супругов родились близнецы, дочь Юдифь и  сын  Гамнет  (это
имя  пишется  также  Гамлет),  названный  так,   без   сомнения,   в   честь
стрэтфордского булочника, Гамнета Садлера, друга семьи,  о  котором  Шекспир
вспомнил и в своем завещании. Этот сын умер всего лишь 11-ти лет от роду.
     Вероятно, уже вскоре после рождения этих  детей  Шекспир  был  вынужден
покинуть Стрэтфорд. Он имел несчастье, говорится у  Роу,  попасть  в  дурное
общество и несколько раз стрелял дичь в парке,  принадлежавшем  сэру  Томасу
Люси в Чарлькоте близ Стрэтфорда. Когда этот последний,  пожалуй,  несколько
строго наказал его за это, Шекспир в отместку написал  на  него  балладу  до
такой степени едкую, что  преследования  со  стороны  помещика  удвоились  и
вынудили молодого человека отказаться от своей профессии, оставить на  время
свою  семью  в  Уоррикшире  и  бежать  в  Лондон.  Роу  считал  эту  балладу
затерянной, но первая строфа  ее,  записанная  будто  бы  со  слов  дряхлого
старика, жившего по соседству со Стрэтфордом, сохранилась у Олдиса  и,  быть
может, должна быть признана подлинной. Совпадение между  нею  и  несомненным
намеком  на  сэра  Томаса  Люси  в  одном  шекспировском  произведении  дает
возможность предполагать, что она передана до некоторой степени верно.  Хотя
браконьерство считалось в те времена сравнительно невинной  и  простительной
юношеской шалостью, которой,  например,  несколько  поколений  сряду  сильно
грешили  студенты  оксфордского  университета,  однако   сэр   Томас   Люси,
по-видимому, недавно только насадивший свой охотничий парк и имевший  в  нем
пока немного дичи, относился сурово к хищениям, которые у  него  производила
стрэтфордская молодежь. Насколько можно видеть, он не пользовался любовью  в
Стрэтфорде; никогда не дарил он городу,  как  это  делали  другие  окрестные
помещики,  хотя  бы  штуку  дичи  в  отплату  за  посылавшиеся  ему  подарки
(неоднократные присылки соли и  сахара,  как  показывают  городские  счета).
Провинность Шекспира не была еще в то время  юридически  наказуема,  но  сэр
Томас как мировой судья и  крупный  помещик  держал  юношу  в  своей  полной
власти, и в высшей степени  вероятна  справедливость  предания,  идущего  от
умершего в 1708 г. архидиакона Дэвиса, что строгий помещик "часто  наказывал
Шекспира плетью и не раз сажал его под арест", ибо оно подтверждается верным
показанием Дэвиса, что Шекспир отомстил ему впоследствии, сделав его  судьею
Clodpote - болван - (собственно, судьею Шалло), и осмеял его фамилию и герб,
поместив в нем "трех ползающих вшей". В действительности оказывается, что  в
сцене, которой открываются "Виндзорские проказницы", судья Шалло, обвиняющий
Фальстафа в том, что он стрелял  его  дичь,  имеет  в  гербе,  по  заявлению
Слендера, дюжину белых luces (щук), что в устах валлийца Эванса превращается
в дюжину белых вшей, благодаря той же  игре  слов,  какая  встречается  и  в
сохранившейся строфе баллады. А фамильный герб Люси представлял именно  трех
серебряных щук.
     Еще нелепее было бы оспаривать это старинное предание  о  браконьерстве
Шекспира в виду того обстоятельства, что сэр Томас Люси как раз  в  1585  г.
выступил в парламенте поборником усиленных законов об охранении охоты.
     Решительным фактом остается, однако, лишь то, что Шекспир на 20-ом году
покидает свой родной город с тем, чтобы не возвращаться в него на более  или
менее продолжительный срок, пока не пройдет всего своего жизненного поприща.
Если бы даже он не был вынужден необходимостью расстаться с ним  теперь,  то
потребность развить жившие в нем дарования и силы немного раньше или немного
позже все равно отвлекла бы его прочь. Теперь же, юный  и  не  испытанный  в
жизни, он должен был отправиться в столицу, чтобы там искать себе счастья.
