,  когда  все   существо   поэта   насквозь
пропитывается отвращением к людям, и рука об руку с  ним  идет  безграничное
сознание  своего  собственного  превосходства.  Теперь  в   жизни   Шекспира
наступают минуты бешеного  презрения  к  придворному  обществу  и  к  низким
сословиям, к соперникам и врагам, к друзьям и подругам, и особенно к большой
толпе. Это  настроение  можно  было  заметить  уже  в  трагедии  "Антоний  и
Клеопатра", хотя только в зачаточном виде.  Что  за  безумец  этот  Антоний,
жертвующий своим добрым именем, своей властью над третьей частью  мира  ради
кокетки с бездушным сердцем и горячей кровью, переходившей из рук в  руки  и
обладавшей таким изменчивым характером, который  отсвечивал  всеми  красками
солнечного спектра? Но это настроение достигает своего апогея в пьесе "Троил
и Крессида". Что за глупец этот Троил, привязывающийся всеми фибрами  своего
существа, с наивностью  ребенка,  к  Крессиде,  этой  классической  кокетке,
олицетворяющей женское непостоянство,  к  этой  коварной  ветреной  девушке,
легковесной, как морская пена, непостоянство которой вошло в поговорку?
     Шекспир вступает теперь в тот период духовного развития, когда  мужчина
чувствует инстинктивную потребность сорвать с женщины тот  блестящий  ореол,
которым ее окружают половое чувство и романтическое воображение, и когда ему
доставляет глубокое наслаждение видеть в  женщине  только  представительницу
пола. В этот период жизни исчезает вместе со всеми прочими  иллюзиями  также
благоговение перед любовью, перед женщиной как  перед  существом,  достойным
обожания. "Все суета сует!" - восклицает теперь Шекспир устами Соломона. Как
в каждом художнике, так и в нем уживались восторженная мечтательность  рядом
с грубым цинизмом. Теперь Шекспир забывает на время  эту  мечтательность,  и
остается один только цинизм.
     Разумеется, в душе великого человека такой коренной переворот имел свои
причины, или, может быть, какую-нибудь одну основную причину.  Мы  видим  ее
действие, но она  сама  нам  неизвестна.  Тем  не  менее  следует  выяснить,
насколько возможно, этот темный вопрос.
     В 1846 году Леверрье пришел к тому  заключению,  что  ненормальности  в
движении Урана обусловлены какой-нибудь другой планетой, находящейся  позади
него. Но ни он, ни кто-нибудь другой не видал этой  предполагаемой  планеты.
Тем не менее он точно определил ее место. Три  недели  спустя  Галле  открыл
именно на этом  месте  планету  Нептун.  К  сожалению,  жизненный  небосклон
Шекспира окутан такой темнотой, и все  попытки  открыть  новые  материалы  и
бросить на него яркий свет увенчались такими малыми успехами,  что  едва  ли
возможно  будет  решить  этот  вопрос.  Но  мы  должны,  по  крайней   мере,
внимательно взглянуть  на  тот  горизонт,  который  открывался  его  глазам,
посмотреть, в каком положении  находились  современные  ему  общественные  и
политические дела.
     Каждая эпоха представляет, конечно, богатый материал как для радостных,
так и для угнетающих размышлений. Но глаз человека не всегда готов  обращать
одинаковое внимание как на положительные, так  и  на  отрицательные  стороны
жизни. Мы убеждены, что взор Шекспира всматривался теперь особенно охотно во
все то безобразное и печальное, грязное и отвратительное,  что  представляла
ему  современная  действительность.  И  меланхолия  поэта  находила  в  этих
наблюдениях богатую пищу. Он вдыхал в  себя  из  каждого  ядовитого  цветка,
вырастающего  на  окраинах  его  жизненного  пути,  его  ядовитый  аромат  и
проникался все больше и больше ощущением горечи. Каждый новый опыт  укреплял
и усиливал в нем пресыщение жизнью и презрение к людям.
     А в современных  общественных  событиях  было  достаточно  таких  черт,
которые должны были вызвать в нем негодование, отвращение и презрение.


ГЛАВА LX
        Двор. - Королевские любимцы и Рэлей.

