другой  партии  и  подмечала  с  глубоким
наслаждением, как придворные разбиваются на группы. К концу ее жизни ее двор
был одним из самых распущенных во всей Европе. Роджер  Эшем  был  совершенно
прав, говоря в одном стихотворении, что там  можно  было  добиться  значения
только "ложью, лестью, обманом и лицемерием".
     Приверженцы Сесиля и Эссекса образовали  две  враждебные  партии.  Если
кто-нибудь  пользовался  покровительством  одного  из  этих   могущественных
лордов, противная партия боролась с ним всеми средствами,  как  бы  ни  были
велики его личные заслуги.
     Впрочем, Елизавета изменилась в некоторых отношениях в последние годы к
лучшему. Ода прежде доверяла так мало своей стране и ее боевым силам, что не
нашла даже нужным при своей  скупости  подготовить,  как  следует,  войну  с
Испанией: она вооружила очень плохо  своих  храбрых  моряков.  Однако  после
победы над испанской армадой она щедро тратила деньги на войну,  которую  ей
не суждено было пережить, и конец которой увидело только следующее столетие.
Эта война вынудила Елизавету вмешаться в религиозную междоусобицу. Она  была
убеждена, что церковные дела подлежат ее личному рассмотрению и  никогда  не
допускала в  нижней  палате  религиозных  споров.  Подобно  Генриху  IV,  ее
современнику, она относилась в  глубине  души  индифферентно  к  религиозным
вопросам. Она верила в какого-то очень неопределенного и отвлеченного  Бога;
считала все догматы  пустыми  вымыслами,  каждое  вероисповедание  одинаково
хорошим  и  одинаково  плохим.   Она   смотрела   на   религиозные   вопросы
исключительно с политической точки зрения. Генрих IV принял в  конце  концов
католицизм, но дал своим единоверцам свободу исповедания. Елизавета  перешла
по необходимости  в  протестантизм.  Но  веротерпимость  была  неизвестна  в
Англии. Закон требовал, чтобы каждый подданный  исповедовал  государственную
религию. Обладая самостоятельным характером, Елизавета чувствовала некоторую
симпатию к католицизму. Политика навязала ей враждебное  отношение  к  папе.
Но, принимая иностранных  послов,  она  любила  выставлять  себя  ревностной
католичкой, не признающей только  авторитета  папы.  Елизавета  не  скрывала
своего презрения к протестантизму, хотя она была его  главой  и  никогда  не
могла обходиться без  его  поддержки.  Если  ее  причисляли  к  французским,
нидерландским и шотландским еретикам, она видела в этом унижение и  смотрела
свысока на англиканских епископов, которых сама назначала, и которые  вполне
заслужили ее презрение своим  светским  образом  жизни.  Но  она  ненавидела
глубже всего всякое сектантство и всяких сектантов, особенно пуритан. Если в
начале своего царствования она не преследовала их, то, вероятно, потому, что
не могла обходиться без их поддержки. Но твердо укрепившись на престоле, она
защищала во всех вопросах церковной  политики  авторитет  епископов  вопреки
оппозиции парламента и  присуждала  неоднократно  пуританских  писателей  за
слишком откровенные, но совершенно невинные суждения об  отношении  светской
власти к религии, к смерти или пожизненному заключению.
