ему честолюбия и вытекающих опасностей, затем сходное с  этим  произведение
на тему ревности и всех злоключений, которые она причиняет. Но ведь  не  так
совершается это дело во внутренней жизни творческого  духа.  Поэт  пишет  не
сочинения на данную тему.  Он  начинает  творить  не  в  силу  какого-нибудь
предвзятого решения или выбора. В нем  затрагивается  какой-нибудь  нерв,  и
этот нерв приходит в колебание и реагирует.
     Что Шекспир  пытается  выяснить  себе  здесь,  это  не  ревность  и  не
легковерие, а единственно только трагедию жизни: как возникает  она,  каковы
ее причины, в чем заключаются ее законы?
     Он был поражен властью злобы и ее значением в жизни. Отелло  в  гораздо
меньшей степени представляет собою  этюд  ревности,  нежели  новый  и  более
веский этюд злобы во всей ее мощи. Питательная нить,  идущая  от  мастера  к
произведению, приводит к личности Яго, а не Отелло.
     Некоторые наивные исследователи полагали, что  Шекспир  создал  Яго  по
образцу исторического Ричарда III, - следовательно, нашел его в какой-нибудь
литературе, в хронике.
     Нет, Шекспир несомненно встречал Яго в  своей  жизни;  он  прожил  свои
зрелые годы бок о бок с различными чертами его характера,  изо  дня  в  день
сталкивался на своем жизненном пути то с той,  то  с  другой  стороной  этой
личности и, наконец, в один прекрасный день, когда он вполне почувствовал  и
понял, что могут сделать умные,  злые,  низкие  люди,  он  сплавил  все  эти
фрагменты и отлил их в один мощный образ.
     Яго - в этом образе более крупный стиль, чем во всем "Макбете". Яго - в
одном этом характере более глубокомыслия, более знания человеческой природы,
чем во всем "Макбете". Яго - это само воплощение великого стиля.
     Он не злое начало, не  старозаветный  дьявол,  который,  как  известно,
глуп, и не мильтоновский дьявол, который любит  независимость  и  изобретает
огнестрельное оружие, и не гетевский Мефистофель, говорящий цинизмы, умеющий
делаться необходимым и по большей части оказывающийся правым, - и  в  то  же
время он не величие в неустрашимой злобе,  не  Цезарь  Борджиа,  наполнивший
свою жизнь ужасными деяниями.
     У Яго нет иной цели перед глазами, кроме собственной выгоды. Что не он,
а Кассио получил пост лейтенанта  Отелло  -  вот  обстоятельство,  с  самого
начала побуждающее его коварство строить козни. Он хотел иметь эту должность
и пытается завоевать ее. Но со всем тем он подбирает по пути  к  ней  всякую
выгоду, которая только может достаться ему в руки, не задумывается  вытянуть
у Родриго все его состояние и драгоценности. Он постоянно прикрывается ложью
и лицемерием, но он выбрал себе иную непроницаемую маску: смелую  суровость,
прямую, честную угрюмость солдата, не считающегося с  тем,  что  думают  или
говорят о нем другие. Никогда не старается он подслужиться к Отелло, никогда
к Дездемоне, никогда даже к Родриго. Он откровенный, честный друг.  Он  ищет
своей выгоды, в то же время  косясь  на  других.  Яго  -  это  злорадство  в
человеческом образе. Он делает зло,  чтобы  иметь  наслаждение  вредить;  он
торжествует при виде чужих мук и невзгод. И при этом он  -  вечная  зависть,
разжигаемая  преимуществами  и  удачами  других.  Он  не   мелкая   зависть,
довольствующаяся тем, что  желает  для  себя  чужих  достоинств  или  чужого
имущества, или считает себя  более  заслуживающей  чужого  счастья.  Нет,  в
великом олицетворении Яго - это завистливое недоброжелательство, выступающее
в человеческой жизни державной силой, самим двигателем ее, это отвращение  к
чужим совершенствам, проявляющееся в упорном отрицании этих  преимуществ,  в
недоверии  или  пренебрежительном  к  ним   отношении;   это   инстинктивная
непроизвольная ненависть ко всему открытому, прекрасному, светлому,  доброму
и великому.
     Шекспир не только знал, что подобная зависть существует, он выхватил ее
из жизни и заклеймил навеки. В этом его бессмертная слава как психолога.
     Всякий слыхал возражение,  делаемое  против  "Отелло",  будто  трагедия
превосходна потому, что герой и Дездемона правдивые и редкие образы, но  Яго
- кто его знает? И чем обоснован его способ действий? Чем объясняется  такая
злоба? Добро бы еще, если бы он был прямо влюблен в  Дездемону  и  ненавидел
Отелло по этой причине или из другого сходного с этим мотива!
     Да, если бы он был просто-напросто влюбленным плутом и клеветником,  то
все вышло бы, бесспорно, проще. Но тогда действительно вся драма не была  бы
выше пошлости, и Шекспир не стоял бы здесь на высоте своего гения.
     Нет! Нет! В мнимой недостаточности мотивировки в ней-то и  лежит  здесь
величие и глубина. И Шекспир это понял. В своих монологах  Яго  беспрестанно
указывает самому себе причины  своей  ненависти.  Читая  монолога  в  других
пьесах Шекспира, мы можем видеть из них, каково на  самом  деле  действующее
лицо; оно прямо исповедывается в них перед  нами;  даже  такой  злодей,  как
Ричард III, совершенно искренен в  своих  монологах.  Иное  дело  Яго.  Этот
полудьявол  постоянно  старается  объяснить  самому  себе  свою   ненависть,
постоянно  чуть  не  дурачит  самого  себя,  представляя  себе  половинчатые
побуждения, в которые он немножко  верит  и  в  сильной  степени  не  верит.
Кольридж метко определил это движение в его душе словами the motive  hunting
of a motiveless malignity (искание  причины  беспричинной  злобы).  Снова  и
снова объявляет он себе, что верит, будто Отелло был чересчур близок  с  его
женой, и что он хочет отомстить за оскорбление.  По  временам,  чтобы  найти
основание для своей ненависти к Кассио, он прибавляет, что подозревает и его
в интимных отношениях к Эмилии. Как  побочным  мотивом,  который  во  всяком
случае стоит взять в придачу, он не брезгует  даже  мотивом  влюбленности  в
Дездемону. Он говорит (II, 1):