     Отказался ли он от счастья, которое уже имел, для  того,  чтобы  искать
себе нового, это неизвестно, но маловероятно.  Ничто  не  указывает  на  то,
чтобы   Шекспир   в   крестьянской   девушке,   на   которой   он    женился
восемнадцатилетним юношей, и которая была старше его почти  восемью  годами,
нашел хотя бы лишь на несколько лет женщину, способную наполнить его  жизнь.
Все говорит против этого. Она и дети остались по его отъезде в Стрэтфорде, и
он видался с ней лишь во время своих вначале, вероятно редких,  впоследствии
же ежегодных поездок на родину.
     Предание, в соединении с его поэзией,  свидетельствует  о  том,  что  в
Лондоне он жил вольной цыганской жизнью актеров и  драматических  писателей.
Мы знаем, кроме того, что сравнительно рано  он  стал  вести  деловую  жизнь
директора и пайщика театра. Но женщиной, стоящей в центре этой  жизни,  Анна
Гесве не была. С другой стороны, нельзя питать ни малейшего сомнения в  том,
что Шекспир ни на миг не упускал из вида Стрэтфорда, и как только он  прочно
основался в другом месте, он стал работать  с  неуклонной  целью  приобрести
себе земельную собственность в том городе, который  он  покинул,  когда  был
таким бедным и приниженным, и восстановить упавшее значение  своего  отца  и
честь своей семьи.


ГЛАВА IV
        Лондон. - Здания. - Костюмы. - Нравы.

     И вот молодой человек отправился верхом  из  Стрэтфорда  в  Лондон.  По
обычаю небогатых путешественников того времени он по  прибытии  в  Смитфилд,
вероятно, продал свою  лошадь  и,  по  остроумному  предположению  Холлиуэла
Филипса, продал ее  Джемсу  Бербеджу,  державшему  по  соседству  конюшню  и
отдававшему внаймы лошадей, и возможно, "что именно этот человек, отец столь
знаменитого впоследствии товарища Шекспира по профессии, Ричарда Бербеджа, и
взял к себе Шекспира на службу, поручив ему присматривать  за  лошадьми,  на
которых приезжали в театр его клиенты из окрестностей Смитфилда. Дело в том,
что Джемс Бербедж выстроил и приобрел в свою собственность первое (1576  г.)
в  Англии  постоянное  театральное  здание,  называвшееся  The  Theatre,   и
предание, восходящее к сэру Вильяму Давенанту, как  известно,  рассказывает,
что Шекспир, вследствие тяжкой нужды, должен был стоять у  дверей  театра  и
держать под уздцы лошадей, на которых приезжали туда зрители. Местность была
уединенная,  пользовалась  дурной  славой  и  кишела  конокрадами.  Его  так
полюбили в этой должности, что все, слезавшие с  лошадей,  звали  непременно
его, так что ему пришлось нанимать себе в помощники мальчиков,  предлагавших
свои услуги со словами: "Я - мальчик Шекспира", -  прозвище,  оставшееся  за
ними, как утверждают, и впоследствии. В пользу достоверности этой  осмеянной
легенды говорит тот факт, что в середине XVII столетия -  эпохе,  к  которой
его можно отнести, обычай отправляться в театры верхом совершенно  вышел  из
употребления. К ним подплывали на лодках по Темзе.
     По одному стрэтфордскому преданию  Шекспир  впервые  занимал  в  театре
скромную должность, подчиненную актерам; по одному английскому  театральному
преданию он дебютировал помощником режиссера, подавая  сигналы  актерам  для
выхода на сцену. Однако, он, очевидно, весьма быстро передвинулся  с  одного
места на другое.
     Лондон, в который приехал Шекспир, имел около 300.000 жителей;  главные
его улицы только незадолго перед тем были вымощены, но уличного освещения не
существовало. Это был город  со  рвами,  каменными  стенами  и  воротами,  с
красными, высоко  заостренными  в  крыше  двухэтажными  деревянными  домами,
обозначенными свободно развевавшимися вывесками,  по  которым  они  получали
свое название, - домами, где скамьи служили вместо стульев, а рассыпанный по
полу тростник заменял ковры. Движение по улицам было  оживленное,  но  не  в
экипажах, так как первая карета появилась в Англии только при  Елизавете,  а
пешком,  верхом,  на  носилках  или  на  лодках  по  Темзе,  светлой  еще  и
прозрачной, несмотря на  большое  уже  и  в  то  время  потребление  городом
каменного  угля,  и  усеянную  тысячами   судов,   которые   при   постоянно
раздававшихся пронзительных окриках лодочников "Eastward hoe!" или "Westward
hoe!" прокладывали себе путь среди стаи по временам  взлетавших  лебедей,  в
тех местах, где реку окаймляли зеленые луга и красивые сады.
