Уже один неестественно маленький  объем  пьесы  служит  доказательством
этого. Несмотря на обилие событий, это, бесспорно, самая  короткая  из  драм
Шекспира. Между тем как в "Гамлете" 3.924 стиха, в "Ричарде III" -  3.599  и
т. д., в "Макбете" всего лишь 1.993.
     Затем,  архитектура  пьесы,  очевидно,  изуродована.   Разговор   между
Малькольмом и Макдуфом (IV, 3), который с драматической точки зрения  должен
быть назван, строго говоря, лишним, так длинен, что занимает  приблизительно
восьмую часть всего объема трагедии. Можно предположить,  что  прочие  сцены
были сколько-нибудь соразмерны с этим диалогом, ибо Шекспир в  других  своих
пьесах никогда не бывает так непропорционален.
     В некоторых пунктах ясно чувствуются пропуски. Леди  Макбет  предлагает
своему мужу (I, 5) убить Дункана. Он не дает  на  это  ответа.  В  следующей
сцене приезжает король. В следующей за этой сцене Макбет уже оставил  позади
себя все соображения относительно того, совершить ли ему убийство, он только
обдумывает, как бы ему исполнить его безнаказанно.  Когда  он  колеблется  и
говорит жене, что он готов на все, что может  человек,  но  тот,  кто  смеет
больше - не человек, а зверь, то ее ответ обнаруживает,  что  в  пьесе  есть
немало пропусков:

                     Какой же зверь мне умысел доверил?
                     Задумал ты, как человек; исполни,
                     И будешь выше ты: не зверь, а муж.
                     Удобный час и ловкое местечко, -
                     Их не было, - ты их создать хотел.