                      Да, наконец, я сам ее люблю -
                      Не страстною любовника любовью,
                      Хоть, может быть, такой огромный грех
                      Нимало я не искупаю этим,
                      Но потому отчасти, что хочу
                      Я отомстить ему, из подозренья,
                      Что этот мавр распутный на постель
                      Ко мне не раз взбирался.

     Все   это   -   наполовину   бесчестные   попытки   самоуразумения    и
самооправдания. Желчная,  ядовитая  зависть  всегда  имеет  за  себя  мотив,
узаконивающий скрытую в ней ненависть и превращающий  в  справедливую  месть
желание повредить более достойному человеку. Но  Яго,  несколькими  строками
выше сказавший об Отелло, что у него "верная, нежная  и  благородная  душа",
тысячу раз слишком умен, чтобы думать, будто он обманут мавром; ведь  он  же
видит сквозь него, как сквозь стекло.
     Общечеловеческая способность к любви или к  ненависти  по  какой-нибудь
вполне определенной причине умалила и унизила бы превосходство, которое  Яго
достигает в злобе. Под конец ему  угрожают  пыткой,  так  как  он  не  хочет
сказать ни слова в объяснение или оправдание.  Непреклонный  и  гордый,  он,
наверное, и в пытке не  разомкнет  своих  уст,  но  он  и  не  мог  бы  дать
настоящего объяснения. Он медленно и настойчиво  отравлял  душу  Отелло.  Мы
можем проследить действие яда на простодушного мавра и видим,  как  сам  тот
факт, что процесс  отравления  удается,  все  более  и  более  ожесточает  и
опьяняет Яго. Но откуда яд проник в душу Яго,  об  этом  было  бы  нелогично
спрашивать, да и сам он не может на это ответить. Змея ядовита по природе  и
производит  яд,  как  шелковичный  червь  свою  пряжу,   как   фиалка   свое
благоухание.
     Незадолго до окончания драмы  (III,  2)  встречается  обмен  репликами,
принадлежащим к самым глубоким репликам в пьесе и дающим ключ к  недоумению,
овладевающему Шекспиром в эти годы при виде злобы  и  при  его  исследовании
силы зла.
     Эмилия, бывшая свидетельницей того, как  Отелло  разразился  бешенством
против Дездемоны, говорит ей:

                      ...Я дам себя повесить,
                      Коль клеветы такой не распустил
                      С желанием добыть себе местечко,
                      Какой-нибудь презренный негодяй,
                      Какой-нибудь бездельник, подлипала,
                      Какой-нибудь подлейший, льстивый раб!
                      Да, это так, иль пусть меня повесят!
           Яго.       Фи, да таких людей на свете нет!
                      Не может быть!
           Дездемона. А если есть такие -
                      Прости им Бог!
           Эмилия.    Нет! Виселица пусть
                      Простит! Пусть ад его все кости сгложет!

     Все три характера как бы высечены резцом в этих  кратких  репликах.  Но
реплика Яго самая знаменательная из них. "Таких людей на свете нет! Не может
быть!" - вот та мысль, под сенью которой он жил и живет,  мысль:  другие  не
верят, что подобные вещи существуют.
     Здесь мы снова встречаем у Шекспира гамлетовское изумление  перед  злом
как  парадоксом,  и  встречаем  то  же  косвенное  обращение   к   читателю,
выступившее в "Гамлете" и "Мере за меру", повторяющееся теперь уже в  третий
раз: не говори, не верь, что это невозможно! Вера в невозможность того,  что
на свете существуют злодеи, есть жизненное условие для  такого  короля,  как
Клавдий, такого правителя, как Анджело,  такого  офицера,  как  Яго.  Отсюда
слова Шекспира: истинно говорю  я  вам,  что  эта  наивысшая  степень  злобы
возможна.
     Она является одним из факторов в  трагедии  жизни.  Глупость  -  другой
фактор. На этих двух столпах зиждется  главный  итог  всех  бедствий  земной
жизни.


ГЛАВА LIV
        "Отелло". - Тема и ее обработка. - Монография в крупном стиле.

     Нет никакой причины сомневаться, что "Отелло" написан в 1605  г.  Пьеса
была играна 1-го ноября 1605 г. После того мы лишь спустя 4 года или  5  лет
имеем дальнейшее свидетелъсгво о представлении пьесы, а именно,  в  дневнике
принца Людовика Фридриха Виртембергского, веденного его  секретарем,  Гансом
Вурмсером. Здесь под 30 апреля 1610 г. записано по-французски:
     "Понедельник, 30-го. Его Высочество посетил  "Глобус",  обычное  место,
где играют комедии; там был представлен "Венецианский мавр".
     Лицом к лицу с этими фактами ровно ничего не значит, что в "Отелло",  в
том виде, как он до  нас  дошел,  есть  строка,  которая  должна  была  быть
написана позднее 1611 г., ибо трагедия напечатана в  первый  раз  в  издании
m-quarto 1622 г., во второй, с прибавкой 160 строк (следовательно, по другой
рукописи) и с выпуском всех клятв  и  всяких  упоминаний  имени  Божия  -  в
издании in-folio 1623 г. Эта строка не только могла,  но  должна  была  быть
вставлена впоследствии, и ее положение в пьесе обнаруживает  это  достаточно
ясно, так как она совершенно расходится с общим ее тоном,  почему  для  меня
представляется сомнительной даже сама ее принадлежность Шекспиру.
     Когда Отелло (III, 4) берет руку Дездемоны и погружается в  размышления
по поводу этой руки, он произносит такую тираду:

                      Да, щедрая! В былое время сердце
                      Нам руку отдавало, а теперь,
                      По нынешней геральдике, дается
                      Одна рука - не сердце, -

     заключающую в себе понятный лишь для современников намек на учрежденный
Иаковом баронский титул, который он пускал в продажу, и обладатели  которого
имели право носить в своем гербе красную руку в серебряном  поле.  В  высшей
степени естественно, что на такую многосказательную речь Дездемона отвечает:

                      ...Не умею
                      Поддерживать я этот разговор.