     Через Темзу вел тогда один только мост, Лондонский  мост,  находившийся
невдалеке от того, который теперь носит это имя. Он  был  широк  и  застроен
лавками, а в конце его возвышались громоздкие  башни;  на  их  зубцах  почти
постоянно были выставлены головы казненных. Вблизи моста  был  Eastcheap,  -
улица с трактиром, куда хаживал Фальстаф.
     Центрами Лондона были в то время только что выстроенная биржа и церковь
св. Павла, считавшаяся тогда не только городским собором, но как бы  сборным
пунктом для прогуливающейся молодежи, как бы клубом, где можно было  слышать
новости дня, конторой для найма прислуги и  местом  убежища  для  должников,
которых там нельзя было трогать. На улицах, еще сохранивших пеструю  полноту
жизни Ренессанса, раздавались крики приказчиков,  зазывавших  покупателей  в
лавки, и разносчиков, старавшихся обратить внимание проезжих на свой  товар;
без конца двигались по ним светские, духовные и военные процессии, свадебные
поезда и крестные ходы, целые толпы солдат и арбалетчиков.
     Можно было встретить на этих улицах и королеву Елизавету в ее массивной
придворной карете, если она не предпочитала ехать  по  Темзе  в  великолепно
украшенной гондоле, за которой следовало множество нарядных лодок.
     В самом "городе"  (City)  театры  не  допускались;  гражданские  власти
относились к ним неприязненно и удалили их на восточный берег Темзы вместе с
грубыми увеселениями, с которыми им приходилось тягаться: петушиным  боем  и
травлей медведей собаками.
     Всем известны красивые, пестрые, пышные костюмы того времени. Рукава  с
буфами у мужчин и тугие воротники у  женщин,  равно  как  и  те  причудливые
фасоны  платьев  с  фижмами,  которые  теперь  удержались   на   сценических
представлениях пьес из  той  эпохи.  Королева  и  ее  двор  подавали  пример
необычайной и нелепой роскоши относительно количества  туалетов  и  ценности
материй. Дамы румянились и нередко красили себе волосы.  Модным  цветом  был
рыжий, - цвет волос королевы. Удобств ежедневной жизни было мало.  Только  к
концу века стали входить в  употребление  изразцовые  печи  вместо  открытых
каминов. Только в последнее время стали чаще  встречаться  хорошие  постели;
когда зажиточный дед Шекспира, Роберт Арден, делал в 1556 году завещание, то
в его доме, где он жил с семью дочерьми, оказалась всего одна кровать. Спали
на соломенных матрацах, подложив под  голову  обрубок  дерева  и  покрывшись
меховым одеялом. Единственным украшением комнат  у  более  зажиточных  людей
служили  ковры,  которыми,  за  недостатком  обоев,  увешивали  стены  и  за
которыми, в промежутке между ними и стеной, так часто  прячутся  у  Шекспира
действующие лица.
     Обедали в то время в 11 часов утра, и обедать  рано  считалось  хорошим
тоном. Обедали, если позволяли средства, чересчур роскошно  и  обильно,  без
стыда вставали из-за стола, чтобы удалиться на минуту, и приглашали туда  же
кого-нибудь из присутствующих. Часто засиживались за столом  слишком  долго.
