ом (по этому
поводу Розенкранц говорит Гамлету:  "Одно  время  нельзя  было  выручить  ни
копейки за пьесу, если  авторы  и  актеры  не  бранились  в  ней  со  своими
противниками").   Расцвет   драматического   искусства    был    такой    же
кратковременный, как расцвет фламандской живописи. Но в эту быстро  минувшую
эпоху драма была господствующей, национально-британской формой  искусства  и
опиралась на большую публику.
     Шекспир не написал ни одной драмы для чтения. Такая мысль не могла  ему
прийти в голову. Он был  настолько  актером  и  присяжным  драматургом,  что
никогда не упускал из вида сцену, и все его художественные  образы  и  мысли
всегда невольно облекались в драматическую форму.  Хотя  творческий  процесс
удовлетворял, прежде всего, его самого, но он всегда имел в  виду  тех,  для
кого писал. Он должен был поневоле считаться с простым зрителем.  Хотя  этот
последний не был ни в каком случае  плохой  публикой,  но  он  прежде  всего
жаждал развлечений и не  мог  слишком  долго  выносить  серьезных  и  высоко
настроенных произведений. Вот именно в угоду этой простой публики чередуются
в пьесах современного репертуара торжественные и изысканно-изящные  сцены  с
грубо-комическими. Для развлечения той же публики выступал также клоун,  как
в наше время он забавляет в пирке публику в антрактах. Антракты обозначались
в шекспировском театре не при помощи  поднятия  или  опускания  занавеса,  а
посредством диалога, например, вроде разговора между Петром и музыкантами  в
"Ромео и Джульетте". Здесь говорится только о том, что  действие  кончилось.
Впрочем, Шекспир никогда не писал  специально  для  толпы.  Он  презирал  ее
суждения. Гамлет обращается к одному из актеров со  следующими  словами:  "Я
слышал когда-то, как ты декламировал монолог, но его никогда не  произносили
на сцене больше одного раза. Я помню - пьеса не нравилась  толпе:  это  были
апельсины для известного рода животных. Но я и другие, которых мнение в этих
вещах гораздо основательнее моего, считали ее превосходной пьесой".  В  этой
фразе  "пьеса  не  понравилась  толпе"  высказался  весь   Шекспир.   Доводя
английскую драму до  совершенства,  поэт  творил  для  лучших  людей  своего
времени. То были молодые, знатные покровители театра, которым он отчасти был
обязан своим образованием,  своей  славой,  наконец,  своим  знанием  образа
мыслей  интеллигентной  аристократии.  Юный  английский  лорд  того  времени
представлял один из самых благородных человеческих  типов.  Это  было  нечто
среднее  между  бельведерским   Аполлоном   и   премированным   жеребцом   в
человеческом образе. Он был столько же человеком дела, сколько и художником.
Мы видели, что Шекспир рано познакомился с  Эссексом,  самым  могущественным
человеком в Англии до своего падения. К его  свадьбе  поэт  написал  "Сон  в
летнюю  ночь".  В  прологе  к  пятому  акту  "Генриха  V"  содержатся  также
комплименты по его адресу. Здесь говорится следующее:

     Точно так, - пусть это сравнение ниже, но оно довольно соответственно -
если бы теперь возвратился из Ирландии, что  очень  может  быть,  полководец
нашей милостивой королевы  с  возмущением,  воткнутым  на  меч,  как  многие
оставили бы мирный город, чтобы встретить его.