     Обо всем этом мы, зрители или читатели, не знаем  ничего.  Супругам  не
было времени даже для самого незначительного разговора.
     Сюжет для своей трагедии  Шекспир  заимствовал  из  книги,  послужившей
источником  для  всех  его  английских  "историй",  а  именно,  из   хроники
Холиншеда.  Холиншед,  передавший  здесь,  впрочем,  лишь  один  из  отделов
Scotorum Historiae Гектора Бойса (Боэция), отнюдь  не  дал  нам  достоверной
истории. Восстание Макдональда и морской поход  Свена  -  легенда;  Банко  и
Флинс, как родоначальники Стюартов, - это вымысел хронистов. Фамилии Дункана
и Макбета разъединяла пролитая кровь. Леди  Макбет,  настоящее  имя  которой
было Груоч (Gruoch), приходилась внучкой  по  матери  королю,  умерщвленному
Малькольмом II, дедом  Дункана.  Первый  муж  ее  был  заживо  сожжен  с  50
приближенными в своем замке. Ее единственный  брат  был  убит  по  повелению
Малькольма.  Отец  Макбета,  Финлег  или  Финлей,  тоже  пал  в  поединке  с
Малькольмом. И Макбет, и жена его  имели,  таким  образом,  право  отомстить
Дункану кровью. Притом своим покушением на жизнь Дункана Макбет не  погрешил
против закона гостеприимства. Он напал на него и убил его в  открытом  поле.
По порядку же  шотландского  престолонаследия  он,  следует  заметить,  имел
больше прав на престол, чем Дункан. Похитив  власть  и  сделавшись  королем,
Макбет правил твердо и справедливо. В действительных фактах 1040 г., лежащих
в основе хроники, пожалуй, столь же верная, хотя  и  гораздо  менее  сложная
психология, как и в пересозданных по Холиншеду событиях, о которых  трактует
трагедия.
     В  целом  Шекспир  с  большой  точностью  придерживается  Холиншеда.  В
некоторых пунктах он отступает от него. По хронике Банко был соучастником  в
умерщвлении  Дункана;  Шекспир  изменяет  это,  чтобы  дать  новому   королю
незапятнанного родоначальника. Затем, вместо изображения убийства,  как  оно
описано  в  хронике,  Шекспир  переносит   на   Дункана   все   подробности,
рассказываемые Холиншедом относительно  убийства  короля  Дуффа,  деда  леди
Макбет, - убийства,  совершенного  начальником  крепости  Форрес,  "которого
подстрекала к злодеянию своими речами жена". Едва ли нужно упоминать о  том,
что самые превосходные места в драме, как, например,  появление  тени  Банко
или  сцена  лунатизма  леди  Макбет,  обязаны  своим  возникновением  одному
Шекспиру.
     В свое время  (в  1778  г.),  когда  была  найдена  рукопись  "Ведьмы",
произведения  современного  Шекспиру  поэта  Мидлтона,  некоторую   сенсацию
произвело то обстоятельство, что в ней были приведены две песни, из  которых
в "Макбете" приводятся лишь первые строки,  песни  "Come  away,  come  away"
(III, 5) и "Black spirits..." (IV, 1). Поднялись весьма  праздные  дебаты  о
том,  насколько  Шекспир  воспользовался  здесь  Мидлтоном,  или  Мидлтон  -
Шекспиром.  Последнее,  конечно,   наиболее   правдоподобно,   если   только
какое-нибудь заимствование имело здесь место. Впрочем, все  говорит  за  то,
что кое-где в сценах ведьм  в  шекспировском  тексте,  как  он  напечатан  в
издании in-folio, вставлены отдельные строки какого-нибудь менее выдающегося
поэта.
     Кроме того, здесь, как и в "Гамлете",  есть  возможность  предположить,
что современные события придали большую свежесть и больший интерес в  глазах
Шекспира литературным впечатлениям, сообщенным хроникой. Тот же самый эпизод
из  жизни  короля  Иакова,  которого  мы  коснулись,  говоря  о   "Гамлете",
представлял известные параллели и с этим сюжетом. Как Макбет едет  вперед  в
свой замок, когда должен принять у себя Дункана как гостя, так  и  Александр
Рутвен, как скоро король обещал ему посетить его, поспешил в Перт, чтобы там
быть ранее Иакова. Он был задумчив и рассеян на банкете, устроенном в  честь
короля,  как,  вероятно,  был   и   Макбет   на   торжественном   пиршестве,
приготовленном им для Дункана. И Александр Рутвен отвел Иакова в ту комнату,
где сделал попытку убить его, подобно тому, как Макбет отводит своего короля
в спальню, которую Дункану не суждено покинуть живым.
     Шекспир изложил этот сюжет  походящим  к  нему  стилем,  порывистым  до
стремительности, кратким до сжатости, где  картины  следуют  непосредственно
одна за другой, но где общие философские мысли  встречаются  лишь  в  весьма
скудном количестве,  -  стилем,  служащим  выражением  для  ужаса  и  вполне
подходящим для возбуждения ужаса, - стилем, основной тон которого  почти  не
изменяется, только смягчается в трогательном и  потрясающем  разговоре  леди
Макдуфф с ее маленьким сыном, и лишь на время прерывается там, где  в  пьесу
вплетен бесподобный шуточный монолог привратника.
     Вся драма с начала до конца занимается двумя главными лицами,  Макбетом
и его женой; в их внутреннем мире происходит существенное  действие.  Прочие
лица лишь слегка очерчены.
     Песня ведьм, открывающая трагедию,  заканчивается  чудесным  стихом,  в
котором прекрасное и безобразное ставятся одно на место другого:

                      Fair is foul, and foul is fair.
                      {Прекрасное - безобразно, а безобразное - прекрасно.}

     И глубокого смысла исполнена та черта, что Макбет, не  слыхавший  этого
припева, напоминает его в самой первой своей реплике:
     Столь безобразного и столь прекрасного я никогда не видел в один и  тот
же день.
     Эти слова как будто раздаются у него в ушах; это знаменует,  что  между
ним и ведьмами существует таинственная связь. Да и вообще такого рода тонких
совпадений и контрастов найдется немало среди реплик этой трагедии.
     После того, как леди  Макбет,  которую  поэт  выводит  перед  зрителями
совершенно законченную в ее злобе (I, 5), произнесла сама себе:

                     ...И ворон
                     Охрип, закаркав на приезд Дункана.
                     Сюда ж, сюда, о демоны убийства! -

     следующая  сцена  открывается  счастливым  настроением  и   прелестными
картинами, заключающимися в производимом ниже обмене репликами:

      Дункан. Прекрасный вид! Как чист и легок воздух!
              Как нежно он ласкает наши чувства!
      Банко.  А вот и ласточка, весенний гость:
              Ее присутствие нам говорит,
              Что мирно здесь дыханье неба веет,
              Взгляните: нет ни уголка, ни фриза,
              Где б не висел птенцов воздушный домик.
              А где они, заметил я, гнездятся
              С такой охотою, там воздух чист

     Тотчас после того поэт снова углубляется в изучение этой худой, хрупкой
и жестокой женщины, снедаемой властолюбием и жаждой  блеска,  этой  женщины,
которая, отнюдь не будучи той невозмутимой отравительницей, какою она тщится
сделаться, в силу своей несравненно более твердой  воли  подстрекает  своего
мужа совершить преступление, обещанное им, по ее словам:

                     ...Кормила я и знаю,
                     Как дорого для матери дитя:
                     Но я без жалости отторгла б грудь
                     От нежных, улыбающихся губок.
                     И череп бы малютке раздробила,
                     Когда б клялась, как клялся ты.

     Так велико ее зверство. И все же леди Макбет менее  сильна,  чем  хочет
казаться. Ибо, приготовив  кинжалы  для  мужа,  она  тотчас  же  после  того
говорит:

                     ...Не будь он
                     Во сне так резко на отца похож,
                     Я поразила бы его сама.

     За мастерской и захватывающей сценой  между  супругами  после  убийства
идет, как ужасающе юмористический контраст, веселая фантазия  на  тему  ада,
привратника, воображающего, что он стоит на часах  у  врат  преисподней  (и,
между  прочим,  отказывающего  в  пропуске  иезуитам  с  их  казуистикой   и
reservatio mentalis), и следующий затем обмен реплик с Макдуффом  о  влиянии
водки на эротические влечения и способности.  Как  известно,  в  свое  время
Шиллер из классических предрассудков вычеркнул в своем переводе этот монолог
и заменил его благочестивым утренним гимном; более удивительно то, что  один
из английских поэтов, Кольридж, нашел, что он нарушает ход действия, и  счел
его поддельным. Не  принадлежа,  собственно,  к  лучшим  образчикам  низкого
комизма у Шекспира,  он  представляет  в  действительности  как  усиливающий
воздействие контраст к предыдущему и последующему неоценимую  и  необходимую
приправу к трагедии. В этом месте действие неизбежно должно было  прерваться
на четверть часа, чтобы дать Макбету и его жене время переодеться  в  ночное
платье, и какой же перерыв мог быть эффектнее этого стука  в  ворота  замка,
заставляющего их обоих содрогнуться  от  страха  и  дающего  повод  к  сцене
привратника.
     К жемчужинам пьесы принадлежит затем сцена  между  леди  Макдуфф  и  ее
маленьким, умненьким сыном непосредственно перед тем, как являются убийцы  и
умерщвляют   их.   Все   реплики   умного   ребенка   полны   интереса,    а
горько-пессимистическая реплика матери замечательно характерна не только для
нее самой, но и для настроения, в котором находится в этот момент поэт:

                    ...Что сделала я злого?
                    Однако, да! Я здесь, на этом свете,
                    Где часто злой бывает прославляем,
                    А тот, кто добр, слывет за дурака,
                    Безумца вредного. Так что же пользы в том,
                    Что женщины щитом я укрываюсь
                    И говорю: я зла не сотворила?

     Такое же отчаяние слышно и в восклицании Макдуффа,  когда  он  получает
известие об убийствах, совершенных в его  доме  "Небо  видело  это  -  и  не
вступилось за них!" Начало этой большой сцены (IV, 3),  -  длинный  разговор
между Малькольмом и Макдуффом, дословно выписанный Шекспиром из Холиншеда, -
слабо и бесцветно. Оно едва ли представляет какое-нибудь  интересное  место,
кроме разве насильно притянутого рассказа о даре короля Эдуарда  Исповедника
исцелять золотуху, - рассказа, вставленного для  того,  чтобы  иметь  случай
сказать королю Иакову любезность, которую ему приятно было бы  слышать.  Там
значится

                    В народе говорят,
                    Что царственным потомкам передаст он
                    Свой дивный дар

     Но конец сцены, где Росс приносит Макдуффу весть  о  нападении  на  его
замок и произведенной в нем резне, достоин восторженного удивления.

