде,
приносимом преступником, нам видна только эта маска, мы говорим лишь о  злой
воле. Шекспир думал о преступнике и увидел под страшной внешностью такого же
человека, как и все, и в преступлении не нарочито, умышленно "злое"  деяние,
а лишь столкновение человеческих нужд и  страстей.  При  таком  столкновении
ближние обращаются в "камни на пути", охраненные драконами - и разыгрываются
страшные макбетовские трагедии, в которых стоны жертв не более  ужасны,  чем
муки палачей, но где "злого начала", "преступной воли" и всего прочего,  что
так охотно приписываем мы Макбетам, - нет и следа.

x x x

   На этом мы закончим обзор книги Брандеса.

   Наша задача состояла не в том,  чтобы  следить  за  частными  вопросами
шекспирологии, обсуждаемыми датским критиком. Нам нужно было лишь  выяснить,
что видит Брандес в Шекспире и - насколько дозволяет объем  нашей  работы  -
чем был Шекспир.

   Перед великим английским поэтом  восстали  труднейшие  проблемы  жизни,
ответом на которые и были его произведения. Чем ужаснее  представлялась  ему
действительность, тем настоятельнее чувствовал он потребность понять все то,
что  происходило  вокруг  него.  Тот  пессимизм,  о  котором   так   приятно
разговаривает Брандес, для Шекспира был не теоретическим вопросом,  которому
он посвящал часы досуга, а  вопросом  существования.  Поэт  чувствовал,  что
нельзя жить, не примирившись с жизнью. Пока есть Лиры, Гамлеты, Отелло, пока
есть люди, случайно, в  силу  рождения  или  внешних  обстоятельств  ставшие
добычей несчастия  или,  что  еще  ужаснее,  виновниками  несчастия  других,
преступниками, пока над человеком господствует слепая сила, определяющая его
судьбу - жизнь наша только "сказка, рассказанная глупцом".

   Так чувствовал и думал Шекспир, и это привело его к "необъятным  книгам
человеческих судеб".

   Чтобы понять Лира и Макбета, нужно  прежде  почувствовать,  что  значит
быть Лиром или Макбетом, что значит из существа, повелевающего над стихиями,
обратиться в "бедное, голое, двуногое животное", что значит всеми  любимому,
благородному, носящему золотое имя человеку - сразу стать отверженным  Богом
и людьми, затравленным волком.  "Случай  ведет  к  преступлению,  страданию,
безумию и смерти", - так может сказать лишь тот, для  кого  и  страдание,  и
безумие, и преступление - и заключающая ужасную жизнь бессмысленная смерть -
лишь пустые книжные слова. Тот, кто знает смысл и значение  их,  знает,  как
Шекспир, что со "случаем"  жить  нельзя.  Для  того  этого  маленькое  слово
"случай" обращается в страшный кошмар,  в  конце  концов  приводящий  или  к
пробуждению,  или  к  смерти.  Так  было  у  Шекспира.  Целые  годы  призрак
случайности  человеческого  существования  преследовал  его,  и  целые  годы
великий поэт бесстрашно всматривался в ужасы жизни и постепенно уяснял  себе
их смысл и значение.

   Он нашел источник гамлетовского пессимизма,  он  понял  смысл  трагедии
Лира, значение преступления Макбета и рассказал нам, что под  видимыми  нами
ужасами скрывается невидимый рост человеческой  души,  что  нет  у  человека
"злой воли", что все ищут лучшего даже и тогда, когда совершают злые деяния,
что все обвинения, расточаемые  людьми  жизни,  происходят  лишь  от  нашего
неуменья постичь задачи судьбы.