     Общественное положение, занимаемое Шекспиром, заставляло его  примкнуть
как можно теснее к королю и ко двору. Но отрицательные  качества  первого  и
испорченные нравы второго обнаруживались все ярче  с  каждым  годом.  Король
любил, когда его сравнивали с мудрым Соломоном.  В  действительности  же  он
напоминал его только своею расточительностью. С другой стороны,  он  походил
на французского короля Генриха III  тем,  что  был  неравнодушен  к  мужской
красоте. Его страсть к фаворитам, постоянно сменявшим друг  друга,  сближает
его также с королем Эдуардом II в известной драме  Марло.  Один  современник
замечает, что Иаков увлекался красивым лицом и красивой фигурой мужчины, как
настоящая девушка. Современники сравнивали короля в  этом  отношении  с  его
предшественницей, и эти  сравнения  говорили,  конечно,  не  в  его  пользу.
Елизавета не была замужем, утверждали они, она  дарила  свою  любовь  только
мужчинам, притом людям выдающимся и заслуженным, и она не находилась под  их
влиянием. А Иаков, человек женатый, пламенел  то  к  одному,  то  к  другому
фавориту, людям бездарным  и  дерзким,  раздававшим  высшие  государственные
должности и погубившим страну, и, что хуже всего, находился у них  в  полном
подчинении. В наше время Суинберн заклеймил (в своем этюде о Чапмане) Иакова
следующей позорящей его характеристикой:  "Он  соединял  злобу  и  педантизм
северного жителя с самыми негодными качествами самых извращенных  итальянцев
эпохи глубочайшего упадка итальянской жизни".
     Был ли Иаков в самом деле шотландцем по отцу и матери? По внешности  он
мало напоминал блестящую мать и красавца Генри Дарнлея. Современники  сильно
сомневались. Та легенда, которая возникла в наши дни, что  ревность  Дарнлея
была неосновательна, им показалась бы абсурдом. Тогда никто  не  думал,  что
некрасивое лицо итальянского певца и  домашнего  секретаря  было  для  Марии
Стюарт достаточным основанием не питать к нему нежного чувства. А Генрих IV,
любивший иногда грубо пошутить, называл шотландского Соломона не иначе,  как
Соломоном, сыном Давида (т. е. Давида Риччо).
     Та восторженная  радость,  с  которой  английский  народ  приветствовал
вступление Иакова на престол, сменилась в скором времени резкой  антипатией.
Поступки короля оскорбляли национальное самосознание англичан, возмущали  их
чувство законности и чувство  приличия.  Как  Иаков,  гак  и  жизнерадостная
Елизавета, любившая придворные праздники, балы и маскарады, окружавшая  себя
фаворитами, покровительствовали одно время одной и той же фамилии.  Королева
остановила свое благосклонное внимание на графе Пемброке, на друге Шекспира,
а король  покровительствовал  младшему  брату,  произведенному  им  в  графы
Монгомери. Но либо король не встретил в  нем  того  сочувствия,  на  которое
рассчитывал, или же другие, более сильные впечатления разрушили его обаяние,
- как бы там ни было, но достоверно известно, что король перенес в 1603 году
любовь  на   20-летнего   юношу,   которому   предстояло   сделаться   самым
могущественным человеком Англии.
     Это был юный шотландец, Роберт Карр, обративший на себя внимание короля
во время одного турнира, когда упал с лошади и сломал себе ногу. Он  служил,
будучи мальчиком, пажом у Иакова; затем отравился во Францию  в  поисках  за
счастьем и поступил, наконец, на службу к лорду Гею. Иаков приказал  отвести
раненого в свой дворец, послал ему своих врачей, часто навещал его во  время
болезни, произвел его в рыцари, назначил его своим камергером и ни за что не
хотел с ним расставаться Он занимался с ним даже латинским  языком.  И  этот
человек поднимался все выше и выше, пока  не  занял,  наконец,  место  среди
старейшей знати  страны.  То  обстоятельство,  что  Карр  был  шотландец  по
происхождению, особенно возмущало общественное мнение. Вокруг короля  и  без
него толпились всевозможные шотландские  авантюристы,  а  англичане  считали
шотландцев по-прежнему чужим народом.  Уже  новый  термин  "Великобритания",
устранявший из обиходного  языка  славное  имя  Англии,  возбуждал  всеобщее
неудовольствие. Шотландские деньги  курсировали  наравне  с  английскими,  а
флаги английских кораблей украшались теперь не только крестом св. Андрея, но
также крестом св. Георгия. Словом, англичане считали  себя  обманутыми.  Они
боялись, по словам одного современного трактата, "что шотландцы пробьют себе
дорогу к английскому лордству и в спальни  английских  леди".  В  парламенте
энергично боролись против распространения гражданских  прав  на  шотландцев.
Тогда Френсис Бэкон являлся  обыкновенно  выразителем  королевского  мнения.
Оппозиция ссылалась скромно на библейскую историю об Аврааме и  Лоте.  Когда
их семейства поселились вместе, между ними поднялся раздор, и  они  сказали,
наконец, друг другу "иди ты вправо, а я пойду влево". Правда, Иаков заявлял,
что не желает вовсе взваливать работу на Англию, а  Шотландии  предоставлять
плоды ее трудов.
     Но каждый раз, когда пробуждалась страсть в короле к своему любимцу, он
отдавал предпочтение шотландцам. Иаков хотел во что бы то ни  стало  сделать
своего фаворита земельным собственником. И вот как он поступил.
     Когда Рэлей понял, что вокруг него все рушится, он перевел свое  имение
Шерборн на  имя  жены  и  назначил  своим  наследником  сына.  Однако  через
несколько месяцев королевские юристы  отыскали  в  документе  такую  ошибку,
которая делала его  недействительным.  Тогда  Рэлей  немедленно  написал  из
темницы письмо на имя Солсбери, умолял короля не лишать его и семьи всего их
имущества из-за пустой ошибки.  Король  пробормотал  несколько  утешительных
слов и обещал ему выхлопотать точный документ. Тогда Рэлей возымел  надежду,
что  в  скором  времени,  вероятно,  получит  свою  свободу.  Он   вообразил
почему-то, что Христиан IV, посетивший в 1606 году Англию, замолвит за  него
доброе слово. Однако, когда леди Рэлей бросилась на колени перед  королем  в
Гемптонкорте, он равнодушно прошел мимо нее, не проронив ни  единого  слова.
Наконец, в 1607 году король решил уже бесповоротно подарить  поместье  Рэлея
своему фавориту. В 1608 г. Рэлей должен был доказать свои права  на  имение.
Однако, кроме упомянутого недействительного документа, других у него не было
никаких. Тогда леди Рэлей во время  аудиенции  бросилась  вторично  к  ногам
короля вместе со своими двумя малолетними сыновьями. Она умоляла  выдать  ей
верный документ. Но Иаков холодно возразил на своем  родном  диалекте:  "Мне
нужны эти земли для Карра". Говорят, будто  гордая  женщина  потеряла  тогда
терпение, вскочила с пола я стала грозить Божьей карой  дерзкому  обманщику.
Сам Рэлей поступил несколько дипломатичнее. Второго января он послал  письмо
к Карру, прося его убедительно отказаться от своих  притязаний  на  Шерборн.
Конечно, он не получил никакого ответа.  10  числа  того  же  самого  месяца
король подарил, наконец, Карру имение Рэлея. Приходится сожалеть, что Рэлей,
не скрывавший в  частных  беседах  своего  мнения  о  королевском  фаворите,
унизился до того, что написал письмо, как он выражается, "человеку, которого
он не знает, но о котором слышал много  лестного".  Леди  Рэлей  получила  в
вознаграждение  денежную  сумму,  которая,   конечно,   не   соответствовала
стоимости поместья, а мужа продолжали  по-прежнему  содержать  в  заточении.
Характерно то обстоятельство, что  его  выпустили  из  Тауэра  в  1618  году
вследствие того, что он  сумел  возбудить  в  своем  коронованном  тюремщике
чувство жадности. Так как  на  него  возлагали  большие  надежды  по  поводу
золотоносных россыпей, открытых в Гвиане, то врата его темницы  растворились
и ему вернули свободу на два года. А когда в действительности  не  оказалось
никаких россыпей, то Иаков воспользовался этим, как поводом к казни.


ГЛАВА LXI
        Теология короля и его нужда в деньгах. - Его несогласия с нижней
        палатой.

     Король увлекался церковными делами и  богословскими  вопросами  так  же
сильно,  как  своими  фаворитами.  Порою  он  высказывал   такие   суеверные
воззрения, которые смешили даже его современников, не отличавшихся  свободой
от предрассудков. Эдуард Гоби замечает в одном письме к Томасу Эдмондсу  (19
ноября 1605 г.): "Король заявил в  одной  парламентской  речи,  что  считает
четверг самым счастливым днем  в  неделе.  При  этом  он  ссылался  на  свое
освобождение из замка Гоури (из рук братьев Рутвен) и  на  недавнее  событие
(т. е. на "пороховой заговор"). Он заметил, что оба эти события произошли  к
тому же 5 числа. И он закончил свою речь  требованием,  чтобы  парламентские
заседания открывались только по четвергам". Иаков поддерживал духовенство не
столько из-за религиозных мотивов, сколько из желания  упрочить  королевскую
власть. Вместе с тем он хотел распространить свою любимую  теорию,  что  все
вопросы,  без  исключения,  должны  решаться  последней  инстанцией  -   его
проницательной мудростью. Известно,  что  тогда  светские  и  духовные  суды
постоянно  между  собою  враждовали.  Первые  очень  часто  отрицали   право
последних  разбирать  известные  процессы,  пока   они   не   докажут   свою
компетентность. Церковь, в свою очередь, утверждала, что оба  суда  друг  от
друга не зависят, и что духовный суд получил свои права  непосредственно  от
самой короны. В 1605 кентерберийский  архиепископ  подал  королю  жалобу  на
светских судей, а эти последние апеллировали к парламенту. В это самое время
один  из  главных  защитников  пуритан,  Фоллер,  вел  процесс  двух  людей,
обвиненных в ереси. Эти последние порядочно пострадали от  церковного  суда.
Он и стал отрицать право этого  суда  назначать  денежные  пени  и  тюремные
аресты.  Он  называл  это  учреждение  папским.  Впоследствии  он   сам   за
неосторожное суждение был приговорен к тюремному  заключению  и  отпущен  на
свободу только после  того,  как  принес  покаяние.  Но  вопрос  о  взаимных
отношениях между светскими и духовными судами еще долго потом волновал  умы.
В этом споре король стоял, конечно, на стороне последних,  чтобы  избавиться
от контроля парламента. Напротив, верховный судья Кок защищал светский  суд.
Однажды он позволил себе заметить, что король обязан уважать законы  страны,
а эти законы  не  признают  духовных  судов.  Тогда  Иаков  поднял  руку  и,
вероятно, ударил бы Кока  (как  некогда  юный  Генрих  V  ударил  верховного
судью), если бы испуганный Кок не бросился перед ним  на  колени,  умоляя  о
прощении.
     Так как король отличался строгой ортодоксальностью, то он вмешивался во
все  богословские  споры.  Один  голландский  профессор  богословия,  Конрад
Форстиус,  высказывал,  по  его  мнению,  еретические  взгляды.  Но  даже  в
Голландии, где большинство  теологов  отличалось  правоверностью,  никто  не
находил   проповедническую    деятельность    Форстиуса    предосудительною.
Голландские дипломаты и купцы-патриции склонялись вообще  к  веротерпимости.
Однако Иаков напал на Форстиуса так страстно и так грубо, что  его  поневоле
отставили от должности, боясь расстроить дружественные отношения с  Англией.
В самый разгар этой полемики были уличены в ереси  некие  Эдуард  Уайтмен  и
Бартоломью Лигет. Последний чистосердечно признался, что он  арианец  и  уже
несколько лет, как не молился Христу. Тогда Иаков пришел в  бешенство.  Если
Елизавета сожгла двух еретиков, то почему и ему не  поступить  так  же,  тем
более, что общество  видело  в  таком  наказании  только  правосудие,  а  не
жестокость. В марте 1612 года оба несчастных были сожжены.
     Иаков  страдал  также  манией   писательства.   Он   любил   составлять
всевозможные  прокламации.  В  одном  из  первых  своих  указов   он   издал
предостережение против иезуитов и назначил срок, к которому они должны  были
очистить государство. В другой прокламации он требовал установления  полного
однообразия богослужебных  церемоний  для  всех  вероисповеданий.  По  этому
поводу один смелый проповедник, Бурджес, произнес в присутствии короля целую
речь о значении этих церемоний. Эти церемонии, говорил он, напоминают мне те
бокалы римского сенатора, которые не стоили человеческой жизни. Этот сенатор
пригласил императора  Августа  на  пирушку.  Войдя  в  дом,  Август  услышал
отчаянный крик одного из рабов,  разбившего  драгоценный  бокал,  готовились
бросить в бассейн с рыбами. Тогда император приказал отложить  на  мгновение
исполнение приказания и спросил сенатора, в самом ли деле у него есть  такие
бокалы,  которые  дороже  человеческой   жизни?   Сенатор   возразил,   что,
действительно, некоторые из них стоят больше целой провинции.  Тогда  Август
приказал принести все бокалы и все разбить, дабы  никто  не  лишился  больше
из-за них жизни. "Пусть ваше  величество,  -  закончил  проповедник,  -  сам
выведет нравоучение из этого рассказа". Но  король  не  переставал  издавать
свои прокламации. Ему доставляло особое удовольствие налагать свое  veto  на
такие поступки, которые вовсе не были  противозаконными.  Когда  негодование
нации достигло крайних пределов, то король решил узнать на этот счет  мнение
верховного судьи. В 1610 году Коку был  предложен  вопрос  имеет  ли  король
право запретить строить в Лондоне новые дома (Иаков в самом деле издал такой
циркуляр, боясь, как он выражался, чрезмерного роста столицы) и  производить
крахмал (в одной из своих прокламаций король  приказал  употреблять  пшеницу
исключительно для еды)9 Судья ответил, что король не  может  своими  указами
создавать новых законов или подвергать суду Звездной палаты такие  поступки,
которые лежат вне ее компетенции. Тогда король на  время  прекратил  издание
таких указов, которые налагали денежные пени или тюремное заключение.
     В скором времени натянутые отношения между королем и народом  настолько
обострились, что привели к полному разрыву между Иаковом и  нижней  палатой.
Эта последняя не хотела признать за королем права назначать по  собственному
усмотрению подати и расточать безумно деньга.
     Однажды Иаков потребовал у нижней палаты 500 тысяч фунтов для  покрытия
своих  долгов.  Когда  в  парламенте  говорили  довольно  откровенно  о  его
расточительности, о мотовстве его  фаворитов,  то  он,  видимо,  страдал  от
подобных речей. Королю передали также оскорбительный для  него  слух,  будто
нижняя палата требует удаления всех шотландцев  обратно  на  их  родину.  Он
лишился чувств и велел распустить парламент в 1611  году.  То  было  началом
борьбы между королевской властью и народом,  которая  продолжалась  всю  его
жизнь, привела в царствование его сына к  великой  революции  и  закончилась
только 78 лет спустя, когда  обе  палаты  предложили  единодушно  английский
престол Вильгельму Оранскому.
     Хотя доходы  Иакова  с  каждым  годом  росли,  обыкновенно  незаконными
путями, однако он, тем не менее, вечно нуждался.  В  феврале  1611  года  он
раздал 34 тысячи фунтов стерлингов шести своим фаворитам, среди которых было
четверо шотландцев.
     В марте месяце он назначил Карра рочестерским виконтом, г. е.  произвел
его в английские пэры. Это был первый в английской истории случай вступления
шотландца в палату лордов, и этот шотландец старался изо всех сил  возбудить
вражду между королем и  нижней  палатой.  Позднее  финансовый  кризис  навел
Иакова на мысль продавать  баронский  титул.  Каждый  рыцарь,  или  эсквайр,
пользовавшийся хорошей репутацией и обладавший земельной  собственностью,  с
доходом в размере 1.000 ф., мог  приобрести  титул  барона  за  1080.  ф.  с
уплатой этой суммы в три срока в течение одного года. На такую  сумму  можно
было содержать в Ирландии 30 человек пехоты в продолжение трех  лет.  Однако
эта мера не дала никаких положительных результатов: расточительность  короля
была слишком велика, а спрос на титул баронета слишком ничтожен.
     В 1614 году дело дошло до того, что двор  не  знал,  куда  деваться  от
долгов, несмотря на частую продажу  коронных  земель.  Король  задолжал  680
тысяч ф. Ежегодные расходы