     Мы видели также, что Шекспир сошелся рано и  близко  с  молодым  графом
Саутгемптоном, которому посвятил те же поэмы,  которые  были  единственными,
изданными  им  же  самим.  Эти  молодые  вельможи  внушили   Шекспиру   свой
аристократический взгляд на историю. В этом нет ничего странного.  Буржуазия
была враждебно настроена против него, чуждалась и презирала его как  актера.
Духовенство преследовало и проклинало его. Толпа не имела, по его убеждению,
собственного  мнения.  Шекспир  вообще  не  восхищался  своими   буржуазными
современниками. Он не  рисовал,  наподобие  других  поэтов,  жизнь  среднего
класса. Он избегал такого реализма - во вред своей  литературной  репутации.
Общественное мнение решило, что он под  конец  своей  жизни  остался  далеко
позади остальных реалистов. Князья и вельможи, короли и бароны -  вот  герои
Шекспира. Они создают  в  его  драмах  историю,  на  которую  он  смотрел  с
наивно-героической точки зрения. Главнокомандующие и герои решают у него все
военные дела. Генрих V побеждает при Азенкуре, как Ахиллес под стенами Трои.
А на самом деле битвы  решались  пехотой.  При  Азенкуре  14.000  английских
стрелков победили 50.000 французов, англичане  потеряли  1.600,  французы  -
10.000 человек.
     Шекспир не мог понять, что рост и  предприимчивость  третьего  сословия
положили при Елизавете основание могуществу  Англии.  Он  смотрел  на  своих
современников, как человек,  привыкший  считать  молодых,  богато  одаренных
вельмож  самыми  вsдающимися  людьми,  покровителями  искусства   и   науки,
виновниками великих событий. - Обладая ничтожными историческими  сведениями,
он воображал себе древний Рим и старую Англию  такими  же,  как  современную
действительность. Вы чувствуете это уже во  II  части  "Генриха  VI".  Здесь
встречается несколько незабвенных страничек (IV, 2):

     Кэд. Будьте же храбры, потому что ваш предводитель  храбр  и  клятвенно
обещает вам полное преобразование. Семипенсовые хлебы  будут  продаваться  в
Англии по одному пенни. Тройная мера будет  десятерной.  Пить  дрянное  пиво
будет считаться преступлением. Все государство станет  общим  достоянием,  и
моя лошадь будет пастись в Чипсайде. Когда же я буду королем, а я им буду...
     Все. Да здравствует его величество...
     Кэд. Благодарю, добрый народ! - тогда денег не будет; все будут пить  и
есть на мой счет; я одену всех в одинаковое  платье,  чтобы  все  жили,  как
братья и чествовали меня, как государя.
     Дик. Прежде всего перережем всех законников.
     Кэд. Я и сделаю это. Ну, не скверно ли, что из шкуры невинного  ягненка
сделают пергамент, испишут его, и этот пергамент губит человека...
     (Входят несколько человек с чатамским клерком).
     Что там такое? Кого вы тащите?
     Смит. Чатамского клерка. Он умеет читать, писать и сводить счеты.
     Кэд. Ужасно!
     Смит. Мы видели, как он раздавал ребятишкам прописи.
     Кэд. Каков бездельник!
     Дик. Кроме того, он мастер сочинять обязательства  и  разные  судейские
бумаги.
     Кэд. Как жаль. Он, клянусь честью, парень хороший, если я не найду  его
виновным - он не умрет. Подойди поближе, приятель, я должен допросить  тебя.
Как тебя зовут?
     Клерк. Эммануил.
     Дик. Т. е. "с нами Бог". Они всегда пишут это в заголовках  бумаг.  Ну,
плохо тебе будет.
     Кэд. Не мешай! - Скажи, как  ты  подписываешь  свое  имя?  Буквами  или
каким-нибудь знаком, как все добрые, честные люди?
     Клерк. Благодаря Богу, сэр, я получил такое образование, что  могу  сам
подписывать свое имя.
     Все. Признался, признался! Казнить его! Он злодей, изменник!
     Кэд. Взять его и повесить с пером и чернильницей на шее.