   И это примирило Шекспира с человеческой трагедией, и  это  сделало  его
величайшим из поэтов. Брандес всего этого не  видит.  Он  следующим  образом
объясняет переход Шекспира к последнему периоду  творчества:  "Мрачные  тучи
рассеялись,  и  небо  снова  постепенно  стало  проясняться  над  Шекспиром.
Повидимому, Шекспир освободился от тяжких  мук  тоски  после  того,  как  он
воплотил в образы свои мрачные настроения; только теперь,  когда  в  течение
многих лет все возраставшее crescendo  достигло  крайнего  forte,  когда  уж
нечего было  больше  говорить,  поэт  мог  вздохнуть  свободно.  Ибо  дальше
желания, чтобы все человечество погибло от чумы, половых болезней, убийств и
самоубийств  -  никакое  проклятие  не  может  идти.  Он  устал,  перегорел,
лихорадка прошла, он  чувствовал  наступающее  выздоровление.  И  что  такое
случилось? Потухшее солнце взошло, ясное и яркое, как  прежде.  Черное  небо
вновь стало голубым. Вновь вернулось  к  нему  мягкая  отзывчивость  на  все
человеческое".>  "Случилось",   догадывается   Брандес,   что   Шекспир
встретился с обворожительной  женщиной,  которая  примирила  его  с  жизнью.
Очевидно, что так говорить о примирении с жизнью  может  лишь  тот,  кто  не
знает, за что,  собственно,  с  ней  и  ссориться  нужно.  Брандесу  процесс
шекспировского творчества совершенно чужд. Все эти избитые сравнения,  вроде
"лихорадка  прошла",  "crescendo",  "forte",  которые  в  таком  неприличном
изобилии расточает критик, эта пошлая догадка о встрече  с  женщиной,  из-за
которой были забыты Лиры, Отелло, Кориоланы  -  все  это  лишь  жалкая  дань
"художественности", новейшему категорическому императиву. Подобно  страннице
в "Грозе", Брандес  страсть  любит,  когда  кто  хорошо  воет  и  воображает
вследствие этого, что задача поэта состоит в том, чтобы жалобно изливаться в
стихах, а литературного критика - в том,  чтобы  вторить  поэту.  Он  наивно
убежден, что достаточно назвать Просперо Ubermensch'ем  и  повыдергивать  из
Ницше  все  введенные  этим   последним   новые   слова,   чтобы   считаться
современнейшим  философом.  Здесь  не  место  говорить   о   Ницше   как   о
представителе нового литературного течения. Заметим лишь, что если бы Ницше,
под которого  так  тщательно  подлаживается  датский  критик,  прочел  книгу
Брандеса о Шекспире, он  бы  снова  -  забыв  связывавшую  его  с  Брандесом
многолетнюю дружбу - повторил свою негодующую фразу: ich hasse die  lesenden
Mussigganger.






   1 H. Taine "Histoire de la litterature anglaise". Tome quatrieme, livre
IV, ch. II.

   2 Ib. Introduction, I.

   3 Ib. t. IV, livre IV, ch. II.

   4 Ib. t. II. livre II. ch. VIII.

   5 G. Brandes. William Schakespeare, с. 987, 988.

   6 Brandes, с. 216.

   7 Ib. 217.

   8 Ib. 223.

   9 A. Mezieres. Shakespeare, ses ?uvres et ses critiques. P. 592.

   10 G. Brandes, с. 352.

   11 Ib. с. 1001.

   12 Brandes, 527.

   13 Ib. 525.

   14 Ib. 1001.

   15 Ib. 641.

   16 Ib. 511.

   17 Brandes, c.312.

   18 Brandes. 513.

   19 В подлиннике гораздо сильнее:

   The time is out of joint: O cursed spite,
   That ever I was born to set it right.
   20 Brandes, с. 524.

   21 Ib. 527.

22

   What is a man,
   If his chief good and market of his time
   Be but to sleep an feed? A beast, no more.
   23 Br. 525.

   24 Brandes. с. 540.

   25 Brandes. с. 515.

   26 Плутарх. Жизнеописания. Марк Брут, кн. 4.

   27 Ib. гл. 22.

   28 Ib. гл. 13.

   29 Плутарх, Марк Антоний гл. 29.

   30 Brandes, с. 440.

   31 Плутарх. Марк Брут, гл. 6.

   32 Brandes, с. 432.

   33 Ib. с. 440.

   34 Плутарх. М. Брут, гл. 29.

   35 Brandes, с. 444.

   36 Ib. с. 445.

   37 Ib. с. 450.

   38 Ib. с. 447.

   39 Brandes, с. 456.

   40 Brandes, с. 433.

   41 Brandes, с. 442.

   42 Ib. с. 442.

   43 Плутарх. Александр, гл. 1.