     Величие Елизаветы покоилось главным образом на том  здравом  смысле,  с
которым она умела выбирать советников  и  назначать  начальников.  Однако  в
последнее десятилетие XVI в. умерли один за другим лучшие  люди,  окружавшие
ее престол  ореолом  блеска.  Первым  умер  Уэлсингем,  дипломат,  оказавший
королеве так много услуг, спасший ей жизнь  во  время  последнего  заговора,
имевшего своим последствием казнь Марии Стюарт, один из  самых  бескорыстных
слуг, которому она отплатила черной  неблагодарностью.  Потом  она  лишилась
таких выдающихся людей, как лорд Гонсдон, сэр Фрэнсис  Ноулз,  лорд  Борлей,
бывший настоящим регентом Англии  во  время  ее  царствования,  и,  наконец,
Френсис Дрейк, этот славный герой  испанской  войны.  Елизавета  чувствовала
себя покинутой и одинокой. Не радовало ее больше могущество, которого Англия
достигла под ее скипетром. Старость давала себя чувствовать, несмотря на все
старания скрыть ее от посторонних взоров. Она поняла, как мало, в  сущности,
любят ее те мужчины, которые по-прежнему преклонялись перед  ней.  Елизавета
была последняя в своем роду. Мысль о наследнике так  угнетала  ее,  что  она
назначила его только на смертном одре. Ей было известно, что ее  министры  и
придворные поддерживают постоянно тайные сношения  с  королем  Иаковом.  Они
падали перед ней ниц, когда она проходила мимо, выражали свой восторг  перед
ее свежей, неувядающей красотой, а потом спокойно вставали, стряхивали  пыль
со своей одежды и писали Иакову, что, вероятно, королева  недолго  проживет,
потому что выглядит уж очень плохо. Они  скрывали  эти  тайные  сношения  от
королевы; но, хотя она и не знала в точности, кто  именно  из  ее  министров
списывается с шотландским королем, она все-таки подозревала, что творится за
ее спиной. Она, например, нисколько не  обманывалась  насчет  двойной  игры,
которую вел Роберт Сесиль в то время, как он  старался  вывести  Эссекса  из
себя и уничтожить его  за  непокорность,  которая  в  глазах  королевы  была
нисколько не предосудительнее его собственной подпольной интриги.
     Елизавета чувствовала себя одинокой  среди  людей,  которые  ожидали  с
нетерпением ее смерти и  рассвета  нового  времени.  Она  ясно  поняла,  что
мужчины, осыпавшие ее льстивыми  комплиментами,  никогда  не  любили  в  ней
женщину, и она возмущалась  той  мыслью,  что  они,  по-видимому,  перестали
уважать в ней королеву.
     В  этом  мрачном  настроении  она  стала  все  чаще  подчиняться  своим
тираническим  капризам  и  относиться  все  суровее  к  прежним   фаворитам,
провинившимся перед нею.
     Елизавета всегда негодовала на своих любимцев, если им приходила  мысль
жениться. Правда, они венчались тайно, но этим не спасались от ее гнева.  Но
теперь ее деспотические инстинкты приняли такие чудовищные размеры, что  она
стала вмешиваться в семейную жизнь даже тех  из  своих  придворных,  которые
никогда не были ее любимцами.
     Вероятно, ни одно из событий, случившихся  накануне  XVII  в.,  так  не
опечалило Шекспира, как печальная судьба его знатного и славного покровителя
лорда Саутгемптона. Он был  влюблен  в  Елизавету  Верной,  кузину  Эссекса.
Королева  запретила  ему  на  ней  жениться.  Однако  Саутгемптон  не  хотел
отказаться от своей невесты. Он был  упрям  и  вспыльчив.  Он  участвовал  в
экспедиции Эссекса и взял один испанский корабль на абордаж.  Он  был  тогда
еще очень молод. Однажды он играл во дворце с Рэлеем и другими придворными в
primero. Он громко шумел и  смеялся.  Начальник  дворцовой  стражи  Уиллоуби
попросил его вести себя потише, так как королева рано ложится спать. В ответ
Саутгемптон дал ему пощечину и вступил с ним в драку. Несмотря на запрещение
королевы, он женился в августе 1598 г.
     Елизавета наказала его  тем,  что  заставила  сидеть  медовый  месяц  в
Тауэре. Она с тех пор всегда косилась на него.
     Гнев королевы вспыхнул  с  новой  силой,  когда  она  узнала  о  дружбе
Саутгемптона с Эссексом. Когда этот последний дал в  1599  г.  своему  другу
место начальника кавалерии, королева потребовала в наказание за  своевольную
женитьбу  Саутгемптона  его  немедленного  увольнения  и  заставила  Эссекса
уступить.
     Никогда не следует  упускать  из  вида  суровое  отношение  королевы  к
первому покровителю Шекспира, чтобы понять его холодное  равнодушие  к  ней.
Ведь Шекспир не присоединил  своего  голоса  к  траурным  песням  английских
поэтов, оплакивавших кончину королевы. Вопреки просьбе Четтля он не  написал
ни одного слова в ее похвалу. Он оценивал Елизавету приблизительно так,  как
в наше время известный историк Фруд.
     Фруд  признает  мужество  королевы,  которую   не   устрашили   никакие
покушения, и которая никогда не отказывалась из  боязни  за  свою  жизнь  от
каких бы то ни было предприятий. Он говорит с похвалой о ее расчетливости  и
трудолюбии.  "Но,  -  продолжает  он,  -  ее  тщеславие  было  настолько  же
безгранично, насколько и мелочно. Она была  искренна  только  в  те  минуты,
когда говорила неправду. Письма ее и речи были так же  фантастичны,  как  ее
туалеты. Все ее мысли были так же обманчивы, как ее политика. Даже когда она
молилась, она была неестественна и ее аффектация доходила до того,  что  она
представала с  ней  перед  лицом  Всевышнего.  Она  не  только  игнорировала
обязательства чести в отдельных случаях, но, по-видимому, не имела  никакого
представления о чести".
     Мы дошли в биографии Шекспира до того  момента,  когда  случилось  одно
событие, которое потрясло его больше всех остальных фактов, совершившихся  в
это время, т. е.  злополучный  мятеж  Эссекса  и  Саутгемптона,  за  которым
последовала казнь первого и пожизненное заключение второго.


ГЛАВА ХХХIII
        Елизавета. - Эссекс. - Бэкон.

     Чтобы лучше понять эти события, необходимо  бросить  взгляд  назад.  Мы
видели, что Эссекс вытеснил в 1587 г. Рэлея из сердца королевы. Он с  самого
начала соединял льстивые речи любовника  с  высокомерным  тоном  счастливого
соперника, тоном совершенно новым для королевы, приводившим ее не столько  в
негодование, сколько в  удивление.  Вот  один  факт  из  ранней  истории  их
отношений.
     Сестра Эссекса, Пенелопа, вышла против своей воли за лорда Рича. Филипп
Сидней любил ее и воспел под псевдонимом Стеллы. Ни для кого не было тайной,
что  он  пользовался  ее  взаимностью.  Девственная  королева,  так   строго
следившая  за  нравственностью  своих  придворных,  посетила  в  1587  г.  в
сопровождении  Эссекса  замок  графа  Уоррика.  Присутствие  леди   Рич   ее
возмутило. Королева потребовала, чтобы  она  покинула  дворец.  Эссекс  стал
уверять, что Елизавета оскорбила его вместе с сестрой только в угоду Рэлею и
в полночь уехал с леди Рич.  Он  хотел  отправиться  в  Нидерланды,  принять
участие в войне, но королева, которая уже  не  могла  без  него  обходиться,
велела его вернуть.
     Когда Англии грозила Армада, его также  хотели  удержать  дома.  Он  не
участвовал бы также в войне 1589 г.,  если  бы  не  покинул  тайком  Англии,
оставив королеве письмо, в котором говорил, "that he would return  alive  at
no ones bidding" (что он вернется жив и здоров без всякого приказания).
     Однако после блестящих подвигов под стенами Лиссабона Эссекс должен был
вернуться, так как Елизавета потребовала в гневном письме  его  немедленного
возвращения. Потом они помирились. Но вслед за этим примирением практическая
королева стала притеснять своего любимца  из-за  3.000  фунтов,  данных  ему
взаймы, и Эссекс для уплаты долга должен был продать  свое  имение  Кейстон.
Правда, он получил взамен этого очень выгодную монополию сладких вин.  Когда
королева лишила его впоследствии этой монополии, его неудовольствие достигло
крайних пределов.
     Мы видели также, что королева, узнав в 1590 г. о тайном браке  Эссекса,
пришла в бешенство, и что она распространила свой гнев также на невесту.  Но
затем он вновь вошел в милость, и Елизавета попросила  его  в  самый  разгар
французской кампании в 1591 г. вернуться на неделю в Англию, причем все  это
время было посвящено пышным празднествам.  Королева  плакала,  когда  с  ним
расставалась, и приказала ему не подвергать свою жизнь  ненужным  опасности.
Эссекс, впрочем, не обратил никакого внимания на это монаршее приказание.
     Следующие четыре года Эссекс прожил в Англии, поглощенный честолюбивыми
планами. Он понял, что сын  Борлея,  сэр  Роберт  Сесиль,  является  главной
помехой на пути  к  возвышению.  К  нему  в  скором  времени  примкнули  все
ненавидевшие Сесиля и его фамилию. Таким  образом,  случилось,  что  Френсис
Бэкон, двоюродный  брат  Сесиля,  тщетно  выпрашивавший  выгодные  должности
сначала у отца, потом у сына, стал приверженцем Эссекса. Кто хотел выбраться
в люди, должен был непременно примкнуть к одной из двух  партий.  В  1593  и
1594 гг. Эссекс то и дело хлопотал у королевы о какой-нибудь  должности  для
Бэкона. Но она не была, по-видимому, убеждена в его надежности.  К  тому  же
она не могла забыть, что он выразился однажды  в  парламенте  неосторожно  о
каком-то правительственном проекте. Поэтому  она  отвечала  на  все  просьбы
Эссекса отказом. Эссекс обижался и дулся. Он подарил своему protege  участок
земли ценой в 1.800 ф. По крайней мере, Бэкон продал этот участок  за  такую
сумму. Сам Эссекс ценил его дороже. По всему видно, этот подарок  был  вдвое
больше того, который получил по плохо засвидетельствованной традиции Шекспир
от Саутгемптона.
     С этих пор Бэкон является бдительным сторонником  и  клиентом  Эссекса,
который доставляет ему, со своей стороны, всевозможные льготы  и  повышения.
За это Бэкон отдает свое перо в распоряжение Эссекса. Сохранились три письма
этого последнего, адресованные на имя  его  юного  кузена  Рутленда,  полные
разумных советов, как вести себя во время  заграничного  путешествия,  чтобы
вынести из него наивозможно большую пользу (1596).  Во  многих  местах  этих
писем встречаются мысли Бэкона, и сквозит его стиль. В его сочинениях  можно
подобрать не одну параллель. Бэкон подсказал здесь, как и в  других  местах,
Эссексу основную мысль и общий план его литературных  опытов.  Он  прекрасно
понимал, что королева недовольна Эссексом за его военное честолюбие, за  его
желание таким путем добиться народной популярности. Он  заметил  также,  что
враги Эссекса выдвигают его тщеславие как постоянную помеху  при  заключении
мира с Испанией,  мира,  которого  нельзя  было  миновать.  Вот  поэтому  он
старался внушить своему покровителю мысль,  что  для  него  будет  в  высшей
степени выгодно показать свою любовь к мирным занятиям,  свое  стремление  к
приобретению  полезных  сведений  и  христианских  добродетелей.  А   лучшим
средством  к  достижению  этой  цели  являлись,  по  его   мнению,   письма,
адресованные,  правда,  на  имя  какого-нибудь  друга,  но  предназначенные,
собственно, для представления ее величеству.
     Около того же времени подружился с Эссексом близко и гораздо  искреннее
Энтони Бэкон, брат Френсиса. Он  помог  лорду  войти  в  сношения  со  всеми
иностранными  дворами,  и  Эссекс  соперничал  одно  время   своим   знанием
политических тайн Европы даже с английским министерством иностранных дел.
     Выказав много рвения при разоблачении мнимого  заговора  врача  Родриго
Лопеса, Эссекс снова повысился в глазах  королевы.  Благосклонное  отношение
королевы к нему возросло бы еще заметнее после его  геройских  подвигов  под
стенами Кадикса, если бы не могущественное влияние его врага Роберта Сесиля.
Жадная Елизавета  стала  жаловаться  на  ничтожность  добычи  (около  13.000
фунтов), хотя только один Эссекс настаивал на необходимости  воспользоваться
выгодным положением и захватить индийский флот, но последний спасся,  потому
что в военном совете все голоса были против Эссекса.
     Желая смягчить гнев королевы, Бэкон, связавший свою  судьбу  с  судьбою
Эссекса, написал ему 4 октября 1596 г. письмо, полное мудрых советов,  каким
образом опровергнуть мнение Елизаветы о его необузданном темпераменте.  Этим
советам мог бы следовать царедворец Бэкон, но не откровенный Эссекс, который
чувствовал после каждого смиренного  поступка  неодолимое  влечение  сказать
гордое, высокомерное слово.
     В конце 1596 г. леди Бэкон обвинила  покровителя  собственного  сына  в
дерзком обращении с одной из придворных дам. Эссекс отрицал  основательность
этого обвинения в частности, но признавался, что вообще грешен  в  "подобных
поступках" (similar errors).
     В 1597 г. Эссекс, постоянно мечтавший о новых подвигах, предпринял с 20
кораблями и шестью тысячами человек экспедицию- на Азорские острова, которая
кончилась полнейшей неудачей благодаря его неопытности и  неумелому  ведению
дел. Королева встретила его холодно, тем более, что он  за  последнее  время
обошелся очень плохо со своим товарищем Рэлеем. И вот Эссекс пишет  королеве
нежные письма, чтобы умилостивить ее,  но  назначение  старого  заслуженного
Говарда  лордом-адмиралом  взбесило  его.  Говард  получил,  таким  образом,
перевес над ним в  государственном  совете,  тогда  как  Эссекс  был  крепко
убежден, что только он, победитель при Кадиксе, имеет право на это  почетное
место. Впрочем, Елизавета назначила Эссекса "обермаршалом" Ирландии и  таким
образом возвысила его снова над Говардом.  Кроме  того,  он  получил  ценный
подарок в размере 7.000 фунтов и  добился  (в  первый  и  последний  раз)  у
королевы аудиенции для своей матери, леди Летиции, все  еще  находившейся  в
опале за свой брак с Лейстером и вышедшей на 49-м году в третий раз замуж за
сэра Кристофера Блоунта.
     Но перемирие между Эссексом, с одной стороны, и королевой и ее  двором,
с другой, продолжалось недолго. В  1598  г.  его  обвинили  в  том,  что  он
находится в интимных отношениях одновременно с четырьмя  придворными  дамами
(Елизаветой Соутвелл, Елизаветой Бридж, миссис Рассел и леди  Мэри  Говард).
Кажется, это обвинение не было безосновательно. Затем поднялся  жаркий  спор
из-за вопроса, продолжать ли или окончить войну с Испанией. Согласно желанию
Эссекса было решено не прекращать военных действий. Но Эссекс желал доказать
во что бы то ни стало, что он вовсе не безусловный сторонник войны, и  издал
в 1602 г. небольшой трактат  "Самозащита  графа  Эссекса  против  обвинения,
вызванного ревностью и злонамеренней, будто он является главной помехой  при
восстановлении мира и спокойствия в его стране".
     В сочинениях Бэкона сохранился очень любопытный анекдот, относящийся  к
тому же году, ко  дню  рождения  королевы.  Он  доказывает  страсть  Эссекса
посмеяться над Рэлеем. В этот день придворные устраивали, по старому обычаю,
турнир в честь королевы, причем облекались в рыцарские костюмы.  Все  знали,
что Вальтер Рэлей  появится  в  своем  обыкновенном  мундире  коричневого  и
оранжевого цвета, опушенным черным барашком.  Желая  позлить  Рэлея,  Эссекс
принял участие в турнире, сопровождаемый 2.000 всадников, одетых  в  тот  же
самый костюм, так что Ралей и его свита казались только  небольшим  отрядом,
принадлежавшим к свите Эссекса.
     В июне или июле месяце 1598 г. между  королевой  и  Эссексом  произошла
такая грубая и своеобразная  сцена,  каких  раньше  между  ними  никогда  не
бывало.  Повод  был  самый  ничтожный:  назначение  какого-то  чиновника   в
Ирландию.  Эссекс  привык  позволять  себе  все  по  отношению  к  королеве,
решительно все. Он заявил ей (по свидетельству Рэлея, впрочем,  быть  может,
он сказал эти слова при другом случае), что "ее действия так же кривы, как и
ее стан". При этом он повернулся к ней спиной и бросил на нее  презрительный
взгляд. Она ответила пощечиной и воскликнула: "Убирайся и повесься!"  Эссекс
схватился за рукоятку меча и объявил, что не снес бы такого оскорбления даже
от Генриха VIII. Он не показывался несколько месяцев при  дворе.  В  октябре
королева простила ему, но едва ли искренно и от души.  Так  как  приходилось
подавлять ирландское восстание, то необходимо было забыть хоть на время  все
мелкие ссоры. О'Нейл, граф Таиров, собрал снова  войско  и  взбунтовал  весь
остров. Общественное мнение называло  -  не  совсем  справедливо  -  Эссекса
единственным человеком, способным прекратить  ирландский  мятеж.  Однако  он
медлил принять предложение. Каждый придворный, особенно же  вождь  дворцовой
партии,  знал,  как  опасно  отлучаться  на  долгое  время.  Он  должен  был
опасаться, что враги воспользуются его отсутствием и очернят  его  в  глазах
всемогущей государыни так, что испортят ему всю карьеру. Елизавета воплощала
в это время, подобно Людовику XIV, и монарха, и конституцию  в  одном  лице.
Гнев ее предвещал  гибель;  единственным  источником  благополучия  была  ее
милость.
     Вот почему Эссекс