вающая в своем богатстве смелых острот, прямая, откровенная в
речах, по временам доходящих до пределов крайней неблагопристойности с точки
зрения современных понятий, потому что, как многие  высокопоставленные  дамы
той эпохи, она получила воспитание, допускавшее вольный язык. По отношении к
Бенедикту, которого ей постоянно хочется дразнить и поднимать на  смех,  она
является столь же неукротимой и непобедимой, как  сама  Катарина  в  комедии
"Укрощение строптивой" по отношении к своему Петруччио.
     Ее дикция - нечто чудесное: так и искрится  она  шаловливой  фантазией.
Беатриче говорит, например, своему дяде (II, 1), что каждое утро на  коленях
молит Всевышнего не посылать ей мужа, и объясняет, что муж с бородой для нее
был бы невыносим, она уж лучше согласилась бы положить  голову  на  мешок  с
шерстью, а безбородому мужу она не подходит:

     Нет, лучше наймусь за шесть пенсов к  какому-нибудь  бородатому  вожаку
медведей отводить его обезьян в преисподнюю".
     Леонато. Прекрасно; так ты охотнее пойдешь в ад?
     Беатриче. Нет, только до входа;  там  встретит  меня  старый  рогоносец
Сатана и скажет: "Идите на небеса, Беатриче, идите на небеса; здесь для вас,
дев, нет места". Тогда я вручу ему обезьян, а сама на небо, к святому Петру,
и святой Петр укажет мне, где сидят холостяки, - и заживем мы припеваючи.

     Она знает, что сватовство, женитьба и раскаяние похожи  на  шотландский
джиг, менуэт и Cinqpas. Сватовство горячо и  бурно,  как  джиг,  женитьба  -
чинно-церемонна, как прадедовский менуэт, а потом является раскаяние, павшее
на ноги, и спотыкается в Cinqpas все чаще и чаще, пока, наконец, не упадет в
могилу.
     Поэтому она и восклицает с лукавой иронией (II, 1):

     Господи, опять свадьба! Все  выходят  замуж,  только  я,  чернушка,  не
выхожу; приходится сесть в угол и кричать: будьте  жалостливы!  мужа!  мужа!
мужа!

     В своих  словопрениях  с  Бенедиктом  она  затмевает  его  шуточными  и
характерными остротами. Очевидно, Шекспир еще раз взял себе здесь в  образец
Лилли и попытался  позаимствовать  у  него  шлифовку  и  грань  в  репликах,
устранив то, что в них было неестественного, и  придав  им  новую  жизнь.  И
Беатриче продолжает свою победу над Бенедиктом в  каждой  фразе,  с  которой
обращается к другим лицам,  доходя  при  этом  до  вольностей,  в  наши  дни
немыслимых в устах молодой девушки:

     Дон Педро. Он пал перед вами, совершенно пал.
     Беатриче. Хорошо, что не я перед ним, дураков и без того много родится.

     Но эта неудержимая веселость прикрывает самую энергическую добродетель,
свойственную твердому и благородному характеру. Когда ее бедную кузину лживо
обвиняют и так позорно уничижают, когда те лица, которые должны бы  быть  ее
естественными защитниками, отпадают от нее, и даже  непричастные  делу,  как
Бенедикт, колеблются  и  склоняются  на  сторону  обвинителей,  одна  только
Беатриче, не поддавшись ни на мгновение клевете, со страстью и  негодованием
заступается  за  невинную  жертву,   выказывает   себя   неизменно   верной,
великодушной, справедливой, проницательной, превосходящей всех своим умом  -
жемчужиной среди женщин.
     Лицом к лицу с нею  Шекспир  поставил  Бенедикта,  Меркуцио  redivivus:
юношу, без малейшей тени влюбчивости, лицом к лицу с девушкой, без  малейшей
тени приторной чувствительности. Он отнюдь не менее ее страшится помолвки  и
свадьбы, и так же щедр на насмешки, с мужской точки зрения, над всякого рода
сентиментальностью, как и она, с женской точки зрения. Притом они  на  ножах
между собою.  В  силу  глубокого  и  замечательно  верного  психологического
наблюдения Шекспир заставляет их затем почти разом увлечься друг другом, без
ума влюбиться друг в друга, и это благодаря лишь тому простому средству, что
их друзья внушают Бенедикту, будто Беатриче сгорает тайной любовью к нему, а
Беатриче тоже заставляют вообразить, будто  Бенедикт  смертельно  влюблен  в
нее, и при этом расточают похвалы им обоим.
     Они и раньше были заняты друг другом, теперь  же  эротическая  фантазия
вспыхивает у них обоих, и пламя ее еще сильнее разрастается вследствие того,
что она так долго лежала под пеплом. И здесь, в этой  области,  где  Шекспир
все сам изобрел и  мог  действовать  с  полной  свободой,  он  весьма  тонко
заставил молодую парочку соединиться не при помощи пустых слов,  а  в  общем
деле, так как первый шаг к сближению со стороны  Беатриче  происходит  в  то
время, когда она требует от  Бенедикта  рыцарского  заступничества  за  свою
невинную кузину.
     Эта  перемена  во  взаимных  отношениях  Бенедикта  и  Беатриче  крайне
интересна еще по той причине, что  это,  пожалуй,  первое  более  или  менее
законченное развитие характера, какое мы  встречаем  в  пьесах  Шекспира.  В
прежних его комедиях не было ничего подобного,  а  драмы-хроники  не  давали
повода к превращению характеров. Действующие лица и данные историей  события
должны были быть  приведены  во  взаимное  соответствие,  и  Шекспир  строго
сохранял характер в том виде, в каком  он  был  построен  первоначально.  Ни
"Ричард III", ни "Генрих V" не рассказывают  нам  истории  своей  души;  оба
короля в драмах, озаглавленных их именами, остаются все те же с первой и  до
последней реплики. О перемене Генриха  по  отношению  к  Фальстафу  в  более
ранней драме говорено уже достаточно; можно только еще  заметить,  что  путь
здесь, без всякого сомнения, был уже предначертан Шекспиру в  старой  пьесе.
Но происходящее в занимающей нас комедии таяние всего жесткого и оцепенелого
в натурах Бенедикта и Беатриче не имеет себе параллели ни в одной  из  более
ранних работ и, очевидно,  проведено  con  amore.  Да  и  действительно,  не
фабула, давшая заглавие пьесе, составляет ее истинное главное Содержание,  а
отношения между этими двумя свободно вымышленными Шекспиром характерами.
     Еще несколько личностей прибавил Шекспир от себя, и они  принадлежат  к
превосходнейшим среди его представителей низкого  комизма:  это  полицейский
констебль Клюква и его подчиненные.  Клюква  -  провинциальный  полицейский,
наивный, как дитя, и тщеславный, как павлин,  смирный  донельзя,  боязливый,
честный,  добродушно-глупый.  В  доказательство  того,   что   такого   рода
полицейские были в те дни немногим менее невинны в действительности,  чем  в
комедии, Генрих  Шюк  приводит  письмо  первого  министра  Елизаветы,  лорда
Борлея, в котором он рассказывает, как в 1586  г.  по  пути  из  Лондона  он
встречал у каждых городских ворот в стране по  десяти,  двенадцати  человек,
вооруженных палками, расспросив их, он узнавал, что они стоят  здесь,  чтобы
арестовать троих молодых людей, у которых окажутся известные им приметы.  На
вопрос, Какие это приметы, он получил ответ, что у  одного  из  преступников
должен быть кривой нос. "И никаких других примет у  вас  нет?"  -  "Нет",  -
отвечали они. При этом они везде стояли отдельной группой, на виду  у  всех,
так что всякая подозреваемая личность стала бы их остерегаться.  Клюква  еще
менее опасен, чем эти агенты полиции; он,  дающий  сторожам  такое  умное  и
осторожное наставление:

     Клюква. В случае, нападете на вора -  можете,  в  силу  вашего  звания,
подозревать  его  в  мошенничестве.  С  такого  рода   людьми   чем   меньше
связываться, тем лучше для нравственности.
     Второй сторож. Так воров не хватать?
     Клюква. Можете и хватать, в силу вашего звания;  только  я  вам  скажу:
тронешь грязь - сам запачкаешься,  а  благоприличнее  всего,  если  поймаете
вора, пусть сам покажет, что он за птица: дайте ему улизнуть.


ГЛАВА ХХVIII
        Самый светлый период в жизни Шекспира. - "Как вам угодно". - Страсть
        к скитаниям. -  Тоска по природе. - Жак и Шекспир. - Пьеса как
        праздник остроумия.

     Никогда Шекспир не творил так быстро  и  легко,  как  в  этот  светлый,
счастливый период двух-трех лет. Просто изумительно, какую массу  работы  он
выполнил в 1600 г., когда он достиг не апогея своей  поэтической  силы,  ибо
она постоянно находится у  него  на  одинаковом  уровне,  но  вершины  своей
поэтической  предприимчивости.  Среди  изящных  комедий,  которые  он  пишет
теперь, "Как вам угодно" - одна из самых изящных.
     Эта пьеса была занесена в каталог книгопродавцев 4-го августа 1600  г.,
в один день с комедией "Много шума из ничего", и, по всей вероятности,  была
написана в 1600 г., ибо Мирес не включил ее в свой список шекспировских пьес
1598 г.; в ней встречается (как мы уже указывали) цитата из вышедшей в  свет
в 1598 г. поэмы Марло "Геро и Леандр":

     Любил ли тот, кто не с первого взгляда влюблялся? -

     цитата, заметим в скобках, выражающая именно то, о чем трактует  пьеса,
и затем, в словах Целии (I, 2): "С тех пор, как  ту  капельку  ума,  которую
имеют дураки, заставили молчать..." есть  намек  на  произведенное  судебным
порядком в июне месяце 1599 г. публичное сожжение сатирических книг. Так как
в 1599 г. не могло, по-видимому, оставаться места для каких-либо  еще  работ
Шекспира, кроме тех, которые мы уже отнесли к  нему,  то  комедия  "Как  вам
угодно" должна была, следовательно, возникнуть в первой половине  следующего
года.
     Шекспир взял, по своему обыкновению,  весь  сюжет  этой  очаровательной
пьесы у  другого  поэта.  Его  современник  Томас  Лодж  (сделавшийся  после
пребывания в Оксфорде сначала актером и драматургом в Лондоне, потом  врачом
и писателем по вопросам медицинской науки и умерший в 1625 г. от чумы) издал
в 1590 г. пастушеский роман с множеством вставленных в  него  стихотворений,
под заглавием "Золотое наследие Эвфуэса, найденное по его смерти в его келье
в Силекседре", написанный во время путешествия  его  на  Канарские  острова,
чтобы убить время, пока бушевала буря и волны качали корабль.  Стиль  романа
вялый и крайне растянутый, настоящий пасторальный  стиль,  но  Лодж  обладал
талантом  внешней  изобретательности,  которого,  при  всех  своих   великих
дарованиях, до такой степени был лишен Шекспир.
     Все события, упоминаемые или заключающиеся в пьесе, уже  встречаются  у
Лоджа, и равным образом все действующие лица, за  исключением  только  Жака,
шута Оселка  и  поселянки  Одри.  Внимательного  читателя  должна  постоянно
поражать  пассивность  поэта  по  отношению  к   данным   источникам   и   к
заимствованному из них без особенной разборчивости  материалу,  пассивность,
соединяющаяся у Шекспира с самой энергичной умственной деятельностью  в  тех
пунктах, куда он вкладывает свой талант.
     В комедии "Как  вам  угодно"  есть,  по  примеру  Лоджа,  злой  герцог,
изгнавший  своего  доброго  брата,  законного  правителя  страны.  Последний
укрылся со своими приближенными в Арденнском лесу,  где  они  живут  так  же
свободно, как Робин Гуд и его молодцы,  и  где  впоследствии  их  отыскивают
обворожительная дочь доброго герцога, Розалинда, и  ее  кузина  Целия,  дочь
узурпатора, не допускающая мысли, чтобы  ее  изгнанная  подруга  отправилась
бродить по свету одна. В кругу вельмож, стоящем  ступенью  ниже  княжеского,
есть еще злой брат Оливер, злоумышляющий на жизнь своего доброго брата. Этот
младший брат, Орландо - герой, столь же скромный и  привлекательный,  как  и
храбрый; он и  Розалинда  с  первого  взгляда  полюбили  друг  друга,  и  на
пространстве всей пьесы она мистифицирует его в мужском  костюме,  оставаясь
неузнанной. Для пьесы было бы выгоднее играть ее так, как будто  Орландо  до
некоторой  степени  догадывается,  кто  она.  Под  конец  все   приходит   к
благополучной развязке. Злой герцог,  раскаявшись,  удаляется  в  монастырь;
злой брат сразу (что совершенно нелепо) обращается на истинный  путь,  когда
Орландо,  которого  он  преследует,  убивает  льва,  -  лев  в  Арденнах!  -
угрожающего его жизни, пока он спит. И злодей в награду за свою злобу или за
свое обращение получает (не менее нелепо) руку прелестной Целии.
     Все это пока безразлично; то есть, для Шекспира это, очевидно, не имело
значения, ибо это не попытка воссоздать действительность;  это  ничто  иное,
как праздник прихоти и остроумия, душевно  возбужденного  и  вибрирующего  в
чувствах.
     Это, прежде всего другого, означает стремление Шекспира, этого великого
человека,  уйти  прочь  от  неестественной   городской   жизни,   прочь   от
неправдивых, деловитых,  корыстолюбивых,  неблагодарных  горожан,  прочь  от
лести, фальши и обмана, уйти в деревню, где еще уцелели простые  нравы,  где
легче осуществить свою мечту о  полной  свободе,  и  где  лес  издает  такой
славный аромат. Там журчание ручейков звучит более сладким красноречием, чем
красноречие, практикуемое в городах; там деревья,  даже  сами  камни  больше
говорят сердцу путника, чем дома и улицы столицы; "там есть нечто хорошее во
всем".
     В его душе вновь пробудилась любовь к  свободным  странствованиям,  эта
любовь, заставлявшая его когда-то бродить  с  ружьем  по  земле  помещика  и
манившая его на лоно природы; но в более далекой, более богатой природе, чем
известная ему, видит он в своих  грезах  совместную  жизнь  самых  лучших  и
умнейших  мужчин,  самых  прекрасных   и   утонченных   молодых   женщин   в
идеально-фантастической   обстановке,   куда   не   доходят   докучный   шум
общественной жизни и тяжкие  заботы  жизни  трудовой.  Жизнь,  проводимая  в
охоте, в пении, в веселых пирах под открытым небом и в остроумных беседах, и
в то же время полная до краев восторженным счастьем  любви.  И  он  населяет
фантастический   Арденнский   лес   этой   жизнью,   которую   создают   его
бродяжническое настроение, его стремление шутить и забавляться и  его  тоска
по природе.
     Он не довольствуется этим. Он переживает свой сон с начала до  конца  и
чувствует, что даже такая идеальная, никакими правилами не стесненная  жизнь
не могла бы доставить удовлетворения тому, что образует самое заветное  ядро
в нем самом, тому причудливому чудаку,  живущему  в  глубине  его  существа,
имеющему дар делаться грустным и сатирическим по поводу всего на свете. И он
создает образ Жака из ребра, вынутого из своих собственных недр, вводит этот
образ, которого роман не знал, в свою пастораль, и заставляет его  проходить
по ней одинокого, поглощенного самим собой, угрюмого и нелюдимого вследствие
чрезмерной  нежности  души,  мизантропа  в  силу  своего  чувствительного  и
богатого фантазией темперамента.
     Жак представляет как бы первый гениальный и  легкий  карандашный  эскиз
Гамлета. Тэн и другие после него хотели провести  параллель  между  Жаком  и
Альцестом Мольера, без всякого сомнения, тем из его персонажей,  в  которого
Мольер  вложил  наибольшую  долю  своей   души.   Но   здесь   нет   никакой
действительной параллели. У Жака  все  переливается  в  красках  фантазии  и
остроумия,  у  Альцеста  все  -  горькая  серьезность.  Альцест  нелюдим  от
негодования. Ему противна окружающая его фальшь,  он  возмущается  тем,  что
плут, с которым он ведет процесс, везде хорошо принят и всюду легко  находит
себе доступ, хотя и всеми презираем. Он не хочет быть в дурном обществе,  не
хочет даже оставаться в сердце своих друзей; поэтому он и расстается с ними.
Он питает отвращение к двум классам людей:

                      К злым и негодным людям,
                      И к тем, которые с ними любезны.

     Это старое изречение Тимона Афинского:  "Я  ненавижу  злых  и  ненавижу
прочих за то, что они не чувствуют отвращения к злым".  А  потому  только  с
написанным  много  лет  позднее  "Тимоном"  Шекспира  и  можно  сопоставлять
Альцеста, в виде пояснительного контраста.
     Преобладающая черта в характере Альцеста - резкая  рассудочная  логика,
его характер - классически французский, чистая гордость без всяких  прикрас,
любовь к правде без  сентиментальности  и  без  грусти.  Меланхолия  Жака  -
поэтическая мечтательность. Еще не видав его, мы слышим, как о нем говорят в
пьесе (II, 1). Добрый герцог только что  благословлял  превратность  судьбы,
выгнавшую  его  в  зеленый  лес,  где  ему  не  грозят   никакие   опасности
завистливого двора, и собирается как раз отправиться на охоту, как вдруг  мы
узнаем, что меланхолический Жак  сокрушается  об  этом  и  по  этому  поводу
называет герцога таким же тираном, как и те,  которые  изгнали  его  из  его
владений. Придворные нашли его сидящим у подножья дуба и чуть не плачущим от
жалости к бедному раненому оленю, стоящему поблизости у  ручья  и  стонущему
так, "что кожаный покров его  костей  растягивался  страшно,  точно  лопнуть
сбирался он", между тем как крупные, круглые слезы  печально  текли  по  его
бедной мордочке. Жак придумал целый ряд различных уподоблений его участи,  и
между прочим следующее:

                    ...При мысли, что оленя
                    Оставили лохматые друзья,
                    Что он один, беспомощный, скитался -
                    Жак говорил: "Да, это как всегда:
                    Товарищей несчастье прогоняет".
                    Вдруг несколько оленей перед ним
                    Промчалися - и веселы, и сыты -
                    И ни один привета не послал
                    Несчастному. - "Ну, да, бегите мимо, -
                    Воскликнул Жак, - бегите поскорей!
                    Вы, сытые, зажиточные люди!
                    Таков уж свет! Ну, стоит ли смотреть
                    На жалкого, несчастного банкрота!"

     Его горечь имеет своим источником слишком  нежную  чувствительность,  -
чувствительность, которую до него выказал Будда, включивший в  свою  религию
гуманное отношение к  животным,  и  после  него  Шелли,  ощущавший  в  своем
пантеизме родство между душой животного и своей.
     Таким образом, мы уже подготовлены к появлению  Жака.  Он  выступает  в
герцогском кружке и начинает с прославления шутовской профессии. Он встретил
в лесу придворного шута Оселка и в экстазе  от  этой  встречи.  Пестрый  шут
лежал и грелся на солнце, и когда Жак приветствовал его  словами:  "Здорово,
шут!", тот отвечал: "Нет уж, сударь! Не называйте вы меня шутом,  пока  небо
не послало мне счастья". Потом этот умный шут вытащил часы из кармана, изрек
мудрые слова: "Десятый час!" и вслед затем прибавил:

                     Здесь видим мы, как двигается мир:
                     Всего лишь час назад был час девятый,
                     А час пройдет - одиннадцать пробьет.
                     И так-то вот мы с каждым часом зреем
                     И так-то вот гнием мы каждый час -
                     И тут конец всей сказочке.

     С энтузиазмом восклицает Жак:

                     О славный шут! О превосходный шут!
                     Нет ничего прекрасней пестрой куртки!

     В минуты грустно-юмористические Шекспиру, вероятно, приходило в голову,
что он сам как будто один из тех шутов, которым перед  великими  и  сильными
мира  сего  на  сцене  разрешалось  говорить  правду,  лишь  бы  только  они
высказывали ее не прямо, а под маской фиглярства. В подобном  же  настроении
несколькими веками позже обратился Генрих Гейне к немецкому народу  с  этими
словами: "Я твой Кунц фон-дер-Розен, твой шут".
     Поэтому Шекспир и заставляет своего Жака воскликнуть;

                    О, когда бы
                    Мне стать шутом! В ливрее пестрой я
                    Свое все честолюбье заключаю.

     И когда герцог отвечает: "И ты ее  получишь",  он  объясняет,  что  это
единственная вещь, которую он для себя желает;  другие  должны  будут  тогда
изгнать из своей головы фантазию, будто он умен. Затем он говорит:

                    Свободу вы должны
                    Мне дать во всем, чтоб я, как вольный ветер,
                    Мог дуть на все, на что я захочу.
                    Попробуйте напялить на меня
                    Костюм шута, позвольте мне свободно
                    Все говорить, и я ручаюсь вам,