   44 Brandes. с. 61.

   45 Плутарх. Цезарь, гл. 15.

   46 Плутарх. Цезарь, гл. 15.

   47 30 талантов = 60 000 p.

   48 Ib. гл 17.

   49 Ib. гл. 58.

   50 Ib. гл. 57.

   51 Brandes. с. 439.

   52 Плутарх, Цезарь, гл. 25.

   53 Ib. гл. 20.

   54 Ib. гл. 29.

   55 Ib. гл. 69.

   56 Ib. гл. 28. Плутарх. М. Брут, гл. 47.

   57 Brandes, c. 891.

   58 Ib. 777.

   59 Ib. 757.

   60 Ib. 786.

   61 Ib. 732.

   62  С.  734  и  735  посвящены  у  Брандеса  "обоснованию"  такого  его
"взгляда".

   63 Ib. 744.

   64 Ib. 746.

   65 Ib. 743.

   66 Brandes, с. 768.

   67 Ib. 762, Ib. 769.

68 С. 97.

   69 Brandes. с. 782.

   70 Плутарх. Кай Марций Кориолан, гл. 1.

   71 Brandes, 763.

   72 Ib. 767.

   73 Ib. 769.

   74 Brandes, 777.

   75 Brandes, с. 633.

   76 Ib. с. 635.

   77 Ib. 638.

   78 Ib. 635.

   79 Ib. 634.

   80 Ib. 641.

   81 Ib. 641.

   82  Между  прочим,  Крейссиг  напрасно  отождествляет   "категорический
императив" с "возвышенным" Шиллера.  Шиллеру  категорический  императив  был
непонятен, и он очень остроумно иронизировал по поводу "чистого" долга.

   83 Brandes, с. 647.

   84 Ib. 648.

   85 Ib. 639.

   86 Ib. 640.

   87 Is this the promised end?

   88 Brandes, 610.

   89 Ib. 611.

   90 Ib. 614.
   91 Brandes. стр. 819.




    Георг Брандес.
    Шекспир. Жизнь и произведения


    Перевод В.М. Спасской и В.М. Фриче
    М., "Алгоритм", 1997
    Отпечатано по изданию Брандес, Шекспир. Жизнь и произведения, Москва,
    1899 г.
    OCR Бычков М.Н.