      Макдуфф.   Так и детей?
      Росс.      Жену, детей, вассалов,
                 Все, что могли найти.
      Макдуфф.   А я был здесь!
                 Так и жену?
      Росс.      Да, и жену!
      Малькольм. Мужайся!
                 Пойдем, и эту рану сердца
                 Пусть беспощадная излечит месть.
      Макдуфф.   Макбет  бездетен! Всех моих малюток?
                 Всех, говоришь ты?.. Адский коршун!.. Всех?
                 Птенцов и мать одним налетом? Дьявол!
      Малькольм. Снеси несчастие, как муж.
      Макдуфф.   Снесу.
                 Но я и чувствую его как муж
                 Я не могу не вспоминать о том,
                 Что было для меня дороже жизни. -
                 И небо не вступилось?!

     В этих словах звучит как бы голос возмущения, тот самый голос,  который
позднее раздается в "Лире", в исполненной  отчаяния  философии  короля  "Что
мухи для шалунов-мальчиков, то и мы для богов. Они  убивают  нас  для  своей
забавы". Но тотчас после того Макдуфф возвращается к традиционному воззрению

                   Грешный Макдуфф! Они погибли за тебя!
                   Презренный! Не за свои грехи они убиты,
                   А за твои!

     В этих негодующих репликах есть в особенности один возглас, над которым
приходится призадуматься. Это слова Макдуффа о тиране, что  он  бездетен.  В
конце третьей части "Генриха VI" есть сходное с  этим  восклицание,  имеющее
совершенно иной смысл. Там  король  Эдуард,  Глостер  и  Кларенс  закалывают
каждый своим мечом на глазах  у  Маргариты  Анжуйской  ее  сына.  Тогда  она
восклицает:

                    Нет, мясники, детей у вас, не то бы
                    И мысль о них была для вас укором!

     Не было недостатка в  комментаторах,  хотевших  навязать  то  же  самое
значение скорбному воплю Макдуффа, но совершенно  ошибочно,  так  как  связь
действия доказывает неоспоримо,  что  бездетный  отныне  отец  думает  здесь
единственно о возможности мести, которая удовлетворила бы его вполне.
     Между тем в этой реплике "он  бездетен"  есть  другая  особенность,  на
основании которой читатели должны предполагать, что  у  Макбета  были  дети.
Леди Макбет ведь говорила: "Кормила я и знаю, как дорого для матери дитя", а
мы так и остались в неизвестности относительно того, умерли ли эти дети, или
же она их имела от первого мужа (Шекспир обошел молчанием  брак,  в  котором
она состояла по историческим данным).  И  что  еще  важнее,  не  только  она
говорит о своих детях, но и Макбет как будто намекает на то, что у него есть
сыновья. Он говорит (III, 1): "Моя голова увенчана бесплодною короной; мне в
руки дали увядший скипетр, который чужая рука вскоре у меня вырвет, а не мои
сыновья унаследуют. Для детей Банко запятнал я свою душу".
     Правда, по-английски это выражение менее определенно (no  son  of  mine
succeeding). Но если бы у  него  самого  не  было  детей,  то  последняя  из
приведенных строк была бы лишена  смысла.  Или  Шекспир  забыл  эти  прежние
реплики, когда рука его записывала восклицание Макдуффа? Это невероятно;  во
всяком случае репетиции и представления пьесы  должны  ведь  были  постоянно
возобновлять эти слова в его памяти. Итак, мы стоим здесь  лицом  к  лицу  с
одним из тех запутанных вопросов, которые мы могли бы себе уяснить, если  бы
имели полный и достоверный текст.
     Корона, которую вещие  сестры  сулят  Макбету,  вскоре  становится  его
навязчивой идеей. Он зарезывает короля - и вместе с ним зарезывает  сон.  Он
убивает, и постоянно видит перед собой убитого. Все,  что  становится  между
ним и его жаждой власти,  все  это  уничтожается  и  вслед  затем  встает  с
кровавой головой, как призрак,  на  его  пути.  Шотландию  он  превращает  в
громадное кладбище. Душа его "полна скорпионов", ему дурно  от  запаха  всей
пролитой им крови. Под конец жизнь и смерть делаются для  него  безразличны.
Когда в день битвы ему сообщают весть о смерти его жены, он  произносит  (V,
5)  глубокие  слова,  в  которые  Шекспир   вложил   целое   меланхолическое
миросозерцание:

                   Она могла бы умереть и позже.
                   Всегда бы вовремя поспела эта весть...
                   Да! Завтра, завтра и все то же завтра
                   Скользит невидимо со дня на день,
                   И по складам отсчитывает время;
                   А все вчера глупцам лишь озаряли
                   Дорогу в гроб.
                   Так догорай, огарок! Что жизнь?
                   Тень мимолетная, фигляр,
                   Неистово шумящий на помосте
                   И через час забытый всеми, сказка
                   В устах глупца, богатая словами
                   И звоном фраз, но нищая значеньем!

     Вот конечный взгляд, к которому приходит Макбет, он, все  ставивший  на
карту, чтобы приобрести могущество  и  блеск.  Такая  реплика,  без  всякого
подчеркивания со стороны поэта, полна глубокого нравственного смысла. Мы тем
сильнее чувствуем его цену, что в других пунктах этой пьесы Шекспир не  был,
по-видимому, совершенно свободен в своем изучении  человеческой  природы,  а
руководствовался предназначавшимся для зрителей морализирующим воздействием.
Драму немного портит частое указание на fabuia docet и "так  бывает  с  тем,
кто добивается власти преступлением". Честный сначала  Макбет  мог  бы  и  в
драме, как в действительности,  попытаться  примирить  народ  со  своим,  во
всяком  случае,  неохотно  совершенным  злодеянием,  воспользовавшись  своею
властью как  мудрый  правитель.  Моральная  тенденция  пьесы  исключает  эту
возможность. Холодная, как лед, безжалостная, как камень, леди Макбет  могла
бы отнестись к последствиям своих советов и поступков так же  спокойно,  как
отравительницы при княжеских дворах в эпоху Возрождения, - Лукреция Борджиа,
Екатерина Медичи и леди Эссекс при  дворе  Иакова.  Но  в  таком  случае  мы
лишались бы морального урока, который преподает нам ее гибель, и,  что  было
бы гораздо хуже, лишились бы несравненной сцены лунатизма, которая,  -  если
оставить в стороне ее более  или  менее  совершенную  мотивировку,  -  самым
дивным образом показывает нам, как жало нечистой  совести,  хотя  бы  оно  и
притуплялось днем, обостряется в ночную пору и отнимает у виновного и сон, и
здоровье.
     Мы уже видели в непосредственно предшествовавших  пьесах,  что  в  этот
период времени Шекспир весьма часто подчеркивал нравственные уроки,  которые
можно  было  извлечь  из  его  произведений.  Быть  может,  это   стремление
находилось в связи с неуклонно возраставшей неприязнью общественного  мнения
к театру. В 1606 г. было обнародовано  запрещение  упоминать  имя  Божие  на
нечестивых подмостках сцены.  Даже  самая  невинная  клятва  воспрещалась  в
театральной пьесе. Лицом к лицу  с  движением  в  умах,  вызвавших  подобный
парламентский акт, у  трагического  поэта  должно  было  возникнуть  желание
насколько возможно решительнее доказать строго нравственный  характер  своих
произведений.


ГЛАВА LIII
        "Отелло". - Значение и характер Яго.

     Если мы обратим внимание на то, что "Макбет" объясняет  трагедию  жизни
как результат нравственной грубости в союзе со злобой, или точнее, грубости,
отравленной злобой, то окажется, что отсюда всего один шаг до "Отелло". Но в
изучении трагедии жизни как целого, злобы как мирового фактора, в  "Макбете"
нет еще уверенности, нет крупного стиля.
     Несравненно более крупный, более уверенный  стиль  представляет  нам  в
этой области "Отелло".
     "Отелло", с точки зрения профанов,  есть  просто-напросто  трагедия  на
тему ревности, как "Макбет" - трагедия на тему  честолюбия.  Весьма  наивные
читатели и критики в своей невинности воображают,  что  в  известный  момент
своей жизни Шекспир решил изучить несколько интересных и опасных страстей  и
предостеречь против них зрителей. С этой целью написал  он  произведение  на
т