     В итальянском сборнике новелл Чинтио, откуда  Шекспир  почерпнул  сюжет
для "Меры за меру", он нашел одновременно (3  Декада,  7  новелла)  и  сюжет
"Отелло". В этой  новелле  рассказывается  следующее:  Молодая  венецианская
девица Disdemona влюбляется "не по женской страсти",  а  вследствие  великих
достоинств самою человека, в военачальника, по  происхождению  -  мавра,  и,
несмотря на сопротивление своих родственников, выходит за  него  замуж.  Они
живут в Венеции в безмятежном счастье; "никогда не  было  произнесено  между
ними ни одною слова, которое не  звучало  бы  любовью".  Когда  мавр  должен
отправиться на остров Кипр, чтобы принять главное командование над  войском,
его единственная забота - его жена; ему столь же  неприятно  подвергнуть  ее
опасностям морского путешествия, как и оставить ее  одну.  Она  решает  этот
вопрос, объявляя мужу, что скорее готова последовать за ним куда  бы  то  ни
было  и  делить  с  ним  всякие  опасности,  чем  жить  в  спокойствии,   но
разлучившись с ним. В ответ на это он  с  восторгом  целует  ее,  и  у  него
вырывается  восклицание:  "Да  сохранит  тебя  Бог  на  долгие  годы   такой
прелестной,  моя  дорогая   жена!"   Шекспир   нашел   в   новелле   картину
первоначальной полной гармонии между супругами.
     Прапорщик  подкапывается  под  счастье   этой   четы.   Его   описывают
необыкновенно красивым,  но  "злейшим  по  природе  из  всех  людей,  живших
когда-либо на свете". Мавр очень любил его, "так как не  имел  ни  малейшего
представления о его низости". Дело в том, что хотя он был  завзятым  трусом,
но так умел скрывать свою трусость под высокопарными и гордыми речами и  под
своей красивой наружностью, что выступал настоящим Гектором или Ахиллом. Его
жена, вместе с ним приехавшая на  Кипр,  была  красивая  и  честная  молодая
женщина,  пользовавшаяся   большою   благосклонностью   Диздемоны,   которая
проводила в ее обществе большую часть дня. Капитан (il capo di scuadra)  был
частым гостем в доме мавра и нередко обедал с ним и его супругой.
     Злобный прапорщик страстно влюблен в Диздемону,  но  во  всем,  что  он
делает с целью снискать ее взаимность, он терпит полнейшую неудачу, так  как
все ее чувства и помышления отданы мавру. Прапорщик однако  воображает,  что
она равнодушна к нему лишь потому, что влюблена в капитана, от  которого  он
решает отделаться, как от соперника, и любовь его к Диздемоне превращается в
самую жестокую ненависть. С этого момента он не только задумывает  умертвить
капитана, но хочет отнять  у  мавра  возможность,  в  которой  отказано  ему
самому, - наслаждаться красотой Диздемоны. Он приступает к делу так же,  как
и в драме, которая в частностях представляет, конечно, отступления  от  хода
новеллы. Так, в этой последней прапорщик  похищает  платок  Диздемоны  в  то
время, как она, сидя в гостях у его жены, играет с их маленькой девочкой.
     Смерть Диздемоны в новелле носит более отталкивающий  характер,  чем  в
трагедии. Прапорщик, по приказанию мавра, прячется  в  комнату,  смежную  со
спальней супругов;  когда  он  поднимает  шум,  и  Диздемона  встает,  чтобы
посмотреть, что случилось,  прапорщик  наносит  ей  сильный  удар  в  голову
чулком, в котором насыпан песок. Она зовет на помощь мужа, но тот,  в  ответ
на это, обвиняет ее в прелюбодеянии; тщетно ссылается она на свою невинность
и умирает после третьего удара чулком. Убийство удается скрыть,  но  мавр  с
этой минуты проникается ненавистью к своему прапорщику  и  увольняет  его  в
отставку. Тот до такой степени  озлобляется  вследствие  этого,  что  выдает
капитану, кто был виновником покушения на его жизнь,  произведенного  ночью.
Капитан привлекает мавра к суду; Совет Десяти подвергает его  пытке,  а  так
как он не сознается в преступлении то его приговаривают к изгнанию.  Злобный
прапорщик, сделавший ложный донос в убийстве на одного из  своих  товарищей,
сам привлекается к суду невинно обвиненным и подвергается  пытке,  во  время
которой и умирает.
     Как видит читатель, из характеров драмы  здесь  недостает  Брабанцио  и
Родриго. Из имен здесь  встречается  только  одно,  Диздемона,  придуманное,
по-видимому, для обозначения преследуемой злым демоном женщины и  измененное
Шекспиром в более гармоническое имя - Дездемона.  Прочие  имена  принадлежат
самому Шекспиру;  большинство  их  итальянского  происхождения  (имя  самого
Отелло - венецианское патрицианское имя  16-го  века),  другие,  как  Яго  и
Родриго, испанского.
     Со своей обычной верностью источникам Шекспир, как и  Чинтио,  называет
главное действующее лицо мавром, the moor.  Но  совершенно  нелепо  выводить
отсюда, что он представлял его себе негром. Само по  себе  немыслимо,  чтобы
негр мог достигнуть  такого  поста,  как  полководец  и  адмирал  на  службе
венецианской республики, и выражение Мавритания, отнесенное к стране,  куда,
по словам Яго, хочет удалиться Отелло, достаточно ясно указывает на то,  что
его должно изображать на сцене мавром, то  есть  арабом.  Это  нисколько  не
опровергается тем, что люди, ненавидящие его и завидующие ему, клеймят его в
своем ожесточении эпитетами, которые могут быть приложены к  негру.  Так,  в
первой сцене пьесы Родриго называет его "губаном", Яго в сцене с Брабанцио -
"старым черным бараном". Между тем немного  позднее  Яго  сравнивает  его  с
"варварийским конем", считая его, следовательно, уроженцем северной  Африки.
Нет  нужды,  что  недоброжелательство  и   ненависть   постоянно   стремятся
преувеличить темный цвет его кожи, так например, когда Брабанцио  говорит  о
его "закоптелой груди". Если Отелло называет себя black (черный), это значит
лишь то, что он смугл. В самой пьесе Яго говорит о смуглых женщинах:

                  If she be black and there to have a wit,
                  She'll find a white that shall her blackness fit, -
                  {Если она черна, но умна, она найдет белого,
                  который оценит ее черноту.}

     а в сонетах, как  и  в  "Бесплодных  усилиях  любви",  мы  видели,  что
"черная" постоянно употребляется вместо слова  "смуглая".  Как  мавр  Отелло
имеет достаточно темный цвет кожи, чтобы  составить  поразительный  цветовой
контраст белой блондинке Дездемоне, а как семит он образует достаточно яркий
расовый контраст молодой арийской девушке. Относительно  мавра  легко  можно
было себе представить, что  он,  после  принятия  крещения,  мог  достигнуть
высокою поста в войске и во флоте республики.
     Надо еще заметить, что вся легенда о венецианском мавре возникла,  быть
может, вследствие недоразумения. Раудон Броун высказал в свое время (в  1875
г.) догадку, что Джиральди Чинтио составил свою новеллу на основании простой
ошибки  в  имени.  В  истории  Венеции   встречается   выдающийся   патриций
Christoforo Moro, который был в 1498 г. подестой в Равенне,  позднее  правил
Фаэнцой, Феррарой, Романьей, затем сделался наместником на острове Кипре,  в
1508   г.   командовал   четырнадцатью   кораблями,   а   впоследствии   был
главнокомандующим армии. Когда он возвращался в 1508 г. с Кипра  в  Венецию,
то во время пути умерла его жена  (третья),  принадлежавшая  по  преданию  к
фамилии Барбариго (сходство с Брабанцио), и ее кончина носила,  по-видимому,
таинственный характер. В 1515 г. Моро женился в  четвертый  раз  на  молодой
девушке, прозванной по преданию Demonio bianco - белый демон - откуда,  быть
может, и образовалось имя Дездемона, подобно тому, как  из  Moro  составился
"мавр".
     Добавления, сделанные Шекспиром  к  сюжету,  найденному  им  у  Чинтио:
похищение Дездемоны, поспешный и тайный брак, странное  для  нас,  но  столь
естественное и обычное для тех времен  обвинение  Отелло  в  том,  будто  он
покорил  сердце  девушки  с  помощью  волшебных  чар,  -  все   это   факты,
встречающиеся в истории венецианских фамилий того века.
     Как  бы  то  ни  было,  приступая  к  обработке  сюжета,  Шекспир   так
располагает  обстоятельства  и  отношения,  что   они   представляют   самое
благоприятное поле для операционных  планов  Яго,  и  так  создает  характер
Отелло, что он становится восприимчивым, как никто другой, для яда,  который
Яго (подобно королю в пантомиме Га