     Эти блестящие сцены удивительны и поучительны в том смысле, что Шекспир
отступает здесь против обыкновения от своего источника. В хронике  Холишпеда
Джек Кэд и его приверженцы не являются теми  полоумными  Калибанами,  как  в
драме Шекспира. Они жалуются на то,  что  король  расточает  свои  доходы  и
налагает слишком тяжелые налоги; они жалуются на отсутствие правосудия и  на
несправедливости при сборе податей. Трудно  представить  себе  более  резкий
контраст того, который существует между  шекспировскими  сценами  и  третьим
параграфом их жалобы, где говорится о том, что  король  отстраняет  от  себя
людей, в жилах которых течет королевская  кровь  (это,  вероятно,  намек  на
Йорка) и дает ход выскочкам из простого народа,  становящимся  стеной  между
королем и народом, раздающим чины и места за взятки, а  не  по  закону.  Они
жалуются, наконец, на ограничения в избирательном праве,  словом,  действуют
умеренно и сообразно с конституцией. Вся эта жалоба проникнута, кроме  того,
поистине национально-английским негодованием  по  поводу  потери  Нормандии,
Гаскони, Анжу и Мэна. Но Шекспир не увлекся мыслью  вывести  Джека  Кэда  во
главе такого народного движения.  Он  вообще  мало  интересовался  вопросами
парламента и конституции. Чтобы найти краски для  описания  этого  народного
восстания, Шекспир изучает в  хронике  альбанского  монастыря,  составленной
Стоу, мятежи Уота Тайлера и Джека Строу при  Ричарде  II,  эти  две  вспышки
дикого коммунистического разгула, приправленного религиозным фанатизмом. Вот
именно из этой хроники он заимствовал дословно реплики для своих мятежников.
А во время этих восстаний все юристы и законники были в самом деле повешены,
все акты и бумаги сожжены, чтобы помещики впредь  не  могли  доказать  своих
прав на землю. Так как Шекспир с самого  начала  относился  с  презрением  к
интеллектуальным   способностям    толпы    и    всегда    отличался    этим
антидемократическим настроением, то он подыскивал все новые доказательства в
его пользу и все новые  подтверждения  его  справедливости.  Вот  почему  он
подтасовывал факты, если они  не  укладывались  в  рамки  его  воззрений,  и
перестраивал их по образцу тех, которые им соответствовали.


ГЛАВА XVI
        Закрытие театров вследствие чумы. - Возможность путешествия в
        Италию. - Места в "Укрощении строптивой", "Венецианском купце" и
        "Отелло", говорящие в пользу этого путешествия.

     С осени 1592 г. до осени 1593 г. все лондонские театры были закрыты.  В
городе свирепствовала чума, этот ужасный бич, так долго до сих пор  щадивший
Англию. Даже суд прекратил свои заседания  в  столице.  Королева  решила  на
рождество  1592  г.  обойтись  без   придворных   спектаклей.   Уже   раньше
государственный совет издал официальный указ, запрещавший  всякие  публичные
представления на том весьма разумном основании, что  "больные,  находившиеся
долгое время  в  уединении  и  еще  не  окончательно  выздоровевшие,  жаждут
развлечений и очень охотно  посещают  подобные  зрелища,  заражая  благодаря
господствующей там жаре и давке здоровых людей".
     Этот факт любопытен в том отношении, что имеет,  может  быть,  значение
для биографии Шекспира. Если поэт действительно путешествовал, то  вероятнее
всего  тогда,  когда  театры  были  закрыты.  В  этом  едва  ли  кто   будет
сомневаться. Гораздо труднее решить вопрос, был ли Шекспир на самом деле  за
границей.
     Мы видели уже в первых его драмах, как  он  любил  Италию.  Пьесы  "Два