     В обширной шекспировской  литературе  предлагаемая  вниманию  читателей
книга Брандеса занимает особое место. В противоположность  другим  критикам,
занимающимся в своих сочинениях художественным анализом драм Шекспира, автор
ставит своей главной целью дать нам на основании произведений  Шекспира  его
внутреннюю биографию, отыскать в жизни поэта мотивы его произведений. Долгое
время эта задача считалась не только трудной, но  положительно  невозможной.
Шиллер, например, утверждал, что нам никогда не подойти  близко  к  личности
Шекспира, ибо он, подобно всякому  великому  поэту,  так  же  скрывается  за
своими драмами, как Бог за  созданной  им  вселенной.  Ранняя  шекспировская
критика в Германии разделяла этот взгляд и не  сделала  ни  одной  серьезной
попытки проникнуть в душу Шекспира на основании его произведений.
     Но это не могло продолжаться долго, ибо по мере  изучения  произведений
Шекспира все более и более возрастал интерес к его загадочной личности.  Уже
Ульрици  в  первом  издании  своего  сочинения  -  "Драматическое  искусство
Шекспира" (1839) не ограничивается художественным анализом драм Шекспира, но
старается проникнуть  в  их  нравственный  смысл,  выяснить  посредством  их
нравственные идеалы поэта; для него Шекспир-моралист  даже  заслоняет  собою
Шекспира-художника. Еще дальше пошел по этому пути Гервинус, посвятивший две
главы  своего  труда  о  Шекспире  (первое  издание   вышло   в   1848   г.)
характеристике как художественных, так и  нравственных  идеалов  Шекспира  и
сделавший первую попытку охарактеризовать нравственную личность  Шекспира  в
связи с основными течениями его эпохи. В 1865 г. вышло  в  свет  теперь  уже
забытое сочинение Джока Герода "Шекспир и его внутренняя жизнь, отраженная в
его произведениях", которое преследует, хотя не так удачно,  но  зато  более
систематично, ту же задачу.
     С легкой руки Гервинуса вошло в обычай в каждом  сочинении  о  Шекспире
отводить особую главу внутренней биографии Шекспира. Такие главы  мы  найдем
во всех сочинениях  о  Шекспире  от  Крейссига  до  Даудена,  где  мастерски
выяснена история шекспировского творчества.
     Книга Брандеса отличается от всех этих сочинений тем, что  у  последних
все-таки стоит на  первом  плане  Шекспир-художник,  тогда  как  у  Брандеса
история художественного творчества Шекспира есть не более как  материал  для
характеристики его личности.
     В этом главным образом и состоит ее  оригинальность.  Как  смотрит  сам
автор на задачу своего труда - всего лучше видно из заключительных слов  его
книга: "Шекспир не представляет собою только собрание 36 драм  и  нескольких
стихотворений; это - человек,  который  чувствовал  и  мыслил,  радовался  и
страдал, мечтал и творил. - Давно уже привыкли говорить, что  мы  ничего  не
знаем о Шекспире, или все, что знаем  о  нем,  может  поместиться  на  одной
странице. Нередко также утверждали, что Шекспир, как безличный дух,  носился
над своими произведениями. Дошло, наконец, до того,  что  группа  фантазеров
стала утверждать, что Шекспир не  был  творцом  своих  драм,  и  приписывать
другому лицу честь их создания. Автор этой книги думает, что  если  писатель
оставил нам сорок художественных произведений,  то  не  его  вина,  если  мы
ничего не знаем о нем. Он непременно должен был  отразить  свою  личность  в
своих созданиях, и наше дело искать и найти ее!". Верный этой задаче Брандес
прежде всего старается выделить из каждой пьесы Шекспира  автобиографический
элемент, уловить преобладавшее в ней настроение и определить отношение этого
настроения к предполагаемому душевному состоянию поэта в данную эпоху...
     ...Книга обладает многими солидными  качествами,  составляющими  вообще
достоинства критических работ автора - тонкостью  психологического  анализа,
умением читать между строк, меткостью  характеристик,  острым  чутьем  всего
поэтического и замечательным мастерством изложения. Она читается  как  самый
интересный культурно-исторический  роман,  который  всякий  начавший  читать
непременно прочтет до конца и вынесет из  нее,  помимо  убеждения  в  тесной
связи жизни Шекспира с его произведениями,  ту  же  любовь  к  Шекспиру  как
человеку и  то  же  благоговение  к  его  гению,  которые  водили  пером  ее
даровитого автора...

                                                              И. Стороженко.

ГЛАВА I
        Вступление. - Трудность и возможность написать биографию Шекспира.