Домашняя утварь была самая незатейливая. Еще в 1592 г. ели по большей  части
с деревянных тарелок, из деревянных мисок и деревянными ложками. Лишь в этот
период времени на смену дереву начали являться олово и серебро. Ножи были  в
общем употреблении приблизительно с 1563 г. Но вилок  не  знали  даже  и  во
времена  Шекспира;  вместо  них  прибегали  к  помощи  пальцев.  В  описании
пятимесячного  пребывания  за  границей,  изданном  в  1611  г.   английским
путешественником Корнетом (Coryat), есть упоминание  о  том,  что  к  своему
удивлению он нашел распространенным в Италии употребление  вилки.  "Во  всех
итальянских городах, через которые я проезжал,  я  наблюдал  обычай,  какого
никогда еще не был свидетелем в своих путешествиях по другим странам, да я и
не думаю, чтобы кроме Италии он встречался  еще  где-нибудь  в  христианском
мире. Дело в том,  что  итальянцы  и  даже  иностранцы,  живущие  в  Италии,
употребляют за столом небольшую вилку и  при  помощи  ее  следующим  образом
управляются с кушаньем: разрезая мясо ножом,  который  они  держат  в  одной
руке, они в тот же самый кусок вонзают вилку, которую держат в другой  руке;
поэтому тот, кто в обществе сует пальцы в блюдо,  из  которого  должны  есть
все, считается нарушителем законов приличия. И вот причина этому:  итальянцы
сделали наблюдение, что не у всех людей пальцы одинаково чисты".  Мы  видим,
что вместе с тем именно Кориет ввел это новое орудие в  свое  отечество.  Он
сообщает, что счел благоразумным подражать итальянской манере  не  только  в
Италии и Германии, но "часто и  в  Англии",  когда  вернулся  на  родину,  и
рассказывает,  как  один  ученый  и  веселый  господин  из  круга   знакомых
подшучивал над ним по этому поводу и называл его  Furciter.  В  одной  пьесе
Бена Джонсона от 1614 г. "The Devil is an Ass" упоминается о вилках,  только
что вывезенных из Италии с целью сделать экономию  в  салфетках.  Мы  должны
представить себе, что  для  Шекспира  есть  с  помощью  вилки  было  так  же
непривычно, как в наши дни для какого-нибудь бедуина.
     Табак он, наверно, не курил, так как табак никогда не упоминается в его
произведениях, хотя в его время обыватели собирались в табачных лавках,  где
преподавалось новое искусство курения, а знатная молодежь курила табак  даже
на своих местах на сцене театра.


ГЛАВА V
        Политическое и религиозное состояние страны. - Англия как
        нарождающаяся великая держава.

     Момент, в который Шекспир явился в Лондон, был  одинаково  знаменателен
как в политическом, так и в религиозном отношении.  Это  тот  момент,  когда
Англия становится протестантской державой. В  царствование  Марии  Кровавой,
супруг которой, Филипп  II,  занимал  престол  Испании,  правительство  было
испанско-католическим; преследования  еретиков  привели  обвиненных,  в  том
числе многих из лучших людей Англии, на эшафот и  даже  на  костер.  Испания
воспользовалась помощью Англии, чтобы победить Францию, и извлекла для  себя
одной всю выгоду от этого союза, Англия же только потеряла от него; Кале, ее
последнее владение во Франции, было утрачено ею.
     Вместе с Елизаветой  на  престол  вступил  протестантский  принцип  как
политическая  сила.  Она  отвергла  сватовство  Филиппа,  она  знала,  какой
непопулярной сделал ее сестру брачный союз с испанским королем, а в борьбе с
папством она имела парламент на своей стороне; парламент немедленно  признал
ее королевой в силу божеского закона и  народного  чувства,  между  тем  как
папа,   при   ее   восшествии   на   престол,    объявил    ее    незаконной
престолонаследницей. Католический мир восстал против нее, - сначала Франция,
затем  Испания.  Англия  поддерживала  протестантскую  Шотландию  против  ее
католической королевы,  опиравшейся  на  испанско-французское  войско,  и  в
Шотландии реформация  одержала  победу.  Впоследствии,  когда  пришел  конец
правлению Марии Стюарт в Шотландии, и она бежала в Англию, в  надежде  найти
там поддержку, на ее стороне стояла уже не Франция, а Филипп II. Торжество в
Англии протестантских идей являлось  для  него  угрозой  его  владычеству  в
Нидерландах.
     Политические интересы побудили правительство Елизаветы заключить  Марию
в тюрьму. Папа отлучил Елизавету от церкви, разрешил ее подданных от присяги
на верность и объявил ее лишенной прав на  престол;  тот,  кто  исполнял  ее
повеления, подвергался отлучению наравне с ней. С этого момента двадцать лет
кряду происходят, один за другим,  заговоры  католической  партии,  и  Мария
Стюарт оказывается замешанной во все почти предприятия, замышлявшиеся против
Елизаветы.
     В 1585 г. Елизавета начала войну  с  Испанией,  отправив  свой  флот  в
Нидерланды и назначив своего любимца  Лейстера  начальником  вспомогательных
войск. В начале следующего года Френсис Дрейк, совершивший в 1577 -  80  гг.
кругосветное плавание, взял С.-Доминго и Картахену, напав на них врасплох. В
воспоминание о его первом  большом  плавании  корабль,  на  котором  он  его
совершил, стоял постоянно на якоре на Темзе; жители Лондона  часто  посещали
его; наверное, его посетил и Шекспир.
     В  следующие  годы  народное  самосознание,   все   больше   и   больше
разрастаясь, достигло своей наивысшей силы. Представьте себе  только,  какое
впечатление оно должно было произвести в 1587 г. на Шекспира.  8-го  февраля
1587 г. Мария Стюарт сложила голову на плахе в Фозерингейском замке, и  этим
завершился разрыв Англии с католическим миром, так что отступление сделалось
уже невозможно. 16-го февраля того же года самый блестящий дворянин  Англии,
цвет ее рыцарства, сэр Филипп Сидней, герой битвы при Цютфене в Нидерландах,
ГЛАВА английско-итальянской школы поэтов, был погребен в церкви св. Павла  с
торжественностью, придавшей этому  событию  характер  национального  траура.
Филипп Сидней был  образцом  вельможи  того  времени;  он  усвоил  себе  всю
культуру гуманизма, изучил Аристотеля  и  Платона,  равно  как  геометрию  и
астрономию, путешествовал и наблюдал, вместе с тем читал, размышлял и  писал
и был одновременно и воином, и  ученым.  Как  начальник  кавалерии  он  спас
английское войско при Гравелине, как меценат и  друг  он  покровительствовал
свободнейшему  мыслителю  той   эпохи,   Джордано   Бруно.   Сама   королева
присутствовала при его погребении, и, по всей вероятности, там  находился  и
Шекспир.
     В следующем году Испания  снарядила  против  Англии  свою  "Непобедимую
Армаду" и послала ее в море. По величине кораблей и по  численности  десанта
это был самый большой флот, какой когда-либо видели в европейских морях. А в
Нидерландах, в Антверпене и Дюнкирхене, снаряжались транспортные корабли для
таких же масс  войска,  чтобы  уничтожить  Англию.  Но  Англия  была  готова
встретить опасность лицом  к  лицу.  Правительство  королевы  потребовало  у
города Лондона 15 кораблей.  Город  снарядил  их  30;  кроме  того,  столица
выставила 30.000 человек сухопутного войска и предложила правительству  заем
в 52.000 фунтов наличными деньгами.
     Испанский флот насчитывал 130 тяжелых кораблей, английский 60  парусных
судов, более легких и подвижных; молодые дворяне спешили наперерыв поступить
на службу во флот.  "Армада"  не  была  рассчитана  на  борьбу  с  ветром  и
непогодой; в канале между Англией и Францией она тяжело  маневрировала  и  в
первой же  стычке  оказалась  безопасной  для  Легких  английских  кораблей.
Двух-трех брандеров было достаточно для того, чтобы обратить ее в бегство, и
среди бури и грозы большая часта ее судов пошла ко дну.
     Самая  могущественная  держава  эпохи  оказалась   бессильной   сломить
нарождавшуюся великую английскую державу, и вся нация  ликовала,  торжествуя
победу.


ГЛАВА VI
        Шекспир - актер. - Переделка старых пьес. - Нападки на него Роберта
        Грина.

     Между 1586 и 1592 гг. мы теряем  Шекспира  из  вида.  Мы  можем  только
проследить, что он был деятельным членом актерского товарищества.  Ничем  не
доказано, чтобы он принадлежал к какой-либо иной труппе, кроме труппы  лорда
Лейстера, владевшей Блэкфрайерским театром, а позднее и "Глобусом".  Что  он
частью как переделыватель для сцены старых пьес составил себе к 28-ми  годам
имя и приобрел почетную известность, а потому сделался предметом  зависти  и
ненависти, - это видно из различных мест в сочинениях его современников.
     Одно место в поэме  Спенсера  "Colin  Clout's  Come  Home  Again",  где
изображается  поэт,  муза  которого,  как  и  подлинное  его   имя,   звучат
героически, может с  некоторым  правдоподобием,  хотя  и  не  наверно,  быть
отнесено  к  Шекспиру  и  к  звучащему  в  его  имени  "потрясанию  копьем".
{Shakespeare означает  в  переводе  "потрясате