веронца"  и  "Ромео  и  Джульетта"  служат  наглядным  доказательством  этой
симпатии. Но на основании этих двух пьес мы еще не могли заключить, что поэт
видел собственными глазами ту  страну,  куда  он  перенес  действие.  Однако
драмы, созданные им около 1596 г., т. е. переделка "Укрощения строптивой"  и
"Венецианского  купца",  а  также  более   поздний   "Отелло"   наводят   на
размышления. Здесь мы замечаем такой верный местный колорит  и  такую  массу
подробностей, предполагающих личное знакомство с  описываемыми  местностями,
что поневоле приходится поверить в посещение  Шекспиром  таких  городов  как
Верона, Венеция и Пиза.
     Разумеется, нет ничего удивительного в том, что Шекспир постарался  при
первой же возможности заглянуть в Италию. Сюда  устремлялись  все  англичане
той эпохи. Италия считалась обетованной  страной  цивилизации.  Все  изучали
итальянскую литературу и подражали итальянской поэзии. Это  был  тот  чудный
край, где  царила  вечная  жизнерадостность.  Особенно  сильное  впечатление
производила  Венеция,  и  даже  Париж  не  выдерживал  конкуренции  с   нею.
Путешествие в Венецию и жизнь в этом городе не  были  очень  дороги.  Многие
ходили пешком, как  Кориат,  познакомившийся  там  впервые  с  употреблением
вилок.   Останавливались   в   дешевых   гостиницах.   Передовые   англичане
елизаветинской эпохи, жизнь которых нам лучше  и  ближе  известна,  посетили
Италию. Побывали там научные деятели вроде Бэкона и Гарвея, такие писатели и
поэты, как Лилли, Мондэй, Наш, Грин и  Дэниель,  оказавший  своими  сонетами
такое решающее влияние на Шекспира. Такой художник, как Иниго  Джонс,  также
посетил Италию.  Большинство  этих  туристов  оставили  нам  описание  своих
путешествий. Так как сам Шекспир не рассказал нам ничего о своей  жизни,  то
отсутствие известий о его путешествиях не может  служить  веским  аргументом
против такого предположения в том случае, если в его пользу найдутся  другие
красноречивые факты. И такие факты нашлись.
     В  эпоху  Шекспира  не  существовало  ни  гидов,  ни   так   называемых
"путеводителей". Не из них почерпнул он, следовательно,  свои  знания  чужих
местностей и иноземных обычаев. Ранее выхода в свет "Венецианского купца" ни
один англичанин не издал описания Венеции,  которую  Шекспир  обрисовал  так
мастерски. Книга Льюкнора, составленная  почти  исключительно  на  основании
посторонних сообщений, относится к 1598 г., путешествие Кориата к  1611  г.,
описание Морисона - к 1617.
     В  пьесе  "Укрощение  строптивой"  поражает  нас   не   только   верное
употребление  итальянских  имен,  но  также  меткие  эпитеты,  которыми   во
вступительных сценах характеризуются разные местечки и города Италии.  Эльце
указал на следующие факты. Ломбардия называется  "прекрасным  садом  великой
Италии". Пизанские горожане именуются "степенными",  и  это  слово  подходит
действительно, как нельзя лучше, к жителям этого  города.  Броун  обратил  в
своей  книге  "Автобиографические  стихотворения   Шекспира"   ("Shakspeares
Autobiographical Poems") внимание на ту замечательную подробность,  что  при
помолвке Петруччио и Катарины отец последней соединяет руки молодых людей  в
присутствии двух свидетелей. Это не  английский,  а  итальянский  обычай.  В
старой пьесе, где действие происходит, кроме того, в Афинах, эта подробность
отсутствует. Далее, уже давно обратили внимание на следующую за этой  сценой
реплику  Гремио,  который  перечисляет  очень  подробно  домашнюю  утварь  и
драгоценности, украшающие его дом (конец второго действия):