     В тот год, как в Риме умер Микеланджело, в Стрэтфорде-на-Эвоне  родился
Вильям Шекспир. Величайший  художник  итальянского  Возрождения,  тот,  чьей
кисти принадлежат плафонные фрески в Сикстинской капелле, как бы нашел  себе
замену в величайшем художнике  английского  Возрождения,  создавшем  "Короля
Лира".
     Смерть сразила Шекспира в его родном городе в тот  самый  день,  как  в
Мадриде умер Сервантес. Два величайших творца  человеческих  типов  в  эпоху
испанского и английского Возрождения, создавшие Дон-Кихота и Гамлета,  Санчо
Пансу и Фальстафа, в один и тот же день покинули этот мир.
     Микеланджело изобразил могучих и страждущих героев и героинь в одиноком
величии.  Ни  один  итальянец  не  сравнится  с  ним  в  скорбной  лирике  и
трагическом величии.
     Превосходнейшие образы Сервантеса  остаются  памятниками  юмора,  столь
возвышенного, что он составил эпоху во всемирной литературе. Ни один испанец
не был ему равен в даре создавать комические типы.
     Шекспир сравнялся в пафосе с Микеланджело, а в юморе с Сервантесом. Уже
одно это дает некоторое мерило для высоты и объема его гения.
     Триста лет прошло с тех пор, как этот  гений  появился  во  всей  своей
самобытности, а между тем  он  все  еще,  как  современник,  занимает  собою
Европу.  Его  драмы  играются  и  читаются  всюду,  куда   только   проникла
цивилизация. Всего сильнее, однако, приковывает он того, кто создан природой
так, что прежде  всего  его  привлекает  и  захватывает  человеческая  душа,
таящаяся и открывающаяся в произведении великого  художника.  "Я  не  выпущу
тебя, пока ты не выдашь мне тайны своего  существа"  -  вот  слова,  которые
напрашиваются на уста подобному читателю Шекспира. Изучая его произведения в
их вероятной последовательности и результаты его жизненной деятельности в ее
совокупности,   он   чувствует   неодолимую   потребность   составить   себе
представление о душевной жизни, отразившейся в них.
     Когда от личностей XIX века мы переходим к Шекспиру, то  все  привычные
нам критические методы изменяют  нам.  О  творческих  умах  нашего  времени,
прошлого и позапрошлого столетия мы имеем обыкновенно достоверные  сведения.
Мы знакомы с биографией писателей и поэтов из их собственных  сообщений  или
известий их современников, во многих случаях мы имеем их письма и  знаем  не
только произведения, им приписываемые, но и произведения, об издании которых
они сами заботились. Мы не только достоверно знаем, какие  произведения  они
признали своими, но располагаем доказательствами насчет  того,  что  они  их
признали именно в той, а не другой форме. Если в  их  сочинениях  попадаются
смущающие нас ошибки, то это  лишь  опечатки,  пропущенные  ими  самими  или
кем-нибудь другим. Их можно исправить без особых  затруднений,  хотя  подчас
они могут иметь довольно серьезное значение. Филолог Михаил Бэрнейс  очистил
текст Гете от многих таких ошибок.
     Иное дело  Шекспир  и  современные  ему  собратья-поэты  елизаветинской
Англии. Он умер  в  1616  г.,  а  первое  жизнеописание  его  на  нескольких
страницах появилось лишь в 1709  г.  Это  все  равно,  как  если  бы  первая
биография Гете была написана в 1925 г. Из переписки Шекспира мы не имеем  ни
одного письма, писанного им самим, и знаем только одно  (деловое)  письмо  к
нему. Ни одной строчки рукописей его произведений не  уцелело.  Только  пять
или шесть собственноручных его подписей дошли до нас, три на его  завещании,
две под контрактами и  одна,  которую,  однако,  нельзя  считать  несомненно
принадлежащей ему, на экземпляре переведенного "Флорио" Монтеня,  хранящемся
в Британском музее. Мы не знаем  в  точности,  в  каком  объеме  принадлежат
Шекспиру многое из приписываемых ему произведений.  Такие  драмы,  как  "Тит
Андроник", трилогия "Генрих VI", "Перикл" и "Генрих  VIII",  представляют  в
этом смысле большие и разнообразные трудности. В молодости  ему  приходилось
переделывать или ретушировать чужие драмы; в зрелые горы  он  сотрудничал  с
более молодыми людьми, которым оказывал поддержку. Но  что  еще  хуже  -  за
исключением  двух  небольших  эпических  поэм,  отданных  в   печать   самим
Шекспиром, мы не знаем ни одного произведения, о котором было  бы  известно,
что он сам издал его. По-видимому, он не устанавливал сам текста, не  прочел
ни одной корректуры, и если в издании in-folio его пьес, выпущенном  в  свет
после его смерти в 1623 г. двумя его приятелями-актерами, и  говорится,  что
это издание выполнено по первоначальным рукописям, то это утверждение  может
быть  опровергнуто  во  множестве  случаев,   где   мы   имеем   возможность
контролировать  его,  а  именно  там,  где   это   издание   просто-напросто
перепечатывает, и часто даже с новыми ошибками,  старые  пиратские  издания,
составленные или  подосланными  с  этой  целью  слушателями,  или  благодаря
недобросовестной выдаче из театра списков ролей.
     С некоторым правом у нас вошло в обычай говорить, что мы  почти  ничего
не знаем о жизни Шекспира. Мы не знаем в точности ни когда  Шекспир  покинул
Стрэтфорд, ни когда он покинул Лондон. Мы не можем сказать наверно,  был  ли
он когда-нибудь за границей и посетил ли Италию. Мы не  знаем  по  имени  ни
одной из женщин, которых он любил в Лондоне. Мы не з