достаточно  сильное
впечатление. Все, кого она прокляла, все умирают, - король и его  малолетние
дети, Риверс и Дорсет, лорд Гастингс и т. д.
     Она  встречается  с  герцогиней  Йоркской,  матерью  Эдуарда  IV,  и  с
королевой Елизаветой, его вдовой, под конец и с Анной, так нагло  добытой  и
так скоро покинутой Ричардом. И из  уст  всех  этих  женщин  снова  и  снова
раздаются в рифмованных стихах, точно в греческом хоре, проклятия и стоны  в
могучем лирическом стиле. В двух главных местах (II, 2, и IV,  1)  они  поют
настоящие хоры в форме реплик.
     Прочтите эти строки, как образчик лирического тона дикции:

      Герцогиня Йоркская
              (Дорсету). Беги же к Ричмонду
                         И счастлив будь!
            (Леди Анне). Ты к Ричарду иди и пусть тебя
                         Хранят святые ангелы.
       (Кор. Елизавете). Не медли,
                         Укройся в храме и молися там!
                         А мне - одна могила остается:
                         Там я найду покой и тишину.
                         Я восемьдесят горьких лет прожила,
                         За каждый час платя неделей горя.

     Вот каково это юношеское произведение, где все  твердо,  все  богато  и
уверенно,  не  все  одинаково  хорошо.  Все  здесь  разработано  только   на
поверхности; действующие лица сами говорят, что они такое, и все они, буйные
и кроткие, прозрачны и слишком  знают  самих  себя.  Каждое  из  них  вполне
высказывает себя в монологах, и  над  каждым  отдельным  лицом  произносится
приговор как бы в пении античного хора.
     То время еще не настало, когда  Шекспиру  не  придет  мысль  заставлять
действующее лицо торжественно протягивать зрителю ключ для его уразумения, и
когда он, наоборот, запрятывает этот ключ на дно природы своего действующего
лица, так глубоко, как только позволяет его  дар  проникновения  в  тайны  и
противоречия душевной жизни.


ГЛАВА XIX
        Шекспир теряет сына. - Следы скорби в драме. - "Король Иоанн". -
        Старая пьеса того же имени. - Перенесение центра тяжести. -
        Устранение религиозной полемики. - Сохранение национального
        отпечатка. - Патриотизм Шекспира. - Поэт игнорирует
        противоположность между англосаксонской и норманнской расой и
        совсем не упоминает о "великой хартии вольностей".

     В церковных книгах  города  Стрэтфорда-на-Эвоне,  в  регистре  смертных
случаев за 1596 г. можно прочесть следующие  слова,  написанные  красивым  и
четким почерком: - 11 августа.  Гамнет,  сын  Вильяма  Шекспира  (August  XL
Hamnet filius William Shakespeare).  Единственный  сын  Шекспира  родился  2
февр. 1585 г.; ему исполнилось, следовательно, только 11 лет.  Понятно,  что
эта смерть глубоко потрясла отца, обладавшего таким  сердцем,  как  Шекспир,
тем более что он, постоянно мечтавший  поднять  значение  обедневшей  семьи,
теперь лишился наследника своего имени. Мы находим отголоски  его  отеческой
скорби в ближайшем  произведении,  в  драме  "Король  Иоанн",  обработанной,
по-видимому, в 1596 или 1597 г.
     Одним   из   основных   мотивов   драмы   является   отношение   Иоанна
Безземельного, похитившего английский престол, к его  законному  наследнику,
юному Артуру, сыну старшего брата короля.
     В тот момент, когда начинается драма,  принцу  было  приблизительно  14
лет. Но в интересах  более  поэтического  впечатления  и,  быть  может,  под
влиянием тех чувств и мыслей, которые его волновали во время работы, Шекспир
сделал его более юным и вследствие этого более трогательным и детски чутким.
Король захватил в свои руки мальчика. Самая знаменитая сцена драмы та, когда
королевский камергер Губерт де Бург, получивший приказ  ослепить  маленького
заключенного раскаленным железом, входит к Артуру с двумя  слугами,  которые
должны привязать мальчика  к  стулу  и  крепко  держать  во  время  страшной
операции. Маленький принц, не имеющий никакого подозрения против  Губерта  и
только вообще боящийся козней дяди, не чует  опасности  и  полон  участия  и
детской нежности. Эта сцена невыразимо прелестна (IV, 1):

     Артур. Ты что-то грустен.
     Губерт. Да, я бывал веселее.
     Артур. Извини,  мне  все  кажется,  что  кроме  меня  никто  не  должен
печалиться... Если бы я был твой сын, Губерт, ведь ты любил бы меня?
     Губерт. Если я  разговорюсь  с  ним,  его  невинная  болтовня  пробудит
замершее сострадание. Кончу скорей, разом.
     Артур. Не болен ли ты, Губерт; ты нынче такой бледный. А знаешь ли что?
Мне, право, хотелось бы, чтобы ты в самом деле немножко захворал; я просидел
бы подле тебя целую ночь, не спал бы вместе с тобой.  Право,  я  люблю  тебя
больше, чем ты меня.

     Губерт дает ему прочесть королевский указ,

     Что, разве не прочтешь? разве дурно написано?

     Артур. Нет, Губерт, слишком хорошо для такого гадкого дела.  Ты  должен
мне выжечь оба глаза раскаленным железом?
     Губерт. Должен, дитя мое.
     Артур. И выжжешь?
     Губерт. Выжгу.
     Артур. И у тебя достанет духа? Когда у тебя болела голова, я обвязал ее
моим платком: его вышила принцесса, и я никогда не просил его у тебя  назад.
В полночь  я  поддерживал  твою  голову  и  сокращал  тебе  тягостное  время
беспрестанными вопросами: что с тобой? где болит? чем помочь тебе?

     Губерт созывает своих слуг. Тогда мальчик обещает смирно сидеть и всему
покориться, если он только прогонит этих кровожадных людей. Выходя, один  из
слуг выражает свое участие, и Артур приходит  в  отчаяние,  что  выбранил  и
выгнал  своего  единственного  друга.  Потом  он  обращается  к  Губерту   с
трогательной мольбой, и так как во время разговора железо остыло,  -  Губерт
не находит в себе достаточно сил снова его раскалить.
     Когда Артур обращается к суровому Губерту с  задушевными  просьбами  не
лишать его зрения, Шекспир, может быть, вспомнил молитвы  своего  маленького
Гамлета, да позволит ему Бог наслаждаться  светом  дня,  или,  вернее,  свои
собственные мольбы, чтобы смерть пощадила жизнь ребенка; но  эти  просьбы  и
молитвы не были услышаны.
     Но где вы чувствуете особенно явственно скорбь отца-Шекспира, так это в
жалобах матери-Констансы, когда ее Артура уводят в плен (III, 4):

     Пандульфо. Герцогиня, вами говорит не горе, а безумие.
     Констанса. Нет, я не безумна; о, когда небу было бы угодно лишить  меня
ума - может быть, тогда я забыла бы самое себя...
     В безумии я забыла бы моего сына  или  видела  бы  его  в  какой-нибудь
тряпичной кукле. Я не безумная. Я  слишком  живо  чувствую  все  мучительные
оттенки каждого несчастья.

     Охваченная страхом и заботами, Констанса живо представляет себе все  те
муки, которые ожидают ее любимца в темнице.

     Червь грусти источит мою нежную распукольку, сгонит врожденную  красоту
со щек, он исхудает, как тень, исчахнет, посинеет, как лихорадочный,  и  так
умрет.
     Пандульфо. Вы придаете грусти слишком уж безбожное значение.
     Констанса. Это говорит человек, никогда не бывший отцом.
     Кор. Филипп. Ты так же пристрастна к своей грусти, как и к сыну.
     Констанса. Грусть занимает место моего сына, ложится в  его  постельку,
бродит везде со мной, глядит на меня его светлыми  глазками,  повторяет  его
слова, припоминает мне все его чудные свойства, наполняет оставленное платье
формами его. {Все цитаты из "Короля Иоанна" приведены по переводу Кетчера.}

     Кажется, великое сердце Шекспира  облегчило  свои  страдания  тем,  что
перенесло свою скорбь и тоску в душу Констансы.
     Шекспир воспользовался для своей драмы старой пьесой  о  короле  Джоне,
изданной в 1591 г. Она наивна  и  нелепа,  но  содержит  уже  все  действие,
обрисовывает все действующие лица и намечает все  главные  сцены.  Поэту  не
пришлось тратить свои силы на изобретение внешних фактов. Он употребил  свой
талант на то, чтобы все оживить, одухотворить и  углубить.  Хотя  эта  драма
никогда не принадлежала к его популярным пьесам,  хотя  она  при  его  жизни
редко появлялась на подмостках и была напечатана только после его  смерти  в
издании in-folio, - однако в ней можно найти некоторые из  самых  мастерских
характеристик и портретов и массу прелестных реплик, блещущих глубокомыслием
и фантазией. Старая пьеса представляла  собой  протестантскую  тенденциозную
драму, направленную против эксплуататорских наклонностей католицизма, и была
наполнена грубыми насмешками и жестокой ненавистью к  монахам  и  монахиням,
свойственными  реформационному  периоду.  С  обычным  своим  тактом  Шекспир
устранил религиозную полемику и сохранил только политические выходки  против
римского   католицизма,   благодаря   чему   пьеса   представляла    интерес
современности при Елизавете. Кроме того, Шекспир переместил центр тяжести. В
его драме все вертится вокруг незаконных притязаний короля Джона на престол:
отсюда вытекает его преступление и (хотя оно приводится в исполнение  не  по
его приказанию) отпадение баронов.
     Хотя пьеса превосходит "Ричарда II" своими сценическими  достоинствами,
но в качестве хроники она страдает теми  же  недостатками  и  даже  в  более
сильной  степени.  -  Фигура  короля  слишком  несимпатична,  чтобы   занять
центральное место в драме. Его бесхарактерность отвратительна,  так  как  он
принимает корону, стоя на коленях, из рук того же папского легата,  которого
только что поносил  хвастливыми  словами.  Его  замысел  погубить  невинного
ребенка и его раскаяние, вызванное сознанием, что исполнение  этого  замысла
удалило  от  него  приверженцев  престола,  -  гнусны  и  низки.   Все   эти
отрицательные и некрасивые качества без  единой  положительной,  благородной
черты заставляют зрителя смотреть на второстепенные действующие лица как  на
главные и не позволяют ему сосредоточить свое внимание на главном  герое.  В
пьесе нет единства действия, потому что король не в силах сгруппировать  его
вокруг своей личности. Он мастерски обрисован в той сцене,  когда  (III,  3)
дает Губерту понять свое желание видеть  Артура  убитым,  воздерживаясь  при
этом от всяких точных приказаний:

     Если бы ты мог видеть меня без глаз, слышать  без  ушей,  отвечать  без
языка, одной мыслью, без глаз, ушей и опасного звука слов, - я перенес бы  в
твою грудь то, что думаю.

     Губерт клянется в своей  верности  и  преданности.  Он  готов  даже  на
убийство, чтобы угодить королю. Тогда  король  становится  сердечным,  почти
задушевно-искренним. "Мой Губерт, добрый Губерт!" -  восклицает  он.  Король
указывает на Артура, и далее мы читаем следующие удивительные реплики:

     Король Джон. Я скажу тебе все, мой друг:  он  настоящая  змея  на  пути
моем. Куда бы я ни ступил, он лежит передо мною. Понимаешь ли  ты  меня?  Ты
его страж.
     Губерт. Я  буду  стеречь  его  так,  что  он  не  будет  опасен  вашему
величеству.
     Король Джон. Смерть.
     Губерт. Государь!
     Король Джон. Могила.
     Губерт. Ему не жить.
     Король Джон. Довольно. Теперь я мог бы быть веселым.  Губерт,  я  люблю
тебя. Я не скажу, что предназначаю тебе. Помни! Прощайте, королева. Я пришлю
вашему величеству подкрепление.
     Элеонора. Да будет над тобой мое благословение!

     Фигура,  долженствовавшая  доставить  пьесе  сценический  успех  -  это
незаконный сын Ричарда Львиного Сердца, Филипп Фолконбридж.  Это  -настоящее
воплощение Джона Буля в образе средневекового рыцаря, одаренного  физическим
здоровьем и грубым английским юмором. Этот юмор не является, как у Меркуцио,
остроумием юного итальянского кавалера, а бесцеремонным выражением  здоровой
жизнерадостности и откровенности национального  Геркулеса.  Сцена  в  первом
действии, когда он появляется вместе с братом, который  желает  лишить  его,
незаконного отпрыска, наследства старого Фолконбриджа,  и  следующая  сцена,
где он настойчиво допрашивает мать о своем истинном происхождении, - обе эти
сцены уже существовали в старой пьесе, но все, что  здесь  говорит  бастард,
глубоко серьезно, тогда как Шекспир превратил его в остроумного юмориста. Он
влагает в его уста выражения вроде следующих:

     Но все-таки я не сын сэра Роберта. Я отрекся от сэра Роберта и от  моей
земли, законности, имени, от всего.

     И сын утешает мать после ее признания совершенно в шекспировском духе:

     Клянусь светом этого дня, если бы мне было суждено родиться опять, я не
пожелал бы лучшего отца. Есть на земле грехи, которые в себе самих  несут  и
извинение. Таков и твой грех, матушка!

     Если Шекспир в более поздние годы своей  жизни,  когда  его  взгляд  на
человеческую жизнь становится все  сумрачнее,  мотивирует  в  "Короле  Лире"
преступления и бесчеловечность Эдмунда  его  незаконным  происхождением,  то
здесь, в этой пьесе, он наделяет Филиппа тем здоровьем, той естественностью,
непосредственностью и силой, которые  народ  приписывает  в  своих  поверьях
детям любви.
     Прямой противоположностью этого национального  героя  является  "герцог
Австрийский, граф Лиможский". По примеру старой пьесы  Шекспир  слил  в  его
личности две разные фигуры, именно Видомара, виконта Лиможского,  при  осаде
замка которого пал Ричард Львиное Сердце в 1199 г.,  и  затем  Леопольда  V,
эрцгерцога Австрийского, державшего Ричарда в плену. Но  последний  умер  за
пять лет до смерти  Ричарда,  был,  следовательно,  совершенно  неповинен  в
смерти короля и не существовал уже в то  время,  когда  происходит  действие
пьесы. Однако все считают  его  трусливым  убийцей  героя-короля.  В  память
своего злодейского поступка он  носит  на  плечах  львиную  шкуру  и  должен
поэтому выносить как негодующие нападки Констансы, так и остроумные сарказмы
Фолконбриджа:

     Констанса. А ты еще носишь львиную шкуру? Сбрось ее скорей от  стыда  и
накинь на свои плечи телячью.
     Эрцгерцог. О, если бы это сказал мужчина!
     Фолконбридж. И накинь на свои плечи телячью.
     Эрцгерцог. Страшись за жизнь, если осмелишься еще раз сказать это.
     Фолконбридж. И накинь на свои плечи телячью.

     И каждый раз, когда герцог вставляет впоследствии  свои  замечания  или
советы, Филипп бросает ему в лицо эту грубую насмешку... В начале  пьесы  он
отличается юношеским высокомерием и презирает,  как  истинный  средневековый
рыцарь, горожан. Когда жители города  Анжера  отказываются  впустить  короля
Иоанна и французского  короля  Филиппа,  то  бастард  так  возмущается  этой
миролюбивой предосторожностью, что советует королям  соединить  свое  оружие
против этого злополучного города, сравнять его с лицом  земли  и  уже  потом
снова приняться за свою старую распрю. Но постепенно он вырастает  на  наших
глазах и обнаруживает все более ценные  и  достойные  качества:  гуманность,
справедливость  и  преданность  королю,  не  лишающую   его   поведения   ни
благородства, ни свободы. Все выражения и речи Филиппа  доказывают,  что  он
обладает более богатым воображением, нежели все остальные действующие  лица.
Он облекает даже самые отвлеченные понятия как бы в телесную оболочку.  Так,
например, он говорит (III, 1):

                    Время - этот старый, лысый пономарь.

     В старой пьесе рассказывается очень пространно в целом ряде  сцен,  как
Филипп исполнил данное ему поручение  -  осмотреть  английские  монастыри  и
опустошить слишком туго набитые  кошельки  аббатов.  Шекспир  уничтожил  эти
вспышки страстной ненависти против  католицизма.  Взамен  этого  он  наделил
бастарда истинно нравственным превосходством. В начале он изображает из себя
только жизнерадостное физически здоровое и крепкое дитя природы, презирающее
социальные обычаи, обороты речи  и  манерные  ужимки  культурных  людей.  Он
сохраняет до конца свое негодование на "франтиков", то негодование,  которым
впоследствии выделится в такой сильной степени  Генрих  Перси.  Но  все  его
существо дышит истинным величием, когда он в конце пьесы обращается к своему
слабохарактерному брату со следующим мужественным воззванием:

     Не показывайте свету, что страх и бледное сомнение  могут  отуманить  и
царственные очи. Будьте же так быстры и деятельны, как время, несите огонь и
грозу - грозящему. Глядите  прямо  в  лицо  хвастливого  страха,  и  низшие,
перенимающие все  у  высших,  возвысятся  вашим  примером,  исполнятся  духа
решимости.

     Бастард Филипп является в пьесе выразителем патриотического настроения.
Насколько поэт заботился  о  том,  чтобы  все  время  звучала  струна  этого
патриотического настроения, доказывает то обстоятельство, что он  влагает  в
уста врага Англии, умертвившего Ричарда Львиное Сердце, в уста  австрийского
герцога первый панегирик своей родине (II, 1):

     Я не возвращусь в отчизну до  тех  пор,  пока  эти  бледные  набеленные
берега, подошва которых отбивает  ревущие  волны  океана,  отрезывающего  их
жителей от прочих стран мира; пока и Англия, эта окруженная водой  твердыня,
не будет за тобой упрочена и обезопасена от всяких притязаний других! Да, до
тех пор, пока и этот отдаленный уголок запада не признает тебя королем, -  я
не подумаю о родине, не сойду с поля битвы.

     Посмотрите, как ничтожно различие  в  патриотически-восторженном  стиле
обоих закоренелых врагов, когда бастард, убивший  герцога,  заключает  пьесу
следующей  репликой,  находившейся  уже  в  старой  пьесе  и  только  слегка
переработанной: "Англия не падала и не падет  никогда  к  ногам  горделивого
победителя. Пусть идут на нее и три  конца  мира  -  мы  отразим.  Ничто  не
преодолеет нас, если только Англия останется верной сама себе!"
     Наряду с Филиппом Констанса является самым интересным характером пьесы,
и слабое впечатление, производимое этой драмой, обусловлено отчасти тем, что
Шекспир убивает Констансу уже в конце третьего действия. Он так поверхностно
отнесся к факту ее смерти, что мы узнаем о ней только через  гонца.  Она  не
показывается более на сцене с того момента, когда ее сын,  Артур,  устранен.
Быть может, Шекспир хотел избежать слишком частого повторения типа тоскующей
или  негодующей  матери,  который  уже  встречался  в   его   более   ранних
исторических  драмах.  Он  обрисовал  личность  Констансы  с  тем  особенным
вниманием, с которым обыкновенно относился к людям, борющимся так или  иначе
против нивелирующего  влияния  бесхарактерной  светскости  или  традиционной
благовоспитанности.  Он  наделил  ее  не  только   страстной,   восторженной
материнской любовью, но и таким богатством чувства  и  воображения,  которое
придает всем ее словам оттенок поэтического величия. Она  выражает  желание,
чтобы "громовая туча говорила  ее  языком",  тогда  она  потрясла  бы  своей
страстью весь мир. Она величественна в своей грусти над потерянным сыном:

     Я научу мою скорбь гордости, потому что горе гордо, оно преклоняет пред
собою даже и хозяина своего. Пусть короли  соберутся  вокруг  меня  и  моего
великого горя (садится на  землю).  Вот  престол  моего  горя  и  мой;  зову
королей; пусть придут и преклонят пред ним колена.

     Третья фигура, приковывающая внимание читателя, - маленький Артур.  Все
те сцены, где выступает ребенок, встречаются уже  в  старой  пьесе  того  же
имени, даже первая сцена второго действия; потому трудно  понять,  на  каком
основании Флей высказывает свою гипотезу, будто первые 200 стихов  вставлены
на скорую руку, когда Шекспир лишился своего сына.  Правда,  только  Шекспир
придал этой личности свойственную ей прелесть  и  трогательность.  Наилучшей
сценой в старом тексте является та, где Артур бросается с дворцовой стены  и
погибает. Здесь Шекспир ограничился только  сокращением  реплики.  В  старой
пьесе Артур, распростертый  на  земле,  обращается  с  длинными  жалобами  к
отсутствующей матери и с пространными молитвами к  "сладчайшему  Иисусу".  У
Шекспира он после падения произносит только два стиха.
     В этой  пьесе,  как  вообще  во  всех  ранних  произведениях  Шекспира,
чит