                   Вы знаете, во-первых, дом, снабженный
                   Серебряной и золотой посудой
                   Для умыванья рук ее прекрасных,
                   Обит обоями из тирских тканей;
                   Набиты кронами ларцы из кости;
                   А в кипарисных сундуках ковры,
                   Наряды, пологи, белье, завесы,
                   И с жемчугом турецкие подушки,
                   Шитье венецианцев золотое,
                   И медная посуда - все, что нужно
                   Для дома и хозяйства.

     Уже леди Морган заметила,  что  видела  во  дворцах  Венеции,  Генуи  и
Флоренции все эти предметы роскоши. А известная писательница  мисс  Мартино,
не знавшая ни книги Броуна, ни  наблюдений  леди  Морган,  сказала  биографу
Шекспира  Чарльзу  Найту,  что,  по  ее  убеждению,   бытовые   подробности,
встречающиеся в "Укрощении строптивой" и "Венецианском купце",  предполагают
такое близкое знакомство с нравами,  обычаями  и  мельчайшими  подробностями
семейной жизни  итальянцев,  которого  нельзя  приобрести  из  книг  или  из
случайного знакомства с человеком, прокатившимся раз на гондоле. Единодушный
взгляд нескольких наблюдательных женщин на этот вопрос имеет в данном случае
веское значение. Броун указал далее еще  несколько  итальянских  черт.  Яго,
например, называет Кассио насмешливо "великим арифметиком", намекая  на  его
флорентийское происхождение, а флорентийцы славились именно  как  прекрасные
счетоводы и бухгалтеры. Или, например, Гоббо приносит в "Венецианском купце"
сыну своего  хозяина  блюдо  голубей.  Карл  Эльце,  высказавший  настойчиво
предположение, что Шекспир  предпринял  в  1593  г.  путешествие  в  Италию,
указывает, между прочим, на прекрасное  знакомство  поэта  с  Венецией.  Имя
"Гоббо" чисто венецианского происхождения. Как  известно,  каменная  фигура,
изображающая  коленопреклоненного  человека   и   поддерживающая   гранитную
колонну, на которой республика развешивала свои  указы,  носит  название  Il
Gobbo di Rialto. Шекспир знал далее, что биржа находилась именно на Риальто.
Он, далее, не мог изучать в самой Англии еврейские типы, так как евреи  были
изгнаны из Англии  в  1290  г.,  и  лишь  некоторые  получили  при  Кромвеле
позволение вернуться.  В  Венеции  же  находилось  около  1.100  евреев  (по
свидетельству Кориета даже 5.000 или 6.000).
     Вот  еще  одна  из  поразительных  подробностей,  говорящая  в   пользу
итальянского путешествия  Шекспира.  Порция  посылает  Бальтазара  с  важным
поручением в Падую. Она приказывает ему съехаться с ней "около пристани,  от
которой суда плывут в Венецию". Шекспир представлял себе  прекрасный  дворец
Порции, Бельмонт, в виде одной из  тех  богатых,  украшенных  произведениями
искусства вилл, которые  строились  венецианскими  миллионерами  на  берегах
Бренты. От местечка Доло близ Бренты до Венеции  около  20  миль,  а  Порция
должна пройти как раз такое расстояние, чтобы к вечеру быть в  городе.  Если
вообразить, что Бельмонт лежит недалеко от Доло, то слуга может в самом деле
при быстрой езде достигнуть Падуи и нагнать на обратном  пути  именно  около
"пристани" медленно подвигающуюся вперед  Порцию.  Эта  пристань  находилась
тогда около Фузины при устье Бренты. Прекрасное знакомство Шекспира с  этими
подробностями и необычайность этих сведений видны как из  самого  выражения,
употребленного здесь поэтом, так  и  из  недоумения,  в  которое  он  привел
издателей и наборщиков. В переводе это место гласит:

                      Он даст тебе бумаги
                      И платье, ты как можно поскорей
                      Их привези на пристань, от которой
                      Суда плывут в Венецию.

     Но во  всех  выходивших  когда-либо  английских  изданиях  in-quarto  и
in-folio сказано именно так: unto the tranect.
     Слово  "tranect"  не  имеет  никакого  смысла.  В  тексте  стояло,  без
сомнения, "traject".  По  мнению  Эльце  это  слово  есть  ничто  иное,  как
искажение венецианского "traghetto" (ит.  tragitto).  Конечно,  Шекспир  мог
узнать эту подробность и это  выражение  только  на  месте.  Другие  детали,
встречающиеся во второй из этих пьес, написанных, вероятно, немедленно после
предполагаемого возвращения из Италии, только усиливают данное  впечатление.
Во вступительных сценах к пьесе "Укрощение строптивой" лорды предлагают Слаю
показать ему разные картины:

                         Покажем Ио. Нежная девица
                         Взята обманом и обольщена.
                         Написано так живо, как на деле.

     Эльце  заметил  очень  метко,  что  эти  стихи  намекают  явственно  на
знаменитую картину Корреджио "Юпитер и Ио". Есть основание предполагать, что
Шекспир видел эту картину, если путешествовал в означенное время в  северной
Италии. Между 1585 и 1600 гг. картина Корреджио находилась во дворце ваятеля
Леони в Милане, и туристы того времени считали  своим  долгом  взглянуть  на
нее. Если далее принять во внимание,  что  Шекспир  говорит  очень  часто  о
морских путешествиях, бурях и страданиях от морской болезни; если вспомнить,
что  в  его  пьесах  встречаются  частые  сравнения  и  обороты,  касающиеся
провианта и костюмов моряков, если, наконец, признать, что  все  эти  мелочи
указывают на довольно продолжительное морское путешествие, предпринятое  им,
то почти необходимо предположить, что Шекспир был знаком  с  Италией  не  по
одним книгам и устным сообщениям.
     Однако этот факт не безусловно достоверный.
     В картинах итальянской жизни, нарисованных Шекспиром, отсутствуют порой
такие типические черты, которые настоящий знаток Италии едва  ли  обошел  бы
молчанием.
     Так, например, Шекспир,  говоря  о  Венеции,  никогда  не  упоминает  о
гондолах, а заставляет героев прогуливаться по улицам, словно мы